Текст книги "Лекарь. Ученик Авиценны"

77. Серый монах

– Куда вы меня ведете? – спросил Роб, когда они уже шли по улице.

– Суд состоится в Южном приделе церкви Святого Павла.

– А в чем состоит обвинение?

Гуд вместо ответа только пожал плечами и покачал головой.

Добрались до церкви святого Павла, Роба провели в комнатку, где было много ожидавших своей очереди. У дверей стояли стражники.

У Роба возникло такое чувство, будто все это с ним уже происходило раньше. Все утро в неизвестности, на жесткой скамье, слушая бормотание людей в монашеских одеяниях – он словно вернулся в царство имама Кандраси, разве что на этот раз он не был лекарем при шариатском суде. Сам он ощущал себя человеком, ведущим жизнь праведную, как никогда ранее, однако в глазах служителей церкви он был не менее виновен, чем все прочие, призванные в тот день на суд.

Но он ведь не ведьма!

Роб возблагодарил Бога за то, что Мэри с детьми сейчас не с ним. Хотел было попросить разрешения пойти в часовню, помолиться, но знал, что не получит на это позволения, поэтому беззвучно помолился прямо здесь. Попросил Бога оградить его от зашивания в мешок вместе с петухом, змеей и камнем, от того, чтобы быть брошенным в глубокие воды.

Тревожило его и то, каких свидетелей могут призвать: вызвали ли тех лекарей, которые слышали, что он заглядывал внутрь человеческих тел, или ту женщину, которая видела, как он лечил ее мужа, а тот застыл и на губах его выступила пена. Или же этого грязного негодяя Ханна – тот способен выдумать все, что угодно, лишь бы выставить Роба ведуном и тем избавиться от него.

Но знал он и другое: если судьи уже пришли к определенному решению, свидетели им вообще ни к чему. Его разденут, увидят обрезание, а потом станут осматривать, пока не решат, что нашли метку дьявола. Несомненно, для получения признаний у них не меньший арсенал средств, чем у имама Кандраси.

Боже правый…

Времени для размышлений у Роба было предостаточно, и страх его все рос и рос. После полудня его вызвали пред очи церковного начальства. В массивном дубовом кресле восседал пожилой косоглазый епископ, облаченный в полинявший коричневый шерстяной стихарь, епитрахиль и ризу. Из разговоров в передней Роб узнал, что это Эльфсиг – ординарий210210
  Ординарий (в католической и совр. англиканской церквах) – епископ, пользующийся правами судьи.


[Закрыть] церкви Святого Павла, не ведающий милосердия при назначении наказаний. Справа от епископа помещались два священника средних лет, в черных облачениях, а слева – молодой монах-бенедиктинец в рясе темно-серого цвета.

Служитель поднес Священное Писание, Робу велели поцеловать крест и принести на Писании клятву давать только правдивые показания. Начиналась обычная процедура.

– Назови свое имя! – Эльфсиг сверлил Роба глазами.

– Роберт Джереми Коль, ваше преосвященство.

– Где проживаешь, каков род занятий?

– Я лекарь с улицы Темзы.

Епископ кивнул одному из священников, сидевших по правую руку.

– Совершили ли вы в двадцать пятый день декабря минувшего года, вместе с неким евреем, нападение без всякого повода на мастера Эдгара Бурстана и господина Вильяма Симсона, свободнорожденных лондонцев, христиан прихода святого Олафа?

На миг Роб был озадачен, но затем почувствовал огромное облегчение – он понял, что его обвиняют не в колдовстве. Моряки донесли, что он заступился за еврея! Невелико преступление, даже если его за это и осудят.

– Вместе с евреем из Нормандии, именем Давид бен Аарон, – уточнил епископ, отчаянно моргая. Должно быть, видел он совсем уже плохо.

– Доселе я ни разу не слыхивал ни имени этого еврея, ни имен жалобщиков. Но матросы сообщили вам неправдивые сведения. Именно они совершенно несправедливо, как разбойники, напали на этого еврея. Потому-то я и вмешался.

– Вы христианин?

– Я крещен.

– Вы постоянно посещаете службы?

– Нет, ваше преосвященство.

Епископ презрительно хмыкнул и с мрачным видом кивнул.

– Введите свидетеля, готового дать показания под присягой, – велел он серому монаху.

Стоило Робу увидеть свидетеля – и чувства облегчения как не бывало.

Чарльз Босток надел по такому поводу богатый наряд, шею украшала тяжелая золотая цепь, а на пальце сверкал большой перстень с печаткой. Отвечая на обычные вступительные вопросы, он поведал суду, что был возведен королем Гартакнутом в достоинство тэна – награда за совершенные им три опасных путешествия по торговым делам. Еще он был почетным каноником церкви святого Петра. Члены церковного суда отнеслись к нему с надлежащим почтением.

– Позвольте спросить, мастер Босток, известен ли вам этот человек?

– Это Иессей бен Беньямин, лекарь-еврей, – заявил Босток не задумываясь.

Епископ уставился на купца подслеповатыми глазами.

– Вы уверены в том, что касается его еврейского исповедания?

– Ваше преосвященство, четыре-пять лет тому назад я путешествовал по Византийскому патриархату, закупая товары и выполняя поручение его святейшества Папы Римского. В городе Исфагане услышал я об одной женщине-христианке, которая оказалась в Персии в совершенном одиночестве по смерти своего отца-шотландца и вышла затем замуж за еврея. Получив от них приглашение прийти в гости, я не стал противиться желанию побывать в их доме и самолично удостовериться в справедливости слухов. Там я – к своему огорчению и отвращению – убедился в том, что слухи не лгали. Она истинно была женой этого человека.

– Уверены ли вы, благородный тэн, что это тот самый человек? – впервые подал голос монах.

– Вполне уверен, святой брат. Несколько недель назад он появился на моей пристани и пытался содрать с меня немалый куш за то, что искалечил одного из моих невольников, платить я, разумеется, отказался. А увидев его лицо, я сразу понял, что где-то видел его раньше. Стал вспоминать и наконец вспомнил. Он и есть тот самый еврей из Исфагана, ни малейших сомнений. Развратитель христианок. Тогда, в Персии, христианка уже успела родить одного ребенка от этого еврея и затяжелела от него вновь.

Епископ подался вперед:

– Напоминаю о принесенной торжественной клятве. Каково же твое подлинное имя, господин?

– Роберт Джереми Коль.

– Этот еврей лжет, – откликнулся Босток.

– Мастер купец, – вмешался монах, – вы видели его в Персии только один раз?

– Да, то был единственный раз, – нехотя признал Босток.

– И вы с тех пор не видели его на протяжении пяти лет?

– Скорее четырех, чем пяти. Но в остальном это так.

– И все же уверены, что это он?

– Уверен. Говорю же вам, у меня нет ни малейших сомнений.

– Вот и хорошо, тэн Босток, – кивнул ему епископ. – Примите нашу благодарность.

Пока купца провожали из зала суда, церковники не сводили глаз с Роба, а он всеми силами старался сохранить спокойный вид.

– Если ты действительно свободнорожденный христианин, то не кажется ли тебе странным, – сухо вопросил епископ, – что ты оказался перед нашим судом по двум отдельным обвинениям, причем одно касается того, что ты помогал некоему еврею, а второе связано с тем, что ты и сам являешься евреем?

– Меня зовут Роберт Джереми Коль. Крещен я был в полумиле отсюда, в церкви Святого Ботульфа. В церковную книгу вписано мое имя. Отца моего звали Натанаэлем, он был подмастерьем в лондонском цехе плотников. Похоронен он на кладбище при церкви Святого Ботульфа, как и моя мать, Агнесса, которая при жизни была портнихой и вышивальщицей.

– Вы посещали школу при церкви Святого Ботульфа? – холодным тоном обратился к Робу монах.

– Всего два года.

– Кто преподавал там Священное Писание?

Роб закрыл глаза и наморщил лоб:

– Был там отец… Филиберт. Да, точно, отец Филиберт.

Монах вопросительно взглянул на епископа, тот пожал плечами и покачал головой:

– Имя Филиберт мне незнакомо.

– Тогда латынь. Кто преподавал латынь?

– Брат Уголин.

– Правда, – откликнулся епископ. – Брат Уголин преподавал латынь в школе при церкви Святого Ботульфа. Я хорошо его помню. Только он умер тому уж много лет. – Епископ потянул себя за нос и, близоруко сощурившись, посмотрел на Роба. Потом вздохнул: – Мы, разумеется, проверим приходскую книгу.

– И увидите, ваше преосвященство: там записано то, что я и сказал, – ответил на это Роб.

– Что ж, я позволю тебе очиститься от подозрений торжественной клятвой в том, что ты есть тот, за кого себя выдаешь. Тебе назначается предстать вновь перед нашим судом по истечении трех недель. С тобою должны явиться двенадцать свободных мужчин, кои подтвердят истинность твоей клятвы. Каждый из них должен по своей воле поклясться, что ты Роберт Джереми Коль, христианин и свободнорожденный человек. Это понятно?

Роб кивнул, и его отпустили.

Спустя несколько минут он стоял на улице у церкви Святого Павла, едва веря, что больше не подвергается резкому и язвительному допросу.

– Господин Коль! – окликнул его кто-то. Роб обернулся и увидел, что к нему спешит монах-бенедиктинец.

– Не заглянете ли со мной вместе в трактир, мастер? Мне хотелось бы поговорить с вами.

«Что еще?» – подумал Роб.

Он, однако, пошел вслед за монахом по грязной улице в таверну, а там они устроились в укромном уголке, заказали каждый по кружке эля. Монах сказал, что зовут его братом Паулином.

– Мне кажется, что под конец ход суда обернулся в вашу пользу. – Роб ничего на это не ответил, и его молчание заставило монаха недоуменно поднять брови. – Да ну, честный человек всегда сумеет найти еще двенадцать честных людей.

– Я действительно родился в приходе Святого Ботульфа. Но я покинул его еще мальчиком, – печально проговорил Роб, – и стал путешествовать по всей Англии в качестве ученика при цирюльнике-хирурге. Мне потребуется чертова уйма времени, чтобы отыскать двенадцать человек, честных уж там или не очень, которые помнят меня и захотят проехать до самого Лондона, дабы это подтвердить.

Брат Паулин отхлебнул из своей кружки.

– Но если вы не найдете ровно двенадцать человек, то все дело может быть подвергнуто сомнению. Тогда вам предоставят возможность доказать свою правоту испытанием.

– И в чем же состоит испытание? – В эле Робу чудилась горечь отчаяния.

– Церковь применяет четыре способа испытания: холодной водой, кипящей водой, каленым железом и освященным хлебом. Могу вам сообщить, что епископ Эльфсиг предпочитает каленое железо. Вам дадут испить святой воды и ею же окропят руку перед испытанием. Правую или левую – по вашему выбору. Затем вы возьмете в эту руку раскаленный добела брусок железа, вынув его из огня, и пронесете на расстояние девяти футов, преодолев это расстояние в три шага. Потом надо бросить железо и спешить к алтарю. Там руку забинтуют, а бинты опечатают. Снимут повязку через три дня. Если рука под ней окажется белой и чистой, вас объявят ни в чем не виновным. Если же рука окажется не чистой, вас отлучат от церкви и предадут в руки светских властей.

Роб старался не выказывать своих чувств, но ясно ощутил, как кровь отхлынула от лица.

– Если только совесть ваша не безупречно чиста, то есть не чище, чем у большинства смертных, то вам, я полагаю, лучше уехать из Лондона, – сухо подвел итог брат Паулин.

– А отчего вы все это мне рассказываете? И отчего вообще взялись давать мне советы?

Какое-то время они изучающе вглядывались друг в друга. У монаха была небольшая вьющаяся бородка и волосы с выбритой тонзурой – светло-каштанового цвета, цвета старой соломы, а глаза синевато-серые, аспидные, и такие же холодные. То были глаза человека скрытного, человека, который всегда себе на уме. Рот сжат в узкую щель, как у святоши, непримиримого врага чужих грехов. Роб был совершенно уверен в том, что не встречал этого человека до того мига, когда переступил порог церкви святого Павла сегодня утром.

– Я знаю, что вы Роберт Джереми Коль.

– Как вы можете это знать?

– Прежде чем стать братом Паулином в Обществе святого Бенедикта, я носил ту же фамилию – Коль. Почти наверняка я ваш родной брат.

Роб поверил этому сразу. Он уже двадцать два года искал братьев и сестру и теперь почувствовал, как его захлестывает радость. Однако это чувство тут же угасло: в нем быстро проснулась подозрительность, да и не хватало здесь чего-то важного. Роб хотел было встать на ноги, но его собеседник продолжал сидеть, глядя на него настороженно и что-то рассчитывая, и Роб опустился на табурет. Услышал свое громкое дыхание.

– Ты старше, чем был бы младенец Роджер, – произнес он. – Сэмюэл умер. Ты знаешь?

– Знаю.

– Значит, ты либо Джонатан, либо…

– Да нет, я Вильям.

– Вильям!

Монах по-прежнему смотрел на него сосредоточенно.

– Когда умер отец, тебя забрал с собой священник по имени Ловелл.

– Отец Ранальд Ловелл. Он отвез меня в монастырь Святого Бенедикта в Джарроу211211
  Морской порт на северо-востоке Англии.


[Закрыть]. Прожил он всего четыре года после этого, а потом было решено, что я должен буду принять постриг.

Паулин сжато рассказал Робу свою историю:

– Эдмунд, настоятель монастыря в Джарроу, с любовью взял на себя попечение обо мне, пока я был юн. Он неустанно закалял меня, выковывал дух мой, и благодаря его трудам я сделался сперва послушником, затем монахом, потом помощником настоятеля, и все это в весьма молодом возрасте. Я был его сильной правой рукой и даже больше того. Он ведь был abbas et presbyter212212
  Аббат и пресвитер (лат.), т. е. совмещал функции настоятеля монастыря и священника.


[Закрыть] и все время посвящал чтению вслух Священного Писания, пополнял свои знания, наставлял других, писал. Я же был уполномоченным Эдмунда и строго блюл управление делами монастыря. Как его помощника меня не очень-то любили, – скупо усмехнулся он. – Два года назад он умер, и меня не избрали на его место, но архиепископ внимательно наблюдал за монастырем в Джарроу и попросил меня оставить общину братства, которая стала мне семьей. Я должен принять рукоположение и стать епархиальным викарием213213
  В католической церкви викарий – помощник епископа, отвечающий за часть приходов епархии или за определенные вопросы управления ею. Здесь речь идет именно об этой должности. В совр. англиканской церкви термином «викарий» обозначаются обычные приходские священники.


[Закрыть] в Вустере.

Робу подумалось, что эта речь, начисто лишенная и намека на любовь, звучит странно для встречи братьев после долгой разлуки: сухое перечисление занимаемых должностей, а за ним – скрытые надежды и честолюбивые ожидания.

– Великая ответственность ожидает тебя, – сдержанно заметил Роб.

– А это один Бог ведает, – пожал плечами Паулин.

– Во всяком случае, – сказал Роб, – мне осталось найти всего одиннадцать свидетелей. А может быть, епископ согласится засчитать свидетельство моего брата за несколько других.

Паулин не улыбнулся:

– Когда я увидел твое имя в жалобе, то навел справки. Купец Босток, если его к тому поощрить, сможет сообщить суду интереснейшие детали. А вдруг тебя спросят, не прикидывался ли ты евреем ради того, чтобы посещать языческую академию вопреки запрету церкви?

К ним подошла подавальщица, но Роб махнул рукой, и она ушла прочь.

– Тогда я бы ответил, что Бог в неизреченной мудрости своей позволил мне стать врачевателем, ибо не для того он сотворил мужчин и женщин, чтобы они лишь страдали и умирали.

– У Бога есть целое воинство помазанных слуг, которые истолковывают Его волю – что определил Он для тела человека и для его души. Ни цирюльники-хирурги, ни лекари, обучавшиеся у язычников, такого помазания не получили, а мы ввели церковные законы, дабы остановить таких, как ты.

– Вы затруднили нам путь. Временами замедляете наше продвижение. Но думаю, Виль, что остановить нас вам не удалось.

– Ты уедешь из Лондона.

– А ты этим так озабочен из чувства братской любви или же потому, что негоже будущему викарию Вустерской епархии иметь брата, отлученного от церкви и казненного по обвинению в язычестве?

Шли минуты, оба брата молчали.

– Я искал тебя всю жизнь. Я всегда мечтал отыскать детей, – с горечью сказал Роб.

– Мы давно уже не дети. А мечты и действительность – далеко не одно и то же, – ответил Паулин.

Роб кивнул и оттолкнул свой табурет.

– Ты что-нибудь знаешь об остальных?

– Только о девочке.

– Где же она?

– Умерла уже тому шесть лет.

– Вот как… – Роб тяжело поднялся из-за стола. – А где я могу отыскать могилу?

– Нет никакой могилы. Она погибла в большом пожаре.

Роб снова кивнул и вышел из таверны, не оглядываясь на серого монаха.

Теперь Роб не так опасался ареста, как убийц, нанятых достаточно влиятельным человеком, чтобы избавиться от хлопот с ним. Он поспешил в конюшни Торна, оплатил счет и забрал свою лошадь. В доме на улице Темзы он задержался лишь для того, чтобы собрать те вещи, которые стали неотъемлемой частью его жизни. Ему уже до смерти надоело впопыхах оставлять то один, то другой дом, а потом долго странствовать, но он успел к этому привыкнуть и теперь собирался проворно и с толком.

Когда брат Паулин сидел за вечерней трапезой среди священников церкви Святого Павла, его родной брат уже покидал Лондон. Верхом на тяжело ступавшей кобыле он проехал по месиву лондонских улиц и оказался на Линкольнской дороге, которая вела на север Англии. Его преследовали фурии214214
  В греческой мифологии фуриями назывались богини мщения.


[Закрыть], а избавиться от них так и не удавалось, ибо некоторые из них гнездились в его душе.

78. Знакомой дорогой

В первую ночь он спал мягко, устроившись в стогу соломы недалеко от дороги. Солома была прошлогодняя, уже подгнившая в глубине, поэтому Роб не стал зарываться в нее, но и так он немного согревался ее теплом, а воздух был не холодным. Когда он пробудился на рассвете, то сразу же подосадовал: вспомнил, что не забрал из дома на улице Темзы шахскую игру, некогда принадлежавшую Мирдину. Роб так дорожил ею, что провез из Персии через полмира, и теперь ему было очень больно сознавать, что она утрачена навсегда.

Роб проголодался, но даже не стал пытаться раздобыть еду в каком-нибудь крестьянском доме – ведь его там наверняка хорошо запомнят и это укажет след всякому, кто вздумает его разыскивать. До середины утра ехал с пустым брюхом, пока не добрался до деревни, где был рынок, а уж там купил хлеба и сыра. Хватило и утолить голод, и взять с собой в запас.

По дороге он невесело размышлял. Чем найти такого брата, лучше было бы вообще никогда его не находить. Роб чувствовал себя обманутым и отринутым. Однако, говорил он себе, он оплакивал Вильяма с того далекого ныне дня, когда их разлучили, а вот монаха Паулина с холодным взглядом охотно никогда больше не встречал бы.

– Ступай ко всем чертям, викарий Вустерской епархии! – прокричал Роб.

От громкого возгласа птицы взлетели с ветвей, а кобыла шарахнулась и стала прядать ушами. Чтобы никто не подумал, что на округу напали разбойники, Роб подул в саксонский рог. Знакомый звук вернул его в детство, в годы ранней юности, и на душе потеплело.

Если за ним снарядят погоню, то она станет искать по большим дорогам, поэтому Роб свернул с Линкольнского тракта и поехал тропинками вдоль побережья. Они шли от одной рыбацкой деревушки до другой. Этим путем они не раз ездили здесь с Цирюльником. Правда, Роб теперь не бил в барабан и не устраивал представлений для публики; не искал он себе и пациентов, опасаясь, что погоня станет разыскивать как раз беглого лекаря. Ни в одной из деревень никто не признал в нем юного цирюльника-хирурга, побывавшего в этих краях давным-давно. Да, здесь он ни за что не нашел бы свидетелей, готовых под присягой подтвердить его личность. Его непременно осудили бы. Роб понимал, как ему повезло, что удалось бежать. От этого мрачное настроение рассеялось, пришло понимание того, что жизнь еще сулит ему безграничные возможности.

Некоторые места он еще не совсем забыл. Замечал: вот приметный издали дом или церковь сгорели дотла, а вот здесь расчистили лес и на вырубке возвели новые постройки. Продвигался он мучительно медленно, потому что дорога порой превращалась в сплошное месиво грязи, а лошадь вскоре совсем измучилась. Она вполне годилась для того, чтобы можно было среди ночи добраться к больному – не галопом, конечно, – но долго ехать верхом на ней по полям и раскисшим дорогам было решительно невозможно. И немолода была кобыла, и труды ее измучили, и норова не хватало. Роб делал для скотинки все, что мог, часто останавливался на привал, ложился на берегу реки, а кобыла пощипывала только что пробившуюся молодую травку и отдыхала от трудов. Но уже ничем нельзя было вернуть лошадке молодость или сделать ее более выносливой.

Деньги он тратил экономно. Когда ему разрешали – порой за плату, порой и бесплатно – он ночевал на охапке соломы в теплых хлевах, избегая задерживаться в домах, а если уж никак нельзя было этого избежать, то останавливался на ночлег на постоялых дворах. Однажды поздно вечером он сидел в таверне портового городка Миддлсбро и наблюдал, как два морячка осушили невероятное количество кружек эля.

Один из них, приземистый, широкоплечий, с черными волосами, выбивавшимися из-под вязаной шапочки, застучал кружкой по столу, призывая к вниманию:

– Нам требуется матрос! Пойдем вдоль побережья в порт Аймут, в Шотландию. По дороге все время будем ловить сельдь. Найдется здесь хоть один мужчина?

В таверне яблоку негде было упасть, но никто и не пошевелился, лишь несколько негромких смешков раздалось среди наступившей тишины.

«Рискну?» – подумал Роб. Ведь так можно добраться гораздо быстрее.

«Оказаться в океане – и то лучше, чем без конца понукать лошадку пробираться по бабки в грязи», – решил он, встал из-за стола и направился к морякам.

– Лодка принадлежит вам?

– Да, я капитан. Зовут меня Ней, а это вот Альдус.

– Меня зовут Джонсон, – представился Роб. А что, такое имя ничем не хуже всякого другого.

Ней оглядел его внимательно.

– Здоровый черт! – Он взял Роба за руку, повернул вверх ладонью и неодобрительно потрогал мягкую кожу.

– Работать я могу.

– Увидим, – отозвался Ней.

Тогда же вечером, в таверне, Роб отдал свою кобылу какому-то незнакомцу: продавать ее утром времени не будет, да и что за нее выручишь? Когда же он подошел к видавшему виды рыбацкому баркасу, то невольно подумал, что тот похож на кобылу – такой же старый и потрепанный. Впрочем, Ней и Альдус зимой не сидели сложа руки: все швы старательно проконопачены и просмолены, по волнам лодка шла легко. Некоторое время после отплытия Роб мучился. Он перегнулся через борт и блевал, а рыбаки ругались и грозили выбросить его за борт. Но, несмотря на тошноту и рвоту, Роб заставил себя работать. И часа не прошло, как они забросили сеть и потянули ее за лодкой, а потом налегли все втроем и выбрали – пустую, только вода стекала. Забрасывали и тянули снова и снова, но рыбы попадалось мало. Ней бушевал. Роб чувствовал, что лишь внушительный рост и увесистые кулаки оберегают его от побоев. Вечером поужинали черствой лепешкой, костистой копченой рыбой и водой, которая отдавала сельдью. Роб попытался проглотить хоть несколько кусочков, но изверг все обратно. Что еще хуже – Альдус маялся животом, и вскоре ведро, служившее им вместо гальюна, стало невероятно раздражать и взор, и обоняние. Впрочем, того, кто много лет проработал в больнице, это не слишком волновало. Роб опорожнил ведро за борт и вымыл его дочиста. Должно быть, добровольного исполнения такой обязанности моряки не ожидали; во всяком случае, ругать Роба они после этого перестали.

Ночью, лежа на холодном дне лодки, которая взбиралась на волны, зарывалась носом и рыскала по сторонам, Роб то и дело полз к борту, пока у него уже не осталось ничего, что можно было бы вырвать. Утром снова началась работа, но на шестой раз сеть пошла не так, как прежде. Они тянули, а сеть, казалось, за что-то зацепилась. Медленно, с превеликим трудом они выбрали ее, и в лодку хлынул бьющийся серебристый поток рыбы.

– Вот теперь мы ловим сельдь! – вскричал Ней взволнованно.

Трижды сеть приходила полная рыбы, потом улов стал уменьшаться. Когда же в лодке не осталось места, они свернули к берегу.

Наутро рыбу забрали торговцы, которые продают ее и свежей, и вяленой, и копченой, а рыбаки, едва разгрузив лодку, снова вышли в море.

Роб натер на руках мозоли, кожа сильно болела, потом стала грубеть. Сеть местами рвалась, и он научился завязывать узлы там, где требовалось ее починить. На четвертый день – Роб и сам не заметил, как это случилось – тошнота прекратилась. И больше не возвращалась. «Надо будет Таму рассказать об этом», – радостно подумал Роб, когда осознал происшедшее.

Каждый день они причаливали чуть дальше к северу, продавали улов, пока он был свежим. Лунными ночами Ней иной раз замечал стайку рыбок, маленьких, будто дождевые капли – они стремились уйти от кормившихся более крупных рыб. Тогда забрасывали сеть и тянули ее вдоль дорожки лунного света, а потом вытягивали нежданный дар моря.

Ней стал часто улыбаться. Роб услыхал, как он говорил Альдусу, что этот Джонсон принес им удачу. Теперь, когда они вечером приставали к берегу, Ней ставил своей команде эль и горячую пищу и они все втроем засиживались допоздна, распевая песни. Работая матросом, Роб многому научился, в том числе и уйме непристойных песен.

– Из тебя выйдет настоящий рыбак, – говорил ему Ней. – Мы в Аймуте пробудем дней пять-шесть, сети надо починить. А потом отправимся назад в Миддлсбро – мы так всегда делаем, ловим сельдь между Аймутом и Миддлсбро, плаваем туда-сюда. Хочешь остаться с нами?

Роб, польщенный этим предложением, поблагодарил его, но честно сказал, что в Аймуте он с ними расстанется.

Через несколько дней они оказались на месте, вошли в переполненную судами красивую гавань, и Ней расплатился с Робом несколькими монетами и дружеским похлопыванием по спине. Роб сказал, что ему надо подыскать себе коня, тогда Ней провел его через весь город к одному честному барышнику, который заявил, что у него есть две подходящих лошади – кобыла и мерин. Кобыла оказалась намного красивее.

– Мне когда-то очень повезло с мерином, – сказал Роб и решил остановиться на мерине. Этот, конечно, был не арабских кровей, а скромной на вид местной, английской породы, с короткими мохнатыми ногами и спутанной гривой. Ему было два года, был он крепок и резв.

Роб пристроил за седлом свои пожитки, вскочил на коня и тепло распрощался с Неем.

– Пусть рыба всегда идет в твои сети!

– Езжай с Богом, Джонсон!

Выносливый мерин порадовал Роба. Он оказался куда лучше, чем выглядел, и Роб решил дать ему имя аль-Бурак – в честь того крылатого коня, который доставил Мухаммеда, как верят мусульмане, с земли на седьмое небо.

В середине каждого дня, когда было тепло, Роб старался делать привал у озера или реки и купать аль-Бурака, а спутанную гриву неустанно расчесывал пальцами, сожалея, что не имеет прочного деревянного гребня. Казалось, конь не ведает усталости, а дороги к этому времени уже стали подсыхать, поэтому путешествие протекало быстрее. Рыбацкий баркас доставил его за пределы тех краев, которые были Робу знакомы, и теперь все вокруг стало более интересным из-за своей новизны. Пять дней он ехал вдоль берега реки Твид, затем река повернула на юг, а Роб на север, в предгорья, проезжая то одну, то другую гряду холмов, которые нельзя еще было назвать горами. На их склонах, поросших вереском, то там, то здесь поднимались острые скалы. В эту пору года талые воды все еще сходили с холмов, а пересечь такой поток всякий раз было делом весьма нелегким.

Крестьянских усадеб здесь было немного, и отстояли они далеко друг от друга. Иные были настоящими большими усадьбами, иные – просто скромными фермами. Роб заметил, что все они выглядят ухоженными, повсюду царит – просто красота! – образцовый порядок, добиться которого можно лишь каждодневным тяжелым трудом. Часто он трубил в свой саксонский рог. Земледельцы были начеку, всегда готовы постоять за себя, но Робу никто не пытался причинить вред. Всматриваясь в этот край и его жителей, Роб стал лучше понимать некоторые стороны характера Мэри.

Уже много долгих-предолгих месяцев он не видел ее. Может, он и едет зря? Может, она завела себе другого мужчину – да хоть того же проклятого кузена?

Земля здесь радовала человека, но приспособлена лучше всего была для овец и коров. Верхушки большинства холмов были голыми, но на склонах, особенно внизу, раскинулись изобильные пастбища. У пастухов всегда имелись собаки, и Роб приучился их опасаться.

Миновав городишко Кумнок, он ехал еще полдня, а потом остановился у фермы и спросил разрешения переночевать там на соломе. Оказалось, что накануне один из пастушьих псов разорвал грудь жене хозяина фермы.

– Слава Иисусу! – прошептал муж, когда Роб сказал ему, что он лекарь.

Хозяйка, крупная женщина, мать уже взрослых детей, сходила с ума от невыносимой боли. Нападение было серьезным – казалось, что женщину покусал лев.

– Где этот пес?

– Пса больше нет, – мрачно ответил хозяин.

Они с трудом заставили женщину выпить побольше хлебного вина. Она чуть не подавилась, но теперь Роб смог обрезать лоскутья кожи и зашить рану. Он подумал, что женщина, скорее всего, осталась бы в живых и без его помощи, но так ей стало, несомненно, лучше. За ней нужно было день-другой поухаживать, Роб пробыл там неделю, пока в одно прекрасное утро не сообразил, что не спешит ехать дальше: Килмарнок находился неподалеку, а доехать до цели своего путешествия ему было страшновато.

Сказал хозяину фермы, куда хочет попасть, тот показал ему самый удобный путь.

О ранах, полученных женщиной, Роб вспомнил два дня спустя, когда дорогу его коню загородил огромный свирепый пес. Роб уже до половины вытащил меч из ножен, и только тут пса отозвали. Пастух что-то резко бросил Робу на шотландском языке.

– Я не говорю на вашем языке.

– Ты быть на земля Каллен.

– Именно здесь я и хочу быть.

– Э? Это как?

– А это я скажу Мэри Каллен. – Роб окинул пастуха взглядом и увидел перед собой человека еще довольно молодого, с обветренным лицом, немного поседевшего и настороженного, словно пес. – Ты кто?

Шотландец тоже рассмотрел его и, казалось, колебался: отвечать или нет.

– Крейг Каллен, – ответил он наконец.

– А меня зовут Коль. Роберт Коль.

Пастух кивнул, не выказав ни удивления, ни дружелюбия.

– Лучше за мной, – сказал он и пошел прочь. Роб не видел, чтобы он подал собаке какой-нибудь знак, однако пес отошел и потрусил вслед за мерином, так что Роб оказался между пастухом и собакой. Его доставляли, словно добычу, найденную среди холмов.

И дом, и амбар были каменными, добротно построенными давным-давно. Пока Роб въезжал во двор, детишки разглядывали его и перешептывались, и он не сразу сообразил, что среди них и его сыновья. Там тихонько спросил у брата что-то по-шотландски.

– Что он сказал?

– Он спросил: «Это наш папа?», а я ответил: «Да».

Роб улыбнулся и хотел обнять их, но они завизжали и прыснули в стороны вместе с остальными, когда он спрыгнул с седла. Там по-прежнему прихрамывал, но, как с радостью отметил Роб, бежал проворно.

– Они просто засмущались. Сейчас вернутся, – раздался с крыльца голос Мэри. Она опустила голову и избегала встречаться с ним взглядом. Роб подумал, что она ему не рада. Потом она оказалась в его объятиях, где ей стало так уютно и спокойно! Если у нее и был другой мужчина, то сейчас, обнимаясь во дворе, они заставили его призадуматься.

Они целовались, и Роб обнаружил, что у нее не хватает одного зуба – на верхней челюсти, чуть правее середины.