Текст книги "Плавать по морю необходимо"

Из Дудинки – с любовью

Крановщик уронил пачку рафинированной листовой меди между бортом и причалом. Видать, переотдыхал накануне. Пачка прошла сквозь перемолотый лед, как сквозь масло, отсалютовав пузырьками воздуха из быстрой полыньи. Погрузку остановили, трюм закрыли, чтоб не мерз, грузчики сошли на берег, порт засуетился.

Прибежал гонец с письмом от портовского начальства. Капитан порта прислал радиограмму из здания капитании, с горки, метров сто напротив причала. Этими двумя распоряжениями нам было приказано стоять, где стоим, машину не проворачивать, перетяжек не перетягивать, якорь не отдавать, концами не играть. Еще сообщалось, что завтра утром прибудут водолазы доставать упавшую в воду медь и что порт приносит свои соболезнования, за задержку рейса.

Якорей на лед не отдавать и тем более тянуться концами во льду, хоть взад, хоть вперед, мы не собирались, но собирались в этот день уходить в караване, с ледоколом «Капитан Николаев» во главе, уводящим вниз по речке еще 2 парохода. Машине дали отбой, объявили по судну о ситуации и переносе даты и времени отхода на неопределенный срок… на завтра, на 16.00.

Обрадовались холостые завсегдатаи женских общежитий, с ними старший механик, получивший стопроцентно гарантированное время на моточистку динамок, ну и штурмана, желавшие выспаться, пока один стоит суточную. Лично я расстроился, потому что отодвигалось время моего отбытия в заслуженный отпуск.

Порт не обманул, утром прибыли бравые водолазы, умеющие нырять сквозь лед в мутную воду нулевой температуры. Смотрел с мостика на подготовку и ныряния отчаянных ребят между причалом и бортом судна. На палубу не пошел. Минус 25, надо сберечь здоровье для предстоящего отпуска. Тем более не моя вахта. Подбивал кассу, денег, как всегда, не хватило. Пришлось докладывать свои. Деньги меня не любят, постоянно норовят закончиться в самый неподходящий момент, исчезнуть из кармана или потеряться в каюте. Зато у меня красивый почерк.

Достали медь, положили в трюм. Справились к обеду. Капитан, поругавшись с ушедшим ледоколом и портовыми властями, решил пойти самостоятельно по оставленному, пробитому каналу. По всем расчетам канал не должен был успеть замерзнуть крепко. Разбойники серии «Дмитрий Донской» рубили лед, до метра толщиной, самостоятельно и спокойно пробегали в речке по суточному каналу.

Решено – сделано. Кое-как отползли от причала, тычками пробрались на еще местами парящий канал и двинулись на выход, к точке встречи караванов и обмена ведущими ледоколами.

Точка называлась "У замерзшего чукчи", где-то не середине пути, от устья Енисея до Дудинки. Не вспомню сейчас названия мыса, поселка, речного колена – где-то там ледоколы менялись караванами. Шедший с моря, оставлял свои суда для дальнейшей проводки в Дудинку, коллеге. Тот в свою очередь сдавал ему группу, идущую вниз, в море.

Когда не случалась синхронная встреча, подошедшие первыми, вставали во льду, в ожидании подхода встречного каравана. Стояли порой и сутками. Вот в такие дни подъезжали к стоящим судам местные, на собачках, предлагали на продажу и обмен рыбу, песца, оленину, поделки из кости.

Хотели водки, но водку давать было строжайше запрещено, как и брать шкурки песца. За песца закрывали визу. В ноябре кто-то дал водки одному "бизнесмену". Тот выжрал ее из горлышка прямо на торжище, поехал домой, упал в снег с санок и замерз, кабельтовых в двух от пробитого канала. Собачки, постояли и убежали в стойбище сами, а замерзшего засыпало снежком, заметало метелью и намело заметный, полутораметровый холмик на плоском ледяном поле.

Вот у этой точки мы догнали караван и встали в хвосте, ожидая морскую половину. Через пару часов, под борт, прилетели первые торговцы с мешками рыбы за спиной. Нельма, муксун, осетр (но мелкий), голец, и еще рыбы, фамилий которых не знаю. Цена подходящая, выбирай и забирай.

Борт высокий, метра три, рыба здоровая, с борта бросали выброску, вязали тушку за хвост и вытаскивали на палубу. Выбрал себе нельму, в рост продавца. Поднимали на палубу вдвоем. Затащил ее на шлюпочную палубу, привязал к шлюпбалке стоймя.

Прибыли, наконец, в Мурманск. В Мурманске тоже зима. Списался, купил билет домой на самолет. В гостинице поставил рыбину между рамами в окне. Мороженая, полтора метра длиной. Так и повезу. Постучалась в дверь коридорная.

– Что у вас там в окошке?

– Рыба… мороженая… не продаю.

Разочаровал.

В аэропорту не заморачивался. Еще в гостинице обернул рыбу газетами, заклеил скотчем, привязал чемоданную ручку на брезентовых ремнях, продавались такие в свое время, и сдал ее в багаж на регистрации. Регистраторша, не моргнув глазом, повесила бирку рыбе на хвост и нажала кнопку транспортера.

В Таллинском аэропорту получил ее, голубушку, как новую, кончик хвоста чутка обломался, но все остальное без изменений. Дома выставили рыбу на балкон, Апрель месяц, ночью холодно, днем не жарко. Неделю ждали, пока размерзнется и ее можно будет разделать. Уже не помню, как ее ели, помню, как раздавали.

Как кур во щи

Честно отработав в Мурманском пароходстве три положенных по распределению после училища года, я попросил отставку. Уйти без потерь можно было по единственной официальной причине – не выделения мне в эти прошедшие три года казенного или кооперативного жилья. Было такое условие в договоре о приеме на работу, что если никакого жилья не получаешь, то через три года свободен от обязательств и катись на все четыре стороны.

Были и подводные камни, подсказанные старшими товарищами. Нельзя было в заявлении на предоставление жилья писать, что согласен на любое. Заявление на жилье надо было составлять сухо и безразлично, без слез, соплей и ссылок на женатое семейное положение. Тогда твое заявление читалось, что называется, «по диагонали» и откладывалось в долгий ящик. Ты не получал даже комнатушки в коммуналке, с бедолагами из ОИИМФа или ЛИИВТа, приехавшими по распределению в этот никак не замерзающий порт.

Служба моя в пароходстве складывалась не так, как бы мне хотелось. Хождение в Арктику и зимой и летом не было среди моих приоритетов. Пример однокашника Леньки, ухитрившегося, без связей и знакомств, перевестись, с сохранением визы, из Мурманской Гидрографии в Ригу, на танкера вдохновлял меня на побег.

Задумано – сделано. Для начала ушел в отпуск со всеми арктическими добавками и выходными днями. В выбранном мною Эстонском пароходстве, с ведомственным жильем было так же хорошо, как и в остальных, прочих. И первым, на собеседовании в эстонских кадрах, был задан вопрос

– Нуждаетесь-ли вы в жилье?

Мой бодрый ответ, что не нуждаюсь, собственно, и решил все дело. Плюс начинающееся лето, когда в любом пароходстве заявлений на отпуск, больше, чем имеющихся на замену штурманов.

В жилье я конечно нуждался, но пока, не очень. Жена училась в Одессе, родители из квартиры еще не выгоняли и вообще, голова об этом совсем не думала. Хотел работать, хотел в синее море, в теплые страны. Дело оставалось за малым – сдать по-быстрому техминимум, получить новый паспорт моряка и «добро пожаловать на борт».

С письмом, с обещанием моего трудоустройства, вернулся в Мурманск, на завершение бумажной части «развода». Удерживать и уговаривать меня остаться никто и не собирался, и расставание прошло тихо и полюбовно. Даже удивились маленько, почему ухожу из такого замечательного пароходства. Объяснять «почему» – не стал. Инспектор, из бывших ледокольщиков, все равно бы не понял.

На новом месте все было и так и не так. Все какое-то тихое, маленькое, комнатное. Даже служба мореплавания занимала в старом портовом здании хоть и большой, но один кабинет, где ютились все наставники. С бегунком на поступление в эстонские моряки, в отутюженной форме, к началу рабочего дня, я прибыл под грозные очи эстонских капитанов.

Поскребся в дверь кабинета и представился начальнику службы. Начальник, выслушав с бесстрастным лицом, завел меня в общий зал и громко объявил, кто я такой, откуда и зачем пришел. Мое Одесское прошлое опять сыграло со мной шутку. Как только было названо училище, ко мне бросился маленький, кривой еврей в золотых капитанских погонах, за пуговицу привел и посадил у своего стола. И началось!

Еврейских капитанов не встречал ни до этого, ни после. Но крови он у меня попил в тот день видно за весь еврейский народ. Уже после, я узнал, что это знаменитый Эдик Гольдштейн, гроза младших помощников, окончивших Высшие Мореходные Училища, оттаптывающийся на желающих получить продвижение по службе и способный проковырять дырку в талоне рабочего диплома любому, хоть ржавым гвоздем, если нет под рукой дырокола.

Уже вернулись с обеда другие наставники, а я все пересказывал НШС, Устав, НБЖС. МОПОГ, рисовал крюйс-пеленги, линии относительного движения и прочая, и прочая, и прочая. В училище мы сдавали МППСС наизусть, на английском языке, так он, вражина, даже не спросил ни одного правила, как будто знал об этом. Наверное, знал.

И нашел-таки на чем меня подловить, задавал мне астрономические вопросы – вывод формулы Sin h, например. Какая на… астрономия на пароходе, бегающем во льдах и зимой и летом. Я, секстана, почитай три года в глаза не видел и в руках не держал. Держал один раз в руках тазик с водой, когда выше Новой Земли, капитан Татарчук пытался посадить в него солнце, поднявшееся над горизонтом градусов на пять.

Сказал извергу честно, что не помню. Он, как будто, этого ждал и разразился речью про никчемность современного высшего морского образования, про ущербность Одесского училища и всех его выпускников, про самых лучших на свете моряков – выпускников ТМУ и Пярнуской мореходной школы. Хорошо, что хоть родню мою не стал вспоминать. И все это громким, хорошо поставленным голосом, на весь зал. Поставил, как говориться, на место. Бегунок подписал, но вписал, нехороший человек, что рекомендует меня взять на должность ниже – Третьим помощником капитана, «для повышения уровня». Встречались мы с ним потом на разных судах. Делал вид, что в 1980 году это был не он. Ну а в кадрах распорядились тоже по-своему. Был посажен Третьим на Повенец, грузившийся в Питере, с догрузкой в Мурманске…на Певек! Как опытного ледового судоводителя! Северный завоз! Вот тебе бабушка и Юрьев день!

Северный завоз

Северный завоз – это отдельная песня. Про него можно слагать стихи и матерные частушки, писать сексуальные романы или детские рассказы для клуба юных моряков. Всяко лыко будет в строку. Я тоже напишу. Про свой завоз. У меня он случился один. Не знаю, радоваться или огорчаться, но хватило одного.

Три года проработал в Мурманском пароходстве, однако восточнее Диксона не забирался. Хватало островов и Дудинки. Весь свой пыл растратил на круглогодичные навигации. А тут случилось дойти караваном до Певека, да еще на малыше, серии «Повенец».

По порядку: после перевода из Мурманского пароходства в Эстонское, был посажен третьим офицером на… скажем… «Повенец» и отправился с картошкой из Ленинграда догружаться чем-то в Мурманск и далее на восток. Ничего не помню про переход через Норвежское море, значит была хорошая погода.

В Мурманске догружались несколько дней, встали по корме моего бывшего ледоруба «Александр Невский» и даже екнуло что-то, когда мимо проходил. На Невском сидел вторым мой однокашник и дружок Мишка, крайне удивившийся моему появлению в своей, бывшей моей каюте и моими переменам в биографии – неожиданной смене судовладельца.

У Мишки все было хорошо и Мурманское пароходство его более чем устраивало. Я же, в ожидании жарких стран и теплых морей, должен был пробежаться чуть не до Берингова пролива и обратно. Ну а что нам, Третьим помощникам – нам любое море по колено!

Становились гуськом или правильнее, выстраивались в ордер, у кромки льда, за проливом Карские Ворота. Нас набралось семь грузовых судов из четырех «сухих» пароходств и рижский танкер. Два ледокола впереди, один сбоку – сзади, бегает вдоль каравана, помогает, обкалывает теряющих ход в сжимающемся канале. Суда разбредались по пути, по точкам выгрузки. На Певек нас осталось двое, мы и мурманский «Пионер» со стройматериалами. Наша картошка в трюмах поставила нас к причалу ходом, продовольственным грузами – приоритет! Мурманчанин, со стройматериалами, остался на рейде, дожидаться своей очереди. Под картофельным прикрытием договорились с портом и параллельно выбрасывали остальной, непродовольственный груз, придерживая, когда надо, выгрузку картошки. Капитан спустил весь свой стеклянный запас из «Альбатроса», но дело того стоило. Задержись на рейде с остальными на неделю – другую и домой придется возвращаться через Берингов пролив. Хотя мы, «молодые штуцерщики, крепостью до сорока», были только «За».

Выпал свободный вечер. Решили с третьим механиком отметиться в ресторане. Не берусь утверждать, но помнится мне, что в 1980 году в Певеке был только один ресторан – точка сосредоточения «культурной» жизни города. Ресторан – «Ресторан». А может как-то иначе. Старый стал. Все не упомню. Администратор посадил нас в уголок и тут же вернулся руководить расстановкой стеклотары и холодных закусок на столах, в центре зала, составленных вместе буквой «Г». Официант, принимавший наш заказ, растолковал нам, непосвященным:

– Золотоискатели гуляют. Конец сезона. Вернулись из тундры, сдали золото, теперь будут отмокать неделю.

– Почему отмокать?

– Потому! Сухой закон у них в тундре, золото моют, пить некогда.

Начали появляться первые отдыхающие за центральными столами. Одеты живописно и разнообразно. Сменить костюмы на ресторанные не удосужились. А может других и нет вовсе. Явились в том, в чем мыли золото и копали шурфы. Строгие, молчаливые, всем своим видом показывающие, что остальные посетители им не чета. Чистый Клондайк! Живописные мужики, только что без лопат, без ножей и револьверов на поясе.

К нам за стол подсели коллеги – дальневосточники, прибавились местные дамы полусвета. Отвлеклись за беседой, перестали обращать внимание на происходящее за центральными столами. Но задорное покрикивание «А ты кто такой» и стук о деревянный, дощатый пол падающих тел, вернули наше внимание на центр зала. Размоченные золотоискатели начали припоминать друг другу летние обиды.

Затейливые выкрики, и исключительные обороты русского языка, неслыханные нами ранее, вместе с выразительными наскоками на оппонента, полностью завладели нашим вниманием. По мере сокращения числа золотоискателей, еще держащихся вертикально, месилово постепенно расползалось по углам ресторанного зала, захватывая посетителей, совсем не участвовавших ранее в золотодобыче и отмокании.

Официант предложил забрать недопитое и недоеденное, выйти, от греха, в фойе и рассчитаться. Вышли, рассчитались. Официант выглядывал в двери и комментировал окончание представления. Нам было интересно, что же будет дальше. «Чем сердце успокоится»? На что, повеселевший после чаевых, работник общественного питания поведал, что такие посиделки случаются каждый год на начало и окончание сезона.

Служителей порядка никто не вызывает, потому что на следующий день вождь краснорожих, то бишь артели, придет к директору ресторана с извинениями, покрывать убытки. За один такой «званый вечер» ресторан отбивал месячный план вместе с битой посудой и мебелью.

– Ну что потом? Золотоискатели, куда деваются на зиму?

– Улетают к себе, на юг.

– Куда на юг?

= В Магадан…

Отстрелялись в Певеке, заполнили балластные танки и пустились в обратную дорогу с заходом на речку Енисей. В Игарке нас ждали свежеспиленные елки для восточных, германских камарадов. Обратно каравана не собралось, пробирались, как могли, сами, застревая в ледяных полях, призывая на помощь ледоколы, идущие с караванами на восток или проходящие мимо, более мощные суда.

С грехом пополам добрались до устья Енисея. Енисей парил, дело быстро шло к зиме. Добрались без приключений. Встали на бочки, почти напротив лесобиржи. Открыли трюма, приготовились к погрузке. Лесовики обещали работать круглосуточно и закидать за неделю. Читай, за две.

На земле уже лежал первый снег, в снегу были и доски, что не облегчало работу. Ледяная каша скопилась в протоке, хотя основное русло было еще свободно. Бригады грузчиков из расконвоированных заключенных своим "ударным трудом", тоже не давали повода для оптимизма. Экипаж настроился на "культурный отдых" и потребовал аванса.

Капитан, Аркадий Вениаминович, развеселый балтийский моряк, лицом похожий более на революционного матроса Дыбенко и выражавшийся на мостике и вне его примерно теми же словами, противиться желаниям экипажа не стал и приказал мне опросить народ о желаемых суммах. Пожелали все, кроме судовых дам – поварихи и двух буфетчиц.

Последние, сопроводили свои отказы обличительными речами в адрес мужской части экипажа, собирающихся употребить полученные деньги на огненную воду и сопутствующие увеселения. Сами дамы наотрез отказались выезжать на берег разъездным катером с чадящими дровяными печками в рубке и каморке для пассажиров.

Взяв с собой Деда (Старшего механика), походный портфель, раздав наказы по вахтам, старшие отбыли за деньгами в Игарку, обещав вернуться после обеда. Но наступило «после ужина» а Мастера с деньгами все не было. У кого-то сорвалось вечернее мероприятие, кто-то искренне беспокоился за Капитана и Деда.

Не появились оне и к завтраку на следующие сутки. Экипаж начал роптать. Старпом отправился на поиски, начал, как всегда, с милиции и не прогадал. Вернувшись, через 2 часа уехал обратно, взяв с собой Начальника рации – секретаря парторганизации, Третьего механика – судового профсоюзного вождя и судовую печать.

Все пятеро воротились к ночи в бодром расположении духа, среднем подпитии и с портфелем денег в купюрах по 1, 3 и 5 рублей. Я проклял все на свете, принимая и пересчитывая бумажки, ошибаясь в пересчете и начиная все заново. Пытался выговаривать Вениаминычу за номинал купюр, но не смог поколебать его хорошее расположение духа.

Еще, я не мог дождаться, пока освободится Старпом и расскажет, наконец, что же приключилось. Дождался, услышал, но, к сожалению, в сокращенном виде, поэтому детали пришлось додумывать самому. Зная свое начальство, как облупленных, не думаю, что сильно погрешил против истины. По порядку: Получив у Агента в Трансфлоте необходимые бумаги, Капитан оформил получение народного аванса в Сберкассе, но сами деньги, до сберегательного обеда, не успел получить. Отправили погулять, велев вернуться через час. Они и погуляли.

На беду, через дорогу, оказался ресторан. Туда и пошли пересидеть. Ну как обедать в Игарке без водочки, да без икорки, да без осетринки. Начали обедать. Вспомнили, отобедавши, про деньги, про Сберкассу. Попросили официанта подождать с расчетом, пока сбегают за деньгами. Официант не поверил, позвал Администратора.

Вениаминович объяснять, а портфельчик с паспортом, документами – в Сберкассе! А Дед выехал на катере вообще без ничего! На лесобирже и так пускали. Администратор тоже не поверил. Позвал ментов. Менты соответственно – руки за спину и в воронок, и до выяснения. Менты то поверили, но тихонько, про себя, не вслух. Какой же мент так отпустит, когда чует поживу! Сделали вид, что не поверили, поднимали цену. Хорошо хоть не отметелили.

Старпом, со товарищи, начал с Ментовки. Менты подыграли, направили по верному пути. В Сберкассе не удивились, рядовой случай. Север, однако, и не такое случается, но капитанский паспорт отдали. В милицейском отделении Старпом с Начальником рации и Третьим механиком разыграли сцену из партийного собрания, с осуждением и порицанием, сбивали ментам цену. Вроде как соточку отбили, но Веньяминович еще месяц кряхтел, вспоминая убыток. Освободились, получили деньги, рассчитались с ментами, торжественно порвали протокол, ну и отметили опять там же, откуда замели. Братались с администратором и официантом, поднимали тосты за Сибирь и Северный завоз. Других ресторанов в городе не было. Оба возмутителя спокойствия с борта, до отхода, более не сходили.

Глава III
В черной жаркой Африке

Про дыру в талоне

Каждый язык имеет слова, мягко говоря, неудобные для восприятия русского уха. Равно как и некоторые русские слова – не в каждой стране можно произносить вслух, дабы не обидеть собеседника. За примером далеко ходить не будем. У нас умело заменяют буквой "А" или буквой "Н" другую букву русского алфавита, при транскрипции на русский язык очень многих китайских слов, вслух которые произносить, иногда себе дороже.

На маленький лесовоз, бегавший из наших балтийских портов на север Европы и скандинавские порты, где я имел честь служить Третьим помощником капитана, пришла новая или новый Матрос-уборщик, (пишу с большой буквы, потому что это название должности в штатном расписании) миловидная барышня, Татьяна, с простой русской фамилией Вагина. Ударение на первый слог. "Матрос-уборщик" обычно сокращают до Дневальный или Дневальная. Третий помощник занимается оформлением (читай – печатал на машинке) судовых ролей на приход в каждый порт. Не помню уже, по сколько экземпляров требовалось, но машинка более 4 листов через копирку не пробивала и это было моим основным занятием на переходах от порта до порта. Я уже был женат на студентке медицинского института и знал многие медицинские термины. Но, поскольку судовые роли печатал чуть-ли не каждый Божий день, то фамилия уборщицы мне уже приелась и даже наоборот, выражала для меня окончание печатания очередной пачки, так как оная фамилия была последней в списке. И я был этому рад.

Рады были и власти в каждом иностранном порту и веселились от души, читая в документах фамилию несчастной барышни – Vagina. Некоторые даже порывались на нее посмотреть, но не встречали нашего взаимопонимания. Капитан, по-первости, пытался объяснять, почему Вагина с ударением на первый слог, что такое "вага" в русском языке, но потом плюнул и махнул рукой. Бесполезно.

В Гетеборге, очередная группа шведских товарищей поднялась на борт, в количестве, чуть большем, чем обычно ходят власти. Моя вахта, Второй занят грузовыми документами, Старпом строчит отчеты про успешно проведенную общесудовую тревогу в журнале ВМП, я бегаю от каюты капитана вниз и обратно, на побегушках, принеси это, пойди скажи то.

Власти ушли, три шведа остались. Надстройка маленькая капитан кричит в открытую дверь каюты свои «пожелания». Все, кому надо, слышат. Пробежала наверх буфетчица с подносом, уставленным закусками, пробежала другой раз. Голоса из каюты становятся громче, слышу смех и восклицания. Кричит капитан, зовет меня. Поднялся, вопрошаю:

– Что, уважаемый Василий Иванович, надо?

– Напечатай-ка, дорогой, еще три судовых роли с известной фамилией вот, товарищам, им очень понравилось.

Поддатые, краснорожие шведы улыбаются, качают головами: – Я-я! Понравилось! Мне, не спавшему ночь, печатавшему роли, заявки, морской протест, еще какую-то дребедень, отстоявшему потом всю ходовую вахту с 08 до 12 часов, и уже убегавшемуся туда-сюда по трапам, мне не понравилось. Я возразил и даже голос слегка повысил.

– Что же это Вы, старый хрен, Василий Иванович, боровам этим гладким, потакаете. Меня опять за машинку сажаете. Пусть возьмут у Агента экземпляр и себе светокопию сделают, если сильно понравилось!

Ну, может, другими словами, но суть претензии выразил. Немая сцена. Василий Иваныч, в небольшом подпитии, не отвечает, собирается с мыслями. И тут, один из сидевших, смотрит на Капитана и отвечает мне на чистом русском языке:

– Принесите-ка диплом молодой человек.

Ну и прочие, некоторые слова, громким голосом. Воистину, молчание – золото. Задним ходом выясняется, что это ЧАМ, московский, уважаемый товарищ, привел фрахтователей на судно, показать, как тут у нас все здорово, как мы хорошо бережем вверенный нам лесоматериал и даже гостеприимны. (ЧАМ – доверенный представитель МинМорФлота в иностранном порту с функциями брокера, торгового агента, юридического консультанта и представителя судовладельца. Обычно из заслуженных капитанов).

Поскольку вступать в споры с Капитаном – себе дороже, а с Москвой и подавно, побрел медленно, печатать заданное и доставать из сейфа свой диплом на поругание. Решил схитрить, принес диплом без талона, положил на стол и удалился. Сижу печатаю судовые роли. Дверь в каюту открыта, я на вахте. За дверью шушукаются и скребутся. Иванова с Вагиной. Нет, лучше так – Буфетчица с Дневальной, пришли поддержать меня морально.

Девушка мучилась с фамилией, но духу не хватало сменить. Жила себе раньше в средней полосе и горя не знала. Папа – Вагин, мама… две сестры… А тут тебе на! Пошла в моряки загранплавания, и фамилия зазвучала!

Барышни пришли меня утешить, слышали что-то, как будто бы про роли, что я возражал, но не поняли, по какому поводу возражал, решили, что вступился за девушку. Отрицать не стал.

Напечатал, отнес роли, мой диплом лежит на том же месте, где и положил, Вопросов и пожеланий более не высказывают. День закончился, пошел проверять концы, накрысники, вахту, смотреть в столовой команды тоскливое шведское телевидение. Надеялся, что пронесет, ругал себя за невоздержанность.

Не пронесло. Утром Иваныч потребовал к себе талон и при мне, демонстративно, пробил его канцелярским дыроколом, приговаривая «всяк сверчок – знай свой шесток». Но Господни пути неисповедимы!

Вернулись в Выборг. На отход, на соседнем судне списывают Второго помощника с аппендицитом.

Соседнее срочно ждут под погрузку в финской Кокколе. А нашему – еще дня три тут стоять, грузиться, пешком дойдет замена. Меня, со свежей дырой в талоне, пересаживают с повышением на соседний пароход. Местный, зеленый Третий помощник службу мореплавания не удовлетворил, у него две дыры, вторая еще не заросла. Промоушена не удостоился.

Hyvasti, Василий Иваныч! До новых встреч!