Текст книги "Плавать по морю необходимо"

Повышаем градус

Часы на церковной башне, за проходной порта, заскрипели и собрались отбить полночь. Отдаю третьему помощнику дежурный, резиновый демократизатор и напутствия на ночь. Моя вахта заканчивается с боем часов. Третьему караулить до утра и справляться с толпой торговых туземцев и жриц любви, собравшихся вот-вот прыгнуть на борт с причала при первом ударе «курантов».

Порт Фритаун. Страна Сьерра-Леоне. Бывшая Британская колония. Это значит, что государственный язык – квази-английский, грязно, воровато, бестолково и криминально. Третий день грузим какао-бобы в мешках, будущий шоколад. Я, второй, грузовой помощник на Повенце. Малышок в пять тысяч тонн на 4 трюма. Берем полный груз какао. Моя задача – не взять полупустых драных мешков, не допускать смешения коносаментных партий, контролировать тальманский счет, ну и остальное. Поэтому я на палубе с 7 утра, с начала погрузки и до ее окончания, то бишь до заката. В этих широтах темно становится к 18 часам. Моя вахта до ноля. Ночью я сплю, чтоб следующий день бодро бегать по трюмам и по причалу, воюя со стивидорами, докерами, крановщиками и тальманами.

Уходят с борта грузчики, полиция, таможня, прочие самодеятельные власти. За воротами порта наступает время негритянских посиделок с костерком, при плюс 28–30 градусов, с хининовым пивом, вареной маниокой, дележом уворованного.

Подбиваю грузовые документы, проверяю тальманский счет, параллельно рисую отчет за прошлый рейс и черновик следующего. Работы хватает, поэтому категорически не пускаю на борт никого с берега, до конца своей вахты. Вахтенные матросы знают и соответственно блюдут. Береговые «посетители» приучены демократизатором еще с прошлых заходов и строго соблюдают правило – на борт только после полуночи, когда я сдаю свою вахту. Ростом и комплекцией не обижен, внушал уважение к флагу физически и ментально…

Федорыч, первый, политический помощник, (из ленивых третьих механиков), тот, что обязан блюсти мораль строителя коммунизма и устои, уже залил глаза и прикорнул в чьей-либо каюте на нижней палубе. Обычно, выпив первые двое – трое суток, все, взятое в домашнем порту, болел до первого африканского, дрожа на диванчике под покрывальцем:

– Малярия, малярия…

Мы, как бы верили и сочувствовали. Оживал Федорыч от абстинентного синдрома, получив в руки бутылку местного пойла. Собутыльники из машинной команды не давали ему просыхать до возвращения домой. Капитан – эстонец, старпом – эстонец, дед – эстонец. Такой политкомиссар их очень устраивал. Можно не стеснять себя «Правилами поведения Советского моряка за границей» в отношениях с «миром капитала», но держать на крючке блюстителя. Экипаж тоже радовался такой руководящей и направляющей руке, и пускался во все тяжкие, там, где на берегу было «точно не съедят».

Фритаун в число безопасных портов не входил. «Во все тяжкие» пустились на судне.

Противостоять проникновению туземного элемента на борт было практически невозможно. К нолю часов, отлив уравнивал планширь фальшборта палубы надстройки с причалом. Про главную палубу уже и не говорю. И в ноль часов чернявая орава, с гиканьем и песнями, ссыпалась на борт, растекаясь по судовым помещениям.

На корме разворачивался базар: Ворованный из трюмов соседних судов ром и виски, абиджанский нескафе, местный фруктовый самогон, мартышки, попугаи, фрукты, сушеные крокодилы, деревянные маски и фигурки, слоновая кость из свиных ног, «золото и бриллианты» Все это продавалось, точнее обменивалось, за стиральное мыло, одеколон Шипр, сандалии, сгущенку, электрокипятильники и далее по списку. Но был и настоящий малахит, оникс, и еще неизвестные мне, полудрагоценные камни.

Предлагались к обмену и доллары. Только надо было следить, чтоб картинки были напечатаны с обеих сторон бумажки, и чтоб у всех, в пачке, не было одного и того же номера. Судовые барыги брали и «доллары» и пускали их в оборот в следующем африканском порту. «Авторитетные» негры расплачивались за Шипр франками КФА, принимавшимися маклаками в Пальмасе.

В тот раз спать мне не давал исключительно громкий шум с элементами скандала на нижней палубе. Долго терпел, но не выдержал и пошел вниз, разгонять безобразие. Первое, что попалось на встречу – два моториста и матрос, тащившие по коридору, в свою каюту, за руки и за ноги, неживого «вдохновителя и организатора всех наших побед».

Еще ниже – обнаглевшие жрицы любви, стучавшие во все каюты подряд и выкрикивающие расценки на услуги на четырех языках, включая русский. Непонятные негры с бусами и фенечками в руках, сующие их прямо в лицо.

– Боцман! Где боцман? Где вахтенный Третий?

– Торгуются на корме.

Кое – как, пинками выпроводили посетителей из надстройки. Нашел боцмана, пригрозил Третьему, навели подобие порядка. Стало тише. Удалось уснуть.

Утром, с подъёмом, громкие крики и вселенский плач. Боцман, во весь голос, вспоминал всех африканских матерей, матерей третьего помощника и вахтенных матросов, реже свою. Ночью, чернявые, вскрыли и обнесли подшкиперскую и боцманскую кладовые. Вымели все дочиста: краску, запасные концы, инструмент, какой был, новую робу, все, все, что нажито непосильным трудом. «Ночная смена» отвлекала внимание, а в это время «ударный отряд» выносил имущество.

Вспомнил историю, сидя у окошка, глядя на термометр за окном, показывающий -24. В такую погоду про Арктику вспоминать не хочется, а хочется лета. Повышаем градус!

Удивительная рыбалка в океане

Июль в Намибе – холодная, пасмурная, сырая зима. Намиб – это самый южный морской порт в Анголе. Ночью вахтенный матрос стоит у трапа в теплой куртке и вязаной шапке. Температура опускается до 6–7 градусов. Днем, если Солнца нет, не подымается выше 13–14. Вместе с холодным, пронизывающим ветром из голой пустыни Намиб, получается чисто октябрь в Питере. Сырой ветер с океана тоже не согревает. Меня всегда интересовал вопрос, почему негры на юге Африки черные. Арабы же не черные, хотя у них теплее и летом, и зимой. Почернели от холода?

Начало восьмидесятых. Разгар войны в Анголе. Кубинские «интернационалисты-добровольцы» с участием правительственных ангольцев гоняют по пескам соседних, ЮАРовских наемников и местных партизан УНИТА. Партизаны носятся по пустыне на соседских бронемашинах, стреляют из соседских пушек и ракетных установок. Мы возим в Анголу противотанковые ракеты, снаряды, артиллерийский порох, патроны, в трюмах, просто в деревянных ящиках. Стрелковое, правда, в контейнерах, как и военная форма. Местные воруют одёжу. Снаряды и ракеты не берут, не нашли еще способ домашнего употребления.

Выгружают кубинцы, местные к пароходу не подходят, боятся. По причалу бегает стадо худющих, мелких коз, невесть как забредшее в порт.

Приспособились есть обрывки газет и оберточную бумагу. Не брезгуют и целлофаном из мусорных куч. За забором и колючкой ограждения порта – унылые обглоданные чахлые кусты и песок, песок, песок.

Сегодня воскресенье. Куба по воскресеньям не работает и не воюет. Мы идем на рыбалку, в океан на судовой спасательной шлюпке. Подговорили наши военные, инструкторы и технари, которые тут скучают неимоверно, даже при наличии водки в их «военторге» и рома у кубинцев. Удивляемся и наличию пива, пиво привозное за тысячу километров, из столицы. Но бухать им каждый день – себе дороже, а рыбалка – это праздник!

Набралось нас 10 душ, во главе со Старшим механиком, большим знатоком и любителем. Четверо военных и нас шестеро. Я в первых рядах, рыбалку люблю. Два дня вязали снасти. Ловить будем после второго бара, за 5–6 миль от берега на 15-ти метровой баночке. Вязали крючки в пол-ладони на миллиметровую леску. Леску наматывали на деревяшки. Разморозили килограмм пять хека для приманки, потом, когда хек кончится будем резать пойманную рыбу для наживки.

Собрались, как положено. Трехдневный запас сухого пайка, недельный запас воды. Оделись «по-зимнему» и с рассветом отошли от борта. Время еще было спокойное. Повышенной готовности и бдительности еще не объявляли, одесских пароходов у причала еще не взрывали. Вышли без боязни и сомнений. Море 2–3 балла, редкие бараны, пологая океанская зыбь. Пасмурно, сыро, но без дождя. Самая погода для рыбной ловли.

Место, заранее вычисленное на карте, искали долго, Ветер и тягун вдоль берега мешали навигации. Голый берег, глазу зацепиться не за что, кроме макушек портовых сооружений и кранов. Долго бросали лот, наконец нашли свою глубину, встали на якорь, сваренный специально для рыбалки на песчаной банке. Расположились вдоль планширей шлюпки, поделили порубанного хека, надели на крючки. Перед забросом надели нитяные перчатки, на них китайские, с кожей, на китайские наши рабочие рукавицы. Техника безопасности, чтоб не порезать руки леской. Мы пришли за большой рыбой!

Бросили за борт свои снасти. Машинные гайки дружно потащили хека на дно. Ждем поклевки… Клюнуло! Точнее выдернуло леску из рук у Старшего помощника. Поймал леску потащил на себя. По напряжению рук и выражению глаз видим, что это РЫБА! Леска звенит на ветру, Дед помогает, подтащили к лодке – каранкс, килограмм на 10–12. Рыбу из воды вынимаем острым стальным крючком – багром, по-другому никак. Ну…с почином! Треснули по первой, за рыбалку. И, началось!

Дернуло у меня, принялся тащить. Леска режет руки через трое перчаток, помощи не запрашиваю, подтягиваю сам. Вода чистая, вижу рыбу – красавец, каменный окунь. Цепляю багром, двумя руками вытаскиваю в лодку, теперь задача вытащить плоскогубцами крючок. Рыба скачет на дне лодки, левой рукой пытаюсь разжать ей пасть, кусается зараза! Сквозь перчатки кусается! Вот это рыбалка! сравнить только с ловлей бычка в Мариуполе или плотвы в мае! Не до рюмки, не до перекуса, бросаешь, тащишь, цепляешь приманку, бросаешь, тащишь. Первая "жертва", матросу порезало пальцы сквозь слои перчаток. Взвесили потом его рыбу – каранкс на 22 килограмма. Азарт, ажиотаж, клюет! Рыбу бросаем прямо на дно шлюпки, стоим уже по колено в рыбе, присели в воду, чуть не под планширь, не остановиться!

Шабаш! Старпом командует по-последней и сматывать снасти. Жаль. Но уже дело к вечеру с 18 часов задует с берега, можем и не выгрести на перегруженном мотоботе. Фотоаппарата ни у кого нет, оставшиеся на судне увидят нашу удачу своими глазами, домашним будем хвастаться без картинок. Выгребли, Слава Богу, вовремя, подошли к причалу, встали по своей корме, побоялись тащить шлюпку талями на борт вместе с рыбой, а вдруг не выдержит? Сбежались любопытные с соседних судов, кубинцы, наши свесились с кормы. Начали раздавать рыбу – бери сколько хочешь! А рыба, то – больше одной не унесешь! Оставили себе столько, чтоб влезло в морозилки. Вечером, конечно была уха, были рассказы, вспоминали рыбалку на заливе, на речках и прудах, на банке Глотова, или в Кольском заливе. Но разве можно сравнить эту, океанскую, со всеми предыдущими, вместе взятыми? Никак не сравниться, хотя в каждой есть своя прелесть и свое удовольствие.

Хоть бы в моей вчерашней. Ловил леща в Финском заливе у Шепелевского маяка. Удовольствие? Еще какое! Собираюсь снова на следующий погожий день, которые у нас, к сожалению, редкость. В этом году стали попадаться бычки за дамбой! Вполне себе товарного размера. Это значит, что года 3–4 назад, кто-то завез в балластных танках малька или икру и сбросил на внешнем рейде, вопреки всем запретам МАРПОЛа. Бычок прижился, скоро будем выходить на бычка и ловить его «на палец», как в Одессе! Чудны дела твои Господи!

Профессионал

Белые, кремлевские отцы в семидесятых, начале восьмидесятых весьма возлюбили братьев меньших и цветных. Из-за этой любви, начинал, еще с курсантских времен, возить отеческое вспомоществование всем братьям, кто только заикнулся, что собирается строить социализм – хоть с человеческим лицом, хоть с исламским, хоть вообще с ориентацией на духов леса и воды. Возил харчи, патроны, бомбы ракеты, водку, станки и библиотеки классиков Марксизма от Вьетнама до Никарагуа. Особенно впечатлялся завозом бомб и ракет в Сомали, когда мой дружок Мишка возил такое же в Эфиопию. Эти двое воевали между собой с переменным успехом. Как придет Мишка вперед меня, побеждают эфиопы, как я приду раньше, верх берет Сомали.

В начале восьмидесятых появился новый брат, Нигерийский, которому было решено построить металлургический завод в дельте великой русской реки Нигер. Разумеется, в долг. По этой причине все пароходские «Ленинские Гвардии» (серия универсальных судов), набитые под завязку оборудованием, стройматериалами и металлоконструкциями, потянулись караваном в устье Нигера, небольшой порт Варри, где проводили в ожидании, а потом на разгрузке по 3-4-5 месяцев.

Этот самый Варри стал знаменит с 1675 года, когда бойкие португальцы срубили в джунглях форт, на берегу самой большой протоки. Туда сгоняли пойманных в окрестных зарослях туземцев, потом туземцев, купленных за топоры и бусы у своих же соплеменников. А оттуда уже была налажена регулярная линия по вывозу «Черного дерева» (так на языке работорговцев назывались вывозимые из Африки рабы) на Бразилию, на плантации сахарного тростника, кофе и хлопка. Продержалась она 200 с лишним лет.

Все, когда-то, случается впервые, пошел и я на Варри, вторым помощником, с грузом оборудования и стройматериалов. 4500 коносаментов. 2500 грузовых манифестов. Кто знает, что это такое, пожалеет меня. Рука чуть не отсохла подписывать штурманские расписки и грузовые документы на отход. Капитан тоже шел в ту речку первый раз и сильно волновался, как же там выруливать, без карт и пособий, 4 с лишним часа вверх по реке, не обставленной никакими навигационными знаками, без створных линий и с туземным лоцманом. Но Родина приказала «Иди», и надо идти. Старпом делал туда две ходки и успокаивал капитана рассказами о местных чудесах. Статистика тоже была в пользу местных лоцманов. Никого ни разу на мель не высадили. Остальным же членам экипажа было безрадостно, провести в малярийных болотах 4–5 месяцев, да еще в начинающийся дождливый сезон. Долго-ли, коротко, добрались, наконец, до места предполагаемого приема лоцмана, как советовал, опять же, местный агент. Устье протоки Эскравос. Рассчитали подход к утру, чтоб впереди был светлый день и время для захода. Стали кричать лоцмана по УКВ. Позавтракав, поднялся на мост старпом.

– Не надо кричать, нет у них УКВ станции. Надо подойти поближе и подудеть.

Подошли поближе, подудели, раз, другой, третий. На берегу хижины из прутьев, крытые пальмовыми листьями. Высмотрели ту, возле которой на шесте, в полном безветрии, висел выцветший лоцманский флаг. Проели ее насквозь глазами, но никто оттуда не появлялся. Стали удерживать судно на месте против слабого течения на самом малом ходу и включать судовой тифон каждые 5 минут.

Из зарослей, кабельтовых в трех-четырех, прямо по носу, выскакивает пирога под подвесным мотором и летит к нам. Один абориген управляет, второй стоит в рост и машет тряпкой на палке. Лоцман? Тут со шлюпочной палубы кричат зрители и привлекают внимание нас, стоящих на мостике: из хижины, уже за траверзом, увидали группу черных товарищей, бегущую к вытащенным на берег пирогам. Смотрим. Трое толкают одну лодку в воду, прыгают следом и начинают отчаянно грести, нацеливаются на спущенный по правому борту лоцманский трап.

Им гораздо ближе, но моторка успевает к левому борту раньше. Лодка стукается в борт. Сидим низко и махавший тряпкой, умудряется ухватившись за что-то у главной палубы подтянуться, закинуть ногу и оттолкнувшись уцепиться за планширь фальшборта. Вот он уже на палубе и бежит к надстройке. Пропустили момент, как другой белозубый взлетел по штормтрапу и кинулся между трюмами, на перерез первому десантировавшемуся. Встретились на палубе у четвертого трюма, начинается потасовка.

Бой руками и ногами. Гребец выше и мощнее, начинает одолевать моторного претендента, гонит его обратно ко второму трюму, где болтается у борта моторка. Конкурирующая фирма сигает за борт и плывет к пироге. Победитель, с довольным видом, бьет себя в грудь и кричит снизу:

– Пайлот! Пайлот! (лоцман то бишь)

Резво бежит на мостик. Через секунду влетает в открытую дверь – черный, как гуталин, босой, в грязных, линялых, белых шортах, драной футболе, не мытый и нечесаный. За спиной мешок с ручками – собирать бакшиш. Бежит с протянутой рукой, к капитану, стоящему в белой рубашке, при погонах.

– Хелло Каптин, Фуль ахед, Гоу гоу туда.

И показывает рукой направление. Капитан, весь в белом, в ужасе, но руку подает. Однако политес, надо соблюдать. Тут Лоцман видит Старпома, улыбается во весь рот, бежит здороваться к нему и протягивает мешок.

– Хелло Чиф! Май френд! Помнишь меня?

Старпом берет мешок отдает Третьему офицеру и передает через него наказ артельному:

– Риса, макарон, сахара, кильки в томате и паштета свиного пусть положит, того, что с прошлого года лежит.

Потом успокаивает капитана:

– Все нормально, этот бой разок прокатил нас туда без приключений, можно слушать его команды.

Лоцман отодвигает рулевого матроса от штурвала, сам устанавливает направление движения на одному ему ведомые ориентиры в кустах и кричит, чтоб дали полный ход. Капитан согласно машет головой. Но говорит Старшему офицеру, чтоб не выше среднего и начинаем втягиваться в заросли. Лоцман на руле, по обоим бортам встают зеленые стены. Ветви задевают борта и релинги спасательных шлюпок. Вахта Третьего. Стою на крыле мостика и ищу глазами обезьян и попугаев, но тихо в лесу. Только цапли на мелких местах.

Эхолот исправно отбивает 3–4 метра под килем, прибавь туда пару метров ила и на душе становится спокойно – не сядем. Живописный лоцман уверенно управляется со штурвалом, умело входит в повороты, одерживает, иногда бросает штурвал и выбегает на крыло посмотреть, как проходит корма.

Профессионал – Ё! Но постоянно почесывается. Капитан вздрагивает, морщится, но молчит. Матрос стоит рядом, ждет команду, если дадут.

Прошли два с половиной часа, впереди открывается широкая заводь не заводь, затока не затока, глубина увеличивается до 15–16 метров, чудеса! Видим 2 стоящих на рейде парохода, грек и аргентинец. Лоцман командует сбросить ход и показывает угол, где мы, оказывается, тоже должны встать на якорь. Капитан возмущен и негодует, но что тут можно поделать. Придется встать и ждать привета от Агента. Приехали. Сколько простоим? Неведомо…

Лоцман в постановке на якорь не участвовал. Ему как раз поднесли на мостик мешок с подарками, и он перебирал и рассматривал содержимое мешка: сахар, рис, консервы – пакеты, кульки, банки. Его дело пароход провести по речке и получить обратно полный мешок. А якорь, едва-ли он знал для чего он вообще на носу болтается.

Встали наконец ровно, вытянулись по течению, до аргентинца – кабельтов, надо следить, чтоб часом не наехать на него кормой. Все может случиться. Капитан бросается к УКВ станции и тщетно взывает к Агенту, к портовым властям, к «советским судам у причала, кто меня слышит». Тишина. 16.00 часов, все разошлись, кому куда. Старпом успокаивает:

– Сами позовут, когда причал освободиться и лоцмана пришлют. Все будет нормально.

Лоцман просит у капитана трубку, включает 99 канал, (оказывается умеет!) и на своем птичьем, пиджин-инглише докладывает кому-то, что встал на якорь, просится домой. Моя вахта. Соседство постоянно чешущегося лоцмана меня не вдохновляет, предлагаю ему покричать на берег, чтоб забрали с борта, наконец. Тем более берег вот он, рядом, из рогатки дострельнуть. Там жизнь, можно сказать, кипит. Сопливые, чумазые, голые дети плещутся в реке, женщины стирают, кто-то тянет сетку из воды и выбирает рыбешку. Кричи, говорю, подъедут братаны, заберут тебя.

Отказывается, не хочет. Объясняет, что тогда придется делиться добром из мешка со всей деревней, а он не желает, самому мало. Спрашивает, почему нет Кока-Колы? Нехорошо! все дают, а русские не дают! Сам бы не отказался, думаю про себя, но предлагаю ему Боржоми. Пробует, плюется.

– Какая гадость! Соленая, нечистая, с привкусом! Как вы ее пьете?

– Ты – отвечаю, – из этой речки, цвета диареи, воду пьешь за милую душу и ничего. Вон, чешешься весь. Что у тебя за зараза?

– Это, от Солнца, от Солнца, много на Солнце сижу, загорел.

Вижу. Загорел до черноты, расскажи кому другому, навидался я вашего брата. Лишаи, экземы, чесотки, а то и все сразу. Лоцман садиться в капитанское кресло. Не выгоняю. У меня с капитаном взаимопонимания нет. Пусть, думаю, посидит, авось передаст расчёсанным седалищем ему какой-никакой привет. Лоцман, развалившись в кресле, начинает светскую беседу. Он женат, трое детей, думает о второй молодой жене. Мусульманин? Нет, отвечает, христианус, но нам тут можно. Ребята простые, от каждой религии берут то, что им нравится. Мусульмане в Нигерии разводят свиней, Христиане имеют по нескольку жен и бьют их нещадно, «по-восточному».

– Я капиталист! У меня есть фабрика! Хорошо живу!

– А что же ты такой ободранный ходишь, капиталист? И не мытый, и босиком?

– Жарко у нас! Так лучше ходить! И хорошую одежду не запачкаю об ваш пароход.

Полчаса добивался, что за фабрика, что производит и в каких кустах стоит. Мимо проходили, я что-то не заметил! Добился, наконец, ответа. Оказывается у него есть самогонный аппарат! Это его фабрика! Гонит «Африка-Джин» для деревенской «элиты» из банановой кожуры и гнилых ананасов и «Куку-Руку», то же самое, но для «простого народа», из чего придется. И по старинному Украинскому рецепту, на Черноморском пароходе научили, подкладывает туда куриное дерьмо, для крепости. Одесса, видать, пошутила, а он за правду принял. А может и не шутила?

Приходит капитан из радиорубки, докладывал в Пароходство о неудаче – постановке на якорь. Видит Лоцмана в своем кресле, кричит возмущенно на меня, но к лоцману не обращается, боится прогневать. (Был у нас такой, интеллигент хренов). Отвечаю, что вы ему сами разрешили, он мне сказал. Замер капитан, соображает, когда это было. Не вспомнил, но с мостика ушел. Наконец, сверху, по речке спускается нечто железное, трещащее мотором. Лоцман норовит попрощаться за руку, умело избегаю контакта, провожаю к вооруженному и спущенному уже до половины, парадному трапу. Веселая африканская музыка несется из чрева плавсредства. С разбегу впечатывается скулой, обвешанной старыми покрышками, в наш борт.

Там, такой же ободранный, но в модных, темных очках, приплясывающий матрос, вручает мне пакет для капитана, принимает от лоцмана мешок и уже лоцман его не интересует, как он спрыгнет, как спуститься, не важно. Чернявый в очках уже с головой в мешке. Лоцман возмущенно кричит, спрыгивает, катер отваливает и весело, с воплями, под музыку разворачивается обратно. Поднимается Старпом, попить кофе, покурить, поговорить. Обещает минимум полтора месяца на якоре, а то и два. Если сразу к причалу не поставили, будут мурыжить, пока не образуется свободный причал и некому его будет занять и на подходе нет никого с продовольствием, бытовой техникой или машинами. Им эта фабрика, для которой мы везем оборудование – по большому барабану. Отношение – вам надо – вы и стройте. А нам совсем не надо.

А вот конкретно нам – лучше бы в Сан-Педро, за красным деревом или в Абиджан, за какао-бобами, а оттуда через Лас-Пальмас домой. Но нет! Москве надо строить фабрику в Богом забытом Варри, а мы – транспортная составляющая.

Был первый вечер на рейде, и первая ночь посреди тропического леса, ожившего, с наступлением темноты. Начинают доноситься крики, писк, шум, треск, рычание и мычание. Жарко, влажно, душно. На окраине деревни застучал генератор, зажглось несколько лампочек возле хижин. Богатая деревня! Запах тропического леса сменился запахом зажженных костров, на которых мамки начали варить незамысловатую вечернюю еду. Но вот потянуло запахом вареной маниоки. Очарование пропало.

Народ, отужинав, собрался на корме курить и глазеть. Энтузиасты, опустив люстру, выстроились вдоль релингов, в надежде поймать некую рыбу. Тишина, отдохновение души, разговоры в полголоса, надежды на скорую постановку к причалу. Шум с берега становится тише, загораются звезды, но не все, а только самые яркие, кто пробивается через влажную дымку. Постоим, не впервой.