Текст книги "Осенние сны"

Враг

У меня есть враг, а у кого их нет? Вон, у соседа их сколько. Он смеется надо мной: «Ты что, врагов себе нажить не можешь – у меня их семь!» Он не врет. Семеро, да какие, все как на подбор – молодые крепкие парни. Я люблю, когда они приезжают поздравить его с Днем рождения, а заодно напомнить о старых долгах. Тихая улица сразу наполняется шумом моторов, хлопаньем дверей, голосами людей, собачьим лаем и звоном цепи. Я даже открываю окно, чтобы посмотреть на врагов, – как они курят в кругу, засунув руки в карманы кожаных курток, быстро договариваясь о чем-то, а потом поворачиваются в сторону дома и смехом встречают соседа, который выходит на балкон – спокойный и торжественный, приветствуя гостей поднятой двустволкой.

А у соседки их тринадцать, и еще трое просят добавить во враги, но она пока не спешит – ей бы с теми сладить. И что бы у нее ни случилось, горе или радость, они тут как тут. Тогда я даже выхожу на улицу с метлой – будто бы подмести сор, а на деле хочу подивиться на небывалое зрелище; шутка ли – тринадцать врагов – где еще такое увидишь, наверное, у меня никогда и половины столько не будет. У меня всего один враг. Он живет в нашей деревне на соседней улице. Ничего в нем особенного нет – враг как враг – обычный худощавый мужчина средних лет. Но я очень дорожу им, ведь он у меня один. Кроме того, у нас издавна принято ценить своих врагов, считается, что они делают жизнь осмысленной. «Жизнь без врага – разве это жизнь», – говорят старики. Когда я просыпаюсь, то сразу же вспоминаю о своем враге и говорю себе: «Вставай, враг не дремлет!» Может, он сейчас, когда ты лежишь в постели, уже готов к схватке, а ты заставляешь его ждать. И когда я выхожу со двора, всегда первым делом осматриваю улицу – вдруг где-то рядом притаился враг, а я его не замечу, и он ударит мне в спину. И когда ложусь спать, всегда проверяю – надежно ли заперты двери и ставни и молюсь перед сном, чтобы Господь дал мне силы достойно встретить врага, если ему вздумается напасть на меня ночью. А когда просыпаюсь утром, сразу хочу увидеть своего врага – когда знаешь, чем он занят, на душе как-то спокойней.

Иногда, когда мне нездоровится, я целый день лежу в кровати и пытаюсь представить, какой бы она была – жизнь без врага. Как бы я тогда жил? Кого бы ненавидел и боялся? Для кого берег свою силу и злобу? Чем бы занимал свое время? Кого ждал? Наверное, я впал бы в тоску и опустился или сделал что-нибудь с собой – такой пустой, одинокой и страшной представляется мне жизнь без врага. Нет, жизнь без врага – это не жизнь.

А когда я выздоравливаю и выхожу на свет после болезни, то встречая на улице своего врага, вижу, что он рад меня видеть. Я чувствую, что он думал обо мне, помнил и, может, даже беспокоился, хотя, спроси его – он никогда в этом не признается. Но я даже и спрашивать не стану, я знаю, что это так. Когда же он сам не выходит из дома, я уже на третий день начинаю нервничать – вдруг у него беда и ему нужна помощь? Может быть, он заболел и не может встать, а ему и воды подать некому – он ведь один, как и я. А может, он уехал куда-нибудь или нашел себе другого врага, – что же мне тогда делать? Как я тогда буду жить? Конечно, я не ребенок и сумею найти себе нового врага, но ведь это не так просто и, возможно, несколько месяцев или даже лет, мне придется жить в этом двусмысленном положении – как полному ничтожеству, с которым и враждовать-то никто не хочет. Я стараюсь об этом не думать. Стараюсь не думать об этом именно сейчас, когда моего врага нет уже третью неделю, и я уже не на шутку встревожен. Дважды в день я прохожу мимо его дома, а потом проверяю все места, где его можно встретить, но все напрасно, – он как в воду канул. Но я не теряю надежды, что он вернется, мне говорили – иногда они возвращаются. Может, и мой враг вернется, и жизнь снова наладится.

Я так верю в это, что часто, возвращаясь ночью домой, слышу позади легкие шаги и чье-то неровное дыхание, будто кто-то меня догоняет, оборачиваюсь, но никого не вижу, никого-никого: только пустая улица и темнота и оружие, которое холодит мне ладонь.

Яма

Несмотря на то, что яма становится глубже, я все еще не теряю надежды из нее выбраться.

Наверное, это даже не надежда, а спокойная уверенность в необходимости действий, которые позволят хоть как-то изменить мою жизнь. И хотя я не уверен, что эти изменения произойдут в лучшую сторону, все-таки продолжаю надеяться. Но яма растет.

Часто по утрам, вырвавшись из бредового сна, опускаешь озябшие ноги в обрезанные по щиколотку валенки в галошах – и чувствуешь кончиками пальцев, что земля уходит из-под ног. Немного, почти незаметно, но уходит. Яма стала глубже. Медленно поднимаешься с нар, откидываешь полог из просмоленной рогожи – я приспособил ее на случай сильных ливней, вылезаешь из ямы, смотришь по сторонам и снова понимаешь, что жизнь не так уж плоха. Лето на исходе, солнце светит вовсю, жаворонки высоко и тоскливо поют в небе, и заросшая увядающими травами дорога, ведущая в поселение, спокойно и неотвратимо поворачивает на юг – красота! Постоишь так в одиночестве и почти всегда кого-то дождешься – дорога-то хоть и второстепенная и входит в поселение с околицы, а все же ей пользуются – кто-нибудь нет-нет, да и проедет мимо или пройдет. А уж тогда непременно перекинешься с ним словечком – будь то незнакомый человек или старая знакомая, что мчится мимо на велосипеде с приделанной спереди корзиной, наполненной снедью, и приветствует меня веселым криком:

– Привет!

– Привет, как жизнь?

– Отлично! А ты все здесь?!

– Все здесь, – ответишь как эхо, – как дочь?

– Отлично! Закончила школу! Сегодня идем на выпуск всей семьей! Муж просил вернуться пораньше!

– Счастливо! – только и крикнешь вдогонку.

А она уже далеко и не может ответить, а только взмахнет рукой и скроется в высокой траве – надо же, как летит время. Дочь закончила школу, сколько ей теперь – шестнадцать, семнадцать? А ведь вроде недавно свадьба была – помню, стояло такое же теплое лето, так же пели жаворонки, и такая же тоска лежала на сердце – а вот уже и девочка выросла, поди и не узнаю ее, если приду в поселение.

Не сейчас, конечно, сейчас не могу – яма не отпускает меня. Собственно, ямой в полном смысле слова ее не назовешь – скорее, это неглубокая траншея с укрепленными стенками, плавно уходящая вниз и заканчивающаяся углублением с круглой утоптанной площадкой, наполовину врезанной в сланец и укрытая сбоку ошкуренными жердями, стянутыми лыком и закрытая просмоленной рогожей, о которой я уже говорил. На ночь я закрываю вход щитом из деревянных, заточенных кольев – этого достаточно, чтобы защититься от прихода непрошенных гостей или снующих кругом мелких хищников, а от больших зверей и демонов он все равно не спасет. Впрочем, крупные хищники обходят меня стороной – для них я слишком невзрачная добыча, а с демонами научился управляться – нужно только посильнее зажмурить глаза, стиснуть зубы и притвориться спящим, тогда они сами скоро уйдут по своим делам. Здесь неподалеку – немного в стороне и внизу проходит потайной ход, который они роют уже много лет. Я стал бояться их намного меньше с тех пор, как понял, что демоны приходят работать, а не запугивать меня. И хотя мне полностью не удалось освободиться от чувства страха – это и невозможно – я уже не чувствую того ужаса, который всегда охватывал меня при одном приближении и даже одной мысли о демонах. То было тяжелое время, полное отчаянья, пустых надежд и мрачных предчувствий, приходящих по ночам – я не люблю его вспоминать. Теперь я чувствую себя лучше, намного лучше – именно с той поры, как понял, что демоны терзают меня не из зла – если бы они хотели, то разорвали меня на клочки в один миг – просто они используют мое жилище для спуска под землю для своей тайной работы. А поскольку я всегда притворяюсь спящим, то как бы и не знаю ничего о них, а значит, и не представляю для них никакой опасности, если это слово уместно по отношению к таким могущественным сущностям. Иначе мне бы несдобровать. Впрочем, можно расценить положение по-другому: мне со своей ямой посчастливилось оказаться в стороне от подземной трассы, что спокойно и терпеливо они прокладывают для каких-то неясных, но несомненно, важных целей, и будь это иначе, меня уже не было бы в живых. Демоны не знают жалости и даже на миг не задумались – сожрать меня вместе с ямой и навесом из жердей, укрытым просмоленной рогожей или дать мне шестую часть часа, чтобы собрать свои нехитрые пожитки и убраться восвояси. Но они и не не звери, наподобие тех нелюдей, о военных преступлениях которых мне рассказывал отец, когда я был еще совсем малым.

Отец ушел однажды и не вернулся, на все мои расспросы о нем мать только поджимала губы и отворачивалась в сторону, но я все равно видел слезы. Она никогда не кричала на меня, когда ей было больно, а только тихо плакала или гремела чугунками в печи, выложенной еще дедом – лучшим печником в округе. «Ты тоже однажды уйдешь, – раз сказала она, – как твой отец». Ее предсказание сбылось, и вот я теперь совершенно один, вдали от всех, в осыпающейся яме, которую демоны используют как средство для каких-то своих недобрых дел. А ведь я еще не стар и даже мог приносить какую-то, пусть небольшую, но конкретную пользу. Более того, время от времени мне предоставляется возможность что-то изменить, и однажды я, наверное, воспользуюсь одним из таких случаев. И даже больше – не менее чем раз в год-полтора я получаю прямое выгодное предложение от одного из высокопоставленных лиц, которые иногда проезжают мимо. Последний раз это было в начале лета, когда карета почтмейстера сломалась прямо возле ямы, и он лично удостоил меня беседой. А ведь я мог тихо отсидеться – яма вся заросла крапивой, ольхой и репейником и с дороги совсем незаметна. Но я сам вышел из зарослей и остановился на почтительном расстоянии, не слишком, впрочем, далеко на тот случай, если со мной захотят заговорить, и был вознагражден за это:

– Эй, поди-ка сюда, – вежливо сказал мне господин почтмейстер, которого я сразу узнал по солидному животу и форменной фуражке. – Помоги нам сменить колесо.

Я помог кучеру сменить колесо и даже принес из ямы кувалду, без которой починка была невозможной. Когда все было сделано, почтмейстер сказал:

– Вот смотрю я на тебя и не пойму – вроде здоровый мужик, а живешь, как дурак. Ты зачем здесь?

– Не знаю, – ответил я.

– Мне нужен работник на хоздвор, – сказал он. – Такой как ты – крепкий и простоватый. Ты мне подойдешь. Согласен?

– Не знаю, – ответил я, – мне надо подумать.

– Ну подумай, подумай, – разрешил он.

Он уехал, и с тех пор я никого не видел – никого, если не считать нескольких крестьян, кроме моей знакомой, у которой уже взрослая дочь, муж и хозяйство. И может, я даже соберусь и приду в поселение, которое в тихую погоду по утрам дает знать о себе звоном колоколов и чуть слышным лаем собак, отчего мне становится тепло на сердце. Наймусь работником на хоздвор почты, встречу старых друзей – некоторые из них, наверное, еще живы, и, может быть со временем, на сбереженные средства даже выкуплю в управе половину в одном из заброшенных домов, которых, говорят, теперь много – старые умирают, а молодые хозяева бросают их и уезжают в город – сейчас все поменялось.

Вот только бы яма отпустила меня насовсем.

Черная Приора

Начало всегда однообразно: отвечаешь на звонок, договариваешься о встрече, записываешь адрес. Едешь, как делал это десятки раз «на замеры», впрочем, без особых надежд, удивляясь только стремительно густеющим сумеркам – скоро Новый год. Добираешься уже в темноте, не сразу находишь нужный дом, опаздываешь. Какое-то время блуждаешь среди одинаковых пятиэтажек в сугробах и тополях. Выходишь к ярко освещенному подъезду, хозяйка уже здесь. Коротко извиняешься, поднимаешься вслед за ней по крутым хрущовским ступеням, заходишь в квартиру… Картина знакомая. Все вроде сделано. Белые потолки, чистенькие обои, ламинат, плитка… Плитка на полу странно вогнута, плинтус местами отходит, мойка без раковины, подоконника на кухне вообще нет, рамы старые, много раз крашеные, с трещиной на стекле – до окон руки не дошли. Двери в гостиной странно разные – одна вишневая, другая – белая шоколадка, на балкон дверь не закрывается, он не застеклен, за стеклом – высокие тополи и заснеженная крыша соседнего дома. Видишь, что будут проблемы, но храбришься, выставляешь минимальную цену, обещаешь уложиться в три дня. Знаешь, что не успеешь, но пять косарей на дороге не валяются, бюджет выбран, да и хозяйка добрая.

Не эта, другая. На встречи прибегает в кроссовках и яркой ветровке (мне так удобнее), все вопросы решает быстро (дома дети одни), если чего-то не понимает, сразу спрашивает и, самое главное, не стоит над душой. Эта ходит медленно, говорит тихо, если не верит – цепенеет, смотрит вниз. Тихий омут. Получаешь заветный ключ, провожаешь до остановки, на прощание, неожиданно для себя, как ребенка берешь за руку.

По утрам идешь на основной объект через лес, обходя разнузданных белок и норвежских старушек-палочниц, (тех и этих с каждым годом становится все больше), что-то делаешь, к вечеру собираешься, едешь через весь город, снова что-то делаешь. Уже в темноте приходит сама, неслышно переодевается, берет шпатель, шуршит. Еще и с руками. Совсем вечером пьешь чай из белой эмалированной кастрюли, провожаешь до остановки. Неделя проходит.

В последний день, закончив работу (остается только передать ключ), отзваниваешься, собираешь инструмент, вызываешь такси. О ожидании стоишь у окна, смотришь, как падают снежинки – одна, другая, третья. Сейчас повалит. Внезапно – так бывает, когда ничего не делаешь, а смотришь как идет дождь, падает снег, или ветер срывает с деревьев мертвые листья – что-то дрогнет внутри.

И вдруг захочется отменить вызов, распаковать сумку, сходить в ближайший супермаркет, купить молотого кофе, турочку с длинной витой ложкой, зубную щетку, тапочки и полотенце, махровый халат до колена. По утрам варить хозяйке кофе, провожать на работу, вечером встречать на остановке, брать сумку, идти домой по узкой, плохо освещенной тропинке, оборачиваться, когда она, не расслышав, звонко окликает в ответ…

Звонит телефон. Автоответчик, рубя фразу на куски, вежливо, но настойчиво произносит: «Вас. Ожидает. Черная. Приора. Номер. Семь. Восемь. Один. Пожалуйста. Вытрите. Слезы. Сопли. И выходите».

Незнакомка

Здравствуйте, Николай Борисович!

Извините, что пишу Вам первая. Наверное, Вы меня не вспомните, а значит, я останусь Незнакомкой. А я помню Вас очень хорошо. Немного о себе. Я обычная: мне двадцать четыре года, еще не замужем, работаю менеджером в Компании "Интернет.ру" и заочно обучаюсь на экономическом факультете Национального Университета. Да, я одна из тех восьми девушек, что сидят на договорах в центральном офисе Компании, где мы, собственно, и встретились с Вами. Мой стол – третий от входа у окна, а одета я как все остальные девушки – белая блузка и зеленая дурацкая косынка, которые нас обязывают повязывать на шее, наше руководство считает, что это повышает лояльность клиентов – смешно, правда? Не вспомнили? А я хорошо запомнила тот день. Это было больше года назад, в последних числах марта, во второй половине дня. Смеркалось, за окном снова пошел снег, он таял в грязных лужах – стояла противная весенняя погода. Я сразу обратила на Вас внимание, как только Вы вошли – в черном распахнутом пальто, с белым шарфом на шее, с непокрытой головой – в волосах таял снег и, я почувствовала – Вы были чем-то расстроены. Мой стол только что освободился, и я пригласила Вас к себе. Ближе Вы были еще лучше, чем с порога – у Вас оказались голубые глаза, чувственный рот и прямой римский нос. Простите меня, когда я заполняла договор, то не удержалась и посмотрела, другие страницы паспорта. И узнала, что Вы женаты, и у Вас есть двенадцатилетняя дочь, что, собственно, и должно быть. Я имею в виду – странно такому мужчине, как Вы оставаться свободным. Конечно это не мое дело, простите. Вот, собственно, и все. Процедура заняла несколько минут, я задала Вам пару обязательных вопросов и – о, да – у Вас оказался мягкий приятный голос. А потом Вы поставили подпись, поднялись и ушли, и я Вас больше не видела, но часто вспоминала. Сама не знаю, почему. У меня никогда не было своей семьи, но ведь рано или поздно это случится, и я бы хотела, чтобы мой будущий избранник был похож на Вас, хотя бы немножечко. Но, к сожалению, все молодые люди, мои ровесники сами еще как дети – у них на уме компьютерные игры, мотоциклы и горные лыжи, а зрелые взрослые мужчины все уже давно женаты. Не подумайте, что я жалуюсь, нет. Конечно, все это глупо, но я немного завидую Вашей супруге – наверное, Вы заботитесь о ней, дарите на праздники цветы и по воскресеньям сами готовите завтрак. Наверно, Вы каждое утро отвозите дочь в школу. И поддерживаете отношения со старыми друзьями. И, конечно, такой человек, как Вы всегда держит слово и выполняет взятые на себя обязательства – ведь поступить иначе, значит навсегда опорочить свое доброе имя…

Николай Борисович, у Вас имеется задолженность по договору 554074043371. Вам необходимо погасить ее в течение 3-х календарных дней во избежание ограничений доступа к Интернет-ресурсам. На 1-е число текущего месяца сумма долга составляет 864 руб. 24 коп. (восемьсот шестьдесят четыре рубля двадцать четыре копейки). К сожалению, Указ об отсрочке платежей на период пандемии на Вас не распространяется. Ваш случай не является страховым, и Вам необходимо произвести оплату полностью в указанные сроки. Для этого не обязательно являться в банк или офис Компании лично. Оставайтесь дома со своими близкими, а оплату произведите дистанционно, в личном кабинете. Вы по прежнему остаетесь для нас значимым клиентом. Ваш выбор очень важен для нас. Всего Вам доброго! Это информационное письмо, пожалуйста, не нужно на него отвечать.

С уважением, Ваш "Интернет.ру»

Друзья

Мы так давно не виделись, что самому интересно, как будем себя вести, если встретимся случайно где-нибудь на улице, остановке или столкнемся нос к носу в подземном переходе. Наверное, поговорим о том, о сем – как сам, ничего, работа-дом, жена-дети, ремонт-отделка, а теперь вот еще и училище, обменяемся телефонами, теперь уже сотовыми (звони-заходи), и канем в толпу, каждый в свою сторону. Впрочем, нельзя сказать, что бы я ничего о нем не знал – прошлой зимой встретил на выставке его жену, которая вцепилась в меня и тут же, на площадке между этажами вытрясла все новости и рассказала немного о себе, да пару лет назад его видела в городе сестра. Он располнел, отпустил бороду и носит – друзья подарили – футболку с собственным изображением, че гевара недоделанный, работает в заповеднике, семья в городе, спрашивал как я, передавал привет. Раз в два-три года мы передаем друг другу приветы, однажды выбрав вежливое и безопасное общение, что гораздо лучше, чем попытки навязать себя как раньше, когда он пытался сделать из меня предпринимателя, впрочем, вполне безуспешно, а я подсовывал ему книги, от которых его трясло:

«Петербург! я еще не хочу умирать.

У меня телефонов твоих номера.

Петербург! У меня еще есть адреса,

По которым найду мертвецов голоса…»1111
  Осип Мандельштам


[Закрыть]

Ему нравились книги в серых твердых обложках без супера, с историями о простых молчаливых парнях – полярниках, альпинистах, геологах – историями, в которых вначале всегда женщина, которая уходит к другому, а в конце – тонущий корабль, падающий самолет, на худой конец, горящий трактор, короче, такая байда, после которой только и остается, что пить в балках теплый спирт из железных кружек, скорбно курить и вспоминать какого парня мы потеряли…

Мои книги он перелистывал лениво, когда бывал в гостях, от нечего делать, а может в силу охотничьего инстинкта – пошарить в чужих владениях – но в лучшем случае, они вызывали у него приступы скуки. Только однажды ему понравилась максима из Шопенгауэра, так понравилась, что он зачитал ее вслух: «Выражать свой гнев или ненависть словами либо игрою лица бесполезно, опасно, неумно, смешно, пошло. Не надо, следовательно, никогда показывать своего гнева либо ненависти иначе как на деле. Ядовитые животные встречаются только среди холоднокровных».

Он и сам там что-то писал и пел под гитару негромким баритоном. В общем, у него все нормально, прежде всего потому, что всегда умел рассчитывать силы – в учебе, в работе, в походах, прекрасные отношения с женой (с которой видится три месяца в году, зимой, когда в заповеднике нечем заняться), дети уже взрослые – дочь учится на бухгалтера, сын на геологическом, третий курс, практика в Якутии…

Димон был чем-то похож на Валеру, такой же чернявый и подвижный, но – диковатый, без тормозов, болтун и вечный начинатель новых дел. Он постоянно что-то придумывал, начинал и бросал, ничего практически не доводя до конца, мог просто без всяких объяснений пропасть недели на две-три, никого не предупредив, а потом возникнуть из ниоткуда с какой-нибудь свежей идеей. Даже когда появилась Вика, тонкая большеглазая блондинка с аллергией на кошек, он почти не изменился – таскал ее с собой по футболам, ходил в походы, хватался за какие-то шабашки, после которых все оставались без зарплаты, подбирал бездомных собак (которых дарил потом знакомым), ругался в автобусах с пьяными, заступался, впрочем, часто совсем невпопад, за незнакомых девушек на улицах, в общем – жил полной жизнью. С годами немного утих, купил машину, отпустил брюшко и тоже – бороду, занимался уже только одними фасадами, снял однокомнатную квартиру, с Викой развелся, сошелся с молодой, у дочери тоже своя семья. И ушел так же стремительно и внезапно, как жил – утонул на шашлыках в Хохловке в середине лета, сердце встало, не сразу хватились, когда достали из воды, было уже поздно, мать оставил, вот горе-то – единственный сын…

Девятов был его полной противоположностью – невысокий, широкоплечий, с короткими сильными руками и чуть замедленной речью. Когда он что-нибудь говорил, за ним хотелось записывать: «прежде чем бояться, надо знать, чего бояться» или «человек должен работать или лежать в больнице» и другие тезисы-перлы, которые уже позабыл. Я до сих пор вспоминаю о нем с теплотой – как он ходил по периметру заводского корпуса на пятнадцатиметровой высоте без страховки (работать надо, а не страховаться), как бил вареное яйцо на перекусах о лоб, как веско изрекал свои крестьянские истины, которые в личной жизни ему мало помогали – он был старше нас всех и в свои тридцать все еще жил с родителями, работал мастером на стройке. Потом, когда появилась Лена, бойкий черноглазый бухгалтер, у него как-то разом поперло: трехкомнатная квартира от работы на Гайве, трое – один за другим – детей (два парня и пацанка), дачный участок, подержанная «пятерка». Сейчас старшей уже, наверно, за двадцать, а ему за пятьдесят, Лена разбилась на той самой «пятерке» лет семь назад, а он все так же работает «на швах», наравне с молодыми пацанами, значит, здоровье еще есть, хотел бы я встретиться с ним, да и с Валерой тоже.

Да конечно увидимся, город маленький, пересечемся где-нибудь и посидим, вспомним былое. Если это случится в мое любимое время, когда небо становится глубоким и синим, а ветер шевелит на обочинах сухие разноцветные листья, то он, даже, наверное, пригласит меня на День рождения и, пожалуй, я приду. Я уже подумал о подарке, подарю ему томик Борхеса и нож – ножи сейчас продаются совершенно свободно, в любом спортивном магазине можно выбрать по вкусу подходящий клинок.