Текст книги "Осенние сны"

Мертвая Зоя

Я прибыл поздно вечером. Город стоял во тьме. Внизу чернела вода, мост за моей спиной уходил в темноту, горели фонари на улице, ведущей в город. Сама улица была безлюдна, только справа и слева в деревянных двухэтажных домах кое-где светились окна, да впереди желтели сугробы. На излете моста я остановился, вернее, что-то остановило меня. Некоторое время я стоял, изредка оглядываясь в кромешную тьму, но напрасно: никто не появлялся оттуда, я был на мосту совсем один. Нет, я не собирался возвращаться, самое глупое, что можно было сделать – это повернуть назад, просто мне не хотелось одному входить в город. Впрочем, возвращение было еще и невозможным – стражник, проверяющий документы, как бы между делом предупредил меня, что ночью на окраинах неспокойно и выход из города запрещен. И если я не хотел провести ближайшую ночь в караульном помещении (а я этого совсем не хотел), мне следовало двигаться вперед. Приближалась ночь, и нужно было искать ночлег. Улица вела вниз к заснеженному, тоже пустынному саду, в глубине которого пробивался свет, да слышались всхрапывание лошадей и человеческие голоса – видимо, там находился постоялый двор – и я пошел туда по широкой, заваленной снегом, аллее. Аллея вывела меня на небольшую площадку, в центре которой полыхал огонь на мраморной плите, освещая стену, похожую на те, что устраивают на воинских памятниках. Я не ошибся – подойдя поближе к огню, я увидел на стене множество надписей, видимо, это были имена погибших и пропавших без вести воинов. Буквы были слишком малы, и я смог прочитать только одну надпись, наполовину занесенную снегом, самую первую: «Никто не забыт…» Долго стоял я, глядя на огонь и имена людей, которые когда-то были живы, и от которых теперь остались только эти надписи на стене. Потом я пошел к дому. Дом – это была гостиница, которая называлась «Мертвая Зоя», о чем говорила вывеска с надписью и профилем девушки над входом – представлял собой длинное одноэтажное строение под зеленой черепицей с бревенчатым фасадом, выложенным по цоколю булыжником, и узкими длинными, похожими на бойницы, окнами. В правой части строения располагался ярко освещенный вход, а в левой – деревянный забор с высокими воротами – наверное, там находилась конюшня. За забором, на горе, сквозь падающий снег можно было разглядеть башню, похожую на пожарную каланчу. На крыльце у входа курили и о чем-то переговаривались несколько мужчин, и я направился к ним, надеясь что-то узнать. Один из них, тот, что стоял у самой двери, окинув меня быстрым, внимательным и, в то же время, вежливым взглядом, протянул мне руку. Обрадовавшись – я только что прибыл в незнакомый город, а уже один человек готов стать моим другом – я хотел пожать протянутую руку, но человек, отступив на шаг и улыбаясь, попросил предъявить билет. Так значит, нужен был какой-то билет – об этом я не знал. Билет нужен обязательно, улыбаясь – видимо, это было его обычной манерой – подтвердил человек – сегодня праздник и вход в гостиницу только по приглашениям. Я убрал руки в карманы. Значит, это был фарс, сплошной обман, что-то вроде театральных декораций, и я проделал долгий путь зря и теперь стоял в двух шагах от двери, за которой были музыка, тепло, свет и нарядные мужчины и женщины, среди которых мне не нашлось места. Меня ждали только холод и тьма и огонь у стены с надписями – единственное место, где я еще мог надеяться дожить до утра. И всё это из-за приглашения, какого-то кусочка бумаги, которого у меня нет. Но все удачно разрешилось. Продолжая улыбаться, швейцар – это был именно он – сказал, что попытается мне помочь. Если у меня нет пригласительного билета, я могу купить входной билет и, хотя входных билетов тоже нет – странно, если бы они были – билеты на подобные мероприятия распродаются за месяц вперед, к тому же касса уже давно закрыта, а кассир ушел домой, но, поскольку кто-нибудь из приглашенных гостей, а все они очень занятые люди, по причине своей занятости не является на праздник, то всегда остается несколько свободных мест, на одно из которых он может меня провести. А деньги за билет я могу отдать прямо сейчас – он завтра сдаст их в кассу. Меня это устраивало. Отсчитав два золотых, которые он небрежным и, в то же время, бережным движением убрал в карман, жестом приказав следовать за собой, я вошел внутрь. Как здесь было хорошо! Тихая музыка, полутьма под низким потолком и, главное, тепло. Пробираясь между столиками с сидящими за ними уверенными мужчинами в хороших костюмах и красивыми женщинами в вечерних платьях, мы достигли дальнего угла, где действительно было одно свободное место, предназначенное для меня – швейцар сказал об этом трем молодым людям, пренебрежительно указав на меня рукой. Им было все равно – только один из них коротко кивнул и снова повернулся к сцене, расположенной в центре зала – там уже началось представление. На сцену вышел улыбчивый мужчина в серебристом пиджаке, поприветствовал всех сидящих в зале, сказав – он подчеркнул это – что очень благодарен всем, кто пришел сегодня на праздник, и, выждав, пока стихнут аплодисменты, приятным баритоном исполнил песню, которая начиналась словами: «Мы каждый день думаем о вас, Мы каждую ночь вспоминаем, как это было…» Увлеченный происходящим на сцене, я не сразу заметил женщину, уже какое-то время стоявшую рядом со мной. Она что-то у меня спрашивала. Женщина была молодая и очень красивая, в праздничной белоснежной блузке, светлыми волосами, украшенными белой наколкой. Особенно меня поразили ее глаза – не обращая внимания на шум вокруг, она пристально смотрела только на меня, и, поскольку я не ответил, ей пришлось повторить вопрос: она спрашивала, чего я хочу. Медленно вглядываясь в ее глаза (разговор со швейцаром уже научил меня не спешить), вдыхая запах волос – аплодисменты зрителей звучали так громко, что ей пришлось наклониться к моим губам, чтобы услышать ответ – я спросил, что она может предложить. Все, что угодно – она все так же неотрывно глядела на меня: холодные закуски, разнообразные горячие блюда и спиртные напитки – карту вин она сейчас принесет. Отрицательно покачав головой – не пить ни вина, ни пива я решил еще на мосту – я попросил принести мне какое-нибудь здешнее мясное блюдо, черного хлеба и большую бутылку воды – очень хотелось пить. Согласно кивая и не отрывая от меня взгляда на тот случай, если я откажусь, она посоветовала мне заказать медвежье мясо, запеченное с картофелем – излюбленное в этих краях блюдо и розовое крепкое трёхлетней выдержки. Сразу же согласившись – пусть будет медвежье мясо, я еще раз отказался от вина и, помедлив несколько мгновений, она бережно переспросила, значит – только воду, записала что-то в маленький блокнотик, повернулась и медленно пошла по залу, покачиваясь на высоких каблуках. Спустя некоторое время она вернулась, осторожно неся перед собой поднос с кушаньем и извинившись за то, что заставила меня долго ждать – хотя ожидание только казалось долгим из-за жажды и желания увидеть эту девушку рядом – стала выставлять на стол угощение – горшочек с мясом, тарелочку с хлебом и высокую бутыль, наполненную водой. Оглядев стол, девушка пожелала приятного аппетита и улыбнулась – если мне еще что-нибудь будет нужно, пусть я только позову – она все для меня сделает.

– А вы никуда не уйдете? – спросил я и стиснул зубы от стыда: получалось, что я говорю, будто маленький мальчик, который не хочет оставаться один и просит тетю или старшую сестру не оставлять его.

– Нет, я всю ночь буду здесь, вон там, за стойкой, – понимающе кивая, сказала девушка. – Меня зовут Зоя. А если вдруг ненадолго отлучусь, то меня подменит другая девушка. Ее тоже зовут Зоя.

– Тоже Зоя? – спросил я, чтобы хоть на мгновение удержать ее возле себя.

– Да, Зоя. Всех девушек в гостинице зовут Зоями. Только одну зовут иначе, – тут она чудесно улыбнулась, – ее зовут Таня. Между тем, на сцену снова вышел веселый мужчина в серебристом пиджаке и закричал: «Друзья! Сегодня День рождения „Мертвой Зои“!  „Мертвой Зое“ – двадцать! И все эти двадцать лет мы вместе! Одна! Большая! Дружная! Семья! А теперь для вас споет несравненная… – тут он выдержал эффектную паузу и закричал протяжно, как перед боем, – Евгения-а А-а-а-адинцова!» На сцену быстрыми шагами вышла ослепительной красоты рыжеволосая женщина в длинном платье – тяжелая дорогая ткань струилась по ногам, выбиваясь в коленях при каждом шаге – остановилась на краю сцены, обеими руками сжав микрофон. Погас свет, софиты осветили одинокую фигуру в синем платье, зазвучала тихая музыка и женщина запела. Это была песня о храброй девушке, вступившей в годы войны в боевой отряд, чтобы сражаться с врагами. Однажды командир приказал ей вместе с другими бойцами пойти в село и жечь дома, чтобы врагам негде было укрыться от холода лютой зимой. Бойцы подожгли несколько домов, но врагов в них не оказалось, а сгорели лошади. А когда вернулись враги, они схватили храбрую девушку, пытали, а потом жестоко казнили ее. И когда пришли наши и прогнали врагов, девушка уже была мертва… Песня заканчивалась словами: «Оглянись, постой – Мертвая Зоя идет за тобой!» Я смотрел на певицу, слушал ее волшебный голос и представлял, как Зоя получала приказ, как готовила оружие к боевому выходу, как вместе с бойцами ночевала в зимнем лесу, не разжигая костра, прямо на снегу, подстелив по себя только еловый лапник, как подбиралась к захваченной деревне, как обливала керосином и поджигала дома, как бились в огне запертые лошади, как схватили и истязали Зою враги, как казнили ее на перекрестье дорог за селом, как отбросили врага наши части, и бойцы, сняв девушку с креста, долго стояли вокруг бездыханного тела, с непокрытыми головами, онемев от горя и гнева, а потом, подняв оружие, клялись отомстить…

Песня уже закончилась, и певица в синем платье раскланивалась перед рукоплещущей публикой, когда я заметил огонь. У дальней стены, справа от сцены горел потолок. Красиво переплетаясь, языки пламени стремительно и бесшумно пожирали соломенную обшивку. Как завороженный смотрел я на огонь, было странно видеть его здесь, в уютном зале, среди нарядных веселящихся людей. Мелькнула мысль, что нужно крикнуть, что-нибудь сделать, привлечь внимание, но я не шевельнулся, а продолжал молча глядеть на огонь, который приближался всё ближе. Теперь уже и некоторые гости заметили пламя и стали подниматься со своих мест. Ведущий тоже все увидел и весело, громко произнес: «Господа! Мы горим! Выходим и зала!» Мы встали и пошли, а потом побежали к выходу, а потом погас свет, и мы бежали в полной темноте, прижавшись друг к другу плечами, не проронив не слова, в едином порыве рвались наружу, туда, где были холод и тьма.

Осенний Сон

«На пустынном темном шоссе холодный ветер в моих волосах…» Иглз

В нашем городе много женатых мужчин и замужних женщин – так много, что если собрать все их обручальные кольца и скрепить между собой, то получится большая длинная цепь. Не беда, что звенья ее будут разными – одни больше, другие меньше, шире или уже – это будет настоящая драгоценная цепь из чистого золота. И, конечно, такая чудесная цепь не останется без дела, ей обязательно найдется применение. Например, раз уж она так длинна, можно оцепить ею большой круг где-нибудь на площади. Место присмотрели уже давно – это в самом центре, на городской эспланаде.

Все это сделают в воскресенье днем, а вечером туда придут мужчины и женщины со всего города, из всех, самых отдаленных районов. Я тоже пойду, не сидеть же мне дома воскресным вечером в такую хорошую погоду, тем более, что свое кольцо я принес одним из первых и имею полное право присутствовать на празднике. Он отмечается раз в семь лет в последнее воскресенье лета и носит название «Осенний сон». Пропустить его сейчас было бы глупо, совсем глупо, я должен на нем побывать.

Я надену свой лучший костюм – он у меня один – светлую, выглаженную с утра сорочку и галстук в косую полоску – все это не займет слишком много времени. Выйду из дома за два часа до начала, намеренно сдерживая себя, не спеша дойду до остановки и долго буду ехать через весь город на трамвае, чувствуя, что не опоздаю. И когда выйду из вагона, увижу, что был прав: со всех сторон к золотому кругу еще только сходятся люди, очень много людей. Женщины очень красивые и нарядные, а мужчины подтянутые и сдержанные, в хороших костюмах – как глупо, если бы я остался один в маленькой тесной квартире, оклеенной выцветшими бумажными обоями! Я продвигаюсь вперед все медленнее, а когда захожу в круг, то останавливаюсь – здесь почти тесно, но никто не толкается, все терпеливо ждут начала, кто-то негромко переговаривается, много улыбок, и каких улыбок, я чувствую, что пьянею, но не от них, а от всего сразу: теплого вечернего неба, аромата духов, шелеста дорогих платьев, которые так легко распахиваются при каждом движении, оголенных загорелых рук, тонких рук, тихого смеха и, конечно, музыки – в центре, на круглой эстраде четверо музыкантов настроили свои инструменты, и уже звучат первые аккорды, а певица – высокая, очень серьезная, в длинном сером платье, подносит к губам микрофон и начинает петь. Она поет, я знаю и очень люблю эту песню, эта песня о погибшем друге – ан брэйк май харт, сердце не плачь, сэй ю лав ми эгеин, скажи, что снова любишь меня, излечи эту боль… Я вежливо спрашиваю стоящую рядом девушку в блестящем «мини» и, когда она рассеянно кивает, обнимаю ее за плечи, и мы танцуем – ан брэйк май харт, у нее темные волосы до плеч и маленькие усики на верхней губе, а плечи гладкие и прохладные.

– А я вас знаю, – говорю я, – вы Юля из «Сказки», я иногда покупаю там сигареты.

– Я там работаю, – отвечает она. – А вы всегда берете «Элэм» с красной маркой.

Голос у нее такой слабый, как у ребенка, и только морщинки вокруг глаз выдают, что это взрослая женщина, а так бы не догадался, ни за что не догадался, и говорит она сущую правду, красный «Элэм» – мои любимые сигареты, я киваю, и мы одновременно благодарим друг друга, потому что песня заканчивается, и объявляют белый танец.

Я вижу, что ко мне идет женщина с медными волосами, на ней черное платье, я хорошо ее знаю, это Вера, мы давно не виделись, но я помнил о ней всегда. Она улыбается, молча кладет руки мне на плечи, и мы танцуем.

– Почему ты смеешься, Вера? – спрашиваю я.

– Я не смеюсь, – отвечает она.

А сама смеется, и глаза у нее такие зеленые, и звучит медленная музыка, старая песня. Я думаю о том, что не понимаю о чем он поет и спрашиваю:

– О чем он поет?

– Добро пожаловать в отель «Калифорния», – она поворачивает голову и прислушивается, – такое замечательное место, такое замечательное место – тут повтор – в отеле «Калифорния» вы в любое время года найдете много свободных номеров… как ты живешь?

– Никак, – говорю я, – то есть как-то живу, конечно. Не знаю.

– Ты смешной, говорит она, – у тебя кто-нибудь есть?

– Никто, – отвечаю я. – Никого нет. Хотя нет, весной подобрал котенка – серую кошечку. Теперь она будит меня по утрам, просит ее покормить. И я ее кормлю, два раза в день – утром и вечером.

– Нет, ты смешной, – улыбается она, и ей так идет черный цвет, что я говорю:

– Тебе идет черный цвет, носи его всегда.

– Хорошо, – говорит она и извиняется, – прости, мне пора.

Она улыбается мне еще раз, медленно убирает руки и исчезает в толпе – я вижу, как она машет мне на прощание. Кажется, мне тоже пора, нужно идти, хотя и не знаю, куда и зачем.

Я осторожно выбираюсь наружу, за золотую цепь, и иду по улице, сумерках и, только пройдя квартал, понимаю, что не знаю, куда иду и останавливаюсь. Из темноты появляется девушка в коротком белом платье и, улыбаясь, показывает мне сигарету. Я достаю зажигалку, и пламя на мгновение озаряет ее лицо.

– Спасибо, – говорит она, – вы с праздника?

– Да, – говорю я – вам понравилось?

– Меня туда близко не подпустят, – тихо говорит она, – я ведь не замужем.

– Это ничего, – утешаю я, – все еще впереди.

– А у меня подруга специально вышла замуж, чтобы попасть на праздник.

– Здорово, – говорю я. – Но это не обязательно, совсем не обязательно.

– А вы, – она понижает голос, – ничего не хотите?

Я прислушиваюсь к себе и понимаю, что устал. И выпил бы чаю.

– Я устал, – говорю я. – И выпил бы чаю.

Так в чем же дело? У нее все есть – чай и кофе. И даже печенье осталось после вчерашнего – она сама стряпала. И живет она рядом, вот за этим домом, ее зовут Жанна. И вообще все. Не хуже, чем у других. Классика триста – минет сто пятьдесят. Что мне больше нравится? Мы сидим на кухне за круглым столом, пьем чай из белых чашек в горохах и беседуем.

– Классика, – говорю я, – только классика. Вот на днях книгу читал про одного офицера, снайпера. Он любил одну девушку, а она его не любила. И на прощание попросила подарить ей его пса – у него потом другая собака была, Кора, но это уже после. Он застрелил пса и подарил его ей, мертвого.

– Зачем он это сделал?

– Не знаю. Он же снайпер. Когда бродишь целыми днями с заряженным оружием, чего только в голову не придет. Может быть, он хотел прострелить ей колено, а так застрелил пса. А что читает она? Она почти ничего не читает, кроме учебников. Совсем нет времени. Столько всего задают. Она учится в университете, на юриста. Последний раз читала прошлым летом, после второго курса, историю про одну женщину, которая попала в трудную жизненную ситуацию и бросилась под поезд. Грустная история.

– Да, грустная, – подхватываю я и чувствую, что отдохнул и мне пора. Чай придал мне сил. Я поднимаюсь.

– Вы что, уже уходите? – спрашивает она.

– Да, мне пора, – говорю я. – Спасибо за чай, он придал мне сил.

– Вы что, вот так вот и уйдете? – удивленно спрашивает она.

Я только сейчас замечаю, что она чем-то встревожена. Останавливаюсь и понимаю, что совсем забыл про цветы. Покраснев до корней волос, я достаю бумажник и выкладываю на стол две розовые бумажки с нарисованным театром и конями на крыше. Помедлив, я прибавляю еще один театр – пусть девушка сама купит себе подарок, если мужчина не догадался купит ей цветы. Пусть она простит меня и не сердится.

Нет, она не сердится – она обнимает меня и целует в щеку, от нее пахнет корицей и еще чем-то неуловимым и нежным. Все в порядке. Я могу приходить к ней в любое время. Она будет ждать. Она провожает меня до дверей и улыбается на прощание – увидимся. Я выхожу на улицу. Уже совсем темно. Там, далеко под черным небом видны яркие огни и слышна музыка – праздник еще продолжается. Но я поворачиваю в противоположную сторону и иду по пустынной тихой улице, освещенной редкими фонарями, иду, вдыхая теплый ночной воздух, ни о чем не думая, вслушиваясь в шуршание сухих кленовых листьев под ногами – сколько же их нападало за последние дни!

Но это не удивительно – ведь уже конец лета.

Без тебя

Без тебя спокойно и тускло, без тебя день идет за днем, время летит быстро, оно замедляется, когда ты звонишь, незнакомый номер и голос, это звонила я, кто я, хочется спросить, но уже узнаешь, кто. И время начинает течь медленнее, настолько, что видишь, как плывут облака, и ветви качаются на ветру и, кажется, что уже что-то происходит, хотя на самом деле еще не происходит ничего, когда ты выходишь и улыбаешься, своей обычной улыбкой, и тебе так идет черная шуба, и даже день не особенно холодный.

И все как-то решается – небритый армянин соглашается довезти, не забыв посчитать простой, и ты выходишь на более опасную сторону улицы, и нас встречают высокие холодные стены Колизея. Колизей полон – третий день идут гладиаторские бои, на трибунах ни одного свободного местечка, но внизу есть шинок, у входа сам хозяин в козацких шароварах, и курит люльку. Внутри шинка деревянные лавки и столы, мы садимся за один из них, и официант в таких же, как у хозяина, шароварах приносит лучшие блюда национальной кухни: борщ, салат из кальмаров, запеченного сига на сковородках, черный кофе и, конечно, сало в маленькой баночке. Ты ешь и рассказываешь про те места, где ты больше не живешь, про друга, который подарил тебе шубу и отобрал камни, про руку, которую ты сломала в горах, надо же, какая досада, уже внизу, когда пришел катер. Ты показываешь мне руку, она действительно сломана в запястье и еле держится, мне приходится поцеловать ее тринадцать или четырнадцать раз и густо намазать салом, прежде чем она начинает срастаться. Когда рука окончательно крепнет, мы вымакиваем кусками хлеба сало со сковородок, допиваем кофе и уходим. Я забываю свой кошелек, и нас догоняет хозяин, чтобы отдать его мне, такой смешной среди сугробов, в своих шароварах и расшитой рубахе. Мы спускаемся по улице, и маленькие красные человечки бросают в нас обломками фирна, у них нет голов с глазами, поэтому легко, очень легко увернуться, нужно только все время смотреть вверх и крепко держаться за руки. Потом мы идем в зимний сад, к двери, заметенной снегом, и лестнице, на которой когда-то лежали охапки цветов, а потом читаем списки погибших. Это занимает не слишком много времени, мы разделяемся – ты читаешь список мужчин, а я – женщин, а потом рассказываем друг другу о том, что прочли. У тебя звонит телефон, ты долго разговариваешь, а потом говоришь, что дело плохо – приехала сестра, и если ты не явишься через час, она обидится и выбросится из окна, нужно скорее идти.

Мы идем сквозь лед, который так красиво сверкает под фонарями, и звучит медленная музыка. Ты останавливаешь такси, садишься рядом с водителем и просишь его поскорее отвезти домой, иначе сестра обидится и выбросится из окна, ты говоришь, что тебе нравится город, город очень красивый, а к выборам станет еще красивее. Кажется, водитель чем-то опечален, потому что говорит – он не станет дожидаться выборов, он вообще не пойдет на выборы, а пойдет, купит себе ружье и убьет всех своих врагов. И еще у него кончились сигареты. Он останавливается у «Вивата» и возвращается с сигаретами и ружьем. Он закуривает и молча ведет машину одной рукой, другой прижимая к себе ружье. Мы доезжаем очень быстро, но дверь с твоей стороны заклинило, и водителю приходится открыть ее пассатижами. Потом он взламывает топором багажник, чтобы достать твой чемодан, оказывается, у тебя с собой чемодан – красивый черный чемодан, на колесиках, с длинной удобной ручкой, – и ты просишь его не убивать своих врагов, они ведь тоже хотят жить – пусть они поживут еще немножечко. Кажется, он соглашается, потому что забрасывает ружье в багажник, машет нам на прощание топором и уезжает.

Ты смотришь на меня и улыбаешься. Это означает, что мне нужно уходить, потому что сестра обидится и выбросится из окна. Я хочу сказать, что ты замечательная, что тебе очень идет черный цвет, и ты прекрасно будешь выглядеть на моих похоронах, но вместо этого я спрашиваю, когда мы увидимся. Ты улыбаешься, ты не знаешь, когда мы увидимся, тебе нужно идти к сестре, она такая обидчивая, а завтра ты уезжаешь утренним поездом, и мне нужно скорее уходить, если я еще хочу жить, сейчас на балкон выйдет муж – он много лет мечтал купить себе пулемет, и вот сегодня его мечта исполнилась.

Конечно, я хочу жить, очень хочу и поэтому бегу по сугробам под треск очередей и свист пуль и мне некогда, мне совершенно некогда думать о том, как же я буду жить без тебя…