Текст книги "Осенние сны"

Прощание

«Печальный город. Тихо и тепло…»

 
Печальный город. Тихо и тепло.
Как осень долго держит оборону.
Морской пехотой черные вороны
Идут в атаку. Мокрое стекло,
 
 
Сплошной туман, белесое мочало
Дождя, ежевечерняя заря.
И весь апокалипсис октября,
Который только, может быть, начало
 
 
Чего-то большего, чем этот маскарад,
И впереди совсем другие даты.
И журавли уходят, как солдаты,
Закончившие траурный парад.
 

«На городе разорваны мосты…»

 
На городе разорваны мосты,
И каждой ночью раннехристианский
Струится свет. И я, как ты,
Немного понимаю по-албански.
 
 
В каналах до краев новокаин
Отсвечивает тускло формалином.
И, кажется, поднявшись из трясин,
Весь город как из обожженной глины
 
 
Стоит в дожде. Ржавея на ножах,
Отстреленною пулеметной лентой
Свернется и затихнет в гаражах
Короткое бессмысленное лето.
 
 
В календарях чужие города.
Листай, ты говоришь, и я листаю.
И больно, что я не был никогда
В Албании, Париже и Китае.
 

«И все проходит, все без толка…»

 
И все проходит, все без толка,
И ты права.
И я чуть-чуть похож на волка,
А ты на льва.
 
 
Пустому лету над рекою
Дождями лить.
И хочется – к стеклу щекою
И волком выть.
 
 
Все утро дождь. Июль проклятый.
Разбухла дверь.
Синоптикам, слезам и клятвам
Не верит Пермь.
 
 
Она опустошает фляги
И моет шлях.
Замки в дверях. И флаги, флаги
На кораблях.
 

«Навязчивая осень. И опять…»

 
Навязчивая осень. И опять
Все в черном, будто траурном, наряде
На улицу выходят погулять
Надменные хорошенькие бляди.
 
 
Торжественно сверкая в небесах,
Не тронутый прохожими и псами,
На крыши, тротуары и леса
Четвертый снег ложится, словно саван.
 
 
И словно в ожидании Годо,
Который позвонит еще не скоро,
Сидишь и смотришь, а проклятый город
Захвачен снегопадом, как бедой.
 
 
И дергая щекою словно мим,
Еще к окну подвинешься  поближе,
И даже не почувствуешь – увидишь
Железное дыхание зимы.
 

« С утра гляжу в барачное окно…»

 
 С утра гляжу в барачное окно,
 Когда еще едва-едва светает,
 И понимаю, что приходит о…
 О, как она приходит, золотая!
 Мы тут живем, как на немом кино,
 В сплошном одном каком-то сером тоне.
 С утра – темно и вечером – темно,
 А, в общем-то, на зоне – как на зоне.
 Не жалуюсь. И не люблю грустить,
 Чего бояться пацану с окраин?
 К тому же, пару-тройку лет скостить
 Мне обещал в амнистию хозяин.
 Как ты живешь? Не виделись давно
 И, думаю, увидимся не скоро.
 У нас на городе сейчас ведь, тоже о…
 О, как бы я хотел попасть на город.
 На город, где торжественна, чиста,
 Небесных сфер сиянием согрета,
 Опять приходит золотая, та,
 Которая… Когда уходит лето.
 

«Девятое. Весенняя пора…»

 
Девятое. Весенняя пора.
Везде полураздетые пермячки.
На улице Розалии Землячки
Хозяйничает серая жара.
 
 
Чудесный сад и замок над рекой,
И вечер косо тучами распорот —
Я покидаю этот старый город,
Не износив и пары башмаков.
 
 
Он одинок, печален и раним,
Моя любовь ему не по карману.
И потому понятно и не странно,
Что мне совсем не по дороге с ним.
 
 
Дорога, как всегда, приводит в Рим.
Когда приду, усталая, спонтанно
Мне комнату, наверно, Челентано
Сдаст на неделю или много зим.
 
 
Или хотя б до будущей зимы…
Мы с ним закурим, он нальет чинзано,
И я скажу: «Ты знаешь, Адриано,
Тоска такая там, у нас в Перми».
 

«О город мой, Аминазин, прости…»

 
О город мой, Аминазин, прости.
Отравленный твоими потрохами,
Петардами, огнями, порохами,
До дому добираюсь лишь к шести.
 
 
О город Баралгин, твои сады,
Твоя неиссякаемая нежность.
 Уходит век и наступает нежить.
 Краюха хлеба и стакан воды.
 
 
О город мой, Новокаин, вода.
Целую ваши пепельные руки,
Три женщины, три феи, три подруги —
Надежда, Аллилуйя и Беда.
 
 
 О город Анальгин, твоя зима,
 Проспекты, утонувшие в сугробах,
 Столетних, ты моя до гроба,
 Червонно-обезумевшая Тьма.
 
 
Дрожащая на голубых снегах
Зимой, и умирающая летом
От солнца, под весенним цветом
Бредущая на тоненьких ногах.
 
 
Где осенью, опаловой порой,
Все бродят, обреченные вначале,
Сиреневые волки под горой
И бьются головами о причалы.
 

«Черный кот-сатана…»

 
Черный кот-сатана
Утирает усы.
По ночам тишина,
Только город и псы.
На дорогах посты,
На воде корабли.
Город поднял мосты,
Чтобы псы не прошли.
Город выключил свет,
Будто выжег до дна.
Привези сигарет
И сухого вина.
Он безумен и слеп,
Изо льда и песка.
И еще черный хлеб —
В доме нет ни куска.
Без тепла и огня
Он уходит ко дну.
Ты покормишь меня
И кота-сатану.
Не скажу ничего,
Лишь коту одному.
Я люблю никого,
Я нужна никому.
Кот сидит на окне,
Утирает усы.
Ничего больше нет —
Только город и псы.
 

«Зачем просить скупую мзду?..»

 
Зачем просить скупую мзду?
Ты можешь, если очень хочешь,
Послать начальника в звезду,
Забить на все, уехать в Сочи.
Или хотя бы в Геленджик…
Бродить по пляжам опустелым.
Наплюй на все, ведь ты – мужик!
Хоть раз с цепи сорвись, брателло!
Еще не начался сезон,
И в январе не та погода,
Но посуди, какой резон
Тянуть до отпуска полгода?
Уныло проклинать подъем
И жить без песен и отваги,
Сидеть, перебирать бумаги
И слушать женское нытье.
Устал бояться и просить.
Опять зима и снег по пояс…
И через день проходит поезд —
На Адлер и Новороссийск.
 

Гамлет

 
 С утра в окно привычная картина —
 По крышам снег рассыпан, словно тальк.
 Четвертая неделя карантина.
 Восстать. Открыть окно. Закрыть гештальт.
 Там сон кровит и серая квартира.
 Заваришь чай из крупного листа,
 И, отстреляв четыре магазина,
 Сдаешь оперативникам УФСИНа
  Давно уже ненужные места.
  Там холодно, там все наоборот:
  С утра туман. Офелия плывет.
  Который год она плывет по Каме.
  Как будто бы в замедленном кино,
  И улыбается и песенку смешно
  Веселую поет и шевелит ногами.
  И медленными жадными глотками
  Дешевое кубанское вино
  Гертруда пьет и зависает на Ютубе…
  Когда споют серебряные трубы,
  И Гамлета в нечищеной кирзе
  В участок замотают три майора,
  Когда вода волной накроет город,
  Там будет холодно. Дальнейшее – хз.
 

Допрос

Я отвечаю без базара,

Какой базар:

Нас было трое – Че Гевара

И Кортасар.

Да-да. Конечно, как решите —

Я не чешу.

Мой капитан, вы все пишите —

Я подпишу.

Мы все – и я и Че Гевара

И Кортасар…

Мой капитан, прошу, сигару —

Я без сигар.

Мой капитан, какая осень!

Хана врагу.

Мой капитан, курить бы бросить —

Да не могу.

Да-да. Итак, нас было трое —

Я не таю.

А Че, он что, он был героем,

Погиб в бою.

И Хулио уехал ближе

К святым местам.

Он долго жил в самом Париже —

И умер там.

А я вот здесь, пожива гадам —

Позор отцу.

Мой капитан, прошу, не надо!

Не по лицу…

Ожидание

У моей маленькой кумы

Красивый зад.

Окно начальника тюрьмы

Выходит в сад.

Он курит, смотрит и молчит

И пьет мате.

Из кобуры его торчит

Стальной ТТ.

У моей маленькой кумы

Душа как лед.

Жду с окончания зимы,

Когда придет.

Я жду, когда она давно

Придет скорей.

Но только небо и окно

И лязг дверей.

Начальник достает вино,

Лимон и лед.

Он не спешит, его давно

Никто не ждет.

Он льет вино и лед крошит

И видит он,

Что может сразу все решить

Один патрон.

А сад от холода дрожит,

И снег идет.

И Тульский Токарев лежит.

Лежит и ждет.

Письмо

 
Как я живу? Да разве это жизнь…
Бывает, не кумарим по полгода.
И душу рвут на части миражи
В местах пожизненно лишения свободы.
Но ничего, все хорошо, земляк —
Покуда жив и даже свыкся с Пермью,
И не беда, что здешняя земля
По осени немного пахнет спермой.
Работаю. Теперь почти не пью.
Купил себе подержанную тачку.
Весной добью ремонт, создам уют
И летом двину отдыхать в Усть-Качку.
Но иногда такая жуть берет —
Я знаю, офицеру некрасиво,
Что хоть сейчас бы прыгнул в самолет
И улетел к родному Тель-Авиву.
Задание? Ну, не смеши меня,
Я это понял только прошлым летом,
Давно пора отсюда мне линять —
В помине нет тут никаких секретов.
Еще вполне пригодное на вид,
Открыто, совершенно бесполезно,
Рядами в Мотовилихе стоит
У проходной убитое железо.
И так тоска накатит – волком вой.
Или напиться вдрызг и – мордой в шконку.
Еще хочу сойтись с одной вдовой,
И, может быть, усыновить ребенка.
Ты матери моей скажи – со мной
Все хорошо, хоть и пишу я редко…
Счастливо. И смените позывной —
 В затылок дышит русская разведка.
 

Праздник

 
И будет вечер. Только снова
Дворы окутает туман,
Ко мне приходят Лола Льдова
И Долорес О'Риордан.
На кухне сядут, смотрят в поле
На-вдаль из моего окна
И говорят: «Ты, Коля-Коля,
Не пей, пожалуйста, вина.
Ну что за радость в алкоголе,
Ты пьяный помнишь, что творил?
Ты лучше б с мятой, Коля-Коля,
Нам с Лолой чаю заварил».
Мы пьем наш чай, и горьким йодом
Жжет губы городская ночь,
А мы поем ирландским йодлем:
«О, зомби, зомби, зомби, прочь!»
Звенит кунгурская гитара,
На белой скатерти калач
И мы кричим как три татара:
«О, зомби, зомби, зомби, плачь!»
Хоть собираемся нечасто,
Но сердцу горячо в груди.
И только радость, только счастье
И только небо впереди.
Нет, наша песенка не спета!
И так спокойно нам втроем.
Еще полночи до рассвета,
И мы поем, поем, поем.
 

Осенняя

 
Октябрь: черно-белое кино.
Квадрат окна, заснеженная пристань.
И осень, словно равнодушный пристав,
Костяшками стучит в мое окно.
Ну что, родная, заходи, бери,
Все, что найдешь, что надо, я не знаю.
Бери, что хочешь – ночью уезжаю,
Давай с тобой присядем у двери.
Прощай-прощай и помни обо мне.
Бросай курить, не пей вина, Гертруда.
Как истово, как бесконечно трудно
На переправе поменять коней.
И все-таки, прощай. Без лишних слов
Надеясь, что увидишься нескоро,
Приедешь на вокзал, и этот город
Спокойно превращается в Свердловск.
На площади скопление фигур
Торжественно встречает скрепами.
И листья осени надменно и бестрепетно
Бросал в лицо мне Екатеринбург.
Прощай-прощай. Осенняя и та
Прощенная – на все четыре стороны…
И вороны летят – три черных ворона:
Отчаянье, беда и пустота.
 

Партизанская

 
 Гора, деревня, за деревней лес…
 Куплю себе хороший плиткорез
 И плитку плиткорезом резать стану.
 Я буду плитку резать неустанно…
 И, если выйдет немец из тумана,
 И спросит: «Ты не видел партизаннен?
 Мужик, в деревне партизаннен есть?»,
 То я отвечу: «Кончилась война,
 Зарыли павших, исцелили раны
 И заново подняли города…
 Мужик, ты что, какие партизаны?
 Иди давай домой уже – туда».
 И он уйдет, поправив автомат,
 Росу вечернюю сбивая сапогами —
 Как тяжело мне с этими врагами!
 А вечером, когда стемнеет лес,
 И под горою поползут туманы,
 Из леса тихо выйдут партизаны,
 В дверь постучат и спросят: «Немцы есть?»
 И я отвечу: « Не было войны
 Уж лет как семьдесят. Прогнали иноземцев.
 Ну что вы, пацаны, какие немцы,
 Откуда немцу быть здесь, пацаны?»
 

Десантная

И все проходит, все не то.

Отсюда унести бы ноги.

Надену черное пальто,

Пойду и встану у дороги.

Не верь, не бойся, не проси,

Куски не доедай на блюде.

Скорее, черное такси,

Вези меня туда, где люди.

Прошло два года, боже мой.

Не дождалась. «Прости», – сказала.

Водила, хмурый и немой,

Вези до Черного вокзала.

Ну что ж, судьба – колода карт,

Десант не кланяется в пояс,

И верхнее, один, плацкарт

Беру на черный скорый поезд.

Багаж – берет и медальон,

Убитых братанов портреты.

Тяжелый, черный эшелон

Меня помчит по белу свету…

Стрелковая

 
Они бегут по площадям,
Идут по площадям.
Они не курят и не пьют —
Не пьют и не едят.
И ловко могут суток пять,
А может, даже шесть,
Ни есть, ни пить, ни пить, ни спать,
Не спать, не пить, не есть.
Они заходят от реки,
Спокойны и легки,
И расступаются быки,
Бойцы и старики,
И вор вжимается в бетон,
Когда он слышит, вор,
Как досылается патрон,
И лязгает затвор.
Но если ты вдруг встретишь их —
Не бойся, не  дрожи.
А только молча улыбнись
И руки покажи.
А после стань спиной к стене,
Прижмись спиной к стене,
Взгляни наверх и посчитай
Все звезды в вышине.
 

Прощание

 
«Как упоительны в России вечера…»
Не отыскать решительнее слова.
Уехал цирк. Он был еще вчера.
Он никогда не возвратится снова.
Уехал цирк. В какие города
Уехал он? И как хромая лошадь,
Я брел за ним, ругался и рыдал,
Когда фургоны покидали площадь.
Уехал. Бегемоты и слоны,
Гимнасты, что под куполом метались,
И самый лучший фокусник страны —
Уехали. Но клоуны остались.
И вот теперь, в преддверии зимы,
Под крышами, что прокляли вороны,
Со мною только клоуны. И мы
На линии последней обороны.
И кое-как слепив нехитрый кров,
Укрывшись за брезентом балагана,
Смеемся так, что хлещет горлом кровь,
И по дроздам стреляем из нагана.
Под выстрелы и барабанный бой —
Тем, кто нас бросил мы, наверно, мстили…
И ты уехала. Звала меня с собой.
Но клоуны меня не отпустили.
 

«И снова осень. Кафедральный шпиль…»

 
И снова осень. Кафедральный шпиль
Взлетает в небо битою бейсбольной.
На городе беда и Дитер болен,
Он лечит грипп и не приедет. Штиль.
Нарезанной фанерой на куски,
Кириллицей напластано на части,
В тумане изнывает от тоски
На берегу обещанное Счастье.
И тихо так, что где-то далеко
Звенит трамвай на Куйбышева-штрассе
И вдруг внезапно, страшно и легко
Рванет салют на небе, словно трассер.
Все будет плохо, будет хорошо.
Бьет полдень на часах, и снова те же
На Старцева идут под посошок
Надежные прощальные кортежи.
Полгода боли, белая беда,
Поднялись яйца, хлеб и макароны,
Прощались, уходили навсегда,
В чужой степи сгорали батальоны.
Трава забвения, Офелия, вина,
Майн либе, мы уйдем, Бог видит.
Вино отравлено. И дальше – тишина,
Молчание. Строка старинной книги:
«Пусть Гамлета к помосту отнесут
Как воина четыре капитана.
Будь он в живых, он стал бы…». Но не станет.
Осенний дождь ночной его помянет.
Прощай…