Текст книги "Лекарь. Ученик Авиценны"

Полежали молча в коричневой воде.

– Ай, ди-ди-ди-ди-ди, ай, ди-ди, ди, ди! – пропел наконец Роб, посмотрел в глаза Лонцано, и они улыбнулись друг другу.

На щеку Лейба присел комар, тот хлопнул себя с силой.

– По-моему, животных можно поить еще, – сказал он. Они вылезли из воды и занялись ослами и мулами.

На следующее утро, прямо на заре, все снова были в седлах. К немалому удовольствию Роба, они теперь без конца проезжали маленькие озера в оправе чудесных зеленых лугов. Озёра приводили Роба в восторг. Трава вокруг них, благоухающая нежным ароматом, росла по колено высокому мужчине. В траве прыгали тысячи кузнечиков и сверчков, хватало и крошечных мошек, укусы которых жгли кожу, оставляя на них ранки, которые отчаянно чесались. Еще несколько дней назад он бы обрадовался, увидев любое насекомое, теперь же не обращал внимания на больших, сверкающих на солнце луговых бабочек, то и дело колотя себя по укушенным местам и призывая кары небесные на комаров и мошек.

– О Боже, это еще что? – воскликнул Арье. Роб проследил за его пальцем и увидел поднимающуюся на востоке громадную тучу. С нарастающей тревогой он смотрел, как она приближается, потому что очень уж это походило на тучу в пустыне, исхлеставшую их горячим ветром.

Из этой тучи, однако, был безошибочно слышен стук копыт, словно на них неслась целая армия.

– Сельджуки? – прошептал Роб. Никто ему не ответил.

Побледнев, они напряженно ожидали, а туча пыли все приближалась, грохот копыт становился оглушающим. Когда оставалось шагов пятьдесят, раздался резкий удар копыт, словно тысяча умелых всадников одновременно сдержала своих скакунов по приказу командира.

Роб поначалу ничего не мог разглядеть. Потом пыль поредела, и он увидел диких ослов в неисчислимом количестве, крепких и здоровых, выстроившихся ровными рядами. С большим любопытством ослы вглядывались в людей, а те удивленно смотрели на них.

– Э-ге-гей! – закричал Лонцано. Все стадо развернулось и помчалось на север, оставив им память о многоликости жизни.

Потом им встречались стада ослов поменьше, огромные стада газелей, которые иногда паслись рядом с ослами. Видно было, что на них редко охотятся, ибо на людей они почти не обращали внимания. Зато дикие свиньи, водившиеся здесь в изобилии, выглядели угрожающе. Время от времени Роб замечал щетинистую дикую свинью или кабана с его острыми клыками, а уж слышно их было все время – животные с громким хрюканьем и сопением пробирались в кустах или выкапывали что-то среди высокой травы.

Теперь, стоило Лонцано начать, путники дружно подхватывали песни – это предупреждало свиней об их приближении, благодаря чему те не пугались внезапной встречи и не нападали. У Роба мурашки бегали по коже, а длинные ноги, свешивающиеся по бокам невысокого ослика, задевали траву и казались такими незащищенными. Однако кабаны уступали дорогу громогласным людям и не причиняли им никакого вреда.

Дорогу пересек стремительный ручей, похожий на большую рукотворную канаву; поросшие диким укропом берега его обрывались почти отвесно, и как путники ни искали, поднимаясь вверх по ручью и спускаясь ниже по течению, все не могли отыскать места для переправы. В конце концов просто погнали животных в воду. Труднее всего было выбраться на противоположный берег: копыта мулов и ослов скользили в густой зелени, и животные сползали назад. Воздух звенел от ругательств, благоухал ароматом раздавленной копытами травы, но переправа отняла немало времени. За ручьем начинался лес. Путники въехали в него по дороге, так похожей на изъезженные Робом в родной Англии. Здесь, правда, места были девственные, в отличие от английских лесов. Кроны деревьев переплетались высоко вверху, не позволяя лучам солнца проникать сквозь свою завесу, но все же подлесок был густым и зеленым и кишел живыми существами. Роб узнал оленя, кроликов, дикобраза, а на ветвях деревьев ворковали голуби и какие-то птицы, которых Роб счел разновидностью куропатки.

Вот такая дорога Робу была вполне по вкусу. Подумав об этом, он задался вопросом: а как отреагировали бы евреи, если бы он затрубил в саксонский рог?

За поворотом лесной дороги Роб возглавил маленький караван (они менялись по очереди), и тут его ослик шарахнулся в сторону. Над головой, на толстом суку, приготовилась к прыжку дикая кошка.

Осел попятился, а шедший за ним мул уловил запах и громко заржал. Вполне возможно, что пантера почувствовала обуревавший его ужас. Пока Роб тянулся за оружием, зверь, казавшийся ему чудовищем, прыгнул.

Стрела – длинная, тяжелая и пущенная со страшной силой, вонзилась в правый глаз зверя.

Большущие когти царапнули несчастного ослика, а пантера свалилась на Роба, выбив его из седла. Миг, и он распростерся на земле, задыхаясь под тяжестью туши пантеры. Громадная кошка упала поперек его тела, и он видел в какой-нибудь пяди от своего лица ее хвост и бедра, отметив лоснящуюся черную шерсть, тусклое отверстие под хвостом и чуть-чуть не дотянувшуюся до лица огромную правую заднюю лапу – подушечки лап были тоже неправдоподобно большими, словно опухшими. Пантера недавно ухитрилась как-то лишиться когтя на втором из четырех пальцев – рана была совсем свежей, все еще кровоточила. Это напомнило Робу о том, что с противоположной стороны находятся глаза, а вовсе не сушеные абрикосы, и язык, сделанный отнюдь не из красного войлока.

Из лесу вышли люди. Их господин, не выпуская из рук большого лука, остановился перед путешественниками. Одет он был в простой красный плащ из ситца, подбитого ватой, грубые штаны, сапоги из недубленой кожи, а голову покрывал небрежно повязанный тюрбан. На вид ему было лет сорок – крепко сбитый, с горделивой осанкой; черная короткая борода, орлиный нос, а в глазах, которые следили за тем, как его загонщики стаскивают с Роба убитую пантеру, еще не погас охотничий азарт.

Роб не без труда поднялся на ноги, весь дрожа, стараясь справиться со сводившей живот судорогой.

– Догоните проклятого осла! – потребовал он, не обращаясь ни к кому конкретно. Ни евреи, ни персы его не поняли, потому что фразу он произнес по-английски. Как бы то ни было, осел и сам вернулся, испугавшись незнакомого леса, где могли таиться и другие опасности. Теперь животное стояло рядом с хозяином и тоже дрожало.

Лонцано подошел к Робу и пробормотал что-то, узнав охотника. Затем все пали на колени и простерлись ниц. Этот ритуал назывался, как позднее объяснили Робу, рави земин, то есть «лицом на землю». Лонцано без церемоний повалил Роба и, прижав руку к его затылку, удостоверился, что голова Роба склонена, как подобает.

Эта сцена наглядного воспитания привлекла внимание охотника. Роб услышал его шаги, а затем увидел сапоги из недубленой кожи, остановившиеся в полушаге от его низко склоненной головы.

– Вот большая мертвая пантера, а вот большой невоспитанный зимми, – произнес он с улыбкой, и сапоги зашагали прочь.

Охотник и его слуги, несшие добычу, удалились, не сказав ни слова более, а распростершиеся на земле путники через некоторое время встали на ноги.

– Ты не ранен? – осведомился Лонцано.

– Ничуть не бывало. – Кафтан был разорван, но сам Роб остался невредим. – А кто это был?

– Ала ад-Даула, шахиншах124124
  Шахиншах («царь царей») – древний титул правителей Ирана (Персии), окончательно упраздненный лишь в 1979 г.


[Закрыть]. Царь царей.

Роб уставился на дорогу, по которой уехали охотники.

– А что такое «зимми»?

– Это значит «человек Книги». Здесь так называют евреев125125
  «Зимми» (ед. ч.; множ. «ахль аль-зимма», «люди договора», арабск.) – общее название немусульман: христиан, зороастрийцев, иудеев и проч., проживавших в мусульманских странах. Им гарантировались защита жизни, имущества и вероисповедания, а в обмен они признавали руководящую роль ислама во всех сферах жизни общества и уплачивали специальный налог, однако освобождались от общего налога, выплачиваемого государству мусульманами. «Людьми Книги» (арабск. «ахль аль-китан») в Коране названы иудеи, христиане и сабеи, поклонявшиеся единому Богу и имевшие Писание («Книгу»).


[Закрыть], – растолковал Лонцано.

37. Город мечты реб Иессея

Пути Роба и трех евреев разошлись через два дня, в Купайе, поселочке из дюжины покосившихся домиков на перекрестке дорог. Крюк, который они дали через Дешт-и-Кевир, завел их чуть дальше к востоку, чем надо, однако Робу остался лишь день пути на запад, в Исфаган, а его спутникам предстояли еще три недели нелегкого пути на юг, затем переправа через Ормузский пролив – и лишь после этого они окажутся дома.

Роб сознавал, что без этой троицы и без еврейских поселений, предоставлявших им убежище в пути, он ни за что не попал бы в Персию.

– Ступай с Богом, реб Иессей бен Беньямин! – воскликнул Лейб, и они сердечно обнялись.

– И ты, друг, ступай с Богом!

Даже вечно кислый Арье изобразил кривую улыбку – несомненно, он радовался этому расставанию не меньше самого Роба.

– Когда поступишь в школу лекарей, обязательно передай привет от нас родичу Арье, реб Мирдину Аскари, – сказал Лонцано.

– Передам. – Он взял Лонцано за обе руки. – Спасибо вам, реб Лонцано бен Эзра.

– Для человека, который почти не наш, – улыбнулся Лонцано, – ты был отличным спутником и вел себя достойно. Ступай с миром, инглиц!

– Ступайте и вы с миром!

Не переставая желать друг другу доброго пути, они разъехались разными дорогами. Роб ехал верхом на муле: после нападения пантеры он перенес поклажу на бедного перепуганного ослика и теперь вел его в поводу. В итоге он продвигался вперед медленнее, однако в душе нарастало возбуждение и ему хотелось проделать последний отрезок пути не спеша, наслаждаясь путешествием.

Оно и к лучшему, что он не спешил, ибо на дороге было весьма оживленное движение. Роб услышал столь приятный для его ушей звук и вскоре поравнялся с караваном звеневших колокольчиками верблюдов, нагруженных огромными двойными корзинами риса. Роб пристроился в самом хвосте каравана, наслаждаясь музыкой перезвона.

Местность понемногу повышалась; лес кончился, открылось широкое плато. Там, где хватало воды, созревал на полях рис, цвел опийный мак, но поля отделялись друг от друга сухими россыпями камней и скалами. Потом плато сменилось холмами белого известняка, а солнечные лучи и тени окрашивали их в разнообразные цвета. В нескольких местах в холмах виднелись глубокие выемки – следы регулярной добычи камня.

Незадолго до наступления вечера мул вывез его на очередной холм, и глазам Роба внизу предстали маленькая речная долина и – двадцать месяцев спустя после выезда из Лондона! – город Исфаган.

Первое и самое глубокое впечатление: слепящая белизна, кое-где тронутая густой синевой. Город был роскошным, изобилующим куполами и плавными обводами зданий и улиц. Сверкали на солнце огромные купола мечетей, вздымались ввысь рядом с ними минареты, подобные направленным в небо копьям, зеленели открытые пространства садов, поднимались над прочими деревьями старые кипарисы и могучие платаны. Южная часть города была окрашена в теплый розовый цвет – там солнечные лучи играли не на плитах известняка, а на песчаных холмах.

Вот теперь медлить было нельзя. «Э-ге-гей!» – подбодрил Роб мула и ударил пятками по бокам. Они вышли из цепи верблюжьего каравана и стали обгонять его; ослик цокал копытами вслед за мулом.

За четверть мили до города проезжий тракт перешел в великолепную дорогу, мощеную камнем – то была первая мощеная дорога, которую Роб увидел после Константинополя. Она была невероятно широкой, разделенной рядами высоких ухоженных платанов на четыре идущие рядом полосы. Замечательная дорога пересекала речку по арочному мосту, который был на деле плотиной, а за ней находилось водохранилище. Рядом с табличкой, возвещавшей, что река называется Заянде (Река Жизни), плавали и плескались голые смуглокожие ребятишки.

Дорога привела Роба к мощной каменной стене и невиданным еще городским воротам с высокой и широкой аркой.

За стеной возвышались просторные дома богачей – с террасами, фруктовыми садами, виноградниками. Повсюду были видны стрельчатые арки, они обрамляли двери домов, окна, ворота садов. Дальше, за кварталом богачей, высились мечети и большие здания со сводчатыми куполами – белыми, закругленными, с маленькими шпилями на верхушке. Казалось, строившие их архитекторы помешаны на женских грудях. Нетрудно было понять, на что пошел известняк, взятый из каменоломен в холмах: вокруг сплошной белый камень, украшенный синей плиткой, геометрические узоры которой сплетались в строки из Корана:

Нет бога, кроме Аллаха Всемилостивого.

Сражайтесь за истинную веру.

Горе тем, кто не усерден в своих молитвах.

По улицам толпами ходили мужчины в тюрбанах, но женщин не было видно. Роб проехал по обширной площади, чуть позже, где-то через полмили, миновал еще одну такую же. Он с удовольствием впитывал в себя звуки и запахи. Здесь по всему безошибочно угадывался municipium126126
  Муниципий (лат.), в Римской империи: второй по значению класс крупных городов, пользовавшихся определенными привилегиями.


[Закрыть], большой густонаселенный город, как Лондон его детства, и Робу почему-то казалось несомненным, что ехать через этот город на северном берегу Реки Жизни следует неспешно.

С минаретов понеслись мужские голоса – одни далекие, еле слышные, другие близкие, ясно слышные, – призывавшие правоверных на молитву. Всякое движение на улицах прекратилось: люди обращались лицом, кажется, на юго-запад – в сторону Мекки. Все мужчины города падали на колени, гладили землю раскрытыми ладонями, низко кланялись, всякий раз касаясь лбом камней мостовых.

Роб из уважения остановился и спешился.

Когда молитва окончилась, он подошел к человеку средних лет, проворно сворачивавшему молитвенный коврик, который он достал из своей телеги, запряженной волами. Роб поинтересовался, как ему отыскать еврейский квартал.

– А! Он называется Яхуддийе. Поезжай дальше прямо, по улице Йездигерда, пока не доедешь до еврейского рынка. В дальнем конце рынка будут ворота с аркой, за ними ты и найдешь ваш квартал. Мимо не проедешь, зимми!

Рынок был заставлен рядами лавочек, где можно было купить мебель, лампы и масло, лепешки, сласти, пахнувшие медом и пряностями, одежду, всевозможные предметы обихода, овощи и фрукты, рыбу, кур – как ощипанных и выпотрошенных, так и живых, кудахчущих… Иными словами, все, что необходимо в земной жизни. Увидел Роб и выставленные на продажу молитвенные покрывала, одежду с кисточками, филактерии. В лавке писца сидел, склонясь над чернильницей и перьями, старик с морщинистым лицом, а рядом, в палатке с отдернутым пологом, – гадалка. По тому, что в некоторых лавках торговали женщины, а другие, придерживая за ручки тяжелые корзины, совершали покупки на переполненном рынке, Роб понял: он уже в еврейском квартале. На женщинах были просторные черные платья, головы покрыты полотняными платками. Встретились три-четыре женщины, закрывавших лица вуалями, на манер мусульманок, но у подавляющего большинства лица были открыты. У мужчин одежда была такая же, как и у Роба, только бороды густые, кустистые.

Роб ехал медленным шагом, наслаждаясь тем, что видел и слышал. Миновал двух мужчин, горячо, словно заклятые враги, споривших о цене на пару башмаков. Многие перекрикивались, обмениваясь шутками; чтобы тебя расслышали, приходилось кричать.

На дальнем конце рынка он проехал через ворота с аркой и стал пробираться по узким тесным переулкам, затем по неровному спиральному спуску въехал в нижний и более обширный район лачуг, построенных как попало; отделявшие группы домов крошечные проулочки были проложены без всякого порядка. Многие дома стояли рядышком, стена к стене, но там и сям были разбросаны и отдельно стоящие дома, окруженные небольшими садами. Хотя по английским меркам такие дома выглядели очень скромно, здесь, на фоне соседних хибар, они казались замками.

Исфаган был старым городом, но Яхуддийе выглядел еще более древним. От извилистых улочек отходили переулки. Жилые дома и синагоги построены из камня или старинного кирпича, который выцвел до светло-розового. Мимо Роба прошли дети, гнавшие перед собой козу. На углах улиц стояли группы людей, они беседовали, смеялись. Приближалось время ужина, из домов тянуло запахами стряпни, у Роба даже слюнки потекли.

Он ехал по кварталу, пока не нашел конюшню, где смог поставить осла и мула и договориться, чтобы за ними как следует ходили. Прежде чем уйти, Роб снова очистил царапины от когтей пантеры, оставшиеся на боку осла. Царапины уже благополучно заживали.

Недалеко от конюшни отыскался и постоялый двор. Хозяином был высокий старик с приятной улыбкой и сгорбленной спиной, именем Залман Меньшой.

– А почему «меньшой»? – не удержался от вопроса Роб.

– В моей родной деревне Разан у меня был дядя, Залман Большой. Известный богослов, – объяснил старик.

Роб попросил постелить ему тюфяк в углу просторной общей спальни.

– Ужинать будешь?

Еда выглядела соблазнительно: маленькие кусочки мяса, поджаренные на вертеле, с жирным гарниром из риса (Залман назвал это «плов») и маленькими, почерневшими на огне луковицами.

– А это кошерная пища? – предусмотрительно спросил Роб.

– А как же иначе! Кошерная, можешь есть безбоязненно.

После мяса Залман подал медовые коврижки и приятное питье под названием шербет.

– Ты приехал из дальних краев, – заметил старик.

– Из Европы.

– Из Европы. Ах!

– А как вы догадались?

– По тому, как ты говоришь, – улыбнулся хозяин и, увидев, как вытянулось лицо Роба, добавил: – Ты научишься говорить лучше, не сомневаюсь. Как, интересно, живется евреям в Европе?

Роб не знал, что на это сказать, но потом вспомнил о словах Зеви:

– Евреем быть нелегко.

Залман грустно кивнул.

– А как живется евреям в Исфагане?

– Ой, здесь неплохо. Коран учит людей поносить нас, поэтому иногда нас дразнят разными словами. Но они к нам привыкли, а мы к ним. В Исфагане евреи жили испокон веку, – рассказывал Залман. – Этот город основал Навуходоносор127127
  Навуходоносор (правил в 605–562 гг. до н. э.) – царь Вавилона. Покорил многие земли, в т. ч. Иудею. Разрушил первый Иерусалимский храм (Храм Соломона), а пленных иудеев угнал в Вавилон на восстановление древнего зиккурата (башни-храма) Этеменанки высотой в 90 м, что дало толчок библейской легенде о Вавилонской башне (см. книгу пророка Даниила).


[Закрыть], который, согласно легенде, поселил здесь пленных евреев – после того, как завоевал Иудею и разрушил Иерусалим. А через девятьсот лет после того шах Йездигерд128128
  Йездигерд І Предатель (правил в 399–420 гг. н. э.) – шахиншах Персии из династии Сасанидов. Покушался на привилегии зороастрийского духовенства.


[Закрыть] влюбился в местную еврейку, именем Шушан-Духт, и сделал ее царицей. Она сумела облегчить положение своего народа, поэтому здесь стало селиться все больше евреев.

Роб подумал, что более удачной маски ему было и не придумать: раз он изучил обычаи евреев, то сумеет смешаться с ними, как муравей в муравейнике.

После ужина он пошел со стариком в Дом мира, одну из нескольких десятков здешних синагог. То было квадратное здание, сложенное из камня в стародавние времена, трещины уж давно поросли нежным коричневым мхом, хотя никакой сырости не ощущалось. Вместо окон в синагоге были лишь узенькие амбразуры, а дверь такая низкая, что Робу, проходя, пришлось нагнуться. Внутрь вел неосвещенный коридор, а в молитвенном помещении лампы освещали лишь столбы, уходившие вверх – крыша находилась так высоко, что ее снизу было и не видно. Мужчины сидели в главной части, а женщины молились в маленьком боковом приделе, отделенном от главной части барьером. Роб нашел, что в синагоге легче творить маарив, чем в пути, в компании всего трех евреев. Здесь был хазан129129
  Хазан (кантор) в иудаизме примерно соответствует священнику в христианских церквах. Отправляет службы в синагоге.


[Закрыть], который читал молитву, а все собравшиеся бормотали или пели кому как нравилось, поэтому Роб стал раскачиваться вместе со всеми, уже не так смущаясь незнанием древнееврейского языка и тем, что не всегда поспевал за молитвами.

На обратном пути Залман проницательно посмотрел на Роба и улыбнулся:

– Может быть, тебе, в твои-то годы, хочется развлечений, а? По ночам здесь кипит жизнь на майданах, площадях в мусульманской части города. Там есть женщины и вино, музыка и увеселения – такие, что ты и не представляешь, реб Иессей.

Роб, однако, покачал головой.

– Мне хотелось бы туда пойти, но как-нибудь в другой раз, – ответил он старику. – Сегодня мне нужно сохранить голову свежей, ибо завтра мне предстоит уладить дело великой важности.

В ту ночь он так и не смог уснуть, лишь ворочался с боку на бок, размышляя, такой ли человек Ибн Сина, с которым легко договориться.

Утром Роб отыскал общественные бани – строение из кирпича, возведенное вокруг природного теплого источника. Едким мылом и чистым холстом оттер въевшуюся за время долгого пути грязь, а когда подсохли волосы, он вынул свой хирургический нож и подрезал бороду, глядя на свое отражение в полированном квадратике стали. Борода стала гуще, и Роб подумал, что теперь он выглядит настоящим евреем.

Он нарядился в лучший из своих двух кафтанов. Надев кожаную шляпу ровно, вышел на улицу и попросил человека с высохшими конечностями указать ему путь к школе лекарей.

– Тебе нужна медресе, то место, где учат? Она рядом с больницей, – ответил нищий. – Это на улице Али, поблизости от Пятничной мечети в центре города. – Получив монетку, хромой благословил потомков Роба до десятого колена.

Идти пришлось долго. У Роба была возможность заметить, что Исфаган – город-труженик. Он повсюду видел людей, занятых различными ремеслами: башмачников и кузнецов, горшечников и колесников, стеклодувов и портных. Миновал несколько базаров, где продавались все мыслимые товары. Наконец он добрался до Пятничной мечети – массивного каменного строения с великолепным минаретом, над которым вились птицы. Дальше лежал очередной рынок с преобладанием книжных лавок и маленьких харчевен, а еще дальше он увидел медресе.

По внешнему периметру школы, среди все новых и новых книжных лавок, призванных удовлетворять любознательность учащихся, стояли длинные приземистые здания, где эти учащиеся жили. Вокруг резвились и играли детишки. Везде можно было увидеть молодых мужчин, в большинстве своем украшенных зелеными тюрбанами. Здания медресе были выстроены из блоков белого известняка, по образцу большинства мечетей. Стояли они довольно далеко друг от друга, а пространство между ними заполняли сады. Под большим каштаном, с ветвей которого свисали колючие нераскрывшиеся плоды, шесть молодых людей сидели, поджав под себя ноги, и внимали белобородому человеку в небесно-голубом тюрбане.

Роб подошел ближе к ним.

– …силлогизмы Сократа, – говорил наставник. – Это суждение надлежит с точки зрения логики считать верным, ибо верны и два других суждения. Например, из того факта, что, во-первых, все люди смертны, а во-вторых, что Сократ – человек, с непреложностью следует заключить, что, в-третьих, Сократ смертен.

Роб поморщился и пошел дальше, испытывая легкие сомнения: здесь было много такого, чего он не знал, слишком много непонятного.

Остановился он перед очень старым зданием с пристроенной к нему мечетью и прекрасным минаретом. Спросил учащегося в зеленом тюрбане, в каком из этих зданий учат медицине.

– В третьем отсюда. Вот здесь изучают богословие. В соседнем – законы ислама. А вон в том изучают медицину, – и указал на белокаменное здание с куполом. Оно было так похоже на преобладающий в Исфагане тип построек, что Роб впоследствии всегда называл его не иначе, как Большое Вымя. Рядом с ним стояло большое одноэтажное здание, табличка на котором сообщала, что это маристан – «помещение для недужных». Роб заинтересовался и вместо того, чтобы войти в медресе, поднялся по трем мраморным ступеням маристана и прошел через двери из кованого узорчатого железа.

Он попал в центральный двор с бассейном, где плавали разноцветные рыбки. Под фруктовыми деревьями стояли скамьи. От двора, подобно лучам, расходились коридоры, каждый из которых вел в большую комнату. Все они были заполнены людьми. Роб никогда не видел такого количества больных и увечных, собранных в одном месте, и какое-то время он бродил по двору, дивясь увиденному.

Пациенты собирались группами по роду болезни: вот длинная комната, заполненная мужчинами с переломами костей; вот те, у кого лихорадка; а вот здесь (Роб сморщил нос) явно собрались пациенты, которых мучит понос или иные расстройства пищеварения. Но даже в этой комнате воздух был не такой тяжелый, каким вполне мог быть – большие окна пропускали потоки воздуха, а натянутая на них легкая сетка задерживала насекомых. Роб заметил, что вверху и внизу оконных отверстий сделаны пазы – значит, на зиму можно вставлять ставни.

Стены были чисто выбелены, а полы – каменные, их легко мыть, к тому же благодаря камню в помещении прохладно, когда снаружи стоит жара.

В каждой комнате даже бил свой фонтанчик!

Роб остановился перед закрытой дверью, на которой висела табличка: дар уль-марафтан, то есть «приют тех, кого необходимо содержать в цепях». Отворив дверь, он увидел трех обнаженных мужчин с бритыми головами и связанными руками; надетые на людей железные ошейники были прикованы к высоко расположенному окну. Двое скорчились – то ли спали, то ли были без чувств, а третий смотрел перед собой, он завыл по-звериному, а по запавшим щекам текли слезы.

– Извини, – ласковым тоном проговорил Роб и закрыл дверь в комнату помешанных.

Он вошел в зал, где находились пациенты хирургов, и не без труда подавил желание задержаться у каждой циновки, заглянуть под перевязки, осмотреть культи тех, у кого что-нибудь было удалено, и раны остальных.

Только подумать – каждый день встречаться со столькими интересными пациентами и учиться у великих людей! «Это все равно, – подумал он, – что провести все детство и юность в Дешт-и-Кевир, а потом обнаружить, что тебе принадлежит целый оазис».

Табличку на следующей двери Роб не понял – запас персидских слов был слишком ограничен, – но отворив дверь, сразу догадался, что здесь лечат заболевания и повреждения глаз. Невдалеке отчитывали плотного служителя, и тот дрожал перед начальством.

– Ошибка вышла, господин Карим Гарун, – оправдывался он. – Мне казалось, вы велели снять повязки у Эсведа Омара.

– Ишак ты безмозглый, – с отвращением произнес мастер. Был он молодой и худощавый, но с развитой мускулатурой, а на голове его Роб не без удивления увидел зеленый тюрбан учащегося – держался этот человек так уверенно, словно был хозяином по крайней мере этой части больницы. Черты его лица были отнюдь не женственны, но утонченны и аристократичны, такого красивого мужчину Роб до сих пор еще не встречал. Черные волосы казались шелковыми, а в глубоко посаженных карих глазах полыхал гнев. – Это твоя ошибка, Руми. Я тебе велел снять повязку у Куру Йезиди, а вовсе не у Эсведа Омара. Устад Джузджани130130
  Устад – мастер (уважительное обращение в Персии). Аль-Джузджани – известный персидский врач, ученик и сотрудник Ибн Сины, оставивший подробные записки о жизни и деятельности учителя.


[Закрыть] самолично удалял катаракту Эсведа Омара, а мне приказал следить, чтобы повязку на глазах не трогали пять дней. Я передал это распоряжение тебе, а ты нарушил его, жук навозный! И теперь, если зрение Эсведа Омара будет хоть чуть-чуть затуманено и гнев аль-Джузджани падет на мою голову, я твою толстую задницу нарежу ломтями, как жареного барашка! – Тут он заметил Роба, который стоял и смотрел как зачарованный, и недовольно обратился к нему. – А тебе-то что нужно?

– Поговорить с Ибн Синой о зачислении в школу медиков.

– Поговоришь. Однако князь лекарей не назначил тебе встречу?

– Нет.

– Тогда ступай в соседнее здание, поднимись на второй этаж и поговори с хаджи131131
  Почетный титул перед именем тех, кто совершил хадж – поклонение святыням Мекки.


[Закрыть] Давутом Хосейном, заместителем управителя школы. Управитель же – Ротун ибн Наср, дальний родственник самого шаха, один из его военачальников. Он получил эту должность в знак почета, но в школе никогда не появляется. Всем руководит хаджи Давут Хосейн, вот с ним тебе и надо говорить. – После этого учащийся, которого звали Карим Гарун, снова грозно повернулся к служителю: – Так ты собираешься менять повязку на глазах Куру Йезиди, о подобный кучке грязи под копытом верблюда?

По крайней мере часть учащихся проживала в Большом Вымени – это можно было заключить из того, что вдоль затененного коридора первого этажа шел ряд дверей маленьких келий. Через открытую дверь у самой лестницы Роб увидел двух человек, которые, как ему показалось, резали лежавшего на столе желтого пса – вероятно, мертвого.

Поднявшись на второй этаж, он попросил человека в зеленом тюрбане проводить его к хаджи и оказался наконец в кабинете Давута Хосейна.

Заместитель управителя был невысоким тщедушным человечком, еще не старым, с выражением сознания собственной важности на лице. Одет он был в рубаху из дорогой серой материи и белый тюрбан, положенный тому, кто совершил путешествие в Мекку. Глаза – маленькие, черные, а забиба на лбу свидетельствовала о его набожности.

Обменявшись традиционными приветствиями, перешли к делу. Роб высказал свою просьбу, и хаджи пристально вгляделся в него:

– Так ты говоришь, что приехал из Англии? Это в Европе? …И в какой же части Европы?

– На севере.

– На севере Европы… Сколько времени тебе понадобилось, чтобы добраться к нам?

– Меньше двух лет, хаджи.

– Два года! Это достойно удивления. Твой отец, должно быть, тоже лекарь, учился в нашей школе?

– Отец? Нет, хаджи.

– Хм-м-м. Ну, может быть, дядя?

– Нет-нет, я в нашей семье буду первым лекарем.

– Здесь, – нахмурился хаджи, – учатся потомки многих поколений лекарей. У тебя есть рекомендательные письма, зимми?

– Нет, господин Хосейн. – Роб почувствовал, как в душе нарастают страх и растерянность. – Я цирюльник-хирург, получил некоторую подготовку…

– Так у тебя нет отзывов от кого-либо из наших знаменитых выпускников? – переспросил пораженный Хосейн.

– Нет.

– Мы не принимаем на учебу первого встречного.

– Но у меня ведь не минутный каприз. Я проехал невероятное расстояние, ибо преисполнен решимости обучиться медицине. Я выучил ваш язык.

– Слабенько, должен сказать, – хмыкнул хаджи. – Мы не просто обучаем медицине. Мы не ремесленников выпускаем, а людей по-настоящему образованных и воспитанных. Наряду с медициной наши учащиеся изучают богословие, философию, математику, физику, астрологию и юриспруденцию. И лишь потом, став всесторонне образованными учеными, духовно развитыми людьми, они могут выбирать, какому виду деятельности посвятить себя: преподаванию, медицине или законоведению.

Роб, упав духом, ждал продолжения.

– Думаю, ты меня вполне понимаешь. Тебя невозможно зачислить.

Он уже почти два года понимал.

И отвернулся от Мэри Каллен.

Он истекал потом под палящим солнцем, замерзал среди льдов и снегов, его хлестали бури и дожди. Он прошел через соляную пустыню и предательский лес. Был подобен муравью, упорно преодолевающему одну гору за другой.

– Я не уйду, пока не поговорю с Ибн Синой, – твердо сказал Роб.

Хаджи Давут Хосейн открыл было рот, но увидел, как Роб смотрит на него. И тут же закрыл рот. Побледнев, он кивнул.

– Будь любезен, подожди здесь, – сказал хаджи и вышел из кабинета.

Роб остался сидеть.

Через недолгое время явились четыре воина. Ростом они все были ниже Роба, но мускулистые. У каждого была короткая тяжелая дубинка. Один, рябой, все время постукивал дубинкой по мясистой ладони.

– Как зовут тебя, еврей? – спросил рябой, пока без грубости.

– Иессей бен Беньямин.

– Хаджи сказал, ты чужеземец, из Европы?

– Да, из Англии. Это очень далеко отсюда.

Воин кивнул.

– Разве ты не отказался уйти, как просил тебя хаджи?

– Отказался, правда. Но…

– Теперь пора уходить, еврей. Вместе с нами.

– Я не уйду, пока не поговорю с Ибн Синой.

Старший из воинов взмахнул дубинкой.

«Только не по носу!» – мысленно взмолился Роб.

Но кровь потекла сразу, все четверо умели пользоваться дубинками так, чтобы достичь наилучших результатов с наименьшей затратой сил. Они тесно обступили Роба, чтобы он не мог размахнуться сам.

– Чтоб вас черт побрал! – выкрикнул он по-английски. Слов они, конечно, не поняли, но смысл уловили безошибочно, и удары посыпались сильнее. Одна дубинка врезалась повыше виска, и он вдруг ощутил тошноту и головокружение. Робу очень хотелось, чтобы его хоть вырвало в кабинете хаджи, но сильная боль забивала все остальное.