Текст книги "Прощённая"

Глава 42

Потираю липкие от волнения ладони, нажимаю на кнопку звонка. Хриплая трель словно будит меня. Я даже не продумала, что собираюсь сказать матери Антона. С каким выражением лица? Что должна испытывать девушка, которая намеревается продать себя за деньги? Отчаяние? Разочарование во всём и вся? Или как будто всем назло это делает?

Наверное, следует представить, что мне нечего терять. Кроме несуществующей девственности.

Мария Григорьевна не просто должна поверить мне. Нужно так это убедительно подать – я готова добровольно, и не будет никаких последствий – чтобы у неё не было сомнений.

Шорох ключей в замочной скважине. Его мама выглядывает в небольшую щель приоткрывшейся двери.

Вид женщины вызывает сочувствие. Осунувшееся лицо, почти чёрные тени под глазами. Кажется, она плачет постоянно. И её тело обезвожено. Настолько сухие и жёсткие губы, искривлённые в извиняющейся улыбке, сморщились.

– Алиса, – выдохнула она. – Проходи, девочка.

Отступает. Я на её вежливый и печальный тон как на зов-гипноз.

– Я очень рада, что ты пришла. Прости, я такие глупости тебе наговорила в день похорон. Хотела извиниться потом, да не до этого было.

Она прикрывает за мной дверь, но не запирает.

– Не разувайся, – идёт в кухню. – Будешь чай?

– Нет… Да. Спасибо, – всё же снимаю босоножки. Крупицы на немытом полу тут же ощущаются под ступнями. Вещи лежат скомканными в разных горках, вперемешку с пакетами и коробками то тут, то там. Не такой была квартира, когда я приходила на знакомство. Очевидно, что женщина в отчаянии. И вряд ли сама она представляет опасность.

И всё же чай я пить не буду.

Рефлекторно проверяю пальцами, на месте ли «жучок» в кармане. Ох, ничего хорошего из этого не выйдет. Ничего она мне не расскажет. Сейчас ещё всё закончится тем, что меня обвинят в проституции.

– Садись, – она возится с чаем за кухонной тумбочкой, повернувшись спиной ко мне и загородив пышной фигурой ингредиенты.

На кухне пахнет свежими огурцами. На столе, за которым я сижу, сдвинутые в груду немытые чашки и тарелки с остатками пищи. А у края разделочная доска с недорезанным помидором. Нож с широким лезвием блестит от солнца, льющего из окна.

Становится не по себе. Зачем я пришла? С тоской вглядываюсь в распахнутую на балкон дверь. Седьмой этаж. Она и столкнуть меня может, и прирезать, если захочет. И бульканье огромной кастрюли на плите, пар от которой вздымается к выключенной вытяжке, отнюдь не успокаивает.

Когда Мария Григорьевна забирает закипевший чайник с подставки, задевает основанием толстую скалку. Та падает на пол, и катится, напоминая широченную биту.

Начинает казаться, что от каждого предмета в этом помещении исходит опасность. Невольно вспоминаю Илью, который держался подальше от окон, и с напряжением замирал, когда распахивали двери в его доме. Только он боялся природы. А я всё время жду подвоха от людей.

– Ты уже ходила на могилку? Я после похорон была только один раз, на девять дней, – громко размешивает чай.

– Нет, Мария Григорьевна, не ходила.

– Хочешь, вместе поедем? Я в следующие выходные собиралась.

– Мария Григорьевна, мне… всё равно на Антона. И я не собираюсь ездить к нему на могилу. Потому что он… – осмеливаюсь поднять на неё глаза. Она не смотрит на меня. Только перестала стучать ложкой и повернула голову вполоборота. – Он меня предал.

Пока получается говорить только правду. Но и она мне даётся нелегко. Я бы ни за что не высказала такие вещи матери Антона, потому что это совершенно невоспитанно, неприлично, и не имеет смысла.

– Что же он сделал? – она ставит передо мной чашку с чаем, и раскрытую коробку с сахаром. Обходит стол вокруг. И вновь принимается резать помидор.

– Он не посвятил меня в свои планы.

– Какие планы? – подняла брови, на меня по-прежнему не смотрит.

– Относительно денег, – сглатываю.

– Видимо, ты говоришь о тех деньгах, которые мы с ним так долго копили на первый взнос за квартиру. Вы встречались только месяц, и я не думаю, что он должен был тебе об этом рассказывать.

– Нет, Мария Григорьевна, – прячу руки под стол, чтобы она не видела, с каким остервенением я впиваюсь ногтями в собственную кисть. – Деньги, которые он хотел получить за мою девственность.

Она молчит.

– Я считаю, что он должен был… взять меня в долю.

– Что? – встречается со мной взглядом. – Я вообще не понимаю, о чём ты говоришь, – её брови ползут ещё выше, и эта наигранное удивление начинает меня раздражать.

– Перестаньте. Я поделюсь с Вами, если Вы сведёте меня с нужными людьми.

– Алиса. Все эти слухи… – снова режет помидор. Нож в её руках, и то, с какой лёгкость он надрывает кожуру красного овоща, заставляют меня поёжиться. – Это всего лишь слухи. Просто какая-то девушка, которой он не уделил своего внимания, хотела нажиться на чужой беде. Она же наркоманка – эта Евгения Плотникова. А у неё ещё и ребёнок. И себе на дозу, и рот кормить лишний надо. Вот она и взялась за все возможные методы.

Если бы мама Антона знала, что тот их разговор записали, она бы понимала, что и её подозревают. Значит, она думает, что у следствия только слова Евгении Плотниковой, и больше ничего, верно? Игорь даже не удосужился просветить меня в таких важных деталях. А сама я спросить не додумалась.

– Нет. Вы не понимаете. Антон сам мне рассказал, – чуть наклоняюсь вперёд.

– Что рассказал?

– Что у него долги. И зачем он везёт меня в тот дом.

– У него нет долгов. И я правда не понимаю…

– Он меня пожалел. Вы же знаете, у меня мама болеет. И сами мы в очень бедственном положении. Ему стало меня жалко, и в дороге, пока мы ехали, он мне признался, что на самом деле везёт меня к Власову. Но изменить он ничего уже не мог. Обещал доставить, и ему угрожали, что убьют, если что-то пойдёт не так.

Она нервно сглатывает. Глаза бегают. Как будто начинает подозревать, что Антон сам ей что-то не договаривал.

– Видимо, Вы совсем ничего не знаете, да? – всматриваюсь ей в глаза, а она избегает зрительного контакта.

Продолжаю:

– Но ведь у него действительно нет никаких долгов. Ему собирались дать денег за меня. И Ваш сын не посчитал нужным поделиться. Разве это честно? Почему доставщик получает сумму за стоимость услуги, но сам человек, который эту услугу оказывает, не должен получить ничего?

– Мне неприятно, что ты говоришь все эти вещи о моём сыне. Тебе самой не стыдно? – звучит неубедительно. У неё явно нет сил на сопротивление. И та Алиса, которая сейчас нагло врала, только уловив эту слабину, не упустила возможности ею воспользоваться.

– Я же сказала, мне всё равно. Мне нужны деньги. И Вы можете помочь мне… нам их достать. Позвоните Власову.

– Я не знаю никакого Власова.

– Человек, для которого Вы находили девственниц, пользуясь своим служебным положением. Вы и меня так нашли для него. Антон сказал, что больше не хочет этим заниматься. И переживает за Вас.

– Это полная чушь. Я никогда тебя не видела до тех пор, пока нас не познакомил Антон.

– Но Вы работаете в женской консультации, к которой я прикреплена. И у Вас есть доступ к картам пациентов. Антон сказал, что специально познакомился со мной… потому что я девственница, а это подходящая характеристика для девушек, которые требовались Власову. Я хочу, чтобы предназначенные мне деньги оказались у меня. Позвоните, я готова ехать прямо сейчас.

Она смотрит на меня с сомнением.

– Мне нужно связаться со своим адвокатом, – бормочет она, и выходит из кухни.

Я опускаю голову, утыкаюсь лбом в ребро стола, выдыхаю.

Её голос за моей спиной тихий. Но раздражённый. И его громкость нарастает пропорционально её злости.

– Что значит – не интересует? Что могло такого произойти за неделю, что больше не интересует?

Она возвращается на кухню. Молча дорезала помидор, сбросила в миску на тумбочке, и вернулась уже с жёлтым перцем.

– Алиса, я думаю, тебе лучше уйти, – она такая расстроенная, будто вот-вот заплачет. На лице снова отчаяние. И оно взрастает и внутри меня.

Ничего не получилось. Она ни в чём не призналась. И кому звонила – остаётся загадкой.

Я встаю.

Вдруг мама Антона замирает. А затем делает ко мне два резких шага.

Мой взгляд бегает от её строгого лица к ножу в её руках.

– Что произошло? – цедит она. – Почему ты их больше не интересуешь?

– Что Вы имеете в виду?

– Они сказали, что ты больше им не нужна. Ну? Подставить меня хотела? Предложить испорченный товар? Когда ты успела? – оглядывает меня таким взглядом, будто я стою перед ней в похабном нижнем белье. – Твой парень погиб, и двух недель не прошло. А ты уже легла под кого-то?

– Власов отказался от меня? Почему?

– Это ты мне скажи – почему? Они заявили, что Алиса Мельникова их больше не интересует. И в моих услугах они отныне не нуждаются. Отныне – это после того, как я предложила тебя. Они решили, что я предала их доверие. Ты понимаешь, что теперь со мной будет?

– Алиса! – за спиной такой грохот, что кажется, будто Ленка вынесла дверь, а не распахнула её. – Алиса, ты здесь?!

Подруга влетает на кухню. Её взгляд как прыгучий мячик: на моё лицо, на Марию Григорьевну, на нож в её руках.

– Ах ты сволочь, а ну отойди от неё! – Ленка вытягивает руку вперёд, и тычет в маму Антона дулом пистолета. – Она тебе угрожает? – на меня. – Ты ей угрожала? – на неё. Смело идёт вперёд. – Да я тебе сама… – зарычала, – сейчас так поугрожаю!

Мария Григорьевна рефлекторно подняла руки вверх. Нож выпал из её рук, хлопнув по линолеуму.

– Я ничего не делала, – залепетала мама Антона, неумолимо приближаясь спиной к балкону.

– Алиса, где диктофон? Почему твой телефон выключен? – не переставая наступать на женщину, выпаливала Ленка. – Да ты мне потом ещё по доброй воле сто раз признаешься. А ну говори! Антон продавал девственниц? Продавал? – Ленка размахивает перед Марией Григорьевной пистолетом. А та уже в опасной близости от перилл балкона.

– Лена, подожди, – я, наконец, возвращаю себе управление собственным телом, и бегу к ним.

– Продавал, спрашиваю? – заставляет её прижаться к периллам. – Правду!

– Продавал! – Мария Григорьевна с вытаращенными глазами смотрит за перилла, морщится. – Опусти пистолет, я всё скажу!

– А кто их находил для него. Ты? Лазила по карточкам пациенток в своей женской консультации? Да? Ты? – Ленка уткнула дуло в грудную клетку женщины. Я стою за спиной подруги, и боюсь сказать или сделать что-то. Вдруг она в порыве спустит курок.

– Я! Хватит!

– Вот же вы твари! – Ленка свободной рукой вцепилась в одежду женщины. Нависла над ней так, что Мария Григорьевна буквально прогнулась над периллами. Красное Ленкино лицо со вспухшими венками на висках буквально раздулось от ярости. – Да я тебя сейчас ещё чуть подтолкну, и никто даже не всплакнёт, – процедила она. – Хотели Алиску в рабство продать? И других девчонок из-за вас замучили какие-то сволочи. Да ты даже тюрьмы не заслужила.

Я поворачиваюсь на шум из кухни. Игорь и ещё двое из тех, кто должен был сопровождать меня по дороге к Власову, с диким топотом несутся к нам.

– Я скажу. Скажу, отпусти. Я скажу адрес. Адрес места, где Власов держит девушек.

– Опустите оружие! Немедленно!

Ленка поднимает руки, и медленно отходит назад. Мария Григорьевна осела на пол, и закрыла лицо ладонями.

– Это не оружие, идиоты. Зажигалка, – Ленка спускает курок, и из направленного в потолок дула выпрыгивает маленькое пламя. – Дожала я эту тварюгу. – Оборачивается. Улыбается мне. Потом Игорю. Вскидывает бровку: – Ну, и кто из нас настоящий детектив?

Глава 43

Я прислонилась к спинке садовых качелей. У колен пригрелся пушистый норвежский кот. Гладила его роскошную гриву, а он мурчал и щурился на заходящее солнце. Илья сидел на корточках напротив меня. Он говорил, что коты этой породы удивительны тем, что могут спускаться с дерева как белки, головой вниз, двигаясь по спирали. А затем стал рассказывать, какие красивые легенды ходят о том, откуда взялись в Скандинавии столь замечательные звери. Я слушала его с удовольствием. Этот голос-цепи больше не сковывал, наоборот, успокаивал.

Мне было хорошо рядом с ним. Я рада, что Илья теперь не боится природы, а я больше не боюсь его. Илья рассказывал и водил ладонью по расслабленной спинке кота, который даже дремал с достоинством. И когда длинные пальцы скользили по растянутой на моей ноге лапе, самыми кончиками касались коленки. Легонько. Невзначай. И мне так нравилось. Я подумала, что хочу найти повод тоже к нему прикоснуться, так же ненавязчиво, как будто я лишь собиралась поласкать кота на его коленях.

Илья сел рядом со мной. Я укуталась в запах можжевельника как в тонкий тёплый плед от стылого воздуха. Кот недовольно двинул ушами, поднялся, потянулся, и лёг вновь, только теперь примостив шею на бедро Ильи как на подушку. Мои пальцы заскользили под ошейником пушистого зверя. Я не касалась Ильи, всё ещё не смела. Но жар от его тела даже через одежду, через расстояние между нами ощущала отчётливо. Меня к нему тянуло. Я соскучилась по его крепким объятиям. Я не представляю, что смогу их чем-то заменить. Не верю, что кто-то другой сможет перебить те ощущения, которые я испытывала, находясь в его доме. Вся та чернота, с которой началось наше общение, оседала на дно, и теперь являлась своего рода подложкой, контрастным цветом, на фоне которого остальные эмоции приобретали весомую палитру оттенков. Но разглядеть их как следует через дымку сна было невозможно.

Я всё же коснулась его руки напоследок. Как украла. И открыла глаза.

Мамина кровать была застелена. А нарастающая в доме духота говорила о том, что утро началось уже давно.

Мне нестерпимо захотелось позвонить Илье, и рассказать ему о том, что вчера произошло. Спрашивается – какое ему дело до всего этого? Но он зачем-то встречался с Ленкой и выяснял, имеет ли она отношение к знакомству Антона с девушками, которых доставляли Власову. Он переживал за меня, или просто хотел докопаться до истины? В любом случае, личность Власова его интересует, и хочется предупредить Илью о том, что в ближайшее время всё закончится, и от этого человека надо держаться подальше. Не хватало ещё, чтобы полиция втянула во всю эту историю семью Савельевых. И так достаточно людей пострадало.

Взяла телефон, нашла в списке его номер. «Илья». Палец застучал по корпусу мобильника опасливо далеко от кнопок. А я рассматривала буквы его имени, словно это был шифр. Я так и не поняла этого человека. Одни его поступки совершенно не вязались с другими. Было очевидно, что он сам с собой боролся, и в том числе из-за меня. Вспомнить хотя бы наш самый первый день. Когда он пожалел меня, и не стал ничего делать, пока Влада не добыла новые «доказательства» того, что я собиралась продать себя Власову. Он не поддался на провокацию, когда я ударила его. И позволил себе довериться мне. Несмотря на ту отравляющая ярость, которую неизвестными мне действиями разожгла в нём Саша… А затем так легко простил свою жену.

Это во мне говорит ревность, стоит признать. И мне должно быть стыдно, за то, что я ревную не принадлежащего мне человека к его собственной жене. А я ощущаю лишь разъедающую несправедливость. Почему так сложилось, что на самом пике этой его агонии страха на месте Саши оказалась я? Она должна была быть рядом, когда он остался беспомощен, когда болел и умирал его отец, когда его сестра дошла до такого помрачнения сознания, что готова была убивать, а Илья метался между одиночеством и желанием доверять, и падал там, в саду, пытаясь снова стать сильным. Саша, а не я, должна была быть с ним, потому что пережив всё это вместе, уже невозможно друг от друга оторваться.

Я стою перед зеркалом в малахитовом сарафане, который дарила мне Катька на прошлый день рождения. Платьице облегает и подчёркивает фигуру. Теперь, когда я смотрю на своё тело, я уже не ограничиваюсь тем, что ценю его здоровье. Я больше не воспринимаю его как что-то второстепенное, незначительное, всего лишь инструмент, выданный мне кем-то свыше промежду прочим. Я не могу не нравиться себе после того, как смотрел на меня Илья.

Было очень жестоко так упрямо влезать в мою жизнь, а затем даже не попрощаться.

Ленка спала в соседней комнате. Мама и тётя Таня были в саду. Я попросила у хозяйки дома разрешения воспользоваться ноутбуком. Позавтракала, налила себе кофе, и села за компьютер.

Набрала в поисковике «Александра Савельева, актриса». И пустилась в виртуальное путешествие по жизни женщины, которая однажды перестала ценить то, что её любит Илья. Глупая. Даже если у женщины нимфомания, променять мужчину, который смотрит на тебя ТАК, на кого-то другого – противоестественно. Я уверена, что ради Саши он был готов на всё, никогда не обижал её, и не делал ничего такого, что могло бы оттолкнуть. Это я для него была воровка и мошенница. Это со мной он вёл себя жёстко, чтобы наказать и проучить, отвадить от того образа жизни, который, как он думал, я вела. Но даже мне между этими вспышками ярости доставалась нежность. А сколько он давал этой нежности ей – разве возможно представить и уместить в воображении? С таким бешеным потенциалом, который я видела в его ненависти, сколько же силы в его любви? Слишком много, потому что любовь сильнее ненависти.

Судя по тому, сколько новых свежих фотографий Саши появилось в сети за последние несколько дней, она по-прежнему этого не ценила. Бесконечные интервью, селфи из гримёрок перед подготовкой к разным передачам, трогательные сцены встреч с её коллегами из театра. Но Ильи не было ни на одной из этих фото.

У него сейчас тоже много дел. Он так долго не вёл полноценную жизнь. Да и после смерти отца наверняка в их компании бардак. И наверное это нормально, что такие люди как Илья и Саша – люди из высших кругов – не проводят вместе целые дни напролёт. Возможно, им пока достаточно и ночей…

Новый укол ревности.

Всё из-за дурацкого сна. Бессознательное сопротивляется. Натолкала в него столько подавленных эмоций разом, и нет ничего удивительного в том, что они теперь вываливаются как из чемодана со сломанной молнией.

– Алис, – тихий мамин голос за дверью, чуть приоткрыла. – Там тебя спрашивают, – рассматриваю её удивленное лицо. – С телевидения, – добавляет, и сглатывает.

Я хмурюсь, встаю.

– Откуда? – мой вопрос прозвучал хрипло.

– Люди с камерами, на трёх машинах приехали. Показали твоё фото. Спросили – здесь живёт? Какой-то сюрприз у них. За участие в передаче.

– Видимо, какая-то ошибка.

Я рефлекторно приглаживаю волосы, поправляю сарафан, и всё же выхожу на улицу босиком.

Из-за невысокого забора виднеются моноподы с камерам. И крыша бежевого фургончика. Я на несколько секунд замираю. Да нет, точно какая-то ошибка.

Приоткрываю калитку. Рядом с красивой чёрной машиной мужчина в костюме. Его густые русые волосы зачёсаны назад. Он оборачивается, и его глаза кажутся мне очень знакомыми. Он улыбается широко. Смотрит на меня по-доброму. Нет. Я понятия не имею, кто это.

– Не узнали меня, – а голос точно слышала. Подходит ко мне. – Здравствуйте снова, добрая девушка. Это ведь вы вчера принесли бездомному мужчине чашку воды? – показывает мне фотографию, где я, растерянная, с глупой улыбкой, стою с пустой чашкой на фоне тёти Таниного забора. – Ну конечно Вы. Вас я забыть не мог. Разрешите представиться, Ярослав Константинович Хлебников, владелец холдинга «Инвестшотгрон», миллионер и… немножко обманщик, – протягивает мне руку.

– Алиса, – отвечаю на рукопожатие, он подносит мою кисть к губам и целует. Когда он наклоняет голову, мне кажется, я узнаю в нём того мужчину, который вчера заблудился в этом посёлке, и искал женщину, у которой хотел попросить прощения. – Неужели это Вы?

– Извините меня, пожалуйста, мне пришлось Вам соврать. Я вовсе не бездомный. Мы снимаем передачу «Миллионер из трущоб». Богатые люди переодеваются в бедную одежду, и в качестве эксперимента нас отправляют в разные городки и посёлки, пообщаться с людьми, узнать, способны ли ещё современные граждане на сочувствие и доброту, и Вы невольно стали участницей нашего шоу. Ваша мама?

Я оборачиваюсь. Она выглядывает из-за калитки, растерянно улыбается.

– Позвольте я и Вашу ручку поцелую, – мужчина идёт к ней. – Спасибо Вам огромное за то, что воспитали такую хорошую и милую дочь, которая не откажет в помощи нуждающемуся.

– Алиса, что происходит? – шепчет одними губами.

– У нас для вас есть подарок. Совершенно ничтожный, и несоизмеримый с безграничностью ваших добрых сердец. Но наверняка он вас порадует. Вы готовы сейчас поехать с нами?

– Куда поехать? – Ленка появляется из-за маминой спины. Подходит ко мне. – Что случилось? – в её голосе недоверие.

– Здравствуйте, я Марина Литвинова, директор шоу «Миллионер из трущоб», – к Ленке подходит женщина в широкополой голубой шляпке. – Пойдёмте, я Вам всё объясню. Девочки, а вы пока собирайтесь, и обязательно возьмите паспорта.

– Зачем паспорта? – Ленка с вызовом смотрит на женщину, и убирает её руку со своего плеча.

– Пойдёмте же, сейчас Вы всё узнаете.

Через двадцать минут, собравшись и взяв паспорта, и, конечно, получив от воодушевлённой Ленки добро, мы садимся в машину и едем.

Ярослав Константинович с нами. Всё время сидит вполоборота, просунув голову между передними сидениями. Он упомянул, что его мама тоже была учительницей. А моя не упустила возможности развить из этого маленького сходства между нашими семьями беседу о разнице между советским и современным образованием и воспитанием. Два человека из разных социальных кругов, но из одного поколения, быстро нашли общий язык, и за те полтора часа, пока мы ехали, успели обсудить и политику, и культуру, и любимые книги.

Ленка всё это время умудрилась просидеть молча. Она очень внимательно следила за дорогой, за машинами, которые нас сопровождали, и в то же время пыталась не терять нить беседы. Когда выяснилось, что Ярослав Константинович не только любит Цветаеву, но ещё и знает толк в засолке капусты, уже не только у моей подруги на лице выросло изумление.

Мы въехали в живописный посёлок рядом с сосновым лесом. Над почти чёрным, словно мокрым, асфальтом, аркой растянулись высокие липы. По обе стороны от аккуратной дороги стояли новые домики, отделанные сайдингом, и деревянные, одноэтажные, с маленькими окошками под крышей.

Место было очень людное. Почти за каждым забором – а они здесь в основном были невысокие, из сетки – суетились жители. Кто-то возился с грядками, кто-то играл с детьми на газоне, краснощёкая женщина в белом платье с маками сидела на лавочке и ела мороженное. Детвора играла на футбольном поле. Чуть дальше две девочки-подростка отошли к обочине, пропуская наш кортеж, а затем снова подняли ракетки и продолжили игру в бадминтон. Навстречу ехала женщина, а за ней трое детишек разных возрастов, все на пёстрых велосипедах. Кататься здесь, наверное, одно удовольствие. Дорога ровная, широкая, да и пока мы едем, всего две машины небыстро проехали по встречной.

Автомобиль остановился зелёного забора из рабицы. Нам открыли дверь, и мы выбрались на свежий воздух. Сразу запахло шашлыком и скошенной травой.

– Просто ведите себя естественно, – улыбнулась женщина, которая представилась директором передачи, и по-доброму прижмурила глаза.

– Куда мне лучше встать? – Ярослав Константинович поправил пиджак.

– Давайте здесь, а затем Вы поведёте наших участниц к дому, и та камера последует за вами. А эта будет уже у дома. Куда Вы? – женщина с сумкой-ремнём помахала Ленке. – Вы тоже давайте в кадр. Зрителю будет приятно посмотреть, как Вы за подругу радуетесь.

Ленка встала рядом и взяла меня под руку.

Ярослав Константинович обращался к моей маме. Начал снова нахваливать мою доброту и отзывчивость, и я отчетливо ощутила, как к моим щекам прилила кровь. Мама тоже смущалась, но её глаза сияли от гордости. Потом мужчина повёл рукой в сторону забора, у которого мы вышли, но теперь там не было машин. И пригласил нас последовать за ним.

– Ваша дочь упомянула, что Вы очень любите заниматься цветами, и я сразу понял, как могу отблагодарить вашу семью за проявленную доброту. Это чудовищная несправедливость, когда у человека есть желание что-то делать, а возможности для этого нет. Теперь это всё, – он приоткрывает калитку, отступает, – ваше.

Первое, что бросается в глаза – необычный фисташковый цвет дома, который делает его таким уместным во всём великолепии листвы и цветов. А затем окно, широкое, состоящее из маленьких квадратных рам. Я видела одно такое в доме Ильи, как раз в оранжерее. Только то было пластиковое, а это – деревянное. И вроде не было в нём ничего особенного, но я рисовала его с удовольствием, уж очень уютно оно смотрелось между листьев клематиса. Клематис был в саду Ильи, а здесь окно огибал вьюнок. Но у меня всё равно проскользнула мысль, что есть здесь какой-то знак. Словно после моего возвращения из его дома со мной пребывает какая-то странная удача. Будто её кусочек украла у него самого. Ведь я не ослышалась? Всё это теперь наше?

То, что было дальше – как во сне. Домик внутри оказался настолько просторным, что я никак не могла поверить в его реальное существование. Несмотря на то, что на улице было лето, у меня возникло настойчивое новогоднее настроение. Новая комната за каждой следующей дверью была словно блестящая конфетка на ёлке – вроде бы всё уже рассмотрела, все, которые мама спрятала, нашла – ан нет, вот ещё одна скрылась под лестницей как сладость под ёлочной гирляндой. Здесь уже есть вся необходимая мебель, простая и добротная, русская. А на участке беседка с диагональными решёточками, обвитая виноградником. Вишнёвые деревья в углу у сарайчика. И всё такое чистое, свежее, как будто только недавно и специально для нас сделанное и купленное.

Прежде, чем мы подписали бумаги, Ленка ещё долго перечитывала документы, рылась в интернете, выспрашивала детали у директора шоу, у самого Ярослава Константиновича. Тот уже выглядел уставшим: то ли из-за её щепетильности, то ли из-за съёмок. Но когда в комнате появлялась мама, буквально порхающая от счастья, он сам светлел на глазах, оживлялся, и тут же заводил с ней разговор. Ему было очень важно, что ей понравилось.

Наконец, когда моя подруга успокоилась, все юридические нюансы были решены, и съемочная группа во главе с миллионером нас покинула, мы сели за стол и выпили чай. Волнение отпустило как после крепкой настойки.

Я созвонилась с Катькой, и она уже ехала посмотреть нашу новую дачу. Мама ушла полюбоваться видом со второго этажа. А Ленка убежала на улицу в надежде застать и поближе познакомиться с голубоглазым соседом-врачом, который в числе остальных любопытствующих бродил рядом с участком новоиспечённых жителей их посёлка.

В доме пахло свежим деревом и сладостями. Будто хозяйка прямо сейчас готовит на кухне рождественские пряники. Но никакой другой хозяйки не было. Теперь это наше с мамой гнёздышко. Обустроено ровно настолько, чтобы наше финансовое положение позволяло не особенно тратиться на вложения в новый дом. Тут даже есть пустые стеллажи, словно специально под книги, и несколько напольных ламп – здесь, в комнате с моим теперь любимым окном.

На зелёных шторах фиолетовые бабочки как живые. Я чуть отодвинула ткань, и улыбнулась – окно открывается. И я распахнула его, забралась на широкий подоконник, и подтянув колени к подбородку, прикрыла глаза. Из сада пахло смородиной и свежей смолой. Смех ребятни на соседском участке. Стрекот кузнечиков в траве. Птицы, спрыгивающие с ветки на ветку. Я почувствовала себя зверьком, который долго бродил голодным, искал хозяев, что высадили его из машины у глухого леса, потерял надежду найти, но чьи-то добрые руки вдруг подняли меня с холодной земли и прижали к тёплой груди. И стук сердца, который я услышала, внушал лишь одно – такое сильное сердце будет биться долго, и всё это время его хозяин будет меня защищать.

– Алиса, – мама вошла в комнату, которую мы обязательно отведём под библиотеку. – Кто это тебе звонит? – протягивает мне вибрирующий телефон с хитрой улыбкой.

На экране было его имя. Перед глазами потемнело. Я сжала телефон как раненую птицу, которая хочет вырваться и не понимает, что я лишь хочу помочь. И следом мысль – если не успею ответить, сама не осмелюсь перезвонить.

Выдохнула. Вдохнула. Нажала кнопку. Поднесла трубку к уху. Услышала его голос.

И от этого тревожно-ласкового «Лисёнок» уже моё сердце забилось как раненая птица.