Текст книги "Загадка Александра Македонского"

IV

Над Афинами сгущались сумерки. Таида и Иола сидели на террасе дома Таиды, наслаждаясь теплым весенним воздухом, который ласкал их разгоряченные лица. Подруги в один день получили долгожданные письма от Птолемея и Неарха и снова и снова перечитывали их.

– В Вавилон!.. Скорее в Вавилон!.. – повторяла сияющая Иола. – Скорее, скорее!.. Неарх ждет меня.

Таида же была задумчива.

– Я так долго ждала вестей от Птолемея!.. Он впервые за несколько лет ответил мне. Что ждет меня при встрече с ним?

– Ты возьмешь с собой Леонтиска?

– Конечно! Он должен увидеть своего отца. Только боюсь, Леонтиск с трудом перенесет плаванье по морю. Ведь ему едва исполнилось три года.

– Уверена, что легко. Он смелый и решительный, как Птолемей.

У золотоволосой Иолы вдруг вырвалось:

– Я счастлива, Таида! Ведь я скоро снова увижу Неарха. И у нас тоже будет сын. Вот увидишь!..

Неожиданно для самой себя Таида воскликнула, словно выплеснула боль, копившуюся внутри:

– Счастье так изменчиво!

Недавно прогуливаясь с Леонтиском по Афинам, Таиде показалось, что она увидела Персея, который пристально разглядывал ее. Но как только она стала присматриваться к нему, он растворился в толпе. Жрица Паная, к которой Таида немедленно отправилась, подтвердила, что Персей после длительного отсутствия вновь появился в Афинах. С тех пор в душе Таиды поселилась тревога. И даже письмо от Птолемея вызвало в ее душе щемящую грусть. Оно пришло с очень большим опозданием в несколько лет.

Иола не замечала настроения подруги и продолжала мечтать о скором отплытии в Вавилон.

– Через месяц мы увидим их! – снова и снова повторяла она.

Таида подняла на подругу глаза:

– Неарх обещает прибыть в Вавилон раньше Птолемея и Александра?

– Да. Из Суз он сразу отправляется в Вавилон руководить строительством флота для новой морской экспедиции вдоль берегов Аравии. Неарх обещает взять меня с собой. Мы соединимся, чтобы уже не расставаться никогда. Никогда!

– Становится прохладно. Войдем в дом, – предложила Таида.

Они вошли в покои Таиды.

Таида была грустна и задумчива. Иола подсела к подруге на ложе и крепко обняла ее.

– Что тревожит тебя? Ведь скоро ты увидишь Птолемея.

– Не знаю еще почему, но я боюсь этой встречи.

– Боишься? Ты боишься? Разве не ты говорила, что любовь – это пламя, сгореть в котором – наслаждение?

– Любовь часто причиняет горе.

– Но это горе порой приносит новое счастье.

– Она помрачает ум.

– Но укрепляет сердце.

Прижавшись к Иоле, Таида с нежностью проговорила:

– Я так хочу, чтобы ты была счастлива с Неархом. Да сохранит вас Эрос, который соединил ваши сердца, да защитит Афродита!

В саду послышались торопливые шаги.

Иола вскочила.

– К нам гости, – воздыхатели с тугими кошельками и пустыми сердцами. Никого не хочу больше видеть. Пусть возвращаются назад.

– Ты права. Пусть уходят.

Иола выбежала на террасу, спустилась в сад и растаяла в темноте.

Светильники, горевшие в боковой комнате, отбрасывали в темные покои Таиды полосы колеблющегося света. Неожиданно пламя в светильнике затрепетало, и тут же в проеме входа вырисовался четкий силуэт.

Сердце Таиды учащенно забилось. Она замерла и стала шарить рукой в поисках орудия для защиты.

В полосе света появилась Иола. Тень шагнула вперед.

Таида закричала:

– Иола, берегись!

Убийца бросился на хрупкую Иолу и вонзил в ключицу меч-акинак.

Иола непонимающе улыбнулась, протянула к Таиде руки и… упала на пол.

Ноги Таиды словно приросли к полу, голос не слушался, срывался, она звала на помощь:

– Сюда! Немедленно сюда! Скорее! Скорее же!

Прибежали испуганные рабы с факелами в руках.

Но убийца успел скрыться.

Истекающая кровью Иола лежала на полу, – меч торчал в ране, из горла текла кровь…

Таида потянулась к мечу, но ее остановили за руку. Она склонилась над подругой. Веки Иолы дрогнули, в глазах промелькнуло сознание. Еле слышно она прошептала:

– Таида, ты жива?

– Я здесь, родная, с тобой.

Горестный вопль гетеры напомнил крик смертельно раненного человека:

– Иола! Не уходи! Не оставляй меня. Тебя ждет Неарх! Он не переживет твоей гибели! Не уходи!

Иола напряглась, собрала последние силы и выдохнула из себя самое сокровенное:

– Я так люблю тебя, Не-а-р-х-х-х…

И ушла навсегда…

Таида взирала на пол, отягощенный страшным грузом, залитый кровью любимой подруги, затем прижалась к Иоле. Мертвое тело сотрясалось от ее рыданий. Сердце Таиды терзалось в муках, она сожалела, что осталась жить. Но жить было необходимо, – теперь у нее был маленький Леонтиск.

Рабыня с трудом оторвала Таиду от тела Иолы. Шатаясь, еле передвигая ноги, она подошла к светильнику и опустилась на колени, горестно сложив на них руки. Потрясенная, убитая горем, она не спускала глаз с пляшущих языков пламени, будто искала разгадку мрачной тайны гибели Иолы.

Огненная точка вдруг стала расти. Затем взорвалась солнечным протуберанцем, из которого вырвались две всадницы и промчались галопом, как молнии, мимо неотрывно смотрящей на огонь Таиды.

Она, Таида, узнала во всадницах-молниях Иолу и себя!

Огонь разгорался, бушевал. И вдруг! Таида отчетливо разглядела в языках пламени Персея, затем лицо сурового перса Смердиса. Немигающие глаза. Жесткая складка у рта. Смердис и Персей мрачно, неотрывно смотрели на чудом оставшуюся в живых гетеру.

Таида вздрогнула, быстро зашептала, словно прозрев:

– Это Персей! Это он подослал убийцу! Ему не удалось убить Александра, и он решил убить меня! Убийца охотился за мной!

Догадка ошеломила ее.

А пламя бесновалось все сильнее. Теперь из пламени на нее грозно надвигался персидский бог Ахурамазда – Солнце с двумя крылами.

Гетера смотрела на пламя расширенными от ужаса глазами. Ее снова осенило:

– Персеполь! Бог света и добра Ахурамазда покарал меня за Персеполь!.. Сначала Александр, который отверг меня… Теперь – Иола, любимая Иола!.. Нет кары страшнее!..

Раздавленная открывшимся ей, Таида продолжала стоять на коленях у светильника. Громкие рыдания вырвались из ее груди. Закрыв лицо руками, она плакала до тех пор, пока не услышала доносившийся из сада топот лошадей, шум и лязг оружия.

Таида встала и застыла в невероятном напряжении. На лестнице послышались чьи-то гневные голоса. Вооруженные воины ввели связанных Персея, Смердиса и убийцу.

– Убийцы в наших руках, – сказал молодой воин. – На этот раз им не удалось скрыться. По приказу доблестного Птолемея этот дом находится под охраной.

– Они не успели скрыться, но успели убить прекрасную Иолу, хотя охотились за мной, – промолвила Таида и снова заплакала, но, взяв себя в руки, твердо произнесла: – Изменить случившееся не в моей власти, но и царь Александр, и Птолемей давно ждут встречи с Персеем, чтобы воздать ему по заслугам за его черные дела.

Глубоко дыша, в бессильной злобе Персей судорожно сжимал кулаки, избегая взгляда Таиды. Не выдержав, крикнул:

– Мне не удалось уничтожить Александра, но запомни – неминуемая кара скоро настигнет и его!

Бледные щеки Таиды ярко вспыхнули.

– Запомни! Александр настолько велик, что слава его переживет века. Это главное! А ты умрешь, и о тебе завтра никто не вспомнит.

В яростной злобе Персей воскликнул:

– Ты – афинянка – лишила меня законной мести тирану! Если бы я уничтожил Александра, Афины устроили бы грандиозный пир.

– Уведите их! – приказала Таида.

Через несколько дней Таида, похоронив Иолу, покинула вместе с сыном Афины. Путь ее снова лежал в Вавилон.

В Сузах настал день великого пиршества. Такого роскошного празднества еще не видели персидские города, а здесь, как нигде в мире, любили и ценили роскошь. Женился царь сразу на двух персидских принцессах. Женились военачальники. Женились на азиатских женщинах македонские воины. Царь щедрой рукой одаривал всех новобрачных, а их было более десяти тысяч.

Вся площадь перед дворцом превратилась в один огромный шатер, опирающийся на пятьдесят колонн из кедрового дерева. Свет факелов отражался и играл в дорогих камнях, оправленных в дерево, в золотых нитях, сверкающих в льняной ткани шатра, в драгоценном серебряном шитье, украшающем его стены.

Свадьба была полностью устроена по персидским обычаям. Вокруг гигантского стола парами стояли золоченые высокие кресла. Персидские женщины воспитывались в скромности, поэтому невест должны были ввести только во время поднятия заздравных кубков. В галереях вокруг царского шатра разместили девяносто спальных покоев, отделенных друг от друга коврами. Пол усеяли лепестками роз; из светильников веяло ароматом пряных трав. Вокруг шатра расставили навесы для гостей. Чтобы менее знатные гости не пропустили все происходящее, снаружи шатра были расставлены глашатаи, которым надлежало повторять все здравицы и объявить, когда в шатер войдут невесты.

Первым в шатер в царском персидском одеянии с длинными рукавами, с тиарой на голове ступил Александр. За ним следовали его ближайшие соратники: Гефестион, Птолемей, Неарх, Пердикка, Кратер, набирающий силу при дворе молодой Селевк…

Никаких падений ниц. Александр наделил всех отцов рангом царских сородичей, что позволяло им целовать его в щеку. Так как у самого царя тестя не было, эту роль взял на себя высокий красавец Оксафр, брат Дария. Оксафр на голову возвышался над Александром, поэтому для поцелуя ему пришлось нагнуться.

Царь первым провозгласил тост за невест; женихи выпили за здоровье отцов, а отцы оказали им ответную честь, после чего каждый выпил за царя.

Раздались сигналы труб, и на ковры, усыпанные лепестками роз, ступила девяносто одна невеста. Отцы встретили их и за руки подвели к македонским женихам. Лица дочерей знатнейших семей Персиды были закрыты тончайшими покрывалами. Дрипетида, одна из дочерей Дария, была подведена к Гефестиону, Амастра, племянница Дария, – к Кратеру, Артакама, из рода Артабаза, – к Птолемею, Апама, дочь Спитамена, – к Селевку. Сам Александр сватался сразу к двоим.

Дарий передал собственную красоту детям, равно как и стать. И Статира, и Парисатис, которых подвел к царю Оксафр, были значительно выше Александра, но едва они заняли почетные места рядом с троном, вся разница пропала. Александр повелел укоротить ножки кресел, предназначенных для его невест.

Глядя на своих соратников, Александр невольно подумал: «Неужели это те же люди, многие из которых три года назад осмелились отказаться от проскинесиса?» И с удовлетворением ответил сам себе: «Вблизи всемогущего царя, сына Зевса-Амона, они утратили свои собственные взгляды. И думают так, как думает он. Теперь они единогласно, даже Птолемей и Неарх, согласились с его идей слияния народов».

Гефестион с Дрипедитой, Артакама с Птолемеем и Апама с Селевком составляли славные пары.

То, что девяносто одну невесту подвели к девяносто женихам, ничего не перепутав, было заслугой распорядителя придворных церемоний Хареса.

В первую же брачную ночь Птолемей с неистовством варвара срывал одежды с персидской девы. Прочные ткани не поддавались. Кинжалом он грубо разрезал их. Зажмурившись, как бы бросившись в омут, целовал юное лицо. Неистово обладал молодым неопытным телом. Вдруг, как ослепившее видение, проплыло перед ним точеное лицо Таиды, закрыв собою профиль персиянки. Опомнившись, Птолемей застонал, как раненый зверь. Горевшая в нем страсть к Таиде постепенно испепелила ему сердце. Он не подозревал, как его тело измаялось без любви.

Гораздо проще было женить македонских воинов – их собралось вокруг шатра за пиршественными столами более десяти тысяч из пятидесяти оставшихся в живых. Они уже давно жили со своими азиатскими подругами, теперь же по приказу царя должны были узаконить свои отношения. Каждая, ставшая законной женой, получала богатое приданое, а успевшее стать многочисленным потомство – щедрые подарки.

Пышное празднество длилось пять дней. Все пили из одного кубка любви, забыв о прежней вражде между народами. Великим чудом почитали теперь персы Александра, пришедшего с запада чужака, оказавшегося новым Киром, царем многих народов.

К торжествам в Сузах Александр относился очень серьезно. Этой свадьбой он подчеркивал, что не делает и впредь не будет делать различия между победителями и побежденными, между македонянами и персами. Соединение разных наций узами крови должно было привести к появлению единого народа, населяющего его государство.

Царь, полюбивший обычаи и образ жизни Персиды, все больше превращался в азиата.

После завершения свадебных празднеств Александр, посоветовавшись с военачальниками, решил заново формировать армию. Подросло новое поколение воинов из персидских мальчиков, обученных греческому языку и в совершенстве владеющих македонским оружием.

Новая армия вошла в Сузы сразу после завершения свадеб. Весь город явился посмотреть на парад новых войск. Александр повелел установить высокий помост на террасе дворца, откуда он сам и военачальники могли наблюдать за военным шествием.

Юноши построились в гиппархии. У каждого персидское лицо. Каждый научился гордиться своей выучкой. Отряды гарцевали к площади с копьями наизготовку, выступая под музыку, разворачивались перед царским помостом, салютуя пиками, затем удалялись легким галопом, уступая площадь скачущим вослед.

– Какая красота и слаженность! – воскликнул Кратер.

– Александр выбирал лучших! – одобрительно кивнул Гефестион.

– Это мои наследники! – с гордостью за юных персов сказал царь.

Подходы к площади были запружены македонцами. Раньше никто не осмеливался оспаривать у них право называться лучшей армией. Эти персидские юноши осмелились. Теперь среди македонских воинов было много и больных, и старых, уже непригодных к тяжелым битвам и дальним переходам. Их обозы, перегруженные многолюдными семьями со скарбом, замедляли передвижение армии.

Глядя на своих македонских воинов, прошедших с ним бок о бок от Геллеспонта до Инда, Александр твердо решил отпустить домой всех, кто больше был непригоден к военной службе.

Весна вступала в свои права. Пробуждалась природа. Александр решил провести лето в Экбатане, как и все персидские цари до него. Большая часть войска под командованием Гефестиона отправилась по дороге вдоль Тигра к Опиде. Царь же с Птолемеем отправился в Опиду по воде.

Городок Опида был расположен вдоль царской дороги и имел небольшой дом для пребывания царя. Возле дома на площади Александр приказал построить большой помост, с которого собирался обратиться к войскам.

Едва армия расположилась в Опиде, Александр приказал собрать всех воинов на площади. Вскоре перед помостом стояло многоликое, пестрое войско.

Из дома вышел военачальник и от имени Александра объявил:

– Александр Великий, сын Зевса-Амона, царь Македонский, гегемон эллинов, фараон земли Египта, государь Вавилонии, Персии, царь земель Азии и Индии, простирающихся до страны пяти рек, повелевает распустить десять тысяч ветеранов, уставших от ран, и тех, кто недоволен и устал от похода.

Тут вспыхнул настоящий мятеж. Македонские воины кричали:

– Мы, победители, уйдем все вместе!..

– Оставайся один со своими варварами, Александр!

Услышав крики, раздававшиеся с площади, Александр стремительно вышел из дома и взошел на помост. Он оказался перед вопящей сворой, среди которой узнал своих лучших воинов. Царь хотел обратиться к ним, ожидая одобрения его решения, но в первый раз не смог заставить их слушать себя. Воины кричали ему в лицо:

– Тебе дороже варвары, чем соратники!

– Мы теперь не нужны тебе!

Многие стояли, опершись на костыли. Некоторые были без одной руки. Глубокие шрамы обезобразили немало лиц.

– Ты бросил и предал нас, как и свою страну!

– Твоя доблесть будет возрастать, а наши силы уже на исходе!

– Побежденные получили больше от своего поражения, чем мы, победители, от своих трудных побед!

От гнева Александр побледнел.

А толпа ревела:

– Александр, ты предал нас!

Сгрудившиеся вокруг царя Гефестион, Птолемей, Кратер и Селевк умоляли:

– Будь осторожен!

– Толпа может забросать тебя камнями!

Но Александр, оттолкнув телохранителей, пошел на бунтарей.

Встревоженная охрана сгруппировалась для его защиты.

Сопровождаемый криками и угрожающими жестами, царь направился прямо к главарям, которых схватил за волосы и яростно столкнул головами по двое так, что у них чуть не раскололись черепа. Так он швырнул дюжину тел на руки стражи и приказал:

– Смерть им!

Многие в ужасе отпрянули, отступили.

Воцарилась тишина.

Тогда Александр вскричал:

– Теперь выслушайте меня!

Звенящим от гнева голосом он напомнил своим воинам:

– Я не узнаю вас, воины мой. Кажется, не узнаете и вы меня! Что я нашел в казне моего отца Филиппа после его смерти? Шестьдесят талантов и пятьсот талантов долга. Мне пришлось еще одолжить восемьсот, и с этим я покорил для вас мир.

Известно было красноречие Александра, которое вдохновляло воинов перед сражением, но никогда его голос не был таким сильным, речь такой мощной, как в эту минуту, когда противником его были его же солдаты.

Воины стояли стеной и упорно молчали. Александр настойчиво продолжал их убеждать:

– Я присоединил к нашим владениям все провинции Малой Азии. Множество городов я взял штурмом. Все, что там было, я раздал вам. Богатства Египта и Кирены пошли вам. Сирия, Палестина, Месопотамия – ваша собственность. Вавилон, Бактрия и Сузы принадлежат вам. Роскошь персов, драгоценности индов – ваши.

Воины, безмолвные, продолжали стоять, потупив взоры, низко опустив головы.

– А что я оставил себе в награду за всю накопившуюся усталость, кроме вот этой вот диадемы? Я ничего не взял себе в собственность, кроме тех богатств, которые являются общим достоянием.

Александр обвел взглядом тысячи лиц: печать усталости и отчаяния застыла на них. Моральные силы иссякли.

– Я взываю к глухим, пытаюсь тронуть непреклонные и чуждые мне души! Я ему ту же пищу, что и вы, стол моих военачальников более изобилен, чем мой.

Загар пустыни не мог скрыть бледность запавших щек Гефестиона.

– Я сплю в палатках, как и вы, и не позволяю себе отдыха.

Потух острый взгляд Птолемея.

– Мне даже случается часто бодрствовать ночью, заботясь о ваших интересах, о вашем благе, в то время как вы спокойно спите.

Тупое безразличие лежало на многих лицах.

– Есть ли среди вас хоть один, кто может подумать, что пострадал за меня больше, чем я за него? Бросьте! Пусть любой из вас, кто был ранен, разденется и покажет свои шрамы, а я покажу свои.

Двумя руками царь разорвал свой пурпурный хитон и обнажил грудь, испещренную рубцами.

– На мне нет живого места, и все удары я получил только в грудь. Посмотрите! Есть ли хоть одна рана на спине? Со мной никто из вас не познал позора смерти при отступлении! Я, которого вы бросили, найду тех, кто пойдет со мной. Полководцу лучше умереть, чем превратиться в просителя. Возвращайтесь домой! Идите, торжествуйте, покинув своего царя! Я найду здесь место для победы, в которую вы теперь не верите, или для почетной смерти! Уходите!

И снова взгляд Александра скользил по лицам. Царь был потрясен. Люди стояли, опустив головы. Убитый собственный приказом, Александр резко повернулся и помчался в разорванной одежде к своему каменному жилищу. Телохранители поспешили за ним.

Подбежав к дому, Александр приказал стоявшей снаружи страже:

– Никого не впускать! Никого!

Гефестион решительно направился вслед за ним. Но, заколебавшись, остался перед входом.

Царь влетел в спальню. Его вспотевшее от пота, утомленное лицо пылало гневом. Как в бреду, он продолжал кричать:

– Вы бросили меня! Теперь обо мне будут заботиться персы, которых вы сами и покорили. Убирайтесь, убирайтесь в свою Македонию!

Александр с силой швырнул в стену меч, который, ударившись о камень, со звоном упал.

Красавец Багой, ожидающий царя в покоях, приблизился к нему, чтобы помочь раздеться, но он выгнал и его:

– Уходи! Уходи! Сейчас же! Никого не желаю видеть! Я пришлю за тобой. Потом! Потом!..

– Твой хитон разорван!.. Разреши…

– Ты слышал мой приказ? Уходи немедленно!.. Сейчас я не отвечаю за свои поступки.

Едва Багой вышел, Александр рухнул на ложе. Казалось, он дремал, тяжело, как раненый зверь. Ранним утром открыл глаза. Рассвет только занимался. Приподнялся на ложе. Привычно нащупал статуэтку Геракла у изголовья.

Любимый герой был затянут пеленой.

Измученный полководец с ужасом пробормотал:

– Неужели опять слепну?! Как тогда, после удара камнем по голове…

Он машинально нащупал чашу с вином, выпил… Снова налил вина. Пил фиал за фиалом.

Тишина… Мгла… Лик Геракла был в тумане…

Зато в углу, озаренная ярким слепящим светом, стояла Таида!.. Нет, это Афина!.. Таида в облике богини застыла, сверкая шлемом, держа в одной руке боевое копье, в другой – сову, символ мудрости! Она молча и величаво поманила его к себе… Протянула копье… Он протянул к ней руки, как за спасением…

Струящийся таинственный свет, озарявший Таиду, таял.

Александр пытался удержать ее – тщетно… Таида исчезла. Но руки его продолжали сжимать боевое копье…

Стремительно вошел Гефестион:

– Царь, воины в смятении и не знают, что делать.

Приподнявшись на ложе, Александр в бешенстве закричал:

– Не знают? Прекрасно знают. Они давно хотели вернуться в Македонию. Пусть идут!

Гефестион взмолился:

– Александр!

– Прочь, все прочь! И ты тоже! Прочь!

Но Гефестион настойчиво повторял:

– Они хотят только одного – быть с тобой!..

Безумные глаза царя медленно приобретали осмысленное выражение. Он снова становился самим собой.

– Так вот что означало твое явление, светоносная! Ты принесла радостную весть!

Утром македонские воины собрались перед домом царя, сняли шлемы и все громче стали звать Александра. Он заставил прождать их несколько часов, потом вышел. Испустив громкий вопль, воины все как один попадали на колени.

К царю подошел один из командиров всадников Каллин.

– Ты видишь, царь, взрослые мужчины плачут. Ты называешь персов своими сородичами. Ты позволяешь им целовать себя. Эту честь ты ни разу не оказал ни одному македонянину.

Теперь лицо царя было залито слезами. Он крепко обнял Каллина и поцеловал его. Радостные крики пронеслись над площадью. Воины встали с колен и громко приветствовали своего полководца.

– Вы мои братья! – вскричал царь. – Вы все – так я вас и буду называть впредь. Братья!

Он подставил воинам щеку для поцелуя. На лице его играла счастливая улыбка триумфатора.

Через несколько дней старые, больные, усталые воины, запев на прощание пеан, ушли в Македонию. Царь щедро наградил их за многолетнюю службу. Но детей их и азиатских жен оставил у себя, чтобы не принести вместе с ними раздор в Македонию, где воинов уже давно ждали их македонские жены и дети.

Проводить воинов царь поручил Кратеру.

Македонские воины, стройно держа ряды, уходили все дальше и дальше на запад, оставляя покоренную ими Персиду.

Экбатаны в начале весеннего месяца элафеболиона сияли красотой пробуждающейся природы. Царя и его свиту встретила пьянящая прохлада гор и лесов. Могучие зубчатые стены, окружающие город, блестели яркими разноцветными красками.

В угоду богам сразу по прибытии в город Александр решил устроить эллинские игры и состязания.

Целые караваны с актерами, рапсодами и флейтистами спешили в Экбатаны.

Душа же Птолемея рвалась в Вавилон, куда должна была в скором времени прибыть Таида. Его терзали сомнения: правильно ли поймет и простит ли она ему женитьбу на Атакаме. Навряд ли. Но он должен убедить ее. Он передал с Неархом письмо и подарки для Таиды, но ни словом не упомянул о свадьбах в Сузах. Да и теперь он оставил Атакаму в Сузах, в доме ее отца. Птолемей решил сразу же по окончании эллинских игр и состязаний просить у Александра разрешения отправиться в Вавилон.

Каждый вечер в царском дворце устраивались пиры в честь новоприбывших актеров и друзей царя. Особо торжественно, с распростертыми объятиями был встречен любимый актер Александра Теттал.

Во время одного из пиров Гефестиону стало плохо, и он срочно удалился в свои покои. На следующий день состояние его здоровья ухудшилось. Все свободное время Александр проводил рядом с другом. Он пригласил к Гефестиону самого известного лекаря в Экбатане, грека по имени Главкий. Жрецам было приказано принести жертвы, моля богов об исцелении/Александр заклинал богов не отнимать у него друга.

На третий день Гефестиону стало совсем худо. Он пылал жаром и постоянно просил пить.

– Меня мучит жажда.

Гефестион потянулся за кратером с вином, но Александр не дал ему осушить кратер.

– Тебе нельзя пить вина. Нам предстоит много дел. Впереди Аравия. Я хочу, чтобы ты построил в Аравии новый город.

Но Гефестион впервые не слушал его.

В тот вечер устраивался пир в честь актеров, получивших призы за исполнение ролей в комедиях и фарсах. Александр вышел, чтобы проведать Гефестиона, вернувшись, он объявил, что тот спит и выглядит лучше.

Птолемей постарался успокоить царя:

– Гефестион сильный и выносливый, он выжил в аду Гидросийской пустыни, а уж с лихорадкой наверняка справится.

– Если это лихорадка… – невольно вырвалось у Александра.

Когда завершились состязания актеров, начались игры, которые царь особенно любил и подготовкой которых всегда тщательно руководил сам. Александр любил лично награждать победителей венками, за что пользовался уважением среди воинов.

В один из дней спортивных состязаний царь аплодировал юным бегунам. Место Гефестиона рядом с ним пустовало. Царь позволил себе присутствовать на соревнованиях, так как накануне другу стало лучше. Александр застал друга спящим. Дыхание его было легким, жар отступил, и царь подумал, что смерть на этот раз прошла мимо. Приказав Главкию не отходить от Гефестиона, Александр в сопровождении свиты отправился на состязания.

Это было красивое зрелище. Тонкие, бронзовые тела бегунов мчались, перегоняя друг друга. Мелькали их быстрые ноги.

Захваченный зрелищем царь вместе с вопящей от восторга толпой подбадривал соревнующихся.

И вдруг он увидел перед собой телохранителя Гефестиона, испуганного, бледного.

Уже через несколько минут Александр был в покоях друга. Слишком поздно. Гефестион был мертв. Молниеносно перед невидящим, ослепленным от слез взором царя пронеслось детство в Пелле, где он мальчиком играл со своим сверстником Гефестионом, затем беседы в роще с Аристотелем, где они вместе познавали науку мудрости философию, овладевали искусством вести беседу, на уроках владения оружием они также всегда были вместе, десять лет они сражались бок о бок.

А теперь Гефестион лежал на ложе, запрокинув лицо. Кто-то закрыл ему глаза. Сквозь слезы царь не разглядел кто. Александр упал на тело друга, сжимая его в объятиях, затем жалобно застонал.

Неожиданно Александр вскочил и уставился на вошедших в комнату, словно ища ответа на вопрос: кто виноват. И вдруг заорал:

– Где лекарь?

– В амфитеатре. На состязаниях.

– Привести немедленно.

Но лекарь уже входил в комнату. Александр, словно хищный зверь, метнулся к дрожащему от страха Главкию, схватил его, повалил на пол и стал бить ногами.

– Как ты посмел оставить его?

Главкий с трудом поднялся и стал клятвенно уверять Александра, что невиновен. Гефестион шел на поправку. Он отлучился всего на несколько часов. Но никакие уверения не помогли.

– Повесить! – приказал царь. – Немедленно.

И вновь повторилось то, что последовало за смертью Клита: три дня Александр не отходил от мертвого друга, ни о чем не мог говорить, укорял богов за их жестокость. Ему казалось, что жизнь кончилась и для него. Гефестиона больше нет! Нет!..

Оставшиеся игры были отменены. Развевающиеся на золоченых шестах знамена были заменены на траурные венки. Бальзамировщики из египтян, приглашенные к Гефестиону, занялись его телом.

Когда на третье утро Птолемей и Селевк вошли в покои царя, им показалось, что тот потерял рассудок. Александр стоял около своего ложа с кинжалом в руке и безжалостно кромсал им свои волосы.

– На погребальный костер кладут всего один локон, – напомнил тихим голосом Птолемей.

– Нет! – вскричал Александр, пятясь от друзей. – Ахилл остриг все свои волосы ради Патрокла.

Затем Александр осведомился:

– Лекарь повешен?

Селевк кивнул:

– Я приказал пригвоздить его тело к кресту.

Далее царь повелел:

– Остричь гривы всем армейским лошадям в знак траура.

Несколько дней подряд царь лично готовил ритуал похорон. Они должны были состояться в Вавилоне, новой столице его государства, где мавзолей Гефестиона мог бы стоять вечно. А здесь, в Экбатане, царь приказал Лисиппу воздвигнуть статую каменного льва в память об усопшем друге.