Текст книги "Прощённая"

– Мы выйдем через заднюю дверь. Ты была у перголы?

– Нет.

– Отведёшь меня туда, это в дальнем левом углу участка.

– Когда ты был там в последний раз?

– Больше года назад. В позапрошлом марте. Я мало времени проводил дома, и ещё меньше на участке.

– А после… того, как всё это началось?

– Нет. Я не доходил дальше беседки, и то в сопровождении. Когда ты пришла за мной в сад, это была четвёртая и последняя вылазка в одиночку. Снова провальная.

– Осторожно, – я вцепляюсь в его руку и тяну в сторону от дверного косяка.

– Будет мило, если на память о нашем последнем вечере у меня останется шишка, – Илья хмыкнул, и отстранился.

Мы перешагиваем порог. Он шумно вдыхает.

– Расскажи что-нибудь. Так мне будет легче идти.

– Ваша сестра и так уже предоставила достаточно информации.

– Ну вот. Снова ты ко мне на «Вы». А ведь пока ты вела меня по дому, совсем забыла о субординации.

– Простите.

– Честно говоря, мне не понравилось, когда сегодня ты обратилась ко мне не на «Вы». Без разрешения. Да ещё в том вопросе, который ты задала.

– Я хотела Вас разозлить.

– Зачем?

– А Вы разве не знаете? Осторожно, здесь дорожка из плитки. Полшага вправо. Сегодня я не в первый раз обращалась к Вам на «ты». Когда Вы заставляли меня повторять ту фразу… – сглатываю. – И ещё до этого. В самый первый день.

– Тогда ты просто приняла меня за кого-то другого. Бедные розы пострадали от идей Ларисы Владимировны. Она считала, что эта возня с цветами поможет мне найти гармонию с чем-то там…

– А Вы говорили, что не доверяете женщинам. У Вас таких целых две. Ещё Влада. Ей Вы доверяете безоговорочно. Так что всё не так уж плохо. Впереди кусты. Мы сейчас повернём налево.

Он сшагнул с дорожки, и оступился. Я снова вцепляюсь в его руку, обхватываю.

– Ты хотела меня поймать? – он смеётся, тыкая ботинком в ребро бордюра. Поднимается на тропинку.

– Это рефлекс.

– Глупый рефлекс. Я мог упасть, и утащить тебя за собой. У тебя проблемы с чувством самосохранения, Лиса-Алиса. Но в этом есть свои плюсы. Раз уж ты хотела стать авантюристкой.

– Вы тоже ошибочно приняли меня за кого-то другого.

– Как только я выздоровею, в первую очередь лично перепроверю всё то, что знаю о тебе на данный момент.

– Вы сказали, что если я сегодня уйду, на этом наше взаимодействие закончится.

– Мне не придётся контактировать с тобой, чтобы решить эту задачу.

– Вам и не захочется этого делать, когда Вы всё узнаете.

– Всё ещё хуже, чем я думаю?

– Нет. Просто люди Вашего круга не извиняются.

Илья облизнул губы.

– Я хотел…

– Стойте. Здесь ветки. Наклоните голову, – я касаюсь его затылка, и он позволяет моей руки нагибать его голову, следует послушно её давлению. – Сделайте два шага. Так. Теперь выпрямляйтесь.

– Ты можешь представить человека, которому никогда не приходилось просить прощения?

– Могу представить того, кто никогда этого не делал.

– И как ты относишься к таким людям?

– Некоторые считают, что на это нужна смелость – извиниться.

Я замолкаю. Впереди пруд с узким мостиком. И за альпийской горкой справа виднеется пергола.

– А ты как считаешь?

– Мы почти пришли. Вы помните, что мост дугой?

– Нет. Я не ландшафтный дизайнер. Сколько здесь метров примерно? – его голос дрогнул. И мне это не понравилось.

Я беру его под руку. Подстраиваюсь под его осторожные, неширокие шаги. Вижу, что у него мурашки по коже.

– Шагов десять, и мы у перголы, – говорю тихо. – Там лавочка.

– Белая. Из дерева. Помню. Саша выбирала их для всего сада одинаковые. Здесь невкусно пахнет, – он нахмурился, отчего повязка двинулась.

– Скажете завтра садовнику, чтобы почистили пруд. Он на солнце. Слишком много света. Уже весь зелёный.

– Почему ты не занимаешься растениями профессионально? Раз они тебе так нравятся.

– Сделайте шаг пошире, и мы спустимся на грунтовую тропинку. Слишком просто даётся – поэтому не стала. Профессия должна всё время подстёгивать к саморазвитию.

– Ника поможет тебе с устройством на работу. У неё знакомых в разных компаниях уйма. Скажу, чтобы она позвонила тебе послезавтра. Думаю, дня тебе хватит, чтобы отоспаться дома. А чтобы быстрее забыть это место и меня, лучше отвлекаться.

– Вы уже уверены, что я уйду.

– Ты же умная девочка, Лисёнок. И мы оба прекрасно понимаем, что ничего хорошего тебя здесь не ждёт, если ты останешься.

Подходим к лавке. Я отпускаю его.

Илья водит руками по воздуху.

– Вы хотите сесть?

Сам делает шаг вперёд. Натыкается на деревянное ребро. Садится.

Становлюсь напротив. Илья стягивает повязку. Поднимает на меня глаза. После темноты они будто с поволокой. И совсем не злые.

Я не верю, что смотрю в них последний раз.

Отворачиваюсь. И иду прочь.

В голове пустота.

До тех пор, пока я не дохожу до перекрёстка на тропинке из плитки.

– Алиса!

Он зовёт меня. И сердце обливается кровью. Я зажмуриваюсь, пытаясь втолкнуть в своё сознание самые плохие воспоминания про него, про эти пять дней здесь. Но они проваливаются как в сквозное отверстие.

И я начинаю бежать. Минуя дом. Забывая про телефон. Мои босые ноги щекочет прохладная трава. И свежий воздух теперь станет моим правом в любое время.

Я у калитки. Он не обманул. Урчание автомобиля за забором. И мои пальцы тянутся к кнопке, которая откроет металлический щит и выпустит меня на волю.

Глава 29

Илья

Небо сползает как скользкая ткань с шара, заваливается за рой деревьев. Туман перед глазами гуще прокисшего молока. Мешает идти, видеть спасительную цель. Сердце бьётся слишком быстро. И в такие секунды я всегда принимаю смазанную до белого картинку за свет в конце туннеля, про который говорит каждый, кто переходил границу между жизнью и смертью, который лично видел я, умерев на больничной койке. Он как нечто одушевлённое, наблюдает за мной своим непроницаемым оком.

Не закрываю, тру веками глаза. Срезать это бельмо с пейзажа. За ним драгоценный силуэт выстроенного человеком убежища от беспощадной природы. Там темнота, вещи, запах сырости. И ничего, что напоминает о месте, где меня убивали.

Нельзя было звать её. Так подло манипулировать. Я не специально. Само вырвалось. Даже не успел осознать, когда она отпускала мою руку, что трогаю её в последний раз. От этого разом стало пусто. Словно откатилось назад всё, что внушало надежду. И опять нужно начинать сначала.

Ветер шевелит листья, проползает сквозь них долговязой тварью. Здесь опасно. Стемнеет скоро. Я один. И никто не придёт до самого утра.

Каждая деталь живой природы делает все летние вечера похожим на тот самый.

Ладонь толкается в забор. Нога погрязает в воздухе. Сад полон укромных мест. Никогда не догадаешься, что тебя поджидают. Они тогда возникли из ниоткуда. Словно из коры деревьев выкристаллизовывались. Один, два, шестеро. Их было шестеро. Нет, трое. Просто двоилось в глазах. Трое. И ещё одна фигура проявилась позже. Четверо. И среди них не все были незнакомы мне.

Растаптываю траву. Стираю шумным вдохом воспоминание-звук. Фраза, упавшая ядром, вторившая эху выстрела, сокращённая помехой «Его – в живот».

Ломаю ветки. Продираюсь сквозь колючие кусты. Режу расстояние в ущерб собственной шкуре.

Косая палка ручки тёплая, пригретая солнцем. Металл кажется мягким под пальцами. Тяну на себя. Дверь не поддаётся.

Заперта – как обухом по голове.

Слабеющее, непослушное тело не справится, не выбьет. Сквозь частое сито паники скудная горсть рациональных мыслей: припасть, додавить, толкнуть от себя.

Дверь. Открывается. От. Себя.

Смазанные петли не издают ни звука. Вваливаюсь в помещение. Задеваю онемевшей рукой строй садового инвентаря. Грохот лопат и граблей как овации. Рухнул на пол за ними. Спиной к стенке. Ногой качнул дверь. Захлопнулась. Только узкая щель между её ребром и дверным проёмом.

Так хорошо. Не видеть треклятую улицу. Не слышать визга птиц. Не ощущать въедливого запаха сада.

– Илья!

Я перестал дышать. Разом груда камней на диафрагму. Слуховая галлюцинация. Я скорее поверю, что сошёл с ума, чем в то, что этот голос звучит наяву.

– Илья! – с таким отчаянием, что внутри всё начинает искриться.

Алиса зовёт меня. Алиса ищет меня. Алиса вернулась за мной.

Я улыбаюсь как умалишённый. Смеюсь. И злюсь одновременно. На себя. За эгоизм. Затылком в стену. Она там бегает босая по саду, а я бы ждал и ждал, слушал и слушал, с каким трепетом и надеждой Алиса кричит моё имя. Я не хочу упустить ни секунды этой возрождающей из пепла иллюзии, что ей не всё равно.

Голос не слушается. Нездоровый смех мокрой нитью режет губы. Пытаюсь подняться. Колени как желе. Пододвигаюсь к двери. Выскабливаю её вялыми пальцами из проёма.

Я шепчу-хриплю-кричу её имя.

Алиса придёт сюда и увидит меня опять таким. Жалким, беспомощным, нуждающимся в элементарной физической поддержке. И горе не в том, что уже нельзя произвести подобающее впечатление на девушку, когда она видит тебя таким уязвимым. Алиса не поймёт, что я нуждаюсь именно в ней – вот в чём заключается катастрофа.

Она надо мной. Впорхнула из света. Вцепилась пальцами в дверной косяк.

– И… – выдохнула. – Илья.

Покачнулась. Прикрыла глаза. А я смотрю и не могу оторваться от её лица в таком новом ракурсе. Склонённое ко мне. Милое, мягкое. С отступающим напряжением. И эти её спутанные волосы, спадающие. Хочется, чтобы она приблизилась ко мне, и накрыла своими волосами, ослепляя, а затем и вовсе лишая необходимости видеть. Это было очень хорошо – идти с ней, держать её за руку, и ощущать её в темноте. Она тогда была ближе, чем когда-либо. И хотя на моих глазах была повязка, я узнал больше, чем мог себе представить.

– Я думала, ты упал в пруд, – она выдаёт смешок, и начинает плакать.

Оседает, её ладонь скользит по ноге. Мой взгляд опережает это движение. И только теперь понимаю, что запах смешанной с примятой травой кровью – это не возникшее из-за ассоциации с открытым пространством воспоминание. Алиса поранила ногу. И теперь на её белой коже под коленкой жёсткая линия как от пореза. Из неё сплющенная струйка крови тянется к щиколотке.

Пока я встаю, замечаю, что край платья у неё мокрый. И кусочек тины прилип к голени. Алиса не нашла меня за перголой, и полезла в пруд. Она испугалась. И становится стыдно за то, что из-за меня она постоянно испытывает что-то плохое.

– Не трогай, – я перехватываю её руку. – Нужно в дом.

– Я не знаю, как смогу помочь тебе дойти, – она отступает назад прихрамывая, и я вижу, что там, где была её ступня, осталось пятно крови.

Алиса согнула ногу, взглянула на окровавленную пятку. Шмыгнула носом. Подняла на меня глаза. Такие виноватые. Как будто она сейчас начнёт извиняться за то, что ей больно идти.

Я сглатываю. Её истерзанный вид вгоняет меня в такое отчаяние, что становится не по себе. Нарастает как снежный ком. Прокручивается в голове. Каждое действие, которое со злости я совершил над ней. И чем дальше назад, тем чернее и чудовищнее эти действия были. А она терпела. Хотя это было очень больно. И сейчас продолжает терпеть. Вытирает слёзы.

– Сама виновата, – шепчет. – Не надо было уходить. А потом не надо было паниковать. Не налетела бы на камень.

– Иди ко мне.

– Если мы пойдём очень медленно, ты сможешь…

Трогаю её плечи. Отстраняю от двери, выводя наружу.

Подхватываю, беру на руки. Она смотрит на меня беспомощным взглядом. А мне он как спасательный круг от собственной беспомощности. Мне каждый шаг с ней на руках как глоток воздуха на поверхности. Страх топил меня. Я думал, он утащит на самое дно и раздавит. А потом пришла Алиса. Коснулась берега своими маленькими нежными пальчиками. И беспросветная чёрная вода ушла в песок вся без остатка.

Лисёнок вцепилась в воротник моей рубашки, словно хотела, чтобы я наклонился к ней. Она смотрела мне в глаза неотрывно. И каждый раз, когда я бросал взгляд в ядовитую траву, чтобы проверить, нет ли на пути препятствий, она продолжала смотреть, пытливо, молча, с такой неопровержимой поддержкой, что это вселяло не просто надежду, а стопроцентную уверенность.

Мы всего лишь должны были дойти до дома. Пройти по саду несколько десятков метров. Это считанные минуты. Пустяки. Незначительность. Если кто-то сейчас из соседнего дома видел нас в окно, он бы заметил лишь то, что я несу на руках поранившуюся девушку. Посетовал, что она была неосторожна. И перевёл бы взгляд на не менее занимательный закат. Никому в голову бы не могло прийти, с каким трудом может человеку, внешне здоровому, даваться каждая секунда в этом цветущем жизнью саду. А вот Алиса понимала. Понимала не только потому, что видела, что со мной происходит, когда я оказываюсь вне дома. Она прочувствовала как на себе. Столько эмоций на грани было в её лице.

Когда я переступил порог дома, секундное ликование сменилось благодарностью. Она сделала для меня что-то такое невообразимо важное, что осознать это разом было невозможно. Обдумать – тоже. Сколько бы времени не отвели.

Алиса отпустила ткань моей рубашки. Сразу поникла. Напряжение уходило, превращая её тело в болезненно мягкое. Она больше не смотрела на меня. В лице теперь только слабость. Она лишает Лисёнка последней выдержки, забирает себе каждую черту, и расталкивает их в гримасу боли.

Я несу её на кухню, где точно есть аптечка. Это ближе, чем ванная на втором этаже.

Осторожно усаживаю Алису на каменную столешницу. И к шкафам, дверь за дверью. Забираю из стопки чистое полотенце. Под струю воды, которая плохо пропитывает ткань и брызгает во все стороны. Температура кажется слишком низкой. Алиса и так дрожит. Её хочется укутать. А нужно смыть с неё кровь и грязь, и снять промокшее платье.

– Я сама, – говорит едва слышно, когда я опускаюсь перед ней на корточки. Тянет руку к жгуту полотенца.

Она меня перепугает до полусмерти, если сейчас потеряет сознание. А её зеленоватое лицо и бледные сухие губы – явные предвестники обморока.

– Прости, Алиса. Нельзя было так делать. Очень больно? – мне уже совсем непривычно слышать заботу в собственном голосе. Но это меня не оправдывает. Ни слова, ни то, что я действительно переживаю за неё больше, чем сожалею о своём неподобающем поведении.

Она вдыхает сквозь закушенную губу, когда я прикладываю к её коже мокрую ткань. Будто говорит «Тссс».

– Но ты же смог.

– Что я смог?

Либо кровь плохо смывается, либо я чрезмерно жму, либо Алиса слишком нежная. Там, где застыла струйка крови, теперь широкое малиновое пятно. Насколько же я неуместен, разрушителен для неё. Даже когда пытаюсь позаботиться, причиняю вред, и когда хочу сделать ей приятно, оставляю синяки.

– Ты смог идти по улице. И ты не боялся. И это было не потому, что ты злился.

– Я очень злился, Лисёнок. Ты себе даже не представляешь, насколько сильно.

– На меня?

– На тебя? – хмурюсь. – За что же на тебя? Я злился на себя.

Новое полотенце под воду. Снова к Алисе. Обхватываю её лодыжку. Чуть поворачиваю. А Лисёнок как всегда старается прижать коленки друг к дружке потеснее.

– Но ты ведь шёл не потому, что злился. Почему ты перестал бояться? Ай.

– Прости, – отдёргиваю руку, словно обжёгся. И теперь провожу по её коже совсем медленным движением, почти без нажима. – Потерпишь ещё? Ну вот, – улыбаюсь, когда нахожу её лицо уже не таким бледным. – Кажется, ты передумала падать в обморок.

– Я ужасно испугалась, – говорит как извиняется.

– За меня?

Перекись водорода надувается из прозрачной воды в белую пену.

– Я бы себе никогда не простила, что оставила беспомощного человека одного. Я не могла не вернуться. Я вообще не должна была уходить.

Она вернулась потому, что она хорошая. А не из-за меня. Она оправдала моё доверие. Дала мне шанс снова думать, что не все люди притворяются хорошими, а затем нападают со спины. Но Алиса и не могла поступить иначе. Её бы замучила совесть. Она пришла за мной только поэтому.

– Значит, дело в твоих моральных принципах? – я поднимаюсь. И теперь смотрю на неё уже привычно, сверху вниз.

– Ты же этим не воспользуешься?

Нахмурился, мотнул головой.

– Что ты имеешь в виду?

– Ты же хороший человек, Илья. Я верю Нике. Верю, что раньше ты был другим. А то, что сейчас – это временно, – она говорит как молится. – Это пройдёт. Уже проходит. Ты не боялся идти, потому что хотел донести меня до дома. Хотел позаботиться обо мне. Тебе стало меня жалко. По-человечески. Ты бы сделал так же, будь на моём месте кто угодно. Ты можешь сострадать. Это хорошее. Можно и хорошим победить плохое.

– Алиса, подожди…

– И ты сам это понимаешь. Снова. И теперь всё наладится. Я больше здесь не нужна. Отпусти меня, пожалуйста.

Это уже контрольный выстрел. Её взгляд сейчас. Она не хочет оставаться здесь, со мной. И свято верит, что я её отпущу. И это говорит только о том, что она жаждет поскорее закончить всё это и забыть обо мне как о жутком кошмаре. Искреннее признание с её стороны в том, насколько сильно отторжение ко мне.

– Я не готов тебя отпустить.

– Что?

Она давится этим вопросом, сглатывает, вжимает голову в плечи.

– Скажу водителю, чтобы он ехал, – отворачиваюсь и иду прочь.

– Илья. Илья, ты не можешь так со мной поступить.

– Я тебя предупреждал. До августа ты остаёшься здесь.

– Я не хочу!

– Не хотела бы – не вернулась.

Глава 30

Я не могла поступить иначе. Не могла.

Теперь никто не виноват. То, что я там додумала в своей голове, на что понадеялась – это только мои проблемы. Он предупреждал. Что второго шанса не будет. Я свой упустила. Зато в обмен на физическую свободу забрала себе свободу от угрызений совести. Это важнее. А ещё я не обманула доверие человека, который разочарован в людях. Значит, кому-то после меня повезёт. Этот кто-то в принципе будет. После того, как Илья выздоровеет. И всё, как она говорила. Достижения в профессии, которые принесут пользу обществу. Счастливая семья со здоровым потомством. У него всё получится. Я в него верю.

Верю в себя. Насчёт него Лариса Владимировна была права, а насчёт меня ошиблась. Я своё счастье выстрадаю, но добуду. И будет у меня и полезная работа, и брак по любви, и самые любимые дети на свете. Она про меня по бумажкам судила. Как Илья судит. Иначе бы он понял, почему я так сказала. Он бы за моими словами увидел больше, чем я сама могу позволить себе видеть.

Я заклеила пятку пластырем, и спустилась со столешницы. Убрала в распахнутый шкаф аптечку.

Прихрамывая пошла к двери. Уже не болело. По крайне мере не ощущалось по сравнению с тем, как болело внутри. Такое давящее предчувствие, что потом будет уже поздно. Начинается какой-то необратимый процесс.

Я почти дошла, когда дверь распахнулась. Илья перешагнул порог порывом.

– Как ты будешь меня называть?

Я отшатнулась. Он шаг ко мне.

– По имени? Оскорблением? Там, за пределами этого дома, когда всё закончится. Кто я тебе буду?

Не стала пятиться. Я двинулась в сторону. Рефлекторно пытаясь искривить и увеличить расстояние между нами. Чтобы не стоять напротив. Чтобы этот излом потребовал от него потратить больше сил прежде, чем он настигнет меня. И дал лишнюю секунду как шанс на раздумье.

– Лучше не шевелись, Алиса. Я не отстану, пока не ответишь.

Мои руки потянулись за спину. Вцепилась в воздух как в каменный выступ. Передо мной край, за ним бездна. Между мной и Ильёй пропасть.

– Скажи правду. Что ты будешь чувствовать, вспоминая обо мне?

Я молчу не от страха. Мне кажется, что он уже ничего не может мне сделать плохого. Самое худшее и так произошло. Я хорошенько думаю, прежде чем сказать, не потому что боюсь разозлить его. Я не хочу снова видеть, что он страдает. Из-за того, что сейчас натворит.

– Разве я до сих пор кто угодно?

– Илья, пожалуйста…

– Кто я тебе? Правду! – надвигается, заставляя меня дрожать.

Его злой взгляд рыщет по моему лицу. И мне нужно сказать хоть что-то, лишь бы не молчать. Что-то самое близкое к правде.

– Алиса!

– Никто.

Он забирает моё лицо в ладони.

– Враньё. Ты обещала не обманывать меня. Не заставляй причинять тебе боль. Правду.

Он так крепко меня сжимает, будто хочет, чтобы я либо молчала, либо говорила то, что он хочет слышать. А я сопротивляюсь, преодолеваю это давление, выковываю эти слова из глубины грудной клетки.

– Я тебе – никто, – звонко, зажмурившись.– Ты мне – никто.

От этих слов хочется разбиться вдребезги.

Илья прижимает меня к себе так сильно, что грудью ощущаю, как колотится его сердце. От его близости меня разрывает на части. Я нашла то, что, как думала, потеряла навсегда. Его объятия как драгоценная памятная вещица снова в моих руках. И в то же время я вернулась туда, откуда хотела уйти целую маленькую жизнь. Пришла, чтобы попроситься обратно, вынужденно, подавленная обстоятельствами, унижая себя, ненавидя это место.

Тяжёлый, отчаянный выдох-рык в мои волосы. Щетина колет висок. Он так грубо жалеет меня. Словно я уже мёртвая. И он сам себя хочет обмануть, что это не так, проглаживая мою спину ладонями с нажимом, будто пытается стереть кровь. Отрывает меня от пола. Несёт как разломанный манекен. Какими-то движениями-рывками ловя части моего тела. То подхватывая под ягодицы, то выворачивая мои бёдра, то вскидывая на свои плечи мои руки.

– Лучше ты будешь меня ненавидеть, – говорит уже холодно, без сожаления.

Меня оглушает звон стекла. Я замечаю, как за его плечом катятся по полу красные яблоки прежде, чем закрываю глаза. Я жмусь к Илье, прячусь в него взглядом, будто он не от себя меня должен защитить. А он задирает мою юбку, стягивает одной рукой трусики, сажает на подоконник, раздвигает мои ноги.

Мне уже не нравится, как он прикасается ко мне. Это совсем не похоже ни на один из предыдущих раз. Он словно распаковывает коробку, в которой точно знает, что лежит. Илья больше не хочет заставлять меня испытывать что-либо. Ему всё равно. Он только освобождает одну мышцу для того, чтобы втолкнуть её между другими.

Я поднимаю на него глаза, заглядываю в эти равнодушные пустые глазницы. А он заставляет меня двинуться вперёд, толкает мою голову на своё плечо. Словно я мешаю, закрываю ему вид из окна.

Он двигает меня на себя. Примитивным, не причиняющим и не приносящим ничего движением. Я только успеваю вздрогнуть, вцепиться зубами в собственную руку. И он насаживает до конца. Не сбив своего дыхания. Не выдав ни звука. Только хлёсткий удар в меня, за которым последовал новый.

Внутри становится влажно. Я не понимаю, откуда она берётся во мне, из каких расщелин вытекает, где находятся эти железы, которые её вырабатывают – эту жидкость, что смазывает его член, позволяя вбиваться в меня на полную длину. Сейчас в этом нет ничего неестественного, как нет ничего удивительного в том, что на приятный запах еды рот заполняется слюной. И нет ничего особенного. Когда Илья не хочет меня, а лишь удовлетворяет потребность. Ощущение упрощается. Внезапно перекатывается за выпуклую границу и падает туда, где ненужным свалом привычки.

Мне как будто сделали укол обезболивающего. Я ощущаю его внутри слабо, как сквозь поломанные рецепторы. Он внутри не живой, искусственный, временно необходимый. Его движения техничны, выверены, обесчувственны. Только бесперебойная механика похоти.

Сглатываю ком в горле. Я хочу, чтобы это закончилось. Хочу чувствовать. Или пусть он остановится. Прекратит это трение бёдрами о мои бёдра. Эти раздражающие толчки животом в живот. Пусть он перестанет держать меня так, словно нас придавила друг к другу толпа в общественном транспорте. Виснуть на мне, как пьяный, прислонившийся к неодушевлённой опоре.

Я соврала. Я не хочу равнодушия! Ни себе. Ни ему.

– Илья.

Прижимает меня к себе крепче. Его ладонь на мой рот. Не сильно. Как предупреждение, что мне лучше молчать. Толкаюсь губами в его пальцы. Быстро. Защипываю кожу слегка, чуть вбираю, отпускаю. Слышу в этой кромешной тишине между его спокойными вдохами и выдохами звук собственного поцелуя. Он как отдалённый треск, как стрекот глубоко в траве. И я целую снова.

Илья отдёргивает руку. Лишь для того, чтобы перехватить мою голову и подставить себе лицо. Его взгляд ныряет в мои глаза, и замирает там. Как и он сам, весь, втолкнувшись до конца, во мне.

– Поцелуй меня, Алиса, – это даже не приказ. Чётко заданная инструкция как и когда дёрнуть за кольцо, чтобы парашют раскрылся.

Я тянусь к его полуоткрытым губам над моими. Причиняю себе боль, преодолевая давление его рук на моих волосах. Как наждачной бумагой по коже. Так дерёт и режет затылок, что слёзы наворачиваются на глаза. Но я продолжаю тянуться, уже со стоном, уже сжимая его внутри себя так, что на тело начинает накатывать волна. И пока я добиваюсь этого прикосновения к его губам, осознаю, срываю раз и навсегда печать сомнения, или помешательства, или ошибки. Я сама хочу его поцеловать. Жажду этого так сильно, что в горле пересыхает.

Остаётся несколько миллиметров. Илья чуть ослабляет хватку, и я вжимаюсь в его губы, припадаю к ним, утыкаюсь, вбираю, облизываю.

Он выдыхает в мой рот. Подставляет губы моим поцелуям как замёрзшие ладони огню. Его глаза сужаются от того, как ему приятно и хорошо. Он жмётся ко мне всем телом, заставляя податься корпусом назад. Уткнуться в стекло затылком. И под новым углом наши тела отстраняются, расходятся. Илья нетерпеливо, со стоном прижимает меня к себе. Он входит быстро, остаётся недвижим. Только целует меня. Как же он меня целует. Уходит от моих губ. Щекочет подбородком щёки. Мне приходится зажмуриться, когда краешком губ проходится по моим ресницам. В его прикосновениях столько трепета взахлёб, что в горле становится сладко. Возвращается к моим губам. Проникает языком. Лижет как намазывает. И не закрывает сощуренные глаза, чтобы видеть меня.

Мне кажется, я пульсирую изнутри только от того, как он смотрит на меня. И когда он начинает движение там, я зажмуриваюсь от удовольствия. Теперь не взгляд, другие его действия рождают импульсы, которые подпрыгивают внутри, прокатываются, вибрируют от его гортанного стона в мои открытые губы. Он уже двигается грубо и настырно, почти не отступая назад. Будто хочет довести меня, дожать, добить. Так жутко противореча лакомым и ласковым поцелуям, что меня делит пополам, а затем склеивает изнутри, стягивает, спрессовывает в упругое целое.

Это уже кажется окончательной степенью наполненности. Когда вдруг он замирает во мне, вздрагивает весь, и я ощущаю, как в каждую мою клеточку пробирается горячая тягучая жидкость, пропитывает меня, делает мягкой. Он выходит, освобождая вспухающую плоть, забирая с собой излишки влаги. Отступает на несколько шагов. Смотрит на меня неотрывно. С толикой любопытства. Так, будто ничего не совершал, а только подошёл и исправил незначительный изъян. Дополнил образ. Приукрасил меня. И теперь любуется, как это идёт мне.

Я рефлекторно спускаюсь с подоконника. И тут же чувствую, как плотные струйки медленно сползают по моим бёдрам. Меня накрывает постепенно. Въедливое желание избавиться. Как стереть наглый, совершённый без разрешения поцелуй. Выплюнуть горькую, перепутанную в полусне с витаминкой, таблетку.

Илья почти восстановил дыхание. Застегнул джинсы. Поднял с пола мои трусики. Протянул мне.

– Илья…

Это всё, что я смогла сказать, осознав, ЧТО сейчас произошло.

Он смотрит, словно ничего особенного не случилось. Ему, по-видимому, надоело держать руку вытянутой, и он аккуратно положил трусики рядом со мной на подоконник.

– Что?

– Ты… ты же знаешь, что я никак не… не…

– Не предохраняешься. Знаю. Давай будем решать проблемы по мере их поступления.

– Это… – я мотаю головой. – Это не проблема, которую можно решить, если она возникла. Это вообще нельзя называть проблемой. Ты… ты понимаешь…

– Ты голодная, наверное. Пойдём, – тянет ко мне руку, захватывает запястье, проскальзывает пальцами сквозь мои.

Я смотрю на него растерянно. Единственное, что вижу в его глазах – раздражение от того, что он голоден, а я его задерживаю. А чему я удивляюсь? Если что – он даст мне денег на аборт. Вот и всё решение, которое в его голове готово изначально для таких вопросов.

– Иди в душ, Лисёнок, – он берёт меня за плечи, подталкивает к двери. – А я что-нибудь придумаю для ужина. Увидимся в столовой. Иди, иди, иди.

– Я не буду делать аборт. И это нужно было обсудить изначально, если ты собирался… собирался…

– Я не собирался кончать в тебя. Я вообще не собирался делать с тобой что-то большее, чем просто трахать, – он ведёт меня через кухню. Толкает открытую дверь так, что она бьётся в стену. – Но разве я мог предположить, что обычная маленькая девочка способна даже такие примитивные планы изломать, а простейшую идею извратить до полной противоположности.

Есть же какие-то таблетки, которые пьют сразу после, чтобы ничего не получилось – это первая законченная мысль, которая появляется в моём сознании. И тут же в животе начинает ныть, как будто я уже убиваю кого-то.

Глупость. Это не убийство. И так не может, просто не должно случиться. Люди месяцами стараются, принимают особенные меры, чтобы зачать ребёнка. Есть же какие-то высшие силы, которые не позволят произойти такой несправедливости. Кто-то хочет всем сердцем, а я даже… Господи, я бы никогда не подумала, что мне не захочется детей. А сейчас эта изничтожающая во мне женщину мысль крутится в голове – только бы я не забеременела. Это кажется настолько кощунственным и противоестественным, что я уже не в силах выдержать.

– Алиса, посмотри на меня.

Его тёплые пальцы кажутся липкими, пропитывающими удушливым жаром. Я высвобождаюсь резко. И иду по коридору быстрее, чем позволяет рана на ступне.

Я так ревела в последний раз в детстве, ещё когда папа был жив. Из-за того, что любимого медведя потеряла. Это сравнение уничижает чувство, которое сейчас рвёт-полосует-расщепляет меня изнутри. Потому что затем происходили другие, гораздо более серьёзные беды. Но я никогда уже не плакала так, будто нечем и незачем скрывать.

Столько раз с тех пор, как я здесь, мне казалось, что больше нет ни одного сокровенного уголка моей личности, которое в полной мере не рассмотрел и не потрогал Илья. И каждый раз это было чем-то на пределе моего терпения. А он продолжает снова и снова, просачивается, растягивает так, что я уже способна не только принять ненависть, я умещаю её в себе одновременно с абсолютно противоречащими этой чёрной как смоль гадости чувствами. И всё это из-за него одного, к нему одному.

Разве так можно?

Он играется. Рисует и стирает. Лепит и сминает. Устанавливает и удаляет. Ни о чём не жалея. Я для него не живое. Пластмасска. Черновик. Один из сотен предметов, одинаковых и дешёвых, про между прочим приобретённых, какие даже ни разу не использовав выбрасывают без тени сомнения.

Я кидаю измятое, пропахшее грязным прудом платье в корзину для белья. Мне в очередной раз становится неприятно, что какая-то чужая женщина будет забирать и стирать за мной вещи. Я хочу сама убирать за собой, сама за собой ухаживать, снова иметь свободу для таких обычных, привычных хлопот.