Текст книги "Лекарь. Ученик Авиценны"
Автор книги: Ной Гордон
Жанр: Историческая литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 48 (всего у книги 51 страниц)
76. Лондонский Лицей
В том году, в девятый день ноября, весь Лондон только и говорил, что о женщине по имени Джулия Свейн – ее схватили по обвинению в ведовстве. Обвинители утверждали, что она превращала свою дочь Глинну, шестнадцати лет, в летучую лошадь и так безжалостно ее гоняла, что девушка потом лежала без сил.
– Если правду люди говорят, – сказал Робу хозяин дома, – то как это гнусно и отвратительно – так поступать с собственным ребенком!
А Роб страшно скучал по своим детям и их матери. Первый шторм разыгрался на море через четыре с лишним недели после их отплытия, когда они уж точно должны были высадиться в Данбаре, но Роб молился: где бы они ни были, пусть пережидают всякую бурю в безопасных местах.
Сам же он снова бродил в одиночестве, посетил все знакомые с детства места Лондона, не оставил вниманием и новые кварталы, возникшие с тех пор, как он мальчишкой покинул этот город. Стоял перед Домом короля, когда-то казавшимся ему воплощением царственного величия, и дивился разительному отличию европейской незатейливости от изысканного великолепия Райского дворца. Король Эдуард почти все время проводил в своем замке в Винчестере, но как-то утром Роб, наблюдая из-за ворот дворца, увидел его молча прогуливающимся в сопровождении приближенных и воинов охраны. Король был глубоко погружен в собственные мысли. Выглядел он старше своих сорока с небольшим лет. Поседел он, как говорили, еще в ранней молодости, когда узнал о том, что Гарольд Заячья лапа сделал с его братом Альфредом. Робу Эдуард показался далеко не таким царственным повелителем, каким был Ала-шах, однако – напомнил себе Роб – Ала-шаха давно нет, а Эдуард пребывает в живых.
Осень с самого Михайлова дня208208
День архангела Михаила, который отмечается католической церковью 29 сентября, а православными церквами 21 ноября.
[Закрыть] сделалась холодной, задули пронизывающие ветра. Зима началась рано, но оказалась теплой, с обильными дождями. Роб часто думал о своих, жалея, что не знает точно, когда они прибыли в Килмарнок. Одиночество то и дело гнало его в «Лису», однако он старался сдерживаться и не пить слишком много, ибо не желал снова, как в юности, превратиться в пьяницу и забияку. Впрочем, выпивка не приносила облегчения, а скорее погружала его в меланхолию: Роб чувствовал, как идет по стопам своего отца, завсегдатая пивных. Из-за этого он отворачивался и от продажных и доступных женщин, которые казались еще привлекательнее от того, что Роба мучило острое неудовлетворенное желание. С горечью Роб твердил себе, что пить он может, но не должен полностью уподобиться Натанаэлю Колю, женатому развратнику.
Подошло Рождество, и Робу стало еще грустнее – ведь этот праздник необходимо отмечать в кругу семьи. В самый день Рождества он пошел в «Лису» и заказал там обед: студень из свиной головы и говяжьих ножек, пирог с бараниной и побольше меду, чтобы было чем запить это все. После обеда Роб возвращался домой и увидел, что два матроса избивают незнакомца; кожаная шляпа жертвы валялась в грязи, а одет он был в черный кафтан. Один матрос удерживал, заломив за спину, руки этого человека, а другой наносил беспощадные удары.
– Прекратите, черт бы вас побрал!
Тот, кто бил, сделал передышку.
– Шел бы ты своей дорогой, господин, пока мы тебя не трогаем.
– А что он вам сделал?
– Преступление совершилось тысячу лет назад, а теперь мы отправим этого вонючего еврея-французишку дохлым в его Нормандию.
– Оставьте его в покое.
– А, ну раз он тебе так нравится, ты отсоси ему как следует, а мы посмотрим.
Хмель всегда пробуждал в Робе желание подраться с кем-нибудь, а потому он не стал раздумывать долго. Его кулак врезался прямо в неприветливую и отталкивающую физиономию. Сообщник отпустил еврея и отбежал подальше, а первый матрос тем временем поднялся на ноги.
– Ублюдок! Ты и кровь Спасителя стал бы пить из чаши этого треклятого еврея!
Роб не стал гнаться за убегающими. Еврей, рослый мужчина, стоял ссутулившись, из носу его шла кровь, губы разбиты, но плакал он, казалось, больше от пережитого унижения, нежели от физической боли.
– Вот так так, что это здесь происходит? – поинтересовался подошедший к ним человек с вьющимися рыжими волосами и курчавой рыжей бородой, с крупным носом, на котором проступали багровые жилки.
– Да ничего особенного. На этого человека напали разбойники.
– Хм-м-м… А вы уверены, что это не он был зачинщиком?
– Вполне.
Еврей уже овладел собой и смог заговорить. Ясно было, что он горячо благодарит своего спасителя, но говорил он по– французски, легко и плавно.
– Вам этот язык знаком? – спросил Роб рыжеволосого. Тот укоризненно покачал головой. Робу хотелось заговорить с евреем на их наречии и пожелать ему более спокойного Праздника огней209209
Ханука, или Праздник огней – иудейский религиозный праздник в память освящения жертвенника иерусалимского Храма после освобождения его братьями Маккавеями. Как правило, приходится на декабрь общепринятого календаря.
[Закрыть], но в присутствии постороннего он на это не отважился. Наконец еврей подобрал свою шляпу и пошел своей дорогой, как и рыжеволосый.
У самого берега реки Роб нашел небольшую пивную и вознаградил себя красным вином. В помещении было темно и душно, а потому он забрал небольшой кувшин с вином и пошел пить на причал, устроившись на сваях, которые забивал, возможно, его отец. Его вымочил дождь и исхлестал ветер, серая вода под причалом угрожающе вздымалась волнами.
Роб был доволен. В какой еще день лучше всего предотвратить новое распятие?
Вино было отнюдь не царским напитком, оно обжигало гортань, и все-таки Робу оно понравилось. В конце концов, он сын своего отца и вправе получать удовольствие от напитка, если уж решил выпить.
Да нет, преображение уже произошло, он стал Натанаэлем Колем. Его отец – это он сам. Но каким-то непостижимым образом он сознавал, что в то же время является и Мирдином, и Каримом. И Ала-шахом, и Дханом Вангалилом. И Абу Али аль-Хусейном ибн Абдаллой ибн Синой (да-да, в особенности Ибн Синой!) … Но он был также и тем толстым разбойником, которого убил много лет тому назад, и благочестивым старым козлом Давутом Хосейном…
С ясностью, которая подействовала на него крепче вина, Роб понял, что в нем соединились все остальные люди, каждый из них стал его частью. И когда он сражался с трижды проклятым Черным Рыцарем, он всего лишь боролся за собственную жизнь. Сейчас ему, пьяному и одинокому, впервые открылась эта истина.
Допив вино, он поднялся со свай. Прихватив пустой кувшин, который вскоре предстоит наполнить каким-нибудь лекарством, а быть может, чьей-то мочой, подлежащей анализу за приличное вознаграждение, он пошел – вместе со всеми людьми, составлявшими его – осторожными, заплетающимися шагами, направляясь с причала к безопасной пристани дома на улице Темзы.
«Не для того я остался здесь без жены и детей, чтобы превратиться в жалкого пьянчугу», – укорял себя Роб на следующее утро, когда в голове у него прояснилось.
Он вознамерился заняться лечением больных, как полагается, и пошел в лавку, где продавались травы – она помещалась в конце улицы Темзы. Надо было пополнить свои лекарственные запасы, а в Лондоне легче было купить некоторые травы, чем собирать их на лугах и в лесах. Он еще раньше познакомился с хозяином этой лавки – невысоким суетливым человеком по имени Рольф Поллард. Робу он показался вполне сведущим аптекарем.
– Куда мне обратиться, чтобы наладить связи с другими лекарями? – поинтересовался у него Роб.
– Ну, здесь все ясно, мастер Коль, – в Лицей. Так называется собрание, где регулярно встречаются лекари нашего города. Подробности мне неизвестны, но их должен знать господин Руфус, – и показал на человека, стоявшего в противоположном конце комнаты – тот принюхивался к высушенной веточке портулака, стараясь определить, насколько крепко держится запах.
Поллард проводил Роба через всю свою лавку и познакомил с Обри Руфусом, лекарем с улицы Фенчерч.
– Я рассказал мастеру Колю о Лицее лекарей, – сказал аптекарь, – да вот не мог припомнить никаких подробностей.
Руфус, рассудительный на вид человек, лет на десять старше Роба, пригладил рукой редеющие волосы и довольно любезно кивнул.
– Собрания проводятся каждый месяц, в первый понедельник вечером, когда наступает час обеда, в зале над таверной Иллингуорта на Корнхилле. Это хороший предлог, чтобы предаться обжорству. Еду и напитки каждый покупает себе за свои деньги.
– Требуется ли специальное приглашение?
– Вовсе нет. Туда может прийти любой лондонский лекарь. Но, если вам так хочется получить приглашение – что ж, я вас прямо сейчас и приглашаю, – приветливо откликнулся Руфус, и Роб с улыбкой поблагодарил его, а затем откланялся.
Так получилось, что в слякотный первый понедельник нового года он отправился к таверне Иллингуорта и оказался в компании двух десятков практикующих лекарей. Они сидели за столами, потягивали напитки, переговаривались и смеялись, а когда вошел Роб, стали исподволь с любопытством разглядывать его, как всякая компания разглядывает новичка.
Первым, кого он узнал, был Ханн, который при виде Роба помрачнел и прошептал что-то на ухо своему соседу. Но Обри Руфус, сидевший за другим столом, помахал Робу рукой, приглашая его к себе. Представил Робу четырех сидевших за столом лекарей, не забыл и им сказать, что Роб недавно приехал в их город и занялся практикой на улице Темзы.
Четыре пары глаз изучали вновь прибывшего с разной степенью мрачности и настороженности, подобно тому взгляду, которым встретил его Ханн.
– У кого вы были учеником? – полюбопытствовал коллега по имени Брейс.
– Учился я у лекаря Гепманна в городе Фрейзинге, в королевстве Восточных франков. – То была фамилия хозяина дома, где семья Колей жила во время пребывания во Фрейзинге.
– Хм-м-м, – протянул Брейс, явно не слишком доверявший чужеземным лекарям. – И долго ходили в учениках?
– Шесть лет.
От дальнейших расспросов их отвлекла поданная еда: пережаренная птица с пареной репой и эль – его Роб пил умеренно, не желая сразу выставлять себя на посмешище. После обеда выяснилось, что Брейс нынче вечером читает основной доклад. Говорил он о применении стеклянных банок и предупреждал коллег-лекарей, что оные надлежит хорошенько разогреть, ибо не что иное, а именно тепло, впитанное стеклом, притягивает к себе дурную кровь, заставляя ее скапливаться у поверхности кожи, а удалить ее позволяет последующее кровопускание.
– Вам следует наглядно показать пациентам свою уверенность в том, что повторяемые неоднократно банки и кровопускания принесут им выздоровление, дабы тем сообщить больным доброе настроение и веру в успех, – рассуждал Брейс.
Обсуждение было худо подготовлено, но из выступлений Роб сумел понять: когда ему было одиннадцать лет, он уже узнал от Цирюльника о том, как ставить банки и делать кровопускания, когда применять эти средства, а когда воздерживаться от них – узнал больше, чем многие из присутствующих здесь лекарей.
Лицей, таким образом, быстро разочаровал его.
Всех этих лекарей, казалось, занимает в первую очередь одно – вознаграждения и доходы. Руфус с завистью подтрунивал над председательствующим, королевским лекарем, именем Драйфилд, потому что тот каждый год получал жалованье и платье.
– Но ведь можно получать постоянное жалованье за лечение больных и при этом не состоять на королевской службе, – заметил Роб. Вот теперь он завладел их вниманием.
– Как такое возможно? – задал вопрос Драйфилд.
– Лекарь может работать в больнице – лечебном учреждении, цель которого состоит в лечении больных и достижении понимания природы болезней.
Некоторые смотрели тупо, ничего не поняв, но Драйфилд кивнул.
– Эта идея пришла к нам с Востока и постепенно распространяется. Мы уже наслышаны о больнице, недавно учрежденной в Салерно, и о давно существующем в Париже Отель-Дье. Позвольте, однако, предупредить вас: в Отель-Дье людей отправляют умирать и сразу забывают о них, это поистине адское заведение.
– Больница не обязательно должна уподобляться Отель-Дье, – возразил Роб, досадуя, что не может поведать им о маристане. Тут вмешался Ханн:
– Не исключаю, что такая система может действовать успешно в странах неразвитых, но ведь английские лекари обладают большей независимостью духа, они и свои доходы должны получать независимой деятельностью.
– Я полагаю, что медицина – это куда важнее, нежели просто доходы, – миролюбиво возразил ему Роб.
– Она значит меньше, чем доходы, – парировал Ханн. – Вознаграждения ныне не слишком высоки, а в Лондон то и дело прибывают босоногие новички. С чего это вы взяли, что медицина важнее доходов?
– Она есть призвание, мастер Ханн, – ответил ему Роб. – Все равно как глас Божий, призывающий иных людей служить в церкви.
Брейс испустил возмущенный возглас, но председатель, сытый по горло пререканиями, откашлялся.
– Кто предложит темы для обсуждения в следующем месяце? – вопросил он присутствующих. Наступила полная тишина.
– Давайте, давайте, каждый должен внести вклад в общее дело, – нетерпеливо проговорил Драйфилд.
Роб понимал, что на первом же своем собрании набиваться в докладчики не годится, но ведь никто больше не произносил ни слова, и наконец он решился заговорить:
– Я сделаю доклад, если будет на то ваше согласие.
У Драйфилда удивленно поднялись брови.
– И на какую же тему, мастер?
– Я буду говорить о лечении болезни, поражающей низ живота.
– Поражающей низ живота? Мастер… э-э-э, Кроу – так?
– Коль.
– Да, мастер Коль. Ну что же, вот и отлично, обсудим болезнь, поражающую низ живота, – заключил председатель.
Джулия Свейн, обвиненная в ведовстве, покаялась в совершенном преступлении. У нее на внутренней стороне нежной белой руки, чуть пониже левого плеча, обнаружили характерное для ведьмы пятнышко. Дочь Глинна дала показания: Джулия со смехом удерживала ее, пока с нею совокуплялся некто – как считала девушка, то был сам Сатана. Несколько жертв ведьмы обвиняли ее в наведении порчи. Уже будучи привязана к специальному сиденью, на котором ее должны были окунать в ледяные воды Темзы, Джулия решила признаться во всем и теперь изо всех сил помогала служителям церкви, искоренявшим зло. Рассказывали, что те подолгу допрашивали ее обо всем, что касается ведовства и применяемых ведьмами способов. Роб старался обо всем этом не задумываться.
Он купил себе толстоватую серую кобылу и пристроил ее в бывшие конюшни Эгльстана – теперь они принадлежали человеку по фамилии Торн. Кобыла была уже немолода и ничем не замечательна, но ведь ему не в конное поло играть на ней, убеждал себя Роб. Когда его вызывали к больным, он ехал верхом, а иные пациенты и сами находили дорогу к его дому. Время года было такое, что часто случались воспаления гортани. Роб, конечно, предпочел бы лечить их персидскими снадобьями: тамариндом, гранатами, растолченными в порошок винными ягодами – но приходилось делать снадобья из того, что имелось под рукой. А имелись портулак, вымоченный в розовой воде (он годился для полосканий воспаленного горла), настой сушеных фиалок, который помогал от головной боли и от жара, сосновая смола, смешанная с медом – ее ели, чтобы уменьшить кашель и образование мокроты.
Один из обратившихся к Робу больных назвался Томасом Гудом. Волосы и борода у него были цвета моркови, а нос потерял всякий цвет. Его лицо показалось Робу знакомым, и вскоре он вспомнил, что именно этот человек был свидетелем того происшествия с евреем и двумя матросами. Симптомы, на которые он жаловался, напоминали гнойное заболевание десен, однако во рту не было гнойничков, не было у пациента и жара, и горло не покраснело, да и вообще он был слишком энергичен для больного. По сути дела, он все время задавал вопросы, касающиеся лекаря: у кого тот учился? А что, живет он один? Как, у него нет ни жены, ни детей? Давно ли лекарь проживает в Лондоне? А приехал он откуда?
Тут и слепому было понятно: этот человек никакой не больной, а просто соглядатай. Роб ничего ему на расспросы не ответил, прописал сильное слабительное, которое тот все равно не станет принимать, и поспешил выпроводить, не отвечая на новый поток вопросов.
Но сам визит чрезвычайно обеспокоил Роба. Кто подослал этого Гуда? Кого так интересовали ответы на все эти вопросы? И случайно ли вышло так, что этот человек стал свидетелем столкновения Роба с двумя матросами?
На следующий день кое-что прояснилось. Роб пошел в лавку аптекаря, чтобы купить еще трав для приготовления лекарств, и снова встретил там Обри Руфуса, пришедшего по такому же делу.
– Ханн злословит о вас, как только может, – поведал он Робу. – Говорит, что вы чересчур самоуверенны, а внешность выдает в вас негодяя и головореза. Поэтому он вообще сомневается в том, что вы лекарь. Он стремится закрыть членство в Лицее для тех, кто учился ремеслу не в Англии.
– И что же вы мне посоветуете?
– Да просто не обращайте внимания, – ответил Руфус. – Всем же ясно: он не может смириться с тем, что пришлось делить улицу Темзы с вами. И всем известно, что за лишнюю монету Ханн готов родного дедушку задушить. Оттого и верить ему никто не станет.
Роб вернулся к себе на улицу Темзы успокоенным. Он решил, что рассеет все сомнения касательно своего образования, и с усердием, будто готовился к лекции в медресе, взялся за доклад о болезни, поражающей низ живота. Настоящий Лицей – в древних Афинах – был той школой, где преподавал сам Аристотель. Роб не Аристотель, но он воспитанник Ибн Сины и сумеет показать этим лондонским лекарям, каким должен быть доклад на темы врачевания болезней.
Интерес у них, конечно, был. Ведь любому из собравшихся в Лицее случалось терять пациентов, которые страдали от боли в правой нижней части живота. Но встретили они доклад дружными насмешками.
– Червячок? – посмеивался косоглазый лекарь по имени Сарджент. – Маленький розовенький червячок в животе?
– Червеобразный отросток, мастер, – сухо ответил Роб. – Он прикрепляется к слепой кишке. И может загноиться.
– Но на рисунках Галена мы не видим никакого червеобразного отростка на слепой кишке, – сказал Драйфилд. – Цельс, Разес, Аристотель, Диоскорид – кто из них писал о таком отростке?
– Ни один не писал. Из чего не следует, что такого отростка в этом месте не существует.
– Вам случалось препарировать свинью, мастер Коль?
– Случалось.
– Ну, тогда вы должны знать, что внутренности свиньи подобны человеческим. Замечали ль вы когда-нибудь у свиньи розовый отросток на слепой кишке?
– Да то была маленькая розовая колбаска, мастер! – воскликнул какой-то остроумец, и все присутствующие расхохотались.
– Внутреннее строение свиньи представляется таким же, как у человека, – терпеливо сказал Роб. – Однако же есть и некоторые незначительные отличия. К числу таковых относится и маленький отросток, наблюдаемый на слепой кишке человека. – Он развернул свой рисунок Прозрачного Человека и железными гвоздями прикрепил его к стене. – Вот о чем я говорю. Здесь этот отросток изображен на ранней стадии воспаления.
– Предположим, что болезнь, поражающая низ живота, вызвана именно теми причинами, о которых вы толкуете, – сказал один лекарь с сильным датским акцентом. – Какое же лечение вы предлагаете?
– Я не знаю средства против этой болезни.
Послышались возмущенные возгласы.
– Но тогда какая разница – знаем мы природу заболевания или не знаем?
Его поддержали выкриками и другие, в своей единодушной неприязни к новичку позабыв о том, как сильно не любят англичане датчан.
– Медицина подобна медленному возведению здания, – сказал им Роб. – Благословен тот из нас, кто сумеет добавить в него хотя бы один кирпичик. Коль уж мы способны объяснить природу болезни, то некто, пока еще не родившийся, сможет отыскать и способ ее лечения.
Послышался новый ропот возмущения. Все столпились у стены, рассматривая Прозрачного Человека.
– Это вы рисовали, мастер Коль? – спросил Драйфилд, заметивший подпись.
– Отличная работа, – заметил председатель. – Что послужило вам моделью?
– Мужчина, у которого был разорван живот.
– Следовательно, вы видели лишь один подобный отросток, – сказал Ханн. – Несомненно, голос Всевышнего, возвестивший вам о призвании к нашему ремеслу, сообщил вам также, что этот маленький розовый червячок имеется у всех и каждого?
Эта реплика вызвала новый взрыв смеха, и Роб позволил себе дать отповедь:
– Я действительно полагаю, что отросток слепой кишки имеется у всех людей. Я видел его не у одного человека.
– Ну, скажем… у… четырех?
– Не менее чем у шести человек.
Теперь они уставились не на рисунок, а на самого Роба.
– Полдюжины, мастер Коль? Как же вам удалось заглянуть внутрь шести человек? – спросил его Драйфилд.
– У некоторых животы оказались распороты вследствие несчастных случаев, другие стали жертвами боевых стычек или поножовщины. Отнюдь не все они были моими пациентами, а сами эти случаи встречались мне на протяжении длительного времени. – Роб сам почувствовал, как нелепо это звучит.
– Не только мужчины, но и женщины? – уточнил Драйфилд.
– В их числе были и женщины, – неохотно ответил Роб.
– Хм-м-м, – протянул председатель, ясно давая понять, что считает Роба лжецом.
– А женщины пострадали, надо полагать, на поединках? – бархатным голосом осведомился Ханн, и на этот раз от смеха не удержался даже Руфус. – Мне это, право же, представляется чудесным совпадением, что вам удалось заглянуть во внутренности столь большого числа людей, – продолжал Ханн. Роб увидел, какой свирепой радостью загорелись глаза противника, и понял, что решение прочитать лекцию в Лицее было ошибочным с самого начала.
Джулии Свейн не удалось избежать вод Темзы. В последний день февраля на рассвете более двух тысяч человек собрались полюбоваться и порадоваться тому, как ее зашивают в мешок вместе с петухом, змеей и большим камнем, а затем бросают в глубокий пруд в Сент-Джайлсе.
Роб не пошел смотреть утопление. Вместо этого он отправился на причал Бостока – узнать, что стало с тем невольником, которому он ампутировал ступню. Человека этого нигде было не видно, а нелюбезный надсмотрщик лишь сообщил, что раба услали из Лондона в другое место. Роб весьма опасался за него, понимая, что сама жизнь раба всегда зависит от того, способен ли он трудиться. На пристани он увидел и другого раба, спина которого была исполосована плетью до крови, и следы ударов глубоко отпечатались на теле. Вернувшись к себе, Роб приготовил целебную мазь из козьего жира, свиного сала, растительного масла, ладана и окиси меди. Потом снова пошел на причал и смазал лекарством воспаленную спину раба.
– Эй, что тут, черт возьми, происходит?
На них стремительно надвигался надзиратель, и раб убежал прочь, хотя Роб еще не закончил обрабатывать его раны.
– Этот причал принадлежит мастеру Бостоку. Ему известно, что вы здесь?
– Вот это совершенно не важно.
Надзиратель сверкнул глазами, но дальше спорить не посмел, а Роб рад был убраться с причала Бостока без дальнейших неприятностей.
К нему приходили и денежные пациенты. Одну бледную даму, беспрерывно рыдавшую, он вылечил от поноса, давая ей кипяченое коровье молоко. Обратился к нему один процветающий корабел – куртка у него промокла от крови, потому что на запястье была глубокая рана и кисть наполовину отделилась от предплечья. Человек этот охотно признал, что сам поранился ножом – находясь изрядно под хмельком, пытался было свести счеты с жизнью.
Он едва и не расстался с нею, остановившись у самой кости. Проводя вскрытия в морге маристана, Роб выяснил, что артерия в запястье проходит как раз возле кости. Будь порез на волосок глубже, этот человек вполне удовлетворил бы свое пьяное желание умереть. Но ограничилось все тем, что он перерезал сухожилия, направлявшие движения большого и указательного пальцев. Роб зашил и перевязал рану, но эти пальцы остались неподвижными и нечувствительными.
– Смогу ли я снова двигать ими?
– Это уж как Бог положит. Вы неплохо поработали; если попробуете снова, думаю, вы себя убьете. А из этого следует: хотите жить, оставьте крепкие напитки.
Роб опасался, что этот человек может повторить свою попытку.
Стоявшее на дворе время года требовало запасов слабительного, ибо всю зиму люди были лишены зелени, а потому Роб приготовил настойку ревеня. Через неделю все его запасы вышли.
Лечил он человека, которого осел укусил в шею, вскрыл уйму чирьев, вправил вывихнутую кисть, срастил сломанный палец. Как-то среди ночи перепуганная женщина позвала его в дом по улице Темзы, но довольно далеко – в те края, которые сам Роб считал «ничейной землей», как раз посередине между его жилищем и домом Ханна. Оно бы и лучше было, обратись она к Ханну, потому что муж ее заболел не на шутку. Он был конюхом в конюшнях Торна и дня три назад порезал большой палец, а сегодня слег с болями в пояснице. Челюсти у него были плотно сомкнуты, на губах выступила пена, едва пробивающаяся сквозь стиснутые зубы, а все тело напоминало согнутый лук: он приподнял поясницу и лежал, опираясь на пятки и затылок. Роб раньше не видел таких больных сам, но знал по описаниям в трудах Ибн Сины. Это был столбняк, или спинной спазм. Как его лечить, никто не знал, и пациент умер еще до наступления утра.
После выступления в Лицее у Роба остался неприятный осадок. В первый понедельник марта он заставил себя посетить очередное собрание в качестве безмолвного зрителя, но ошибка уже была допущена и он увидел, что на него все смотрят как на глупого хвастуна, который склонен предаваться нелепым фантазиям. Одни насмешливо улыбались ему, другие смотрели холодно. Обри Руфус не пригласил его в свою компанию, а когда их взгляды встретились, отвел глаза. Роб присел за стол с незнакомыми людьми, которые избегали к нему обращаться.
Нынешний доклад касался переломов плеча, предплечья и ребер, а также вывихов челюсти, плеча и локтя. Докладывал толстенький коротышка, именем Тайлер, и это был жалкий доклад, изобилующий столь многими ошибками как фактическими, так и касающимися способов лечения, что костоправ Джалал пришел бы от него в великий гнев. Роб только сидел и молчал.
Когда докладчик окончил речь, беседа перешла на утопление ведьмы.
– Поймают еще и других, попомните мои слова, – сказал Сарджент. – Ведьмы же занимаются своим ремеслом не в одиночку. А мы, осматривая людские тела, должны примечать дьявольские отметины и сообщать о них.
– Мы должны постараться вести себя выше всякой критики, – задумчиво проговорил Драйфилд, – ибо многие считают, что лекари близки по ремеслу к ведьмам. Приходилось слышать, что такой лекарь-ведун может вызвать у больного пену на губах и заставить того застыть, как мертвого.
Роб с тревогой подумал о конюхе, который заболел столбняком, но пока что к Робу никто не приставал и никто ни в чем не обвинял.
– А чем еще отличается мужчина-ведун? – поинтересовался Ханн.
– Они выглядят как самые обычные люди, – ответил ему Драйфилд, – хотя некоторые утверждают, что они обрезают себе член на манер язычников.
У Роба от страха съежилась его собственная мошонка. При первой же возможности он покинул собрание, зная, что уже не вернется сюда: опасно бывать в таком месте, где жизнь может повиснуть на волоске, случись кому-нибудь из коллег понаблюдать за ним, когда он освобождается от скопившейся жидкости.
Пусть в Лицее он испытал разочарование и подмочил свою репутацию, говорил себе Роб, у него остаются работа и крепкое здоровье.
Но на следующее утро в дом на улице Темзы явился Томас Гуд, тот самый рыжеволосый соглядатай, в сопровождении двух вооруженных людей.
– Чем могу служить? – холодно поинтересовался Роб.
– Мы трое, – ухмыльнулся Гуд, – судебные исполнители при епископе.
– И что же? – спросил Роб, хотя уже все понял.
Гуду доставило удовольствие харкнуть и сплюнуть на чистый пол в доме лекаря.
– Мы пришли, дабы взять тебя под стражу, Роберт Джереми Коль, и предать суду Божию.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.