Текст книги "Прощённая"

Тёплая вода пробирается в ранку на голени, щипается. Волосы облепляют моё лицо. Растёртые от слёз щёки раздражаются, наверняка краснеют. Мне начинает казаться, что внизу живота заныло как-то по-новому, непривычно, не так, как когда Илья касается меня. И грудь становится чувствительней, побаливает от простого соприкосновения со слабой струёй воды. Эти признаки беременности, когда-то и где-то услышанные, случайно вычитанные, всплывают в сознании, пугают, заставляют стыдиться того, чего я не хочу. Не хочу, чтобы это было правдой. Не хочу, чтобы внутри меня рос ребёнок, зачатый не по любви.

Вытираю волосы долго, словно получится досуха. Эти монотонные движения немного успокаивают. Но стоит мне встать на ноги, как голова начинает кружиться.

От голода. Это только от голода. Мне действительно нужно поесть.

Когда я иду по коридору, начинает происходить что-то ужасающее.

Сначала мне кажется, что я слышу голос. Женский. Он что-то кричит. Как за толстой стеной. А дверь с кодовым замком, до которой остаётся шагов двадцать, вдруг начинает искажаться, словно подрагивает.

А потом эта дверь распахивается. На пороге появляется женщина. Испуганная. С вытаращенными глазами. Она скользит по моему лицу влажным взглядом. И вдруг исчезает на лестнице. И её отчаянный крик «Илья Сергеевич!» удаляется с ощутимой скоростью.

Я дышу тяжело. Всё ещё не веря собственным глазам. Дверь медленно начинает закрываться. Я сглатываю. Сжимаю ладони в кулаки, готовясь терпеть боль. И срываюсь с места.

Тяжёлый стальной щит как заваливающийся корабль. Поблёскивает, гудит, уходит к глубине проёма.

Шепчу: «Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста».

Едва успеваю затормозить, чтобы не налететь на неё грудью. Буквально протискиваю пальцы в оставшуюся щель.

Я успеваю остановить дверь до того, как она закроется.

Глава 31

Здесь коридор. Довольный светлый. Пол укрыт ламинатом под цвет рассечённого дерева, и ни разу не скрипнул и не щёлкнул под ногами. Но мне так страшно, что я иду по нему крадучись, будто подо мной не твёрдая поверхность, а болотистая местность, и на любом участке можно провалиться.

Я не знаю, что увижу там, впереди, где обрывается границей порога свет. А дальше полумрак.

Здесь не холодно, ни дуновения, и я уже не уверена, что мои ощущения были правдивы в те минута, пока Илья ходил сюда за Сашиным шарфом. А вот запах лекарств накатывает по мере моих шагов вглубь. Миную две закрытых двери по обе стороны от меня. Я не проверяю, заперты ли они. Я двигаюсь на запах. И звук тикающей аппаратуры. Туда, где как в утробе густого леса темнота.

В очертаниях мебели мне мерещится больничная койка. А на ней истерзанный человек, подключённый к каким-то трубкам. Кажется, я вот-вот увижу, как он вспрыгивает в судороге. Услышу, как он сдавленно кричит. И звон хирургических инструментов.

Я делаю ещё несколько шагов, и уже различаю, что в том помещении какая-то гигантская «ампула», похожая то ли на аппарат МРТ, то ли на капсулу солярия.

И никаких людей, привязанных кожаными ремнями к операционному столу, здесь нет…

– Саша!

Я отскакиваю к стенке, и вжимаюсь в неё спиной.

В проёме стоит мужчина. Смотрит на меня как обезумевший.

– Ты кто такая?

Его злые серые глаза напоминают мне взгляд Ильи, только лет через двадцать. С прорезями морщинок у уголков. А в нахмуренных густых бровях седые и рыжеватые волоски. Губы совсем другие, жёстче, суше, со складками разочарования вокруг них. Но та же уверенная выправка, та же манера чуть выдвигать вперёд голову прежде, чем сделать новый шаг.

– Сергей Владимирович, успокойтесь, пожалуйста.

Мужчина дёргает плечами, когда к ним бережно прикасаются ладони женщины, возникшей за его спиной.

– Ты смеешь приводить в свой семейный очаг потаскушек? Пока твоя беременная жена сидит где-то взаперти? – его нарастающий от раздражения голос обращён мимо меня.

– Алиса – порядочная девушка, она здесь работает, – Илья появляется рядом со мной, упирает руку в стену, то ли защищая меня от взбешённого человека, то ли преграждая мне путь. Только я бы ни за что в жизни уже не рискнула приблизиться к затемнённой комнате, на пороге которой стоит тот мужчина. – А Саша не сидит взаперти. Она просто боится приезжать, пока ты окончательно не поправишься. Почему Вы не закрыли дверь? – уже совсем другим тоном, сквозь зубы, рыкнул на другую женщину, которая пришла вместе с ним.

– Вы же просили отключить сигнал. Я растерялась. Простите. Я подумала, что обязана Вас позвать.

– Что она принесла? – мужчина вцепляется в угол коридора большой ладонью, делает полшага к нам, и с любопытством смотрит на мои колени. – Заразу. У неё пластырь на ноге. Что она под ним прячет? Там чумное пятно. На таких в Европе с масками смотрели. И всё равно сколько выкосило.

– Сергей Владимирович…

– Вот, видите? – отступает, показывает пальцем на мою голову, – в её волосах ртутные шарики. Она хочет отравить Марту?

Илья касается меня нежно, почти неощутимо.

– У него активная третья стадия, – шепчет женщина. – Нам нужен санитар. Мы физически не справимся, если потребуется купировать возбуждение.

– Я больше не могу никому доверять, – Илья смотрит на меня через плечо. – Алиса, ты должна отойти к двери. Я сейчас всё тебе объясню. Хорошо?

Я послушно кивнула, и шагнула назад.

– Ты опять не носишь обручальное кольцо, – уже за моей спиной. – Что бы сказала твоя мать, будь она жива? Ей было бы стыдно за своего сына.

– Нужно ввести успокоительное, – голос женщины звучал вкрадчиво, сам как успокоительное убаюкивал. – Ночью наступит обострение.

Я подхожу к стальной двери вплотную. И жду.

Здесь нет Саши. Он не держит её в изоляции больной и беспомощной. Не издевается над ней. И от этого я испытываю настоящее облегчение.

А вот этот мужчина… его отец?…если он болен, почему он не в больнице. Зачем такие меры? От кого они его прячут?

– Отпусти! – крик мужчины заставляет меня вздрогнуть. – Каждое слово как обухом по голове! Ненавижу Вагнера, он тоже оглушает. Толик прилетел? Кто покормит собаку, пока мы будем в Германии?

По позвоночнику бегут ледяные мурашки. От того, с какой уверенностью, выставленной интонацией человек складывает предложения в несвязанный текст.

Голова опять начинает кружиться. В ушах звенит как от накрытого под куполом колокольчика.

– Идём, – Илья подхватывает меня до того, как я начинаю оседать на пол. – Идём, я покормлю тебя.

Он заводит меня в лифт. Прижимает к груди, пока мы спускаемся. Молчит и успокаивается. Я ощущаю, как его сердце начинает биться тише.

На столе две тарелки с супом. Только теперь они стоят рядом. Пахнет тыквой и морепродуктами.

Илья отодвигает стул для меня.

Я опускаюсь тяжело, помогаю себе, опираясь ладонями на стол.

– Ешь, Лисёнок.

Тянусь к ложке, а внутри нехорошо. Подташнивает. И это совсем не связано с какими-либо переживаниями. Какое-то физиологическое неприятие еды. Как будто я настолько давно не жевала, что разучилась это делать.

– Не могу. Кусок в горло не лезет.

Он разворачивает стул вместе со мной. Садится напротив. Я узнаю его тревожный взгляд. Когда приходила Ленка, и я чуть не упала в обморок. Он так же смотрел на меня.

– Давай, Алиса. Я буду тебя кормить, пока тебе не станет стыдно, и ты не начнёшь есть сама.

Зачерпывает в ложку кремообразную массу с янтарными разводами, подносит к моим губам.

Я слушаюсь. Открываю рот.

Суп оказывается вкусным. Густым и сладковатым. Аппетит нарастает разом. Илья набирает новую порцию.

– Хорошая девочка. Послушная. Я дам тебе леденец на десерт, если съёшь всё-всё, – криво ухмыльнулся.

– Можно? – тяну руку к ложке. – Спасибо.

Придвигаюсь к столу. Ем. Илья отсаживается. Составляет мне молчаливую компанию.

– Второе будешь?

Отрицательно мотаю головой.

– Сначала расскажи, – прошу тихо.

– Мясо остынет.

– Расскажи, пожалуйста.

– Хорошо.

Он встаёт рядом со мной, прислоняется к столу бёдрами, обхватывает его ребро длинными пальцами.

– Ты видела моего отца. Он прошёл долгий курс лечения, и теперь на этапе реабилитации. С ним всё было в порядке. Но затем начались сильные боли. Чтобы снять болевой синдром, потребовалось много лекарств. Пошло отравление, и на его фоне возник делирий. Это временно. Не думай, что он сумасшедший. Он всё помнит, знает, что с ним происходит. Но во время этого расстройства человеческое сознание как оборотень – в тёмное время оборачивается чудовищем. У него появляются приступы бреда, галлюцинации. Это должно пройти в течение нескольких суток.

– От чего он проходил лечение?

– Последствия мозговой травмы от огнестрельного ранения. Год назад на нас было совершено покушение. Мы оба выжили. Только я восстановился быстрее.

– В тебя… – я сглатываю. – Тоже стреляли?

– Меня били ножом.

Я зажмуриваюсь. Слёзы подкатывают к глазам, забирая с собой всё воду из моего тела. Мне становится страшно за Илью так, будто это только будет, а не уже произошло.

– Официально мой отец сейчас находится в Швейцарии. И о его состоянии ничего не известно. Это для отвода глаз. Оставлять его в больнице было опасно. Здесь есть все условия для того, чтобы он окончательно поправился.

– Он не похож на человека, который поправляется. Разве ему не нужно к настоящим врачам?

– Я же сказал!

Вздрагиваю от его повышенного тона.

– Это временное помутнение, – уже тише. – И я не могу отправить его в больницу, пока не выяснится, кто пытался нас убить, и пока преступники не будут пойманы. Настоящие врачи рядом с ним.

– Если они такие же, как Лариса Владимировна…

– Лисёнок, – он берёт меня за подбородок, заставляет поднять на него голову. – Я знаю, что делаю. Не переживай из-за того, что тебя совершенно не касается. Договорились?

– Саша беременна? – я касаюсь его пальцев, и осторожно, один за одним, отстраняю от своего лица.

– Нет. И я понятия не имею, где она. Только мой отец пока не должен так думать. Я не представляю, что с ним будет, когда он узнает правду.

– Какую правду?

– Ты не передумала насчёт второго?

– Я больше не хочу есть.

Илья берёт меня за руку. Сам ведёт в кабинет, чтобы я позвонила маме.

После восьмого гудка я начинаю нервничать. Вспоминаются слова Влады о том, что я больше не дозвонюсь. Проходит ещё несколько гудков, и звонок автоматически завершается.

Я поднимаю глаза на Илью. Как будто найду у этого человека поддержки.

Он смотрит прищурившись. Устало, но не безразлично.

– Набирай ещё, – говорит спокойно. – Я вижу, что тебе это важно. Будешь звонить, пока кто-нибудь не возьмёт трубку.

– Кто-нибудь? – эхом вторю, снова слушая гудки.

– Она ведь не одна? С ней, наверное, целая компания, раз она так занята, чтобы не ответить дочери. Твоя мама пробовала кодироваться?

– Что? – мой вопрос выходит злым.

– Как давно она пьёт?

Стискиваю зубы.

– Влада сказала тебе, что моя мать – алкоголичка? – говорю как вырезаю лезвием по бумаге. – Да?

– Сестра предупреждала, что ты будешь придумывать благородную причину пребывания твоей матери в больнице.

У меня уже просто нет сил выдержать очередной приступ его злобы от того, что я, якобы, пытаюсь оклеветать его лживую сестру.

– У человека не может быть благородной причины, чтобы попасть в больницу, – вместо правды. – Человеку плохо, и ему нужно помочь. Я не могу, в отличие от тебя, помочь моей маме, как ты помогаешь своему отцу. Потому что меня нет рядом с ней.

Она отвечает!

– Мамочка!

– Алиса, прости. Я задремала с телефоном, а он завалился под диван, – её нежный сонный голос сносит последнюю заслонку, и слёзы начинают литься, уже не принося мне ни облегчения, ни стыда. – Хорошо, что Татьяна Викторовна услышала и разбудила меня. Как твои дела?

Я откашливаюсь, пытаюсь что-то сказать. Мне так хочется обнять её сейчас, хорошую, родную, живую.

Илья садится напротив меня на корточки, касается щеки. И начинает медленно, бережно, словно собирая пыльцу, вытирать мои слёзы. От его прикосновений становится тепло. Спокойно от его взгляда. Тревожно-нежного. Сочувствующего.

– Расскажи ты, – хриплю в трубку. – У меня всё хорошо.

Мама говорит. Про сад. Про соседку с толстым рыжим котом, который смешно чихает от запаха мелиссы. Про дождливую погоду на следующей неделе. Про то, что видела в вечерних новостях. А я слушаю. Пока Илья насухо вытирает мои слёзы.

Он садится рядом. Приобнимает. Прижимает меня к своему плечу.

Когда мама желает мне спокойной ночи, и я хочу встать, чтобы положить телефон на стол, Илья не отпускает.

– Останься со мной ещё немного, – он забирает телефон, кладёт его на пол. Притягивает меня к себе, заставляя лечь с ним на этом узком для таких чужих друг другу людей диване. – Просто. Побудь рядом. Сегодня был такой долгий день. Сумасшедший. Важный. – Он гладит меня по волосам. Убаюкивает тихим голосом. Гул его сердца под моим ухом не раздражает, уже давно стал неотъемлемым. Как стук капель по парапету от тающего на крыше снега долгим, медленно прогреваемым мартом. – Не думай пока о том, что я сегодня натворил. Помни только то, что ты вернулась. И не оставила меня там одного. Я был этому очень рад. Я тебе этого никогда не забуду, Алиса.

Я должна была вернуться. Только сейчас, когда я засыпаю у него на груди, слово «должна» кажется здесь таким неуместным, что я выбрасываю его из этой фразы. Остаётся несвязанное предложение. Но я прекрасно понимаю, что оно значит. Только я. С такой же уверенностью, с какой его отец озвучивает свои мысли в состоянии помутнения сознания.

Глава 32

Илья

Алиса даже во сне скованная, боится сделать лишнее движение. Когда она засыпала, её рука была прижата к шее, словно она прикрывается одеялом. Я обхватил её запястье, и сдвинул к себе на грудную клетку эту маленькую ладошку. Она так и осталась лежать там до самого утра. Лисёнок не ворочалась, не вздрагивала… или это я так крепко спал. Давно так хорошо не спал, с юности, кажется. Хотя диван совсем не рассчитан на двоих.

Опять же – я не планировал спать с ней. Но она так пригрела меня, не то что вставать, вообще не хотелось двигаться. Лисёнок уснула раньше. И я не посмел будить её. Уходить от неё представлялось чем-то глупым, даже неестественным. Возникла мысль осторожно перенести её на кровать в ближайшей к кабинету комнате. И вот тогда пришлось бы себе честно признаться, что я остался с ней на ночь не случайно, а потому что хочу. Хочу, чтобы она просто спала рядом со мной.

Саша терпеть не могла совместных ночёвок. Она всегда настаивала на теории, что мужчина и женщина должны спать раздельно, а в кровати пересекаться только для секса. Переживала, что если я буду видеть её непричёсанной и ненакрашенной по утрам, быстро остыну. Мне не удалось убедить её в том, что внешность играет незначительную роль в отношениях после того, как люди притёрлись. И в моём понимании близость, ради которой в принципе люди тянутся друг к другу, в первую очередь представляет из себя взаимодействие с человеком, с которым ты раз и навсегда забываешь слово «одиночество».

Есть и положительный момент в том, что моя жена не выдержала, и показала своё истинное лицо спустя несколько лет, а не через десятилетия, которые мы бы провели в безуспешных попытках достичь той самой близости. А я бы старался долго. Я вообще не приемлю бросать что-либо, пока не использую все возможные методы. Так что это даже хорошо. Хорошо, что её больше нет со мной. Плохо, что я однолюб.

Алиса спит тихо, лишь чуть приоткрыв губы. Я разглядываю её непозволительно долго. Сейчас она не знает, что я смотрю на неё, и в лице нет ни тревоги, ни страха, ни ненависти. Маленькое личико, по своей миловидности схожее с детёнышем какого-нибудь красивого зверька. Благородство обязательно проступит в её чертах, но позже, когда она научится лучше себя контролировать. И, разумеется, при условии, что она будет вести достойный образ жизни. Да. Я смотрю на неё и думаю о том, что она станет ещё красивее с возрастом. И мне не по себе от того, что я этого уже не увижу.

Моей ладони достаточно, чтобы уместить эту маленькую головку. Я осторожно придерживаю её, пока неохотно отодвигаюсь от тёплого тельца.

Становится зябко. Судя по освещению, сейчас около девяти утра. Алиса прижимает голые коленки к груди, на её лбу секундная морщинка недовольства. Девушка сворачивается клубочком. Ну точно как зверёк. Только это сравнение не унижает её, не ставит ниже меня по разуму. Лишь по силе. Физической, не духа.

Несправедливо. Она же ничего не может против меня сделать. И как бы ни старалась сопротивляться, мне достаточно лишь обхватить её тонкие запястья, прижать к себе. Сколько бы не клокотало и не противостояло всё внутри неё, сколько бы душевных сил она ни прилагала, чтобы не сломаться под моим напором – её хрупкое тело измучается, обессилеет, и будет вынуждено стать послушным, ощущать то, что она на самом деле не хочет. И ей придётся делать, даже если не нравится.

Природа придумала неправильно. Если мужчина физически сильнее, значит, у него должно быть что-то сродни материнскому инстинкту, типа инстинкта заботы о том, кому он способен причинить вред. Какой-то рефлекс, заслонка, перекрывающая всю агрессию, призванная обезопасить таких уязвимых девочек от мудаков вроде Власова, того же Антона, меня.

Я накрываю Лисёнка своей рубашкой. А меня накрывает нежность. Я вспоминаю, как она говорила со своей матерью. С какой трепетной радостью слушала, прижав трубку к ушку как заветную раковину, из которой слышно море в давно оставленном родном городке.

Не знаю, каким порывом я руководствуюсь. Но вместо того, чтобы склониться к Алисе, и поцеловать её, разбудить лаской, скользнуть сухими пальцами между её горячих бёдер, я забираю с пола телефон, и иду к окну.

Старинное кнопочное устройство в её собственности не перестаёт меня удивлять. Молоденькие девушки выпрашивают дорогие айфоны у родителей, своих бойфрендов, стареющих любовников. В крайнем случае, берут кредит, лишь бы угнаться за модой. Алиса словно из другого мира. Или гораздо младше своих лет в сфере потребностей. Кажется, что сладкой вате она будет рада больше, чем дорогой бирюльке.

Я забиваю номер её матери в свой телефон, и нажимаю кнопку вызова. Даже не придумав первого предложения. Мне просто хочется высказать ей всё, что я думаю о таких матерях, которые лишают своих детей будущего. Мешает убеждение, что я не имею права осуждать женщину, которая тем более осталась одна с ребёнком. Ни как мужчина, который никогда не поймёт такого груза ответственности под названием материнство, ни как человек с большим материальным достатком. А ещё своих детей у меня нет. И я пока не представляю, что имел в виду мой отец, говоря о стараниях сделать для своего ребёнка только лучше, а в итоге всегда выходит иначе.

– Да? – её голос звучит бодро, будто она уже давно на ногах.

– Здравствуйте. Вы Мельникова… – пытаюсь вспомнить имя и отчество, которые были в тех бумажках, что принесла мне Влада.

– Мельникова Марина Евгеньевна, – серьёзным тоном, отчётливо.

– Вас беспокоят из отдела кадров компании «СтройГруппИнк», – трогаю пальцами стекло. Давно не ощущал его прохлады. Боялся подходить к окнам. А вчера, усаживая Алису на подоконник, впервые за долгое время так близко видел своё отражение в окне. Оно мне не понравилось. Понравилось, как Алиса целовала меня. – Ваша дочь, Алиса Мельникова, прошла собеседование в нашу компанию.

– Правда? – трогательная радость. – Она говорила мне на днях, что собирается в строительную фирму. Вы её берёте? Не можете с ней связаться, наверное, – удручённо. – Обычно она всегда на связи. Понимаете, она сейчас…

– Нет-нет, всё в порядке. Мы её принимаем. Не хватает информации для нескольких пунктов в анкете. Это так, формальность. Просто нужно срочно. Может, Вы поможете?

– С удовольствием. Помогу чем смогу.

– Наша компания работает с объектами в нескольких городах. И Вашей дочери придётся иногда брать командировки. Как Вы думаете, с этим не возникнет трудностей?

– Ей будет необходимо летать самолётом? – волнение в голосе.

– Да, так будет быстрее.

– Ох, я ужасно их боюсь…. Извините. Алиса тоже никогда не летала, как-то не приходилось. Но она не боится. Наоборот, всегда хотела. Я думаю, всё нормально. Только я буду переживать. Правда, у неё загранпаспорта нет, если вдруг потребуется…

– Этот вопрос мы уладим. Спасибо. А…

– Подождите. У неё же ещё институт. Она сможет совмещать? Будет обидно, если придётся бросить. Последнюю сессию сдала всю на пятёрки. Идёт на красный диплом.

– Да, нам это известно. В наших интересах, чтобы сотрудники имели законченное высшее образование. Не волнуйтесь. С этим проблем не возникнет… – поворачиваюсь спиной к окну. Смотрю на Алису, всё так же беспечно спящую на диване. – Расскажите… расскажите о Вашей дочери что-нибудь… Нам необходимо понять, в каком коллективе она будет комфортнее себя чувствовать. Сотрудник работает эффективнее, если отношения с коллегами максимально приближены к дружеским.

– Я… даже не знаю. В каком формате должен быть мой рассказ. Я про Алису могу говорить часами, – она смеётся. Так по-доброму и легко, как никогда не смеялась Лисёнок в этом доме. – Она очень открытая, доверчивая, даже… немного наивная. Но это у нас у всех женщин в роду. Усидчивая, – её голос становится серьёзным, сосредоточенным. Кажется, она гордится своей дочерью. – Аккуратная. Иногда слишком задумчивая. В детстве могла по часу сидеть молча и в окно смотреть. Я думала, что у меня растёт Михаил Михайлович Пришвин в юбке. Так она любит природу. В людях плохо разбирается только. Так что… если уж Вы можете, то устройте её туда, где её не будут обижать. Она совсем не умеет плести интриги, и не любит сплетничать.

– О чём же она говорит с подругами?

– Она всегда больше слушает, – её мама опять смеётся. – А подруги у неё – настоящие болтушки. Так что они отлично друг друга дополняют.

– У Алисы есть домашние животные?

– У меня, к сожалению, аллергия. А так она обожает и собак, и кошек, и кроликов – в общем, всё пушистое. Змей боится.

– Она же с Вами живёт, верно?

– Да, мы вдвоём. Но нам не скучно. Алиса любит читать. А я – учитель русского языка и литературы. Наши литературные вечера – это любимый ритуал.

– Какая у неё любимая книга?

– Ей нравится Габриель Гарсиа Маркес. Разумеется, «Сто лет одиночества» не могли оставить её равнодушной. Она больше любит зарубежную классику. А я – нашу. Вот мы с ней часто по вечерам дискутируем за чаем.

– Чай – это замечательно… Алиса указала, что не имеет вредных привычек.

– Да-да-да. Это чистая правда. Она совсем не переносит алкоголь. И даже ни разу не пробовала курить. Я бы знала. Она честная… Я… ничего лишнего не наговорила? – смущённо выдыхает.

– Нет, наоборот. Указали недостающую информацию. И окончательно убедили меня в том, что мы сделали правильный выбор. – Я вижу, что Алиса начинает просыпаться. – Спасибо Вам большое. До свидания. Марина Евгеньевна.

– Спасибо Вам. До свидания.

Если алкоголички так разговаривают, и столько знают о своих детях, то я балерина. Влада не просто ошиблась. Она наглым образом наврала.

Я больше не могу отрицать очевидного. Алиса ничего не крала у моей сестры. И справка от гинеколога была липовой. Всё, что пыталась мне сказать сама Алиса – и про Антона, и про её прошлое – правда. Она не торговала своим телом. И поехала с Антоном потому, что доверяла ему. Она по-настоящему добрая, чистая, и ни в чём не виновата.

А это значит, что вместо романтического первого раза с любимым мужчиной, для которого она берегла себя девятнадцать лет, Алиса была изнасилована. И изнасиловал её я.