Текст книги "Лекарь. Ученик Авиценны"

57. Верхом на верблюде

Отряд не годился для серьезных битв, но для такого набега, в какой они собрались, был даже слишком велик – шестьсот опытных воинов, кони и верблюды, да еще двадцать четыре боевых слона. Как только Роб явился на сборный пункт на майдане, Хуф тут же отобрал у него гнедого мерина.

– Коня вернут тебе, когда мы возвратимся в Исфаган. А в походе мы ездим только на скакунах, специально обученных не пугаться запаха слонов.

Гнедой оказался в табуне, которому предстояло возвратиться в царские конюшни, а Робу дали неопрятного вида серую верблюдицу, которая, не переставая жевать жвачку, окинула его равнодушным взглядом; беспрестанно шевелились ее резиновые губы, челюсти двигались в противоположных направлениях. Роба верблюдица повергла в ужас, Мирдин от души веселился.

Самому Мирдину достался коричневый верблюд, но он всю жизнь ездил на верблюдах и теперь научил Роба, как нужно натягивать и отпускать узду, как выкрикивать резкие, лающие команды, чтобы одногорбый дромадер согнул передние ноги и опустился на колени, а затем подогнул задние ноги и лег на землю. Тогда наездник садился в скошенное седло (так, что ноги его свисали на один бок верблюда), дергал за узду, выкрикивал новую команду – и верблюд поднимался, повторяя все движения в обратном порядке.

В отряде было двести пятьдесят пехотинцев, двести конных, сто пятьдесят воинов на верблюдах. Вскоре прибыл шах Ала во всем блеске своего величия. Его боевой слон почти на два локтя возвышался над всеми прочими. На грозных бивнях сверкали золотые кольца. Прямо на голове его гордо восседал махаут и направлял путь слона, сжимая пятками его шею за ушами. Шах, выпрямившись, сидел на устланной подушками огороженной платформе, помещавшейся на выгнутой дугой спине. Он великолепно выглядел в наряде из синего шелка и красном тюрбане. Народ встретил его громкими приветственными кликами. Впрочем, некоторые могли приветствовать и героя чатыра, поскольку Карим верхом на нетерпеливом арабском жеребце, косившем налитыми кровью глазами, ехал сразу же за царским слоном.

Хуф хриплым голосом выкрикнул команду, и его конь пошел рысью вслед за царским слоном и скакуном Карима, потом потянулись цепью остальные слоны, вскоре скрывшиеся с площади. За ними последовала конница, а потом и верблюды. Затем шли сотни вьючных ослов с подрезанными ноздрями – чтобы вдыхать больше воздуха во время тяжелой работы. Замыкали шествие пехотинцы.

Роб снова оказался почти в хвосте походной колонны, в трех ее четвертях от головы – наверное, такое место навсегда закреплено за ним, если он путешествует в составе большого каравана. Это означало, что им с Мирдином придется мириться с вечными тучами пыли. Предвидя такой поворот событий, каждый из них загодя сменил свой тюрбан на кожаную еврейскую шляпу, которая лучше защищала и от солнца, и от пыли.

Робу тревожно было на верблюдице. Когда она опустилась на колени и Роб поместился на ней всем своим немалым весом, верблюдица громко заржала, потом поднялась на ноги, беспрестанно сопя и вздыхая. Езда была совершенно непривычной: Роб возвышался над землей значительно больше, чем при обычной верховой езде; он то кланялся, то откидывался, то покачивался из стороны в сторону, а сидеть было жестко, ибо под седлом у верблюдицы было меньше жира и плоти, чем у коня. Когда они проезжали по мосту через Реку Жизни, Мирдин оглянулся на Роба и усмехнулся.

– Ты еще привыкнешь и полюбишь ее! – прокричал он.

Полюбить верблюдицу Роб так и не сумел. Всякий раз, как ей представлялась такая возможность, она плевалась длинными, как веревки, сгустками слюны, пыталась даже кусаться, так что Робу пришлось связать ей челюсти. Когда он был на земле, она норовила лягнуть его задними ногами, точно заупрямившийся мул. Животное очень скоро стало раздражать Роба в любом положении.

Но ему нравилось ехать в окружении воинов – легко было представить, что это древнеримская когорта, и Робу нравилось воображать себя воином легиона, несшего повсюду свое понимание цивилизации. Правда, в конце каждого дня все очарование рассеивалось, когда они останавливались на отдых. Это вовсе не походило на аккуратный римский военный лагерь. Шах располагался в своем шатре, сидя на мягких коврах и слушая музыкантов, а вокруг, ловя его малейшие желания, суетилось множество поваров и прочей прислуги. Все остальные выбирали себе место на земле и ложились, закутавшись в одежду. В воздухе постоянно витал смрад от навоза и человеческих экскрементов, а когда подходили к ручью, то он становился невыносимо грязным еще прежде, чем они уходили дальше.

По вечерам, лежа в темноте на твердой земле, Мирдин продолжал учить Роба заповедям Бога евреев. Привычное занятие – преподавание и учение – помогало им забыть о неудобствах и дурных предчувствиях. Они изучали заповеди десятками, быстро продвигаясь вперед, и Роб отметил для себя, что военный поход – прекрасное время для учебы. Ровный голос Мирдина и его ученые речи вселяли уверенность в том, что их ждут впереди более радостные дни.

Взятых с собой запасов еды хватило на неделю, а потом, как и было предусмотрено, провиант закончился. Сто пехотинцев были назначены фуражирами и двинулись впереди основного отряда. Они умело прочесывали все встречные деревни, и всякий день воины возвращались в лагерь, гоня перед собою стада коз или овец, неся кудахчущих кур или нагрузившись иной снедью. Самое лучшее отбирали для шаха, а остальное распределяли между всеми, и каждый вечер на сотне костров что-нибудь варилось или жарилось. Ели воины досыта.

Каждый раз, когда войско останавливалось на ночлег, проводился медицинский осмотр. Он происходил так, что из царского шатра все было видно, и это должно было охладить пыл симулянтов, но очередь к лекарям все равно выстраивалась длинная. Как-то вечером к ним подошел Карим.

– Ты что, поработать хочешь? Нам помощь очень даже не помешает, – сказал ему Роб.

– Мне запрещено. Я должен оставаться все время при шахе.

– А! – только и сказал Мирдин.

Карим криво усмехнулся:

– Вам, может быть, добавить еды?

– Нам и так хватает, – ответил Мирдин.

– Я могу раздобыть все, что вы захотите. Чтобы добраться до слоновьих питомников Мансуры, потребуется не один месяц. Можно сделать так, что в походе вы будете иметь все удобства, какие только возможно.

Робу вспомнился рассказ Карима о том, как войско, проходя через провинцию Хамадан, навлекло голодную смерть на его родителей. И подумал о том, скольким младенцам теперь, после прохода их отряда, разобьют голову о камни, чтобы спасти их от голодной смерти.

Потом он устыдился вражды, которую испытал к своему другу – Карим ведь не виноват в том, что они двинулись в поход на Индию.

– У меня есть одна просьба. В каждом лагере необходимо рыть канавы со всех четырех сторон, чтобы использовать их вместо уборных.

Карим согласно кивнул.

Его предложение было без проволочек претворено в жизнь с оглашением того, что этот порядок вводится по настоянию хирургов. Любви к ним это не прибавило – теперь каждый вечер усталым воинам приказывали еще и рыть канавы, а когда кто-нибудь просыпался ночью от колик в животе, то ему приходилось бродить, спотыкаясь, в потемках и отыскивать ближайшую канаву. Нарушителям, если их ловили, полагались удары палкой. Но вони в лагере поубавилось, а по утрам, снимаясь с лагеря, не приходилось смотреть под ноги, чтобы ненароком не ступить в кучу дерьма.

В большинстве своем воины смотрели на хирургов со скрытой неприязнью. От их глаз не укрылось, что Мирдин явился в отряд вообще без оружия, и Хуфу пришлось, ворча, выдать ему неуклюжий кривой меч, какие носили воины шахской стражи. Впрочем, Мирдин постоянно забывал надевать его на пояс. Кожаные шляпы также выделяли хирургов из всех прочих, как и их обыкновение вставать на заре и отходить от лагеря. Там они набрасывали на себя молитвенные покрывала, распевали свои молитвы и повязывали на руки кожаные ремешки. Мирдин тоже не переставал удивляться:

– Слушай, здесь же нет больше евреев, никто к тебе не присматривается. Отчего же ты молишься со мной? – Роб в ответ пожал плечами, и Мирдин хмыкнул: – Думаю, что отчасти ты все-таки стал евреем.

– Да нет. – И Роб поведал Мирдину, как в тот день, когда стал выдавать себя за еврея, он пошел в собор Святой Софии в Константинополе и пообещал Иисусу, что никогда не отречется от Него.

Мирдин перестал усмехаться и кивнул. У них обоих хватило ума не развивать эту тему. Они ясно сознавали, что есть такие вопросы, по которым они никогда не придут к согласию, потому что воспитывались на разных представлениях о Боге и человеческой душе, но оба охотно избегали ловушек и продолжали дружить как люди мыслящие, лекари, а теперь еще и как два воина-новобранца.

Когда они дошли до Шираза, предупрежденный заранее калантар встретил шаха у стен города, ведя за собою караван вьючных животных, нагруженных всевозможной провизией. Эта добровольная дань спасла округу Шираза от произвольного разграбления фуражирами отряда. Простершись перед шахом и выразив ему свое почтение и преданность, калантар затем обнялся с Робом, Мирдином и Каримом. Они посидели вместе, выпили вина и вспомнили дни, когда здесь свирепствовала чума.

Роб и Мирдин проводили калантара до самых городских ворот. На обратном пути их соблазнил ровный, гладкий участок дороги, в крови заиграло выпитое вино, и они погнали своих верблюдов галопом. Для Роба это стало настоящим откровением: от неуклюжей, переваливающейся походки верблюдицы и следа не осталось. Когда она побежала, шаги удлинились настолько, что превратились в стремительные прыжки, уносившие вперед и ее саму, и ее наездника. Она буквально стелилась в воздухе, и от этого дух захватывало. Роб легко удерживался в седле и испытывал самые разнообразные чувства. Он плыл в воздухе, он порхал, он становился ветром.

Теперь ему стало понятно, почему персидские евреи изобрели специальное название для этой породы, распространенной здесь – джемала сарка, то есть «летучие верблюды».

Серая верблюдица самозабвенно неслась вперед, и Роб впервые ощутил симпатию к ней.

– Давай, куколка! Вперед, моя девочка! – выкрикивал он, пока они мчались во весь дух к лагерю.

Мирдин на своем верблюде выиграл их соревнование, но Роб все равно пришел в отличное настроение. Он попросил у махаутов добавочную порцию корма и дал своей верблюдице, а она укусила его за руку. Кожу не прокусила, но на месте укуса образовался большой багровый синяк, который еще долго болел. Тогда-то он и дал ей подходящее имя – Сука.

58. Индия

Недалеко за Ширазом они вышли на Путь пряностей и долго следовали по нему, потом, избегая углубляться в горы, свернули к берегу Ормузского пролива. Шла зима, но воздух над Персидским заливом был теплый, насыщенный запахом моря. Нередко после дневного марша, на привале, воины вместе со своими животными окунались в теплые соленые волны и грелись на горячем прибрежном песке, а часовые тем временем нервно высматривали, не появятся ли где акулы. Люди, встречавшиеся им теперь, могли быть с равным вероятием как персами, так и белуджами или неграми. То были рыбаки, а в оазисах, разбросанных вдоль песчаного побережья, крестьяне, которые выращивали финики и гранаты. Жилищами им служили шатры либо обмазанные глиной каменные дома с плоскими кровлями. То там, то здесь отряд переходил через сухие русла вади, где люди ютились в семейных пещерах. Роб подумал, что это очень скудные края, зато Мирдин, заметно повеселев и оживившись, жадно смотрел вокруг своими добрыми глазами. Когда дошли до рыбацкой деревушки Тиз, Мирдин взял Роба за руку и подвел к самой кромке воды.

– Вон там, на той стороне, – воскликнул он, протягивая руку к лазурным водам залива, – это Маскат. Отсюда лодка могла бы доставить нас в дом моего отца за три-четыре часа.

Да, они были, считай, рядом, однако на следующее утро лагерь свернули, и отряд направился дальше, с каждым шагом отдаляясь от дома семьи Аскари.

За пределами Персии они оказались почти через месяц после выхода из Исфагана. В походной колонне были произведены перестановки. Ала-шах приказал, чтобы по ночам лагерь охраняло тройное кольцо часовых, а каждое утро всем воинам сообщали новый пароль. Всякий, кто попытался бы проникнуть в лагерь, не зная пароля, должен был быть убит на месте.

Ступив на чужую землю Синда, воины дали волю своему желанию пограбить. Однажды воины-фуражиры пригнали в лагерь толпу женщин, так же, как пригоняли скот. Шах сказал, что разрешает им привести женщин в лагерь только на эту ночь, впредь же так не поступать. Шести сотням воинов и без того трудно подобраться к Мансуре незамеченными, и шах не желал, чтобы из-за женщин слухи об его приближении летели впереди отряда.

Предстояла ночь безудержного разгула. Они увидели, как Карим тщательно выбирает из женщин четверых.

– Четверо-то ему зачем? – удивился Роб.

– А он не для себя, – откликнулся Мирдин.

Так оно и было: вскоре они увидели, как Карим ведет женщин в царский шатер.

– Для того ли мы так старались, чтобы он успешно прошел испытание и сделался лекарем? – с горечью спросил Мирдин.

Роб ничего не ответил.

Остальные воины передавали женщин друг другу, определяя очередность жребием. Они стояли группками, наблюдали, подбадривали возгласами тех, чья очередь подошла. Часовых освободили от службы на это время, чтобы и они могли получить свою долю общего развлечения.

Роб с Мирдином сидели в сторонке, попивая из меха кислое вино. Какое-то время они пытались заниматься учебой, но время было явно не походящим для заповедей Господних.

– Ты уже обучил меня более чем четыремстам заповедям, – удивленно заметил Роб. – Скоро мы выучим их все.

– Да я же только перечисляю их. Есть мудрецы, которые посвящают всю жизнь тому, чтобы разобраться в комментариях к одной-единственной заповеди.

Ночь наполнялась воплями и пьяными возгласами.

Роб много лет держал себя в узде и избегал обилия крепких напитков, но сейчас он был одинок, а его потребность в женщине нисколько не уменьшилась из-за тех безобразий, что творились вокруг, и он все пил и пил.

Вскоре им овладела слепая ярость. Мирдин, пораженный тем, что его добрый и здравомыслящий друг стал вдруг таким, не давал повода излить эту ярость. Проходивший мимо воин нечаянно толкнул Роба и стал бы мишенью его буйного гнева, но Мирдин вмешался, успокоил Роба, утихомирил, нянчился с ним, как с непослушным ребенком, и в конце концов уложил спать.

Наутро, когда Роб проснулся, женщин в лагере уже не было, а ему пришлось расплачиваться за собственную глупость – он покачивался на верблюде, а голова раскалывалась от боли. Мирдин, никогда не устававший постигать новое, усугублял состояние Роба, дотошно расспрашивая его об ощущениях. Наконец он отошел, уже лучше понимая ту истину, что для некоторых вино служит скорее ядом и колдовским зельем.

Мирдин не подумал взять с собой в боевой поход оружие, зато не забыл захватить шахскую игру. Она оказалась как нельзя кстати, и каждый вечер они играли до темноты. Теперь их сражения стали сложными, равными, а несколько раз, когда улыбалась удача, Роб даже выигрывал. За шахматной доской он и поделился своими тревогами о Мэри.

– Да все у нее хорошо, в том и сомневаться не приходится, – бодро ответил ему Мирдин. – Фара всегда говорит, что рожать детей женщины научились давным-давно.

Роб вслух подумал, кто родится – мальчик или девочка?

– А сколько времени она еще отдавалась тебе после того, как прекратились месячные?

Роб вместо ответа пожал плечами.

– У аль-Хабиба написано: если общение между супругами продолжается от одного до пяти дней после прекращения истечения кровей, то родится мальчик. Если с пятого по восьмой день – то девочка. – Мирдин смущенно умолк, и Роб знал почему. У аль-Хабиба дальше написано: если сношения между супругами продолжались и после пятнадцатого дня, то дитя вполне может оказаться гермафродитом.

– А еще аль-Хабиб пишет, что у кареглазых отцов рождаются мальчики, а у голубоглазых – девочки. Однако же я происхожу из страны, где у большинства жителей глаза голубые, а у них всегда рождалось много мальчиков, – сердито сказал Роб.

– Ну, аль-Хабиб ведь писал о нормальных людях, какие живут в странах Востока, – возразил Мирдин.

В иные вечера вместо занятия шахской игрой они повторяли поучения Ибн Сины о лечении боевых ранений, а то пересматривали запасы лекарств или удостоверялись в своей способности работать хирургами. И хорошо делали, потому что однажды вечером их пригласили в шатер шаха – разделить царскую трапезу и ответить на его вопросы о своих приготовлениях. Был там и Карим, который поздоровался с ними весьма смущенно. Вскоре стало ясно, что ему поручено расспросить их и вынести суждение об их способностях.

Слуги принесли воду и полотенца, чтобы они могли вымыть руки перед едой. Ала погрузил руки в искусно украшенную золотую вазу и вытер их о светло-голубые льняные полотенца, на которых золотом были вышиты изречения из Корана.

– Поведайте нам, как вы станете лечить резаные раны, – попросил Карим.

Роб сказал то, чему научил его Ибн Сина: следует вскипятить масло и залить в рану, пока оно горячо – это предотвращает нагноение и разгоняет вредные жидкости.

Карим согласно кивнул.

Ала-шах слушал их с бледным лицом. Он сразу же отдал твердое приказание: если он сам получит смертельное ранение, то они должны дать ему побольше снотворного для облегчения боли – тотчас после того, как мулла прочитает над ним последнюю молитву.

Еда была немудреной по царским понятиям: жаренная на вертеле птица и собранная по пути летняя зелень, – однако приготовлено все это было куда лучше, чем то, к чему привыкли Роб и Мирдин, да и подавалось на тарелках. Затем три музыканта услаждали их слух игрой на цимбалах, а Мирдин тем временем сражался с шахом в шахскую игру, но вскоре признал свое поражение.

В целом приглашение к шаху было приятно, ибо оно внесло разнообразие в их скучные будни. И все же Роб не без радости покидал царский шатер. Он не завидовал Кариму, который теперь часто ехал на слоне по кличке Зи, на одной платформе с шахом.

Но слоны не потеряли для Роба своей притягательности, он всякий раз при возможности внимательно рассматривал их. Некоторые были нагружены горами стальных доспехов, подобных тем, какие носили воины. Пятеро слонов несли на себе двадцать запасных махаутов – Ала-шах взял с собой этот «багаж» в честолюбивой надежде, что на обратном пути у них будет работа, они станут вести слонов, захваченных в Мансуре. Все махауты были индийцами, захваченными в прежних набегах, но обращались с ними очень ласково, а награждали щедро, с учетом их ценности, поэтому шах не сомневался в их верности.

О своем пропитании слоны заботились сами. В конце дня низкорослые темнокожие махауты вели их покормиться, и слоны ели вдоволь травы, листьев, небольших веточек и коры деревьев. Нередко они добывали пищу, с поразительной легкостью валя наземь деревья.

Однажды вечером слоны спугнули с деревьев шумно галдевшую толпу похожих на людей мохнатых существ с хвостами. Роб по книгам знал, что это обезьяны. После того случая они видели обезьян ежедневно, а еще – разнообразных птиц в ярком оперении, иногда и змею, ползущую по земле или скользящую в ветвях дерева. Харша, махаут шаха, сказал Робу, что некоторые змеи смертельно опасны.

– Если кого укусили, то нужно взять нож, вскрыть место укуса и отсосать весь яд, часто сплевывая. Потом следует убить небольшого зверька и привязать к ране его печень, чтобы она вытянула остатки яда. – Индиец особо предупредил, что у того, кто отсасывает яд, не должно быть во рту ни малейшей ранки или больного зуба: – А иначе яд войдет туда, и он не доживет до вечера.

Они проезжали мимо будд – огромных статуй сидящих богов. Некоторые воины бросали на них тревожные взгляды, посмеивались, однако никто не осквернял статуй. Хоть они и убеждали себя, что единственный истинный Бог – Аллах, в этих древних фигурах таилась непонятная скрытая угроза. Воины, глядя на них, осознавали, как далеко зашли от родного дома. Роб бросил взгляд на уходящие ввысь статуи каменных идолов и отогнал от себя страхи, мысленно прочитав «Отче наш» из Евангелия от Матфея. Мирдин в тот вечер тоже, вероятно, отгонял от себя страхи, навеянные чужими богами – он с особым жаром провел с Робом урок по заповедям.

В тот вечер они дошли до пятьсот двадцать четвертой заповеди, которая содержала не совсем понятное указание: «Если в ком найдется преступление, достойное смерти, и он будет умерщвлен, и ты повесишь его на дереве, то тело его не должно ночевать на дереве, но погреби его в тот же день…»186186
  Второзак., гл. 21, ст. 22–23.


[Закрыть]

Мирдин посоветовал Робу хорошенько запомнить эти слова.

– В силу этой заповеди мы и не изучаем мертвое человеческое тело, как поступали язычники-греки.

У Роба мурашки побежали по спине, и он, приподнявшись, сел.

– Из этой заповеди люди ученые и знатоки закона выводят три правила. Во-первых, если с таким уважением следует относиться к телу казненного преступника187187
  Автор, говоря об «уважении» к телу казненного, умышленно опускает окончание 23-го стиха: «…погреби его в тот же день, ибо проклят пред Богом [всякий] повешенный [на дереве], и не оскверняй земли твоей, которую Господь Бог твой дает тебе в удел».


[Закрыть], то понятно, что тело почтенного гражданина необходимо тем более предать погребению в земле безотлагательно, не подвергая ни позору, ни поруганию. Во-вторых, всякий, кто оставляет мертвых не погребенными до следующего утра, повинен в нарушении Божьего запрета. В-третьих же, тело надлежит предать земле целым и неразрезанным, ибо если хоть малейшая часть плоти осталась не погребенной, то и погребения в целом все равно что не было.

– Так вот откуда вся эта напасть! – с удивлением сказал Роб. – Раз закон запрещает оставлять тело убийцы не погребенным, значит, и христиане, и иудеи, и мусульмане лишают лекарей возможности изучать то, что тем надлежит излечивать!

– Такова заповедь Божья, – сурово напомнил ему Мирдин.

Роб снова лег на спину и уставился в темное небо. Рядом с ними громко храпел какой-то пехотинец, а чуть дальше кто-то отхаркивался и сплевывал. В сотый раз Роб спрашивал себя, что делает он среди всех этих людей.

– Мне кажется, что ваш обычай проявляет неуважение к покойникам. Как можно быстрее закопать, лишь бы глаза не мозолили…

– Мы действительно не слишком причитаем над телом. После похорон мы чтим память о покойном обрядом шива – скорбящие семь дней не выходят из своего дома, предаваясь горю и молитвам.

Раздражение у Роба все нарастало, и вскоре он почувствовал такую же ярость, как после обильной выпивки.

– В этом смысла не много. А заповедь основана на невежестве.

– Ты не смеешь говорить, что слово, исходящее от Бога, есть невежество!

– Да я говорю не о Божьем слове, а о том, как люди его истолковали. Так вот и держат народ в темноте и невежестве уже тысячу лет.

Мирдин с минуту молчал.

– Твое одобрение здесь не требуется, – сказал он наконец. – А равно ни твоя мудрость, ни чувство приличия. Наше соглашение касалось лишь того, что ты должен изучить заповеди Божьи.

– Да, выучить их я согласился. Но я не соглашался закрыть свой разум или же воздерживаться от собственных суждений.

На этот раз Мирдин не ответил ничего.

Еще через два дня они наконец вышли к берегам великой реки Инд. В нескольких милях к северу был удобный мелкий брод, но махауты предупредили, что тот брод нередко стерегут воины, а потому отряд двинулся на юг – там, тоже в нескольких милях, был другой брод, более глубокий, но все же позволявший перейти на ту сторону. Хуф выделил группу воинов для сооружения плотов. Кто умел плавать, те плыли к противоположному берегу вместе с животными. Не умевшие плавать перебирались на плотах, отталкиваясь шестами. Некоторые слоны шли по дну реки, погрузившись в воду так, что только хобот оставался над нею, позволяя им дышать! Когда же река стала слишком глубокой даже для них, слоны поплыли не хуже лошадей.

На том берегу отряд собрался снова и двинулся опять на север, в направлении Мансуры, далеко обходя тот брод, где стояли часовые.

Карим вызвал Роба и Мирдина к шаху, и некоторое время они ехали вместе с Ала ад-Даулой на спине слона Зи. Мир с этой высоты выглядел совсем по-другому, поэтому Роб не без труда сосредоточивался на словах шаха.

Соглядатаи Ала доставили ему в Исфаган весть о том, что Мансуру охраняет слабый гарнизон. Старый раджа того края, превосходный полководец, недавно умер, а сыновья его, по слухам, были никудышными воинами, вот у них и не хватало войск для охраны городов.

– Теперь мне необходимо выслать вперед лазутчиков и подтвердить эти сведения, – сказал им Ала. – Поедете на это дело вы, ибо сдается мне, что два купца-зимми смогут проехать в Мансуру, ни у кого не вызывая никаких подозрений.

Роб подавил желание взглянуть при этих словах на Мирдина.

– Смотрите вокруг очень внимательно – вблизи селения могут быть слоновьи ямы-ловушки. Здешние люди иной раз изготавливают деревянные рамы, утыканные железными остриями, и закапывают их в неглубокие канавы за стенами городка. Такие ямы – погибель для слонов, и нам необходимо точно знать, не пользуются ли они такими сейчас. Только зная это, мы можем пустить в дело своих боевых слонов.

Роб кивнул: когда едешь верхом на слоне, все на свете представляется возможным.

– Будет сделано, о великий государь, – сказал он.

Отряд разбил лагерь, в котором воинам предстояло ожидать возвращения лазутчиков. Роб и Мирдин оставили своих верблюдов – те были боевыми, приученными быстро бегать, а не перевозить грузы – и пересели на осликов. Так они и выехали из лагеря.

Стояло свежее раннее утро, ярко светило солнце. В перестойном лесу ошалело перекрикивались птицы, целая стая обезьян, сидя на дереве, бранила проезжающих.

– Хотелось бы мне вскрыть обезьяну.

Мирдин все еще сердился на него, а в поручении лазутчика видел еще меньше удовольствия, чем в заботах воина.

– А для чего? – спросил он.

– Для чего же еще, как не для того, чтобы выяснить все, что можно! – воскликнул Роб. – Препарировал же Гален тех больших обезьян, что водятся в краю берберов!

– Но мне казалось, что ты решил стать лекарем.

– А это и есть работа для лекаря!

– Нет уж, это работа для прозектора. Вот я буду лекарем и все свое время посвящу заботе о жителях Маската, когда они станут нуждаться в заботе – это и есть работа для лекаря. А ты никак не можешь решить, кем стать: то ли хирургом, то ли прозектором, то ли лекарем, то ли… повитухой с яйцами! Ты хочешь всего сразу!

Роб улыбнулся другу, но продолжать разговор не стал. Ему, собственно, нечего было возразить – то, в чем обвинял его Мирдин, в значительной мере было правдой.

Какое-то время они ехали молча. Дважды им встречались индийцы – крестьянин, который брел по колено в грязи придорожной оросительной канавы, а потом двое, шагавшие с шестом на плечах; с шеста свешивалась огромная корзина, полная желтых слив. Эти двое поздоровались с ними на языке, которого не понимали ни сам Роб, ни Мирдин, так что ответить они могли лишь улыбками. Роб лишь надеялся, что эти двое не дойдут до персидского лагеря – теперь всякий столкнувшийся с отрядом набега быстро становился либо рабом, либо покойником.

Но вот из-за поворота дороги показались сразу шесть человек на осликах, и Мирдин впервые за долгое время улыбнулся Робу – на этих путешественниках были запыленные кожаные шляпы, как у них с Робом, и черные кафтаны, носившие на себе следы долгого и нелегкого пути.

– Шалом! – прокричал Роб, когда они почти поравнялись.

– Шалом алейхем! Рады встрече!

Старший из них представился – Хиллель Нафтали, торговец пряностями из Ахваза. Это был добродушный человек с улыбчивым лицом, с родимым пятном цвета бледной клубники во всю левую щеку. Казалось, он готов посвятить целый день тому, чтобы представить своих спутников и поведать их родословную. Один из спутников был родной брат, именем Ари, другой был сыном, а остальные трое – зятьями Хиллеля. С отцом Мирдина он не был знаком, но о семье Аскари, торговцах жемчугом из Маската, слыхал. Так они и называли друг другу то одно имя, то другое, пока не дошли до четвероюродного брата Нафтали, с которым Мирдину довелось когда-то встречаться. Обе стороны остались удовлетворены – нашлись общие знакомые.

– А вы с севера едете? – поинтересовался Мирдин.

– Ездили в Мултан. Так, одно небольшое дельце, – проговорил Нафтали с таким удовольствием, что было ясно: сделка крупная и выгодная. – А вы куда путь держите?

– В Мансуру. Дела, знаете ли – немного того, немножко этого, – ответил Роб, и собеседники с уважением закивали. – Вам хорошо знакома Мансура?

– Очень даже хорошо. Да мы ведь минувшую ночь провели там, у Эзры бен Хусика, который торгует перцем. Весьма достойный человек, принимает всегда с большим радушием.

– Стало быть, вы и гарнизон тамошний видели? – спросил Роб.

– Гарнизон? – Нафтали посмотрел на них озадаченно.

– Сколько в Мансуре размещено воинов? – тихо спросил Мирдин.

До Нафтали стал доходить смысл вопроса, и он в испуге отпрянул.

– Мы в такие вещи не вмешиваемся, – произнес он чуть слышно, почти шепотом.

Они отправились своей дорогой – через минуту, понял Роб, будет уже поздно. Пора преподать им урок доверия.

– Вам не стоит ехать слишком далеко по этой дороге, если хотите остаться живыми. И в Мансуру вам возвращаться нельзя.

Побледнев, они дружно уставились на него.

– Так куда же нам ехать? – растерянно спросил Нафтали.

– Уведите животных с дороги и спрячьтесь в лесу. И не высовывайтесь очень долго – пока не услышите, как мимо проходит великое множество воинов. Когда они пройдут все, выходите на эту дорогу и гоните что есть духу в Ахваз.

– Мы вам признательны, – уныло отозвался Нафтали.

– А нам безопасно ли приближаться к Мансуре? – спросил его Мирдин.

Торговец пряностями кивнул:

– Здесь привыкли к торговцам-евреям.

Робу этого было мало. Он вспомнил о языке жестов, которому Лейб обучил его еще на пути в Исфаган, о тех тайных знаках, которыми обменивались еврейские купцы на Востоке, чтобы вести дела без разговоров. Он протянул вперед руку и повернул: «Сколько?»

Нафтали пристально посмотрел на него. Положил правую руку на левый локоть – сотни. Потом показал все пять пальцев. Согнул большой палец левой, остальные тоже раскрыл и положил на правый локоть. Но Робу надо было удостовериться, что он понял правильно.

– Девять сотен воинов?

Нафтали кивнул.

– Шалом, – сказал он язвительно, но без враждебности.

– Да пребудет мир над вами, – отозвался Роб.

Лес закончился, впереди показалась Мансура. Поселок лежал в маленькой долине у подножия холма с каменистыми склонами. С высоты им были видны и воины, и расположение всего гарнизона: казармы, плацы, загоны для лошадей, слоновники. Роб с Мирдином внимательно разглядели, где что находится, и запечатлели в своей памяти.