Текст книги "Лекарь. Ученик Авиценны"

– Я приехал, чтобы просить вас взять меня в ученики.

Адолесентолай склонил голову.

– Я догадался, что ты здесь именно по этой причине, но не приму тебя.

– Стало быть, мне не удастся вас убедить?

– Не удастся. Ты должен найти себе учителя из лекарей-христиан либо остаться цирюльником, – выговорил Адолесентолай не резко, но твердо.

Возможно, причины были те же, какие называл и Мерлин, однако этого Робу не суждено было узнать – лекарь замолк. Поднялся и первым пошел к двери, безразлично кивнув Робу, когда тот выходил из его амбулатории.

Проехав еще два города, уже в Девайзесе Роб во время жонглирования уронил шарик – впервые с того времени, когда освоил эту премудрость. Зрители смеялись его шуткам и раскупали целебное снадобье, но вот во время приема вошел к нему за занавес молодой рыбак из Бристоля, примерно ровесник Роба. Он мочился кровью, страшно исхудал и сказал, что чувствует, как подходит смерть.

– Неужто вы ничем не можете мне помочь?

– Как тебя зовут? – тихо спросил Роб.

– Хеймер.

– Мне кажется, у тебя во внутренностях бубон, Хеймер. Но я вовсе в этом не уверен. Не знаю, как вылечить тебя или чем облегчить боли. – Цирюльник продал бы рыбаку немалое количество своих пузырьков. – А это – главным образом хмельное, ты где угодно можешь купить гораздо дешевле, – сказал он, сам не понимая зачем. Раньше он ничего подобного пациентам не говорил.

Рыбак поблагодарил и вышел.

Вот Адолесентолай и Мерлин, должно быть, знают, что можно сделать для этого рыбака, с горечью сказал себе Роб. Трусливые негодяи, подумал он, отказываются учить его, а проклятый Черный Рыцарь довольно смеется.

В тот вечер его захватила страшная буря с ураганным ветром и проливным дождем. Был только второй день сентября, рановато для осенних дождей, но от этого не становилось ни суше, ни теплее. Роб добрался до единственно возможного убежища – постоялого двора в Девайзесе – и привязал Лошадь к суку огромного дуба, росшего во дворе. Пробравшись внутрь, он обнаружил, что его опередило слишком много людей. Даже на полу было буквально яблоку негде упасть.

В темном углу скорчился утомленный путник, обнимавший обеими руками большой мешок, в каких обычно возят свой товар купцы. Если бы Роб не ездил в Малмсбери, то не бросил бы на этого типа больше ни единого взгляда, но теперь по черному кафтану и остроконечной кожаной шляпе он понял, что это еврей.

– Вот в такую ненастную ночь и Господа нашего убили, – громко произнес Роб.

Разговоры в трактире смолкли, когда он стал рассказывать о страстях Господних – путники любят послушать рассказчика, это развлекает их. Кто-то подал Робу чашу. Когда Роб рассказывал о том, как толпа отрицала, что Иисус есть Царь Иудейский, усталый человек в углу совсем съежился.

К тому времени, когда он дошел до событий на Голгофе, еврей подобрал свой мешок и вышел во тьму и бурю. Роб прервал свой рассказ и занял освободившееся место в теплом уголке.

Но изгнание купца из трактира принесло ему ничуть не больше удовольствия, чем тот случай, когда он напоил Цирюльника снадобьем из «особого запаса». В общем зале постоялого двора стояла вонь промокшей шерстяной одежды и немытых человеческих тел, и Роба вскоре стало подташнивать. Дождь еще не перестал, а он уже ушел с постоялого двора и отправился к своей повозке и животным.

Погнал Лошадь до ближайшей поляны, распряг. В повозке оставался сухой хворост, и ему удалось разжечь костер. Мистрис Баффингтон была еще слишком молода для спаривания, но, вероятно, от нее пахло самкой, потому что в тени за пределами освещенного костром круга послышалось призывное мяуканье кота. Роб швырнул в ту сторону палку, а белая кошечка довольно потерлась о его ногу.

– Какая мы чудесная одинокая пара, – сказал ей Роб.

Пусть у него уйдет на это вся жизнь, но он будет искать и искать, пока не найдет стоящего лекаря, к которому можно пойти в ученики, решил он.

Что касается евреев, то он ведь пока говорил лишь с двумя их лекарями. Несомненно, имеются и другие.

– Быть может, кто-нибудь из них согласится обучать меня, если я выдам себя за еврея, – сказал он, обращаясь к кошке.

Вот так это все и началось – даже не мечта, а просто фантазия за разговором со скуки. Роб понимал, что не сможет убедительно изображать из себя еврея под ежедневным пристальным вниманием хозяина-еврея. Но он сидел у костра, смотрел на языки пламени, и постепенно его мысли обретали плоть. Кошечка подставила ему свое шелковистое брюхо.

– А не может ли из меня выйти сносного еврея для мусульман? – Этот вопрос Роб адресовал кошке, себе самому и Богу.

Достаточно убедительного, чтобы учиться у величайшего врачевателя во всем мире?

Пораженный невероятием этой мысли, он уронил кошку, и та прыжками унеслась в повозку. Миг – и она уже вернулась, неся в зубах что-то, похожее на мохнатого зверька. Оказалось, это накладная борода, которую он носил, когда разыгрывал дурацкую роль Старика. Роб взял бороду в руки. Если у Цирюльника он был Стариком, задал он себе вопрос, отчего же ему не стать евреем? Можно изображать того купца с постоялого двора в Девайзесе, да и других тоже…

– Я стану разыгрывать роль еврея! – вскричал он.

Хорошо, что никто не проходил мимо и не слышал, как он разговаривает сам с собой, а временами и с кошкой – тогда его объявили бы колдуном, вызывающим своего суккуба6565
  В средневековой демонологии: демон или дьявол в женском обличии.


[Закрыть]. Но страха перед церковью он не испытывал.

– Да чихал я на этих попов, которые еще и чужих детей похищают, – заявил он кошке.

А можно ведь отрастить настоящую еврейскую бороду. Он уже горел нетерпением. Людям этого племени он станет говорить, что воспитывался, подобно сыновьям Мерлина, вдали от соплеменников, потому и не знает ни языка, ни обычаев.

Он таки пробьется в Персию!

И он коснется края одежды Ибн Сины!

Роб испытывал одновременно восторг, страх и даже стыд за то, что он, взрослый мужчина, так дрожит. Было похоже на те чувства, какие он испытывал, когда узнал, что ему впервые придется выйти за пределы Саутуорка.

Говорят, что они есть повсюду, черт бы забрал их души. По пути он станет искать их и присматриваться к их повадкам. И, достигнув Исфагана, уже будет готов играть роль еврея, так что Ибн Сине придется принять его и поделиться с ним драгоценными тайнами арабской медицинской школы.

Часть вторая
Долгое странствие

22. В путь!

Из Лондона отправлялось во Францию больше кораблей, чем из любого другого английского порта, и Роб направился в город своего детства. На всем пути он много работал, желая запасти как можно больше золота на такое долгое и опасное путешествие. Когда он добрался до Лондона, сезон мореплавания уже закончился. Вся Темза, казалось, поросла лесом мачт – столько судов встало на якорь. Король Канут, следуя своей датской натуре, построил большой флот ладей, как у викингов, и эти ладьи, подобные прирученным чудищам, бороздили воды, омывающие Англию. Вокруг грозных боевых ладей теснились суда всевозможных типов и размеров: пузатые кнорры, превращенные в рыбацкие лодки, способные уходить далеко в море; галеры-триремы, принадлежавшие богачам; медлительные, с низкой осадкой корабли для перевозки зерна; быстроходные двухмачтовые купеческие суда с треугольными латинскими парусами; итальянские двухмачтовые каракки6666
  Кнорр – торговое и грузовое судно викингов, построенное по тому же типу, что и боевые ладьи-драккары; могло идти на веслах или под одним прямоугольным парусом.
  Трирема – гребное судно с тремя рядами весел; в период классической античности – основной тип боевых кораблей Средиземноморья.
  Каракка – большое военное или торговое судно с малой маневренностью, зато вместительное; с конца XV века получили распространение трехмачтовые испанские каракки, сыгравшие важную роль на начальном этапе Великих географических открытий.


[Закрыть]; наконец, одномачтовые суденышки – рабочие лошадки торговых флотов всех северных стран. Ни на одном из кораблей не было ни грузов, ни пассажиров, ибо уже задул холодный штормовой ветер. Начались шесть ужасных месяцев, когда по утрам соленые брызги в Английском канале6767
  Английское название пролива Ла-Манш.


[Закрыть] нередко замерзали и превращались в лед. Любой моряк знал, что выйти в такое время туда, где воды Северного моря встречаются и смешиваются с водами Атлантики, – значит напрашиваться на гибель в бурлящей пучине.

В «Селедке», моряцкой таверне на берегу Темзы, Роб встал из-за стола и постучал по нему большой кружкой из-под подогретого сидра.

– Я подыскиваю уютное и чистое жилье до начала весеннего сезона, – объявил он. – Может кто-нибудь из присутствующих здесь указать мне такое?

Коренастый мужчина, похожий на бульдога, внимательно посмотрел на Роба, осушил свою кружку и кивнул головой.

– Я, – сказал он. – В последнем плавании погиб мой брат Пол. А его вдова, именем Бинни Росс, осталась с двумя малышами, их кормить надо. Если ты готов честно заплатить, то она охотно примет тебя, уж я-то знаю.

Роб угостил его еще кружечкой, а потом пошел вместе с ним к стоявшему неподалеку, близ рынка Ист-Чип6868
  В Средние века – главный мясной рынок тогдашнего города Лондона (совр. Лондонского Сити).


[Закрыть], аккуратненькому домику. Бинни Росс оказалась тоненькой и маленькой, как мышка, совсем молодой женщиной. На худощавом бледном лице выделялись голубые глаза, в которых плескалась тревога. Домик был вполне чистым, только очень уж маленьким.

– У меня есть еще кошка и лошадь, – предупредил Роб.

– Ой, кошку я приму с радостью, – торопливо проговорила хозяйка. Было ясно, что она отчаянно нуждается в деньгах.

– А лошадь на зиму ты можешь устроить, – посоветовал ее деверь. – Тут на улице Темзы есть конюшни Эгльстана.

– Они мне знакомы, – кивнул Роб.

– У нее скоро будут котята, – сказала Бинни Росс, положив кошку на колени и поглаживая.

– Откуда вы знаете? – спросил Роб, уверенный, что она ошибается. Он пока не замечал, чтобы гладкое брюшко округлилось. – Она еще совсем молодая, прошедшим летом только родилась.

Юная хозяйка дома только пожала плечами.

Но она оказалась права – прошло две-три недели, и Мистрис Баффингтон заметно располнела. Роб скармливал ей лакомые кусочки, покупал продукты для Бинни и ее сынишки. Девочка была совсем крошкой, еще не отнятой от материнской груди. Робу доставляло удовольствие ходить на рынок и покупать еду, он хорошо помнил, каким чудом была для него самого сытная еда после того, как пришлось долго жить впроголодь.

Крошку звали Алдит, а ее братца, которому не исполнилось и двух лет, Эдвином. Каждую ночь Роб слышал, как Бинни плачет. Он и двух недель не прожил в доме, когда она в темноте пришла к нему в постель. Без единого слова легла рядом и обвила Роба своими тонкими руками. Она и потом не проронила ни слова. Он с интересом попробовал ее молоко и нашел, что оно сладкое.

Когда они закончили, она вернулась на свое ложе, а днем ничем не напоминала о том, что произошло между ними.

– Как погиб ваш муж? – спросил Роб, когда Бинни накладывала в тарелки кашу на завтрак.

– Шторм был. Вулф – это его брат, он привел вас сюда, – сказал, что моего Пола смыло волной. Он не умел плавать.

Еще раз она воспользовалась Робом, неистово прижимаясь к нему. Потом как-то вечером в дом пожаловал брат покойного мужа – он, вне всякого сомнения, долго собирался с духом, чтобы поговорить с нею. После этого Вулф стал захаживать каждый день, принося с собой небольшие подарки. Он играл с племянницей и племянником, но было ясно, что на самом деле он ухаживает за их матерью, и вскоре Бинни сказала Робу, что они с Вулфом решили пожениться. Таким образом, дом освобождался, и Роб мог спокойно ожидать весны.

В сильную метель Роб помог Мистрис Баффингтон принести замечательный выводок: беленькую кошечку, точную копию самой мамы, беленького же котенка и еще пару черно-белых котят, которые были похожи, вероятно, на своего родителя. Бинни предложила в качестве услуги утопить всех четверых, но Роб дал им немного подрасти, а потом взял корзину, выстелил ее тряпками и понес по трактирам. Там он поставил желающим не одну кружку и пристроил всех котят.

В марте рабов, выполнявших самую тяжелую и грязную работу в порту, снова перевели на берег, а улицу Темзы заполнили, как и прежде, потоки людей и телег. Склады и корабли ломились от товаров на вывоз.

Роб без конца расспрашивал тех, кому приходилось много путешествовать, и пришел к решению, что свое странствие ему лучше всего начать в Кале.

– Как раз туда направляется наш корабль, – сказал ему Вулф и повел Роба к сходням – показать «Королеву Эмму». Она была далеко не столь величественна, как обещало название, – большое старое деревянное корыто с одной высокой мачтой. Загружали ее слитками олова, добытого в Корнуолле. Вулф повел Роба к хозяину судна, неулыбчивому валлийцу. На вопрос, возьмет ли он пассажира, тот кивнул и назвал цену, показавшуюся Робу справедливой.

– У меня еще лошадь и повозка, – сказал Роб.

Капитан нахмурился.

– Тебе очень дорого обойдется их перевоз морем. Некоторые путешественники продают повозки и животных по эту сторону Канала, а на той стороне покупают себе новых.

Роб обдумал это как следует, но в конце концов решил заплатить за перевоз, хоть это и стоило недешево. Он планировал в пути работать цирюльником-хирургом. Лошадь и красная повозка были ему нужны, а никакой уверенности, что он найдет нечто похожее, у него не было.

В апреле установилась более мягкая погода и стали отчаливать от пристаней первые корабли. «Королева Эмма» подняла якорь с илистого дна Темзы в одиннадцатый день месяца, и Бинни проводила ее, заливаясь горючими слезами. Ветер был прохладный, но не сильный. Роб смотрел, как Вулф и остальные семеро матросов с напряжением тянут канаты, поднимая громадный квадратный парус. Потом парус с резким хлопком развернулся, наполнился ветром, и они с отливом пошли к морю. Большая лодка, груженная металлом и низко сидевшая в воде, вышла из устья Темзы, миновала узкий пролив между Большой землей и островом Танет, проползла вдоль побережья Кента и упрямо пошла под полным парусом через Канал.

Зеленый берег темнел, отдаляясь, Англия подернулась голубоватой дымкой, потом превратилась в фиолетовое пятно, потом море поглотило и это пятно. У Роба не было возможности вынашивать благородные замыслы – его мучила морская болезнь. Вулф, проходя мимо по палубе, остановился и презрительно сплюнул за борт:

– Боже правый! Мы так низко сидим в воде, что не ощущается ни боковой, ни носовой качки, погода тишайшая, а море совершенно спокойное. Так что с тобой творится?

Роб не в силах был ответить ему: он перегнулся через борт, чтобы не испачкать палубу. Отчасти причиной его болезни был страх. Он никогда прежде не выходил в море, и теперь в его голове роились услышанные за много лет рассказы об утопленниках, начиная с мужа и сыновей Эдиты Липтон и заканчивая несчастным Полом Россом, который оставил вдовой Бинни. Мелькавшая перед глазами маслянистая вода казалась бездонной и непроницаемой для взгляда; там вполне могли жить какие угодно чудовища, и Роб стал уже сожалеть о своем безрассудстве, толкнувшем его на путешествие в этой чуждой стихии. Мало того, ветер усилился, и по морю валами покатились волны. Вскоре он уже совершенно искренне ждал смерти и даже готов был приветствовать ее как избавление. Вулф позвал его и предложил обед, состоявший из лепешки и куска жареной соленой свинины. Бинни, должно быть, призналась, что побывала на его ложе, решил Роб, и теперь будущий муж стремится таким манером ему отомстить. А сил ответить на вызов у него не было.

Семь бесконечных часов длилось это плавание, когда на горизонте появилась новая дымка, вскоре превратившаяся в берег Кале.

Вулф быстро пожелал Робу доброго пути – он был занят парусом. Роб свел по сходням лошадь с повозкой и оказался снова на твердой земле, которая качалась под ним, словно море. Он рассудил, однако, что вряд ли во Франции земля ходит ходуном, иначе ему непременно кто-нибудь рассказал бы о таком чуде. И правда – после нескольких минут ходьбы земля стала вести себя спокойнее. Да, но куда же направиться? Он и понятия не имел, в какую сторону идти и что делать в ближайшее время. Ударом для него оказался язык: окружающие трещали что-то такое, чего разобрать было решительно невозможно. Наконец Роб остановился, взобрался на повозку и хлопнул в ладоши.

– Нанимаю того, кто говорит на моем языке, – крикнул он.

Вперед вышел узколицый человек с тонкими ногами и торчащими ребрами – от него не приходилось ждать помощи, если надо что-то поднять или перенести. Но этот человек заметил, какое бледное у Роба лицо, и в глазах его загорелся огонек.

– Не поговорить ли нам за стаканчиком успокоительного? Яблочное вино творит чудеса, если надо поставить на место желудок, – проговорил он, и родной английский язык прозвучал для Роба ангельским пением.

Они завернули в первый же трактир и сели за грубый стол из соснового дерева, стоявший у двери снаружи.

– Шарбонно, – представился француз, перекрикивая царивший на причалах шум. – Луи Шарбонно.

– Роб Джереми Коль.

Когда принесли яблочное вино, они выпили за здоровье друг друга и оказалось, что Шарбонно не лгал: вино согрело желудок и вернуло Роба к жизни.

– Кажется, я и поесть могу, – удивленно сказал он.

Шарбонно, довольный, сделал заказ, и вскоре девушка-подавальщица принесла лепешку с аппетитной корочкой, блюдо мелких зеленых маслин и козий сыр, который даже Цирюльник похвалил бы.

– Сам видишь, почему мне необходима помощь, – с грустью промолвил Роб. – Я ведь даже еды не могу попросить.

– Всю жизнь я был моряком, – улыбнулся Шарбонно. – Совсем еще мальчишкой попал в Лондон на своем первом корабле. Хорошо помню, как страстно мне хотелось услышать родную речь. – И добавил, что половину всего времени на берегу он провел по ту сторону Канала, где люди говорят по-английски.

– А я цирюльник-хирург, путешествую в Персию, хочу купить там редкие лекарства и целебные травы, которые отправлю оттуда в Англию. – Он решил так объяснять людям свое путешествие, дабы избежать ненужных дискуссий – ведь подлинная причина, по которой он стремился попасть в Исфаган, рассматривалась церковью как преступление.

– Неблизкий путь, – удивленно поднял брови Шарбонно.

Роб кивнул.

– Мне нужен проводник, который мог бы также переводить, тогда я смогу давать представления, продавать свои снадобья и лечить больных по пути. За платой не постою.

Шарбонно взял с блюда маслину и положил на нагретый солнцем стол.

– Франция, – сказал он и взял еще маслину. – Пять германских княжеств, которыми правят саксы. – Он брал и брал маслины, пока семь их не легли в ряд. – Богемия, – указал он на третью маслину, – там живут славяне и чехи. За нею лежит земля мадьяр – христианская страна, но там полным-полно конных варваров. Потом идут Балканы, край высоких суровых гор и высоких суровых людей. За ними Фракия, про нее я почти ничего не знаю, кроме того, что это самый предел Европы и там находится Константинополь. И в конце пути – Персия, куда ты хочешь попасть.

Он задумчиво посмотрел на Роба.

– Мой родной город находится на границе между Францией и германскими землями, и я с детства говорю на языках тевтонов. Таким образом, если ты меня нанимаешь, я провожу тебя до… – Он взял первые две маслины и бросил в рот. – Мы должны расстаться с таким расчетом, чтобы я успел добраться к началу новой зимы до Меца6969
  Мец – город в Лотарингии, недалеко от границы между Францией и Германией.


[Закрыть].

– По рукам, – облегченно вздохнул Роб.

Потом, пока Шарбонно улыбался ему и заказывал еще вина, Роб торжественно съел остальные маслины из этого ряда, прокладывая себе путь через оставшиеся пять стран.

23. В чужой стране

Франция была не такой однотонно-зеленой, как Англия, но здесь было больше солнца. Небо казалось более высоким, и преобладал синий цвет. Как и на родине Роба, большую часть страны покрывали леса. Это был край удивительно ухоженных крестьянских усадеб, там и сям высились каменные замки, привычные в сельской местности; впрочем, некоторые сеньоры жили в просторных деревянных домах, каких в Англии не встретишь. На пастбищах щипал травку скот, крестьяне сеяли пшеницу. Но встретил Роб и то, что его удивило.

– У вас многие хозяйственные постройки в усадьбах не имеют крыши! – заметил он.

– Здесь дожди идут не так часто, как в Англии, – объяснил Шарбонно. – Некоторые крестьяне обмолачивают зерно на открытых токах.

Шарбонно ехал верхом на крупной смирной лошади, светло-серой, почти белой. Оружие у него, судя по всему, побывало в деле не раз и выглядело ухоженным. Каждый вечер он прежде всего заботился о своем коне, потом чистил и полировал меч и кинжал. И у костра, и в дороге Шарбонно был добрым попутчиком.

Каждую усадьбу окружали сады, стоявшие сейчас в пышном цвету. В нескольких местах Роб делал остановки, желая купить крепкие напитки. Метеглина он нигде не нашел и купил бочку яблочного вина, весьма похожего на то, которого ему довелось отведать в Кале. Как выяснилось, из него получается превосходное Особое Снадобье от Всех Болезней.

Самые лучшие дороги здесь, как и повсюду, были построены в стародавние времена римлянами для переброски своих войск – широкие и удобные, прямые как стрела. Шарбонно говорил о них с любовью:

– Они везде, это целая сеть, которая покрывает весь мир. Если бы ты захотел, то мог бы проехать по таким дорогам до самого Рима.

И все же у столба с указателем на деревню Кодри Роб повернул Лошадь на проселочную дорогу. Шарбонно этого не одобрил:

– Опасно здесь, на лесных тропках.

– Приходится по ним ездить, чтобы делать свое дело. До малых деревушек иначе не доберешься. Я дую в рог, привык уже.

Шарбонно пожал плечами.

Домики деревни Кодри имели остроконечные крыши, крытые либо соломой, либо тонкими ветками. Женщины готовили пищу во дворах, где стояли дощатые столы и скамьи у очага, накрытого от солнца грубым навесом. Навес опирался на четыре толстых столба, вытесанных из стволов молодых деревьев. Нельзя было спутать это все с английской деревней, но Роб провел представление так, как привык в Англии.

Шарбонно он вручил барабан и велел бить. Французу это понравилось, а особый интерес в нем проснулся, когда при звуках барабана Лошадь стала вскидываться на дыбы.

– Сегодня представление! Представление! – выкрикивал Роб.

Шарбонно вмиг сообразил, что к чему, и быстро стал переводить все, что говорил Роб.

Робу представление во Франции показалось забавным. Зрители смеялись тем же шуткам, но в другие моменты – возможно, из-за того, что запаздывал перевод. Пока Роб жонглировал, Шарбонно не спускал с него восторженных глаз, а его отрывочные возгласы восхищения раззадоривали толпу, которая то и дело рукоплескала.

Особого Снадобья они продали предостаточно.

Вечером у костра Шарбонно все просил его еще пожонглировать, но Роб отказался.

– Не бойся, тебе еще надоест смотреть, как я это делаю.

– Это поразительно! Так, говоришь, ты еще мальчишкой этому научился?

– Да. – И Роб рассказал, как Цирюльник взял его к себе, когда умерли родители.

– Тебе повезло, – сказал Шарбонно, понимающе кивнув. – Мой отец умер, когда мне шел двенадцатый год, и нас с братом Этьеном отдали пиратам, юнгами на корабль. – Он вздохнул. – Вот там, друг мой, приходилось туго.

– А мне казалось, ты говорил, что первое плавание у тебя было в Лондон.

– Первое плавание на купеческом корабле, тогда мне было уже семнадцать лет. А до этого я пять лет плавал с пиратами.

– Мой отец помогал оборонять Англию от трех вторжений. Дважды – когда датчане стояли под Лондоном. И один раз – когда пираты напали на Рочестер, – медленно проговорил Роб.

– Ну, мои пираты на Лондон не нападали. Один раз мы высадились в Ромнее, сожгли два дома и забрали корову, которую тут же забили на мясо.

Собеседники посмотрели друг на друга.

– Это плохие люди. Но я был с ними ради того, чтобы выжить.

Роб кивнул:

– А Этьен? Что стало с Этьеном?

– Когда он достаточно подрос, то сбежал от них – назад, в наш родной город, а там поступил в ученики к пекарю. Теперь он уже старик, а хлеб печет отменный.

Роб улыбнулся и пожелал Шарбонно доброй ночи.

Каждые два-три дня они заезжали на площадь очередной деревни, и все шло своим чередом: похабные песенки, льстившие заказчикам портреты, хмельное снадобье. Шарбонно поначалу переводил шутливые призывы цирюльника-хирурга, но вскоре так освоился, что мог собирать толпу совершенно самостоятельно. Роб работал не покладая рук, подгоняемый сознанием того, что в чужой земле деньги дают защиту, а потому спешил пополнить свою казну.

Июнь стоял сухой и жаркий. Они откусывали крошки той маслины, которая звалась Францией, пересекали ее северные земли и к началу лета оказались недалеко от границы с Германией.

– Мы подъезжаем к Страсбургу, – сообщил однажды утром Шарбонно.

– Давай заедем, повидаешь родственников.

– Если заедем, потеряем два дня, – предупредил совестливый Шарбонно, но Роб улыбнулся и пожал плечами: пожилой француз ему нравился.

Город оказался очень красивым; его наводнили мастера, возводившие большой кафедральный собор, который уже сейчас обещал превзойти изяществом широкие улицы и замечательные дома Страсбурга. Они проехали прямо в пекарню, где осыпанный мукой Этьен Шарбонно горячо прижал к груди брата.

Известие об их прибытии быстро разнеслось по семейной цепочке, и в тот же вечер отпраздновать их приезд явились два красавца сына Этьена и три его черноглазые дочери, все с супругами и детишками. Младшая из дочерей, Шарлотта, была пока не замужем и жила в доме отца. Она приготовила роскошный обед – трех гусей, тушенных с морковью и черносливом. Были два сорта свежего хлеба. Круглая лепешка, которую Этьен называл «песьим хлебом», несмотря на название, была очень вкусна и состояла из чередующихся слоев пшеничного и ржаного теста.

– Он недорогой, это хлеб для бедняков, – сказал Этьен и предложил Робу отведать более дорогой длинный батон, изготовленный из меслина – муки, содержащей тонко размолотые зерна разных злаков. Робу «песий хлеб» понравился больше.

Вечер прошел весело, Луи и Этьен вдвоем, ко всеобщей радости, переводили Робу все, что говорилось. Дети танцевали, женщины пели, Роб жонглировал, в благодарность за обед, а Этьен играл на дудочке – не хуже, чем пек хлебы. Когда наконец все родственники стали расходиться по домам, каждый на прощание расцеловал обоих путешественников. Шарлотта втягивала живот и гордо выставляла недавно созревшие груди, а ее огромные ласковые глаза призывно и страстно смотрели на Роба. Ложась в тот вечер спать, Роб подумал, какой могла бы стать его жизнь, если бы ему предстояло осесть и жить в кругу такой семьи, да еще и в таком прекрасном городе.

Среди ночи он встал с постели.

– Нужно что-нибудь? – мягко спросил его Этьен. Пекарь сидел в темноте неподалеку от ложа дочери.

– По малой нужде.

– Я с тобой, – вызвался Этьен. Они вышли вдвоем и обрызгали стену сарая. Потом Роб вернулся на свой соломенный тюфяк, а Этьен вновь устроился на стуле, приглядывая за Шарлоттой.

Утром пекарь показал Робу свои большущие печи и дал путешественникам в дорогу целый мешок «песьего хлеба», дважды пропеченного, сухого – так он не испортится, как и те сухари, что берут моряки в дальние плавания.

А жителям Страсбурга в тот день пришлось ждать, чтобы купить себе лепешек: Этьен закрыл пекарню и немного проводил отъезжающих. Недалеко от его дома старая римская дорога выходила на берег реки Рейн и поворачивала вниз по течению; в нескольких милях отсюда был брод. Братья перегнулись с седел и поцеловались.

– С Богом! – напутствовал Этьен Роба и повернул коня назад, а путники, вздымая брызги, переправились на другой берег. Бурлящая вода была холодной и все еще коричневатой от земли, смытой в реку весенним паводком в верховьях. Подъем на тот берег оказался крутым, и Лошади пришлось изрядно потрудиться, пока она вытянула повозку на сухую землю, принадлежащую тевтонам7070
  Тевтоны – древнегерманское племя, разбитое римлянами в конце ІІ в. до н. э. Позднее название стало применяться ко всем германским племенам в целом.


[Закрыть].

Вскоре они оказались в горах, путь их шел через леса, среди высоких елей и пихт. Шарбонно сделался молчалив. Поначалу Роб приписал это нежеланию расставаться с домом и родными, но француз в конце концов недовольно плюнул:

– Не нравятся мне немцы, и в их земле мне не нравится.

– Да ведь ты родился совсем рядом с ними, куда ближе, чем большинство французов!

– Можно всю жизнь прожить у самого моря, – хмуро проговорил Шарбонно, – и все-таки не испытывать любви к акулам.

Робу же эти края показались красивыми. Воздух – прохладный и чистый. Спускаясь с большой горы, они увидели у подножия мужчин и женщин, которые косили сено и сметывали его в стога, совсем как английские крестьяне. Потом поднялись на другую гору, покрытую пастбищами. Там детишки выпасали коров и коз, которых на лето пригнали сюда из деревень в долине. Дорога проходила по гребню горы, и вскоре путники сверху увидали большой замок, сложенный из темно-серого камня. На турнирном дворе всадники бились друг с другом на копьях, наконечники которых были прикрыты мягкими подушечками.

– Этот замок, – снова плюнул Шарбонно, – принадлежит одному злодею, ландграфу7171
  Ландграф – титул феодалов в средневековой Германии; примерно соответствовал титулу маркиза в других странах Западной Европы.


[Закрыть] здешних мест. Графу Зигберту Справедливые Руки.

– Справедливые Руки? Не похоже, чтобы так называли злодея.

– Он теперь состарился, – сказал Шарбонно. – А прозвище заработал в молодости, когда совершил налет на Бамберг и захватил там две сотни пленников. И приказал: одной сотне отрубить правые руки, а другой – левые.

Они перевели лошадей на легкий галоп и скакали, пока замок не скрылся из виду.

Перед самым полуднем увидели указатель: свернув с римской дороги, можно было попасть в деревню Энтбург, – и решили завернуть туда, дать представление. По проселку они проехали несколько минут и тут же, у поворота, увидели детину, который преградил дорогу, восседая на тощей кляче со слезящимися глазами. Детина был лысый, с толстыми складками жира на шее. Одет он был в кафтан из грубого домотканого сукна, а тело выглядело и чрезмерно толстым, и очень сильным – совсем как у Цирюльника, когда Роб с ним познакомился. Объехать его повозка не могла, но оружие детина не вынимал из ножен, и Роб натянул вожжи; они оба изучающе разглядывали друг друга. Потом лысый что-то сказал.

– Он спрашивает, есть ли у тебя выпивка, – перевел Шарбонно.

– Нет, так и скажи.

– А этот сукин сын не один, – сообщил Шарбонно тем же ровным тоном, и Роб увидел, как из лесу на дорогу выезжают еще двое верховых. Один, молодой, восседал на муле. Когда он подъехал к толстяку, Роб благодаря их сходству догадался, что это отец и сын.

Под третьим всадником было огромное неуклюжее животное, похожее на ломовую лошадь. Этот занял позицию позади повозки, отрезая путь к отступлению. На вид ему было лет тридцать – невысокого роста, худощавый и без левого уха, как Мистрис Баффингтон.

Оба новоприбывших держали обнаженные мечи. Лысый что-то громко сказал Шарбонно.

– Говорит, ты должен сойти с повозки и раздеться. Знай, как только ты это сделаешь, они тебя убьют, – предупредил Шарбонно. – Добрая одежка стоит дорого, вот они и не хотят пачкать ее кровью.

Роб даже не заметил, когда и как Шарбонно успел вытащить кинжал. Резко выдохнув, старик-француз метнул его с силой, тренированной рукой; клинок сверкнул и вонзился в грудь юноши с обнаженным мечом. Глаза толстяка округлились, но улыбка еще не успела сползти с его губ, когда Роб вскочил на козлах. Сделал один шаг на широкую спину Лошади, оттолкнулся и прыгнул, вышибая противника из седла. Они покатились по земле, сцепившись и стараясь ухватить другого так, чтобы сломать тому, что удастся. Наконец Робу удалось захватить разбойника сзади локтем под подбородок. Жирный кулак стал отчаянно колотить его в пах, но Роб извернулся и принял эти удары, тяжелые, как удары молота, на бедро. Нога сразу занемела.