Текст книги "Прощённая"

Глава 26

Илья

Обручальное кольцо соскальзывает без усилий, оно уже давно сидит неплотно. Руки похудели за этот год. Я иссыхаю без свежего воздуха, без работы, без людей. Без власти как вампир без порции крови.

Ставлю кольцо ребром на стол, и мои пальцы задают вращение. Долго крутится в вертикальном положении, вздрагивает внезапно, замедляет скорость, катится, мягко ложится на зеркальную поверхность. Его нужно будет выбросить, когда всё это закончится.

С другой стороны, сколько ещё тянуть? Ничего не меняется. Можно закончить прямо сейчас. Нужно лишь сказать отцу правду. Только он ни за что не захочет эту правду принимать. Он обожал Сашу. Относился к ней как к родной дочери. Хотел подарить ей столько же, сколько собственным детям. Он ждал от неё внуков. А эта дрянь сделала аборт.

Пальцы сжимают кольцо сильно, вдавливают благородный металл в ладонь, причиняя мне боль. Не хочу больше видеть этот символ предательства. Хочу уничтожить его, бросить в кипящую лаву, как должен был сделать Фродо во «Властелине колец». У моего обручального кольца тоже есть злая магия. Когда я касаюсь его, когда я вынужденно надеваю его на руку – сознание заполняется воспоминаниями о Саше, о той бездонной ненависти, которую она вскрыла в нашу последнюю встречу, и ярость разъедает меня изнутри.

Как я мог допустить, чтобы меня так позорно одурачили? Это злит ещё сильнее. Почему я не видел того, что видела Влада? И я уже готов оборачивать столы и бить окна. Зачем я поехал, когда она позвонила? До последнего надеялся, что врёт не моя жена. Я ехал к ней и допускал мысль о том, что мы ещё сможем всё вернуть. И моя глупость обернулась катастрофой не для меня одного.

Злоба тонет под тяжестью чувства вины.

– Твоя Алиса совсем от рук отбилась, – Влада плюхается на диван. Бросает на пол босоножки. Закидывает ногу на ногу, и внимательно изучает свою пятку. – Кажется, я посадила занозу.

– Ты разговаривала с Алисой?

– Да. Разговаривала.

– Зачем?

Влада поднимает на меня глаза:

– А что? Нельзя?

– Она тебе не нравится. Если уж честно, она тебя бесит. Для чего ты намеренно идёшь с ней на контакт?

– Потому что она должна бесить ТЕБЯ, Илюш. И вызывать разные другие сильные эмоции. Я её сюда для этого привезла. Чтобы она долг отработала. А не на солнышке позагорала.

– Алиса вызывает у меня сильные эмоции. Так что можешь расслабиться. Свою непосредственную функцию она выполняет исправно, – я одариваю Владу довольной улыбкой. Но моя сестра недоверчиво хмурит брови.

– Ты пытаешься взять её под своё крыло, – Влада поджимает губы и облокачивается на спинку дивана.

– Я сам под крылом, твоим и Ларисиным. О чём ты? Пока я не стану выходить из дома и вести полноценную жизнь, ни о каком покровительстве и речи быть не может.

– Может. Пусть и не своими руками пока, но ты опять лезешь со своими благими намерениями к тем, кто и без тебя прекрасно выживал. Это всё твоя слепая тяга к благотворительности. Никуда не делась даже после всех шишек, которые ты себе набил. Отец был прав. Это ген, и он у тебя от мамы. Ты попросил свою подругу подыскать для этой преступницы работу. Только вдумайся.

– Я уже жалею, что иногда слишком откровенен с тобой. И моя просьба ничего не значит.

– Значит. Я узнаю этот твой взгляд. Я его уже видела несколько лет назад. Ты хочешь исправить неправильное, восстановить справедливость, позаботиться о бедной девочке, которую обстоятельства вынудили встать на кривую дорожку. Я не учла, что всё может повториться, потому что не ожидала, что мой брат настолько глуп, чтобы не учиться на собственных ошибках.

– Я не собираюсь перед тобой оправдываться, сестрёнка. Ты много для меня делаешь. Но я по-прежнему имею свою голову на плечах. И я не вижу ничего предосудительного в том, чтобы дать шанс человеку, которому повезло не так, как нам.

– Ну-ну. Когда вы познакомились с Сашей, тебе просто жизненно необходимо было связать амбициозную и свободолюбивую женщину узами брака. А теперь ты скатился до тяги к торгашкам собственным телом.

Я наклонюсь над столом. Смотрю на Владу очень внимательно. И задаю вопрос в лоб:

– Ты подделала справку?

– Что?

Я бы рассмеялся. Потому что Влада очень смешно выпучила глаза. Каждый раз она делала так, с раннего детства. Пучила глаза, и выпячивала губы, что делало её рот похожим на клюв. И я дразнил её курицей.

Только сейчас мне было не смешно. Потому что Влада строит такую гримасу когда врёт.

– Алиса не собиралась продавать себя. Её обманули. И до того, как ты привезла её в этот дом, у неё не было мужчин.

– Если тебе так хочется верить, что ты был у неё первым – на здоровье! Идеалистам вроде тебя свойственен самообман, – Влада резко наклоняется, и начинает обуваться. – Давай о серьёзном. Отец по-прежнему не хочет со мной разговаривать. Он всё ещё мечтает увидеть Сашу. И благодаря тебе, Илья, он до сих пор уверен, что вы вместе, что у неё уже округлился животик, и он сможет почувствовать, как в чреве этой поганой суки шевелится его внук.

Она подходит к столу, нависает. Я вижу в её глазах слёзы, и мне становится жутко. Не могу выдержать взгляда своей сестры. Потому что она уже очень давно не плакала.

– Я думаю, что он скоро умрёт, – шепчет она. – Ты должен рассказать ему правду.

– Его это убьёт.

– А лучше чтобы он отошёл в мир иной с мыслью, что его дочь – гадина, сын – изменщик, и единственным светлым лучиком в этом тёмном царстве осталась Сашенька, которую оклеветали, предали и держат где-то взаперти, не пуская к нему? Осталась совсем одна. А он не смог её защитить, умер, бросив на растерзание своим жестоким детям.

– А колье? – сглатываю нервно. Влада снова пучит глаза. А я всё ещё надеюсь на то, что моя сестра не способна так жёстко поступить с живым человеком.

Нет. Вру. Я всё ещё надеюсь на то, что я не допустил более жуткую ошибку, чем мог когда-либо вообразить. Я отлично распознаю это ощущение. Непринятия, исступлённого отрицания, и страха перед правдой. Таких случаев было немного, но не запомнить их было невозможно. Когда мы ехали всей семьёй, много лет назад, в машине, и отец сбил собаку. Я вышел вслед за ним. И приближаясь к недвижимому телу, вглядываясь, я верил, что она не мертва, что она вскочит и побежит дальше как ни в чём не бывало. А спустя пару лет дверь в комнату матери. Нагло распахнутая настежь, чтобы не оставить ни единого сомнения – мамы больше нет, в её белом теле больше нет жизни, как нет надежды в лицах окруживших кровать людей. Ещё была медицинская карта Саши, которую мне принесла Влада. Выложила передо мной на стол раскрытой. И ткнула пальцем в надпись, раскрывающую настоящие причины её недельного отсутствия – осложнения после прерывания нежелательной беременности. Этого я принимать никак не хотел.

Только во всех этих случаях можно было обвинить кого-то другого, списать на внешние обстоятельства, но никак не корить себя. Я ни на что из этого не мог повлиять.

На этот раз всё иначе. Виноват я. Виноват настолько, что проще разбить себе голову, лишь бы не верить.

Мой вопрос звучит с накатывающим отчаянием:

– Алиса не брала колье, ведь так?

– Это уму непостижимо! – Влада бьёт ладонями в стол. – В твоей семье трагедия, а ты думаешь об этой безродной твари!

Встаю. И теперь я смотрю на Владу сверху вниз.

– Не оскорбляй её, – говорю спокойно. – И скажи мне правду. Лучше, если ты сделаешь это сама.

– Тебе не стыдно? После всего, что было, тебе не стыдно не доверять мне?

– Скажи мне правду. Скажи, что Алиса Мельникова на самом деле невинная жертва, которую ты использовала, чтобы развлечь меня. А я, как последний мудак, на это повёлся. И перешёл допустимые границы.

– Алиса, – она придвигает ко мне лицо настолько, что я ощущаю запах её горького дыхания, – начинающая проститутка из неблагополучной семьи. Мошенница, которая украла мою вещь. Эта девица заслуживает, чтобы её хорошенько проучили. Только это заставит её задуматься, и, возможно, начать новую жизнь. Не сочувствие, Илья, – Влада отклоняется, отступает. – И уж точно не твоё необоснованное чувство вины.

– Обоснованное, – я иду к двери. – Кем бы она ни была, никто не заслуживает такого обращения.

Внизу Карина возится с картинными рамками. Брезгливым движением проводит по их рёбрам, уничтожая пыль.

– Алиса в саду?

– Нет. Несколько минут назад она поднималась по лестнице.

В комнате, где она спит, пустая, заправленная без складок постель. В окно настойчиво бьёт солнце, даже через стекло нагревая мою руку. Я стою здесь, и дышу запахом измятых лепестков, которые выложены горсткой на прикроватной тумбочке.

Иду по коридорам, внушая себе, что по этому сладковато-ускользающему запаху вычислю, куда шла она. Додумываю, на что она так сердилась, когда сжимала в своих тонких нежных пальцах цветы. Ищу Алису с намерением попросить прощения за то, что был с ней груб, и больше не хочу так делать.

В глубокой комнате на третьем этаже кто-то есть. Я различаю ритм вонзающихся в плоть мишени игл.

Прошёл бы мимо, считая, что это Рома метает дротики. Но в щели приоткрытой двери мелькнула красная туфелька.

Алиса оставила их недалеко от порога. Сама стояла босая за бильярдным столом. Выражение её лица было сосредоточенным. Заострённый носик чуть приподнят. Губы плотно сжаты. Брови нахмурены. Распущенные волосы небрежно зачёсаны назад.

– Ты – меткая, – отмечаю, завидев, что очередной дротик замирает в сантиметре от центрального круга.

Алиса поворачивает ко мне голову резко. Она злится. И сейчас очень напоминает Сашу. За минуту до разъярённости.

Девушка идёт ко мне. Её пальцы выпускают дротики на бордовое сукно бильярдного стола. Алиса смотрит мне точно в глаза. Бесстрашно. Решительно. Вызывая ощущение полной непредсказуемости не только того, что собирается сделать она. Я не знаю, что сам сделаю через несколько секунд. Она теперь на себя не похожа. Но и желания, которые она сейчас вызывает во мне, кардинально отличаются от того, что было к какой-либо женщине вообще. Хочется, чтобы она оплела меня. И одновременно хочется сжать её до таких размеров, чтобы она и выдоха против моей воли сделать не могла.

Алиса подходит вплотную. Смотрит на меня, высоко задрав подбородок. Изучает черты моего лица бесстыже, подставляя свои губы для поцелуя, но смыкая их в такую жёсткую линию, что их не хочется целовать. Она словно манит, жаждет подпустить максимально близко, чтобы побольнее оттолкнуть.

Лисёнок дышит всё чаще. Её глаза наполняются влагой. Она внезапно вздрагивает. И бьёт меня по лицу.

Глава 27

Я ударила его по щеке. И эта до смешного слабая пощёчина далась мне с таким трудом, что теперь от бессилия занемели ноги. Я словно подняла гигантский булыжник и выпустила его с края обрыва. И осталось только дождаться, когда цепь, что связывает его и меня, выпрямится и утащит за собой.

Илья не шелохнулся. Лишь моргнул, что не более чем рефлекс. Вряд ли моё неумелое агрессивное действие принесло ему больше боли, чем укус комара.

Я и не рассчитывала, что ему будет больно. Но от его реакции осознание собственной беспомощности буквально раздавило меня. Потому что никакой реакции не было вообще. Он не то что не разозлился. Он даже не удивился. Его глаза не расширились. Брови не нахмурились. Уголки губ всё так же начинали улыбку.

Я смотрела на него непонимающе, искала в его лице хоть какую-то эмоцию. Хотя бы поверхностное недовольство тем, что купленная вещь не всегда работает исправно. Но не нашла ничего.

Неужели я такая предсказуемая? Или он прекрасно знает, о чём был сегодняшний разговор с Владой и этой Ларисой Владимировной? И теперь со скучающим видом будет наблюдать, как я пытаюсь разозлить его.

Они либо нагло врали, либо ошибались. Это всё по-настоящему только для меня. Для Ильи это игра. Он всех обманывает. Прикрывается агорафобией, чтобы другие делали за него работу. А когда найдут его жену, станет давить на жалость в суде. Если его сестра может творить такие жестокие вещи, то он, мужчина, способен на гораздо худшее. И я уже готова поверить во всё, что угодно. Лишь бы выбраться отсюда.

Потому что мне по-настоящему страшно. И я очень хочу домой. Хочу, чтобы всё это поскорее закончилось. А он смотрит на меня бездушными глазами. Смотрит и не моргает. И без интереса ждёт, что я стану делать дальше.

Невозможно выдерживать этого равнодушия. Я опускаю голову и отступаю на шаг. Едва сдерживаю слёзы. Сосредотачиваю всю свою волю только на этом. Сдерживать слёзы и смотреть в пол. Это ведь не так сложно, правда?

Он прочищает горло недолгим кашлем. И говорит спокойно:

– Ты здесь уже пять дней, Лисёнок.

Его горячая рука рушит сцепленный замок моих пальцев, раздвигает, проскальзывает, прижимается ладонью. И я ловлю себя на пугающей мысли, что Илья просто пытается себя контролировать. Потому что его пальцы сейчас не такие смелые, а едва заметно подрагивающие. Может, он хотел ударить в ответ, но сдержался. А может ему было очень неприятно. Только он этого не показал.

Но он продолжает как ни в чём не бывало:

– Целых пять дней, а так туго проходит наше знакомство. Я ведь до сих пор толком о тебе ничего не знаю. Кто так хорошо научил тебя играть в дартс?

Илья подхватывает дротики со стола и ведёт меня за собой.

Я сглатываю ком в горле. И отвечаю:

– Слишком близкое расстояние. Поэтому я попадаю в цель.

– Значит, я сделал верный вывод? Ты во всём предпочитаешь упрощать себе задачу.

– Нет. Просто ширина самой большой комнаты в нашей квартире – четыре метра. И вдоль стены стоит платяной шкаф. Поэтому дартс висел в другой комнате – той, что поменьше. Я выбрала расстояние по привычке.

– Вот как. А я всегда стою здесь, – он отпускает мою руку и уходит далеко к стене. Останавливается между двумя узкими лампами с лопающимися в сиреневой жидкости пузырями. – Давай не будем нарушать свои привычки. Поиграем?

– В дартс? – я машинально отхожу подальше, когда он начинает целиться.

– В вопрос-ответ. Чей дротик окажется ближе к центру, тот задаёт вопрос. Проигравший обязан ответить честно.

– Я смотрю, Вам нравится придумывать игры самому.

Он бросает, и попадает в зелёное кольцо.

– Твоя очередь, Лиса-Алиса, – Илья протягивает ко мне раскрытую ладонь, предлагая взять дротик.

Я отворачиваюсь, иду к мишени. С усилием вытаскиваю те дротики, которые несколько минут назад из моей руки угодили в цель.

– Не иди ко мне, – говорит он, когда я начинаю приближаться. – Встань там, где стояла, пока была здесь одна.

– Это унизительно.

– То, что я делаю тебе поблажки? Мы же договорились не нарушать свои привычки.

– Унизительно, что Вы при каждом случае пытаетесь продемонстрировать своё превосходство надо мной. Унизительно для Вас.

Заставляю себя стоять и смотреть ему в глаза. Пью как яд эту нарастающую злобу в его взгляде.

– Ты – мазохистка? – его губы дрогнули. В тоне едкое презрение.

Я удивляюсь его вопросу искренне. Отрицательно мотаю головой, шепчу:

– Нет.

– Когда я с тобой груб, ты всем своим видом и поведением выпрашиваешь нежности. Когда я прихожу к тебе для того, чтобы… – он осекается. Отводит глаза в сторону, будто ищет там подсказку как выразить мысль. Говорит, словно объясняет: – А когда я прихожу к тебе с нейтральным разговором, ты провоцируешь меня на агрессию. Чего ты добиваешься?

Я хочу, чтобы ты меня отпустил. Я хочу домой.

Эти слова ноем, воем, навзрыд вертятся на языке. Но я их не говорю. Потому что всё равно не отпустит.

Отворачиваюсь. Попадаю в яблочко.

– Я победила.

Душа не горит – полыхает, рвётся и разваливается на части объятой пламенем бумагой. Но я иду к нему и готовлю вопрос. Мне так плохо не потому, что я Илье не хочу делать неприятно. Мне плохо потому, что я через себя переступаю. Я начинаю считать, что цель оправдывает средства.

– Почему ты не ударил меня в ответ? – я подхожу близко. Упираю ладони в его грудную клетку. Моя попытка толкнуть его проваливается. Но я нажимаю снова. Я как механический прибор на колёсиках, которому задали программу двигаться вперёд, а он натолкнулся на препятствие, и тыкается в него, не может объехать. Поднимаю голову, смотрю на Илью, на его выдвинутый подбородок, на вспухшие от сдерживаемой ярости желваки, застываю взглядом на вспрыгнувшем кадыке. В глаза – не могу. Ни за что в жизни. Страшно так, что дыхание спотыкается. – Ты ведь хочешь меня ударить. Ударь.

– Алиса, что ты делаешь? – его горло сводит судорогой, будто он изо всех сил старался не заикаться, пока говорил это.

– Я делаю то, что должна.

– Посмотри мне в глаза.

Вздрагиваю, подпрыгиваю от стука упавших на пол дротиков.

Илья крепко сжимает мои плечи. Встряхивает так сильно, что у меня сводит шею. Я зажмуриваюсь.

– Посмотри на меня!

Его голос как раскат грома. От него в груди вибрация. Такая свободная, что начинает казаться, будто у меня больше нет сердца. Иначе ей не хватило бы места заполнить столько пространства.

– Я делаю то, что должна, – повторяю монотонно, как робот.

– Мне это не поможет. Слышишь?

Он встряхивает меня снова, но теперь совсем легонько. Как несильным порывом ветра, растерявшим всю мощь по дороге.

Прошло мимо. Ничего не будет. Он ничего не сделает.

– Отпустите меня домой. Пожалуйста, – в моём голосе столько отчаяния, но теперь это словно последнее, что меня ещё с самой собой связывает.

Он отпускает так резко. И я, лишившись его захвата, который держал меня в вертикальном положении сильнее, чем собственные ноги, начинаю терять равновесие.

Илья берёт меня за руку, и тащит за собой.

Мы спускаемся вниз.

– Карина! – он кричит так громко, что в ушах начинает звенеть. – Карина!!!

Она выскакивает в гостиную. Смотрит испуганными как у оленя глазами.

– Влада уехала?

– Да, – неуверенно кивает. – Они с Романом Петровичем уехали десять минут назад. И Лариса Владимировна.

– Отлично. Ты на сегодня свободна.

Девушка хлопает накладными ресницами.

– Свободна. Немедленно отправляйся домой. И позвони садовнику. И отмени все доставки. Чтобы никто до утра сюда не приходил.

Она мечется взглядом от него ко мне. Я умоляюще смотрю на неё. Шепчу одними губами: «Не уходи. Пожалуйста».

– Я только переоденусь…

– Нет, – отрезает. – Забирай сумку и уходи. Прямо сейчас.

Я начинаю дрожать. Илья крепче сжимает мою руку.

Почему он не сказал этих слов мне? Это были бы самые главные слова за всю мою жизнь. Пусть грубо. Да хоть выгони он меня с матами, голой, в дождь, в ночь. Только бы отпустил.

Внутри смешиваются страх и ненависть. Страх перед ним. Страх, что мне будет больно. Страх за маму, которая не вынесет, если я не вернусь. И ненависть ко всем тем людям, которые связаны с этим домом. К Владе, которая привела меня сюда. К Ларисе Владимировне, которая всё это придумала. К жениху Влады, который не отговорил их восстанавливать одного за счёт уничтожения другого. К Карине, которая уходит. И к Малике, которая не пришла на работу. К Саше, которую я даже никогда не видела. Но больше всего к нему. Ненависть к Илье за то, что он выполнил своё обещание. Только я не впускала его глубже, чем кого-либо. Он сам проник и всё меняет внутри по своей прихоти.

Но когда за Кариной захлопнулась дверь, остался только страх. И чем дольше я была одна в этом доме с Ильёй, тем отчётливее страх становился похожим на животный ужас. Он пронизывал и отравлял всю мою волю.

Хозяин провёл меня по лестнице на последний этаж. И мы остановились перед стальной дверью с кодовым замком.

Глава 28

– Отвернись, – Илья сказал это чётко, таким же распорядительным тоном, как и Карине, отправляя её домой.

Я развернулась на месте и стала ждать. Слышала, как утапливаются и снова вспрыгивают кнопки под его пальцами. Затем поворот ручки. Стало зябко. Словно он открывал дверь в склеп. И могильный холод оттуда находил прорехи между неплотно прижатой к коже тканью моего платья и пробирался, облизывал тело. Я внушала себе, что там, за стальной дверью, просто есть окна. И их можно распахивать. Это всего лишь сквозняк. И ничего более.

Он не позвал меня внутрь. Ушёл, не озвучив ни одного условия. Его шаги удалялись. Но даже когда они стихли, я не смела повернуться. Только молча и сосредоточенно, едва дыша, старалась уловить хоть какую-то информацию о том, что там может быть. Напрягала все органы чувств.

Пол, по которому он шёл, из ламината, судя по звуку. Теперь тихо, ни голосов, ни криков, ни музыки. Только очень далеко едва различимый, размеренный сигнал – какое-то пиканье, очень знакомое, не раз услышанное, но очень давно вживую. Похоже на звук парктроника. Работает какая-то аппаратура.

Чем дольше дверь оставалась распахнутой, тем сильнее чувствовался запах лекарств и бинта.

Снова звук шагов. Опять в противоположную от меня сторону. Внезапная тишина. Которая пугала. Но страшнее оказалось то, что случилось потом.

Илья с кем-то заговорил.

И я уже не знаю, не лучше бы было, чтобы он говорил сам с собой. Потому что когда он закончил фразу, я услышала тихий голос ему в ответ. Женский. И от осознания, что там есть ещё человек, который ни разу не выходил сюда за эти пять дней, становится жутко.

Может, Карина ошиблась? Может Лариса Владимировна не уехала? Однажды она уже выходила из-за этой двери.

А если это Саша? Если они держат её там взаперти? Та женщина сказала, что Саше Илья отомстить не может. Но это не значит, что она не здесь, в этом доме, за стальной дверью, без права выхода. Возможно, Илья по-прежнему любит её. И поэтому не может причинить ей больше зла, чем просто держать здесь.

Илья возвращался. Он приближался таким же размеренным и чётким шагом, как ритм тикающих сигналов далеко за моей спиной.

Он отведёт меня туда? Покажет, что и кто прячется за этой дверью с кодовым замком?

Возник передо мной. В его руке была разноцветная ткань. Широкая. Шарф, или накидка из шёлка. Золотистая, с узорами из бордовых ромбов. С аккуратным, ручной работы швом по краям. Его пальцы сжимали полотно крепким захватом, будто кусок материи – живой, только пойманное хищником животное, которому нужно пустить кровь, иначе вырвется и сбежит. И эта грубость в его прикосновении очень контрастировала с мягким полотном.

Запах лекарств быстро растворился, сменяясь тонким ароматом женских духов, исходившим от ткани. Ненавязчивый иланг-иланг с примесью металлических нот чайного дерева.

– Это её вещь? – пробормотала я, поднимая глаза. – Вашей жены?

– У неё хороший вкус, верно? – резким движением подбрасывает шарф, ловит распростёртой ладонью, комкает, сжимает крепче. – Сюда никто не придёт, – он приближается ко мне на шаг. Легонько толкает лбом в лоб, заставляя приподнять голову. Шепчет в губы: – Мы остались одни. Ты должна это осознавать. Поняла?

От его дыхания пахнет влажной солью. Этот запах ассоциируется с желанием, напряжением, которое требует разрядки. Я эту накатывающую похоть за дни здесь изучила и стала узнавать. Видеть её в том, как двигаются его губы, когда он говорит со мной. В блеске его глаз. От неё внутри всё сжимается как от страха. Перед тем, что обязательно случится потом. Будто он каждый раз бьёт меня, а не трахает.

Чуть отстранился. Смотрел на мои губы. Не дожидаясь ответа, взял меня за руку, и снова повёл за собой.

Он торопился. Ему не терпелось. Я ощущала, как его тело буквально гудит от напряжения.

Когда мы оказались в коридоре, Илья толкнул плечом первую попавшуюся дверь. И мы прошли в комнату, где сквозь плотный тюль солнечный свет едва пробивался.

Кровать с высокими столбиками на изголовье. Белым островком в этом море чёрно-коричневого. Илья ведёт меня туда. Отпускает мою руку. Садится. Взглянул на часы.

– На колонне у калитки кнопка, которая открывает её. Твой телефон в моём кабинете, в верхнем ящике стола справа. Кабинет не заперт.

Поднимает на меня глаза. Смотрит выжидающе. Его пальцы гладят шарф нежно, словно расчёсывают шёрстку любимого питомца.

– Зачем Вы мне это говорите?

– Упрощаю тебе задачу. Чтобы ты могла уйти быстро.

– Вы меня отпускаете?

– Нет, – на его губах усмешка.

Я зажмуриваюсь и пытаюсь говорить спокойно:

– Очередная игра, да?

Мотает головой:

– Я предоставляю тебе выбор, – он протягивает мне шарф. Я беру несмело, даже брезгливо, защипываю кончиками пальцев. Ткань приятная на ощупь, как крыло мотылька, но от мысли, что это вещь Саши, становится не по себе. Будто трогаю что-то от мёртвого человека.

Илья повторяет:

– Я предоставляю тебе выбор. Остаться здесь, или отправиться домой. Сегодня же. Если ты уйдёшь, я не буду тебя искать. Влада оставит тебя в покое. Я улажу этот вопрос. За калиткой тебя будет ждать машина с водителем. Он отвезёт тебя туда, куда ты захочешь. И я помню, что обещал отдать вещи, которые купил тебе. Я распоряжусь, чтобы их отправили по твоему адресу. На этом наше взаимодействие будет закончено.

Смотрю на него непонимающе. Но Илья молчит, ничего не добавляет. Он должен объяснить правила. Всё ведь не может быть так просто. Плечо непроизвольно дёргается.

– Я хочу домой. Что я должна для этого сделать?

– Завяжи мне глаза. Для начала, – легонько улыбнулся.

Сглатываю.

– Ваша жена вряд ли одобрит, когда узнает, как Вы используете её вещи.

– Она наверняка думает, что все её вещи давно выброшены.

– Думает, а точно не знает? Разве Вы не с ней разговаривали только что?

Смеётся. Громко, бесстыже, как злой гений на грани фатального для человечества открытия.

– Ты думала, что за дверью с кодовым замком живёт моя жена?

– Существует. Раз Вы держите её взаперти.

– Нет, Лисёнок. Взаперти здесь только мы с тобой. И если ты и дальше намерена продолжить разговор, то ничего хорошего из этого не выйдет. Думаешь, мне легко видеть тебя, трогать тебя, и не делать то, что мне в действительности хочется с тобой делать? Завяжи мне глаза. Иначе я просто трахну тебя прямо здесь и сейчас. И свой шанс на свободу в ближайшие несколько недель ты точно упустишь.

Я делаю к нему шаг. Натягиваю шарф слабой волной. Илья прикрывает глаза с облегчением, словно я сделала ему укол с успокоительным.

Мне страшно стоять так близко. Всё время кажется, что он набросится, обхватит, зажмёт.

Пока я завязываю узел, он сдвигает ноги, и касается горячими бёдрами моих голых ног. Проскальзывает мысль, что я буду ещё долго забывать его прикосновения. Дольше, чем привыкала к ним.

Шарф превратился в повязку, открывающую кончик его носа и мочки. Его волосы чуть приподнялись, спутались над полотном. И теперь кажется, будто он только проснулся.

Учится ощущать всё без зрения. Полуоткрытые губы мягкие. Безобидный. Когда я могу видеть его, а он меня – нет.

– А теперь, – он поднимает руку, задевает моё бедро намеренно, но ведёт вверх кончиками пальцев ненавязчиво. Тяжело выдыхает. С сожалением. Таким отчётливым, что это начинает казаться наигранным. – Теперь, Алиса, – находит мою руку, обхватывает, – отведи меня в сад.

– Что? – я даже отступаю.

– Ты будешь держать меня за руку и вести. Разве не ты говорила некоторое время назад, что я при каждой возможности пытаюсь продемонстрировать своё превосходство над тобой? Вот. Теперь я беспомощен. Я отдаю власть в твои руки. Не только тебе над самой собой. Но и надо мной.

– Нет-нет-нет. Вы же… Вам там станет плохо опять… я не хочу вести Вас туда.

– А домой хочешь?

– Зачем Вы это делаете?

– Я учусь тебе доверять. Это, знаешь ли, больная для меня тема теперь – доверять женщине. Тебя ведь привезли сюда для того, чтобы ты помогла мне. Делай то, что должна.

Он встаёт. Решительно. Крепче сжимает мою руку.

– Вы отпустите меня домой, если я отведу Вас в сад?

– Ты уйдёшь сама. Если действительно так хочешь домой. Ты оставишь меня там, и уйдёшь.

– Нет.

– У тебя будет достаточно времени. Но если я доберусь до дома раньше, чем ты до калитки – я заблокирую сигнал, и ты не сможешь выйти. Но такой вариант возможен только в том случае, если ты совсем не будешь торопиться.

– А если у Вас начнётся приступ?

– Тебе это будет только на руку. Потому что если ты не успеешь, Алиса, второй раз я предлагать не буду. Более того, если ты останешься, я сочту это за твоё добровольное желание жить здесь, со мной, до конца оговорённого срока. Ты меня поняла?

– Нет, – я высвобождаю руку. Отхожу от него. – Вы сказали, что здесь больше никого нет. Кто поможет Вам добраться до дома, если Вы не сможете сами? Вы заставляете меня поступить неправильно. Плохо. Я не хочу этого делать.

– В таком случае, на твоём месте я поступил бы плохо, – его распростёртая ладонь тянется ко мне. – Давай же, Алиса. Твой дрожащий голос в моей темноте сводит с ума. Хочется прижать тебя и пожалеть. И если я сейчас сниму повязку, и сделаю так, я уже за себя не ручаюсь.

Какая же я дура. Я прямо сейчас могу всё это закончить. Отвести его вниз, оставить в саду. Забрать телефон. Выйти на улицу. Позвонить маме, пока я буду ехать в машине. Я смогу прямо сегодня увидеть её. А завтра я встречусь с Ленкой и Катькой. Обниму их так крепко, что сведёт руки. И разузнаю всё про Антона. Съезжу к его маме. Найду Женю. Расставлю все точки над «и».

Беру его за руку. Наши локти согнуты. Я иду боком, стараясь не отклоняться от ровной траектории. Будто за моей спиной стена, и нельзя от неё отрываться. Я веду его. И смотрю больше на него, чем на этот простой для зрячего путь.

– Мы выходим из комнаты, – говорю тихо, распахивая дверь настежь. – Здесь небольшой выступ порога.

Он перешагивает легко, будто всё видит. Но этого не может быть. Шарф сложен в несколько слоёв. Просто Илья наверняка хорошо знает дом, который придумал сам, и в котором вынужден находиться изо дня в день уже долгое время.

Ищет свободной ладонью препятствия, касается стены.

– Веди меня ближе к центру, – говорит он. – Я не хочу ощущать границы. И не хочу, чтобы они помогали мне ориентироваться. Я буду лишь следовать за тобой.

Я тяну его чуть левее. Теперь мы точно посередине коридора. Но он ещё недоверчиво двигает рукой в поисках опоры.

Мы подходим к лифту.

– Нет. Ты поведёшь меня по лестнице, – сказал, когда я остановилась у дверей.

– Ты можешь упасть.

– Так не дай мне упасть.

Я держусь за перила, Илья намеренно отстраняется от них.

– Слишком близко к краю. Не делай такие широкие шаги, – говорю, внимательно следя за его начищенными ботинками.

В этом есть что-то абсурдное. Я скользнула взглядом по его фигуре. Напряжённые мышцы. Ровная осанка. Шаги лёгкие. По лицу, на котором сейчас скрыты повязкой глаза – его губы в надменной улыбке. Пока он не кажется уязвимым. Он всё тот же сильный и властный Илья, который решает за меня, где я должна быть, что я могу делать, как мне чувствовать. Решает до мелочей. Даже одежду для меня выбрал он.

Правда, в последнее время он больше не запрещает мне говорить.

Поблажки. А я им радуюсь, как голодная собака голой косточке.