Текст книги "Плавать по морю необходимо"

Военная стажировка

Каждый курсант, обучающийся в высших морских учебных заведениях МинМорфлота СССР, обязан был пройти курс военно-морской подготовки и стажировку на кораблях ВМФ, согласно получаемой военной специальности. Конкретно из нас готовили штурманов для дизель-электрических подводных лодок 613 и 643 проектов. Для чего нужно было по 600 душ штурманов, получаемых ежегодно, помимо выпускников военно-морских училищ, никто объяснить не мог.

Какой из торгового моряка подводник? Вспомогательного флота было немеряно, портового флота, судов обеспечения. Сажайте нас туда, если шибко надо! Но у военных своя правда, сказано люминий – значит люминий!

Никто из нас, даже в кошмарных снах, не собирался служить на военном флоте, но принимали то, что стажировка положена по учебной программе. Наши иностранцы радостно разъехались на длинные каникулы до апреля, а мы, отгуляв свои в январе, собрались холодным февралем на одесском железнодорожном вокзале и отправились поездом в Севастополь, а оттуда в Балаклаву, тогдашнее подводное гнездо Черноморского флота.

В Балаклаве роту поделили на группы и группочки и раздали по бригадам и отдельным частям подводных челнов, стоящих по 2–3 корпуса по обеим сторонам живописной бухты. Не помню уже, ни номеров, ни названий частей, квартировавших в бухте и загадочном тоннеле под горой. Нам, с приятелем Серёгой, выпало провести два военно-морских месяца вместе, в команде одной из лодок, чья казарма располагалась сразу за штабом бригады, в самом колене бухты, на ее левом берегу (а может и правом), на том берегу, где был вход в секретный тоннель.

Добрались до места к полуночи. На первую ночь нас определили спать в общую казарму на 60 коек. Разделись, сложили вещи на тумбочку под любопытными взглядами не уснувших ещё матросиков. Умылись, легли, уснули. В 06.00 были разбужены громкими криками дневального, но вставать не стали, лежали, дожидаясь пока вся команда уйдет из казармы на зарядку. Усатый, румяный мичман вбежал в помещение и разразился над нами громкими матюками. Ответить ему тем же не успели, годки, из своих, подводноплавающих, объяснили матерщиннику вполголоса, что мы «гражданские» и командир велел к нам не приставать без надобности. Мы были согласны, чтоб к нам не приставали. Через пятнадцать минут, тот же прапорщик, переселил нас в отдельную комнату с четырьмя койками, тумбочками, двумя столами, стульями, телевизором и диванчиком. Жить стало веселее, хоть и «удобства» остались те же, общие, в коридоре.

Комната предназначалась для дежурных по казарме и по лодке офицеров или мичманов, уже не помню, но нам понравилась. Присланный за нами дневальный повел на завтрак. Береговая столовая на первом этаже этого же здания, вход с торца, рядом с котельной. Явились завтракать и были приятно удивлены рационом и размером пайки. Годки уже не бросались на харчи, лютовала стриженая молодежь. Нам, восьмерым, «гражданским», со стоящих рядом четырёх лодок, был выделен отдельный стол. Собрались все восемь, но не сразу. Сидели, глазели, больше удивлялись, чем ели. Каша с тушенкой на завтрак. Кирпич белого хлеба на двоих, разрезался вдоль, намазывался маслом, сверху густо поливался сгущенкой из банки (называлось Птюха) и далее, не разделяясь, не разламываясь, запихивался с торца в военно-морской рот. Более всего нас удивляло, как широко этот рот мог открываться.

Наши хлеба, каша, сгущенка оставались почти нетронутыми. С соседнего, «молодежного» стола вежливо подошёл делегат и справился, будем ли мы все это доедать или унесем с собой. Получив ответ, что спасибо, мы уже позавтракали, мигом перекинул все на свой стол, весело загудевший, деля добычу. Понравилось, что никто не сдернул матросиков с места, пока они всё не доели. Только после этого в столовой прозвучало «встать, выходи строиться».

После завтрака нас посетил командир лодки, Капитан третьего ранга, и попросил: по возможности сидеть в казарме; на лодку самим не приходить; пока не позовут; с моряками не общаться, дабы не вносить смуту в их уставные души; в город не ходить – заметут патрули – минус командиру. Если очень захочется – ходить через гору, за штабом, там забора нет и пригородный гастроном недалече. Пообещали.

Вечером, когда офицеры и мичмана разошлись по домам, к нам, в комнату явилась делегация дембелей с чайником домашнего вина, знакомиться. Познакомились, поговорили за флот, за морскую жизнь, они за свою, мы за свою. Мы, пятикурсники, были на 2–3 года старше дембелей – срочников и за плечами у каждого было более, чем по полтора года в море. Это внушало. Гости похвастались дембельскими альбомами и фотографиями в альбомах. Серега хорошо рисовал и красиво писал, поэтому позволил себе покритиковать увиденное и подправить кое-какие страницы.

На следующий день мы сидели за столом и высунув языки правили альбомы дембелям всей бригады, но дело того стоило. За дверями, на часах стоял молодой, готовый по первому требованию сорваться и исполнить любое наше поручение или пожелание – от цветных карандашей и кисточек, до газированной воды, шоколадных конфет и сигарет «Стюардесса». К вечеру, третьего дня, слухи про нас, самодеятельных художников, просочились в здание штаба бригады и после обеда нас конфисковал бригадный замполит второго ранга.

В конце февраля ожидался очередной XXV съезд КПСС и нам, в срочном порядке, было приказано писать призывы, лозунги и рисовать патриотические плакаты. За досрочное и качественное исполнение был обещан краткосрочный отпуск. За отпуск мы готовы были побороться и две недели кряду сидели в штабе до полуночи. Кормились мы в офицерской столовой, здоровались за руку со штабными, но ночевали в помещении своей казармы. Командир лодки был счастлив и выпендривался перед другими командирами соседних лодок, мучившихся вопросом, чем каждый день занять наших «гражданских» товарищей.

Принятие присяги

Замполит не обманул. Наградил нас отпуском, когда на огороженной территории вокруг штаба не осталось ни одного не разукрашенного нами стенда, ни одного не переписанного лозунга. Не обидел, дал по 3 недели на брата, с дорогой. Вечером, того же дня, известив командира и наших товарищей на соседних лодках, мы отправились в Симферополь. Оттуда Серега поездом в Одессу, а я самолетом в Таллин.

Три недели бесцельного времяпровождения тянулись долго. Возвращался обратно уже с желанием. За время нашего отсутствия произошли несколько знаковых событий. Упомяну два. Трое наших товарищей решили по полной испытать, каково быть подводником и напросились на учебные стрельбы. После стрельб лодка была обязана найти отстрелянные учебные торпеды. На все давалось двое суток. Двое суток наших не испугали, и они вышли в «дальний поход». Но что-то пошло не так, торпеды потерялись и лодке приказали домой не возвращаться, пока не найдут потеряшек. Торпеды так и не нашли, а вернулись в базу на восьмой день, когда истек срок планировавшейся «автономки» – неделя. «Акванавты» сбежали с борта с первым швартовым, с криками – Ноги нашей здесь больше не будет. Еще год, после этого, мы слушали подводные истории, день ото дня становившиеся все страшнее и глубоководнее.

Следующими отличились наши однокашники с другой стороны Балаклавской бухты, сходившие в самоволку в городскую баню, приведшие там себя пивом и «ершом» в воздушное состояние и, по сигналу местных «бдительных граждан», заметенные прибывшим патрулем, прямо на Губу. Закрыли, несмотря на то, что они были еще учащиеся гражданского ВУЗа, не принявшие до сих пор присяги. Там, на Губе, когда их окончательно догнало, народ, сознавая свою гражданскую сущность, начал буянить в камере, и требовать воды. Загорелись трубы.

Воды им не дали. В отместку, сидельцы, каким-то образом ухитрились выбить дверь и выйти во двор, где начали ходить кругами, нося выбитую дверь на плечах и распевая «Вы жертвою пали в борьбе роковой», «Раскинулось море широко», «Варяга» и прочие знаковые песни. Применить к ним силу личный состав губы не решался, а ну как засудят потом, оголтелые?! Для успокоения «стихийного митинга» догадались вызвать командира одной из наших стажирующихся рот, прибывшего в ту пору на принятие присяги заранее, отдохнуть от семьи, поностальгировать с бывшими сослуживцами.

Такого же теплого Кап-три доставили на Губу, где он нашел нужные слова утихомирить разбушевавшихся пятикурсников и забрал их оттуда под честное слово, избавив начальство пенитенциарного заведения от рапортов, геморроя и головной боли, а курсантов от последующего разбирательства с неминуемыми последствиями. Так, не спеша, достойно подходили мы к дате принятия присяги.

Дата наступила. В своей форме, но со споротыми нашивками и пришитыми на плечи, взамен нашивок, погончиками КЧФ, (таков был приказ), явились на мероприятие. Собрали нас в зале Дома Офицеров, дали почитать текст присяги, чтобы потом, у стола, не запинались и начали процедуру. Зачитавшие текст присяги и поставившие подпись в клеточке напротив фамилии, передавали ружье и бескозырку следующему принимающему. Управились быстро, за полтора часа. Выслушали строем поздравления и были распущены, без праздничного ужина, до 22 часов.

Собственно, мы с Серегой примерно так и предполагали развитие событий и решили сами устроить себе праздник, отметить принятие присяги самостоятельно. День был чудесный, весенний, все кругом цвело, благоухало и располагало на лирические посиделки на природе. В гастрономе взяли бутылку коньяка, коробку шоколадных конфет и два стаканчика в промтоварном отделе. Сели на скамеечках, на пустом городском стадионе, подставили лица заходящему солнышку, открыли коньяк.

Старичок с собачкой, появившийся откуда ни возьмись, дефилируя мимо нас по гаревой дорожке, туда и обратно, поглядывая в нашу сторону, заронил неприятное чувство. Исчез внезапно, как и появился. Чувство не обмануло, настучал гад. Через 10–15 минут, на противоположный конец стадиона въезжает военный 66-й Газон. Из кузова выпрыгивают солдатики в шинелях, сапогах, подпоясанные, со штык-ножами на поясе, с красными повязками на рукавах и разворачиваются в цепь. Выскочивший из кабины офицер командует захватом.

Старичок настучал умело, арестовывать нас прибыл комендантский патруль города Севастополя, кошмарные истории про который передавались срочниками и младшими офицерами из уст в уста. Рассказывали, что этот, моторизованный патруль, время от времени наведывался в Балаклаву и показывал местным, как надо службу править, вязал Балаклавских моряков и увозил их на Севастопольскую губу, где держал инкогнито по 2–3 дня, заставляя сходить с ума командиров частей пропавших краснофлотцев. Значит нам выпала высокая честь. Солдатики, уверенные в своем превосходстве, неторопливо переходили на рысь. Мы же, не теряя достоинства, встали, ссыпали по карманам недоеденные конфеты, свернули газеты, на которых сидели. Не найдя коньячной пробки, я просто вставил бутылку во внутренний карман бушлата, и мы потряслись, как легкоатлеты, к ближайшему краю забора стадиона. Натуральный бег с барьерами – через скамейки стадиона. Перемахнули забор, побежали дальше, куда глядели глаза.

Мешками, в кирзачах и шинелях, роняя зимние шапки, посыпалась через забор стадиона цепь догоняющих. Нам, в бушлатах и ботинках, бежать было веселее, но сказывалось отсутствие тренировок. Выскочили на железнодорожную насыпь, побеждали по ней. Слева – частный сектор, справа – частный сектор, цветущие сады, домики, сарайки. Бежим по шпалам, пока вперед. Голова соображает, как уйти от погони, солдаты не отстают. Вот уже газон выехал на насыпь и перегоняет солдат.

Похолодело на сердце – это расплескался коньяк во внутреннем кармане бушлата, промочил фланку и тельник. Заткнул пальцем бутылку, теперь стало неудобно бежать. Сворачиваем в сады и огороды. Деревья цветут, но листьев еще нет, огородами не уйти. Как партизаны шныряем между построек, слышим команды – Окружай! Загоняй! Пробуем открывать двери построек, есть! Открылась дверь в хатку, аккуратно входим, закрываем тихонько за собой и на задвижку! В хате бабка. Увидела! Поднимается со стула с круглыми глазами. За окнами, за забором участка видим бегающих солдат. Перекрикиваются, ищут, нам в хату слышно.

Бабка чует неладное, собирается выйти наружу. Успокаиваем – бабка, не выходи, мы свои! Не шпиёны! Это патруль по нашу душу, ты уж не выдавай! Уговорили. Тихо сидим, три столбика, бабка не сводит с нас глаз и кажется не моргает. Смеркается. Нас внутри домика не видно. За окошками стихают разочарованные голоса. Охота не удалась. Продолжаем сидеть, рассказываем бабке небылицы из курсантской жизни. В дверь скребутся, детский голос за дверью:

– Марковна, это я Колька Хрюнов, откройся!

Бабка открывает дверь, мы рядом. В сени заходит пацан, лет десяти. Обращается к нам:

– Батя прислал, выходите, уехал патруль.

Высовываемся наружу, напротив двери, за забором мужичок, машет рукой.

– Выходите ребята, уехали сапоги. Я видел, как вы от них тикали и ушли. Молодцы! Колька вас проводит, как надо, чтоб по дороге никто не встретился, он знает, кудой идти. Я тож тут служил и на губе сидел! Службу знаю!

Женился, теперь вот живу. Своих всегда выручаем!

Слава Богу! Есть еще в Балаклаве достойные люди! Идем за провожатым закоулками и огородами. Довел нас до пустыря нужной нам стороны бухты. Дальше мы сами, дорогу знаем. После прошедшей легкоатлетической тренировки бредем в часть не спеша. Вспомнили про коньяк и конфеты! Не нести же их с собой. Присели на камушках. Солнышко село, южная ночь, тихо, звезды, романтика! Через неделю в Одессу. В апреле начинается очередной свадебный марафон. Уже приглашен на четыре. Жизнь продолжается!

Последний звонок

Май 1976 года. Отгремела очередная череда курсантских свадеб, сыгранных после стажировки. Подошел конец нашей лекционной учебы. Заканчиваются лекции. Начались зачеты, консультации, подготовка к экзаменам. Последний учебный день. Готовимся к празднику. Собственно, нам все равно какой звонок, хоть последний, хоть очередной. Был бы повод.

Затевали сначала собраться обеими ротами вместе. Закрепить, так сказать, братские узы совместно съеденным и выпитым. Но не договорились. Гуляли раздельно, а жаль. Причины уже не помню. За неделю, до дня «Ч», ответственные ходоки бродили по летним, приморским ресторанам, искали место, рассадить 100 человек. Изначально договорились гулять одним мужским коллективом. Но женатая прослойка, после объявления решения бойким одесским женам, после вызванных этим объявлением домашних скандалов, прослойка смалодушничала и пошла на попятную. Запросила исключения из правил. Больше всех возмущались наши товарищи, имеющие жен за пределами города Одессы и области.

Еще не попавшие в семейные сети курсанты, долго не сопротивлялись, нам было фиолетово с кем пить водку и запивать шампанским, и наше холостое предложение – увеличить вступительный взнос за банкет вдвое, было со скрипом, но принято. На возмущенные крики женатой части, что дамы столько не пьют, последовал вполне резонный ответ – «вот мы и посмотрим!». На том и порешили. В ресторане не огорчились увеличением числа празднующих, даже наоборот.

Конечно, никакого специального звонка в учебном корпусе не звучало, тем более что младшие курсы продолжали сидеть на своих лекциях и практических занятиях и дальше. Просто преподаватель сказал, что на этом все, увидимся на зачете. Грусти не испытывали, наоборот, облегчение. Остались «Госы», последняя плавпрактика и написание диплома. Еще 9 месяцев в стенах Альма-Матери. Шестой курс.

Ну, а отмечать «последний звонок», решили по полной. В связи с подходящей погодой, все оделись в чистую, выглаженную форму, с блестящими буквами, шитым золотом флажком и золотыми-же нашивками. Белые чехлы на фуражках, белые перчатки, кожаные портфели с известным содержимым внутри, издававшим мелодичный звон. Построились, подравнялись и пошли, под предводительством старшины роты, Дидрихсона, от учебных корпусов, размеренным шагом, отправились по «малому кругу» с переходом на «большой». Шли неспеша, меняя шаг, то притоптывая на каждый четвертый, то шаркая по асфальту, но исключительно в ногу. Машины сзади не сигналили, объезжали культурно. На красный свет мы тоже не выходили. У каждой винарки шаг замедлялся, из строя выпадало несколько человек, скрывалось в подвальчике и через минуту бегом догоняли строй, утираясь, кто рукой, кто платочком, кто гюйсом.

Впереди строя, если правильно помню, шел Серега со своей веселой, красной рожей и медным колокольцем в руке, в который колоколец, он громко звонил, оповещая жителей Одессы о еще одной группе моряков, закончивших теоретическое обучение и собирающихся хорошо выпить и закусить по этому поводу. Одесситы, на тротуарах, кричали нам обидные поздравления, дамы делали ручкой.

Будучи потомственным жителем Молдаванки, колоколец он взял у кого-то из знакомых, занимавшихся вывозом мусора с Молдаванских дворов. Мусорщик подъезжал на машине, заходил во двор и звонил, оповещая жителей, что можно выносить накопленное за день. Медный, окислившийся изнутри за долгие мусорные годы колоколец формой своей походил на бокал для Мартини и вмещал, ну, грамм 400 точно.

Кому первому пришла мысль в голову выпивать, из этого колокольчика взятое с собой на строевую прогулку, не знаю, не скажу. Но колокольчик бодро стал перемещаться в строю роты из конца в конец. Я, имевший тройку по химии за первый курс (и соответственно знавший ее лучше всех), громким голосом предупреждал наливавших и выпивавших. Что это добром не кончится, что окислы вступят в тесный телесный и душевный контакт с наливаемым в колоколец вином и вызовут необратимую, этим вечером, реакцию организма. Кто-то внял моим призывам и продолжил пользоваться взятым с собой стаканом, а кто-то, выбегавший из строя чаще других, не обратил внимание на громкие предупреждения и в конечном итоге был вынужден отсутствовать на празднике, проведя весь вечер в отхожих местах. Основной удар приняли на себя инициаторы распития из первой коробки строя. Четыре души пропустили-таки совсем, праздничное возлияние. Перерывы между приступами желания были весьма коротки и не оставили возможности добежать до ресторана. Остальным досталось, но меньше и выбегали они из-за стола, в отдельно стоящий домик, прерывая веселье, кто каждые 5, кто 10, кто 15 минут. Но зато все вместе! Видно, до них основной окисел уже не дошел, вымылся и растворился в предыдущих порциях. Гуляли до 15 часов. Догуляли по Пушкинской чуть не до вокзала. Там решили разойтись, немного передохнуть и продолжить в Аркадии в 18 часов. Как порешили, так и сделали.

К 18 часам вместо красивых, нарядных подтянутых, слегка поддатых курсантов собралась безликая джинсовая толпа с такими же дамами, за которых давали слово, что они много не пьют. Но не тут-то было. Дамы показали себя достойными своих мужей и к середине вчера уже целовались со всеми, сидящими рядом, пришедшими в одиночку товарищами. За что, некоторые, были биты прямо за столом. Опустим же занавес на продолжение банкета. Додумаем сами, чем закончился званный ужин.

Глава II
На севере диком

Мурманск 1977. Город жареной мойвы и каменных медведей

По оценкам в дипломе я распределялся «куда хочешь» из 12 предложенных на собеседовании пароходств, плюс СВУМФ, Тикси.

Выбрал Мурманское, как мой товарищ Мишка. Он москвич, ему московская прописка сохранялась при работе на Севере. Мне было все равно куда, кроме Астрахани, конечно, ну, и на Дальний восток далеко лететь. В Мурманск нас агитировал товарищ Мишкиного отца, работавший там в былые годы.

Предлагал нам сшить по кожаному мешку и выточить по лопате из нержавейки, грести ею заработанные деньги в пошитый кожаный мешок.

Распределился, отгулял положенный отпуск дома, у родителей, до последнего дня. Приехал в Мурманск, когда мои четверо коллег уже расселись по пароходам и разошлись по морям. От избытка ума и считая себя после Одесской мореходки очень хитрым, по приезду в Таллинн, восстановил прописку у родителей и поехал устраиваться на работу в ММП.

Из аэропорта с чемоданом, следуя инструкции будущего работодателя, поехал в гостиницу Полярные Зори. Два этажа гостиницы были отведены под некую межрейсовую базу моряков и рыбаков с оплатой 10 копеек в сутки за койку в гостиничном номере. Питание – за свои.

Отдал таксисту последние 10 рублей, получил сдачу, два железных и заселился в четырёхкоечный люкс, окнами во двор. За окнами апрель, зима, сугробы, мороз. Заполярье. Утром, в новенькой форме с блестящими погонами, бодро отправился в отдел кадров, получать 375 рублей обещанных подъемных и направление на судно.

В отделе кадров меня быстренько спустили с небес на землю, потыкали носом (фигурально) в некую, дурно пахнущую субстанцию. Прописавшись у родителей в другом городе, я не могу быть принятым на работу в Мурманске не имея прописки, хоть временной. Заблокировал себе все, от аванса, до парохода. Ситуация патовая, надо ехать обратно, выписываться. Денег нет, аванса, под честное слово, не дают. Знакомых, друзей, родственников в Мурманске нет. Звонить домой и просить денег не могу, из принципа. Решил бичевать по – взрослому. Паспорт и доверенность, чтоб выписали, отправил родителям пароходской почтой, разрешили. Когда пришлют обратно? Потянулись серые, тоскливые дни ожидания.

Оставшуюся в карманах мелочь, несколько рублей распределил по дням. 10 копеек – четвертинка черного хлеба, 30 копеек – пакет жареной мойвы. Выходило на десять дней. Надеялся получить паспорт обратно через десять дней. Исходил пешком весь центр города и ближайшие сопки, знакомился. Удивлялся обилию каменных медведей, поставленных, посаженых где только можно и обязательной жареной мойве во всех гастрономах.

На четвертый – пятый день бичевания в мой четырехкоечный люкс заселились веселые, краснорожие рыбаки, списавшиеся с промысловика. Бросили вещи, побежали оформлять отпуска и получать «выходные пособия». Вернулись рыбаки к вечеру, отметив по дороге полный расчет и пребывая в прекрасном расположении духа… духов… двое же.

Переодевшись, причесав кудри, не видавшие расчески с полгода, засобирались в гостиничный ресторан, праздновать окончание рыбалки. Пригласили с собой меня. Я долго, не отказывался. «Голому собраться – подпоясаться» (народная мудрость). Был готов в тридцать секунд.

Стол был заказан заранее, сервирован, накрыт и ломился от бутылок, закусок и заедок. Предполагалось еще и горячее. К моим новым знакомым присоединились двое приятелей и все вчетвером, в четыре голоса, после третьей, объясняли мне, непосвященному, тонкости работы ваерами при выборке трала в штормовую погоду.

Заиграла музыка. Из разных концов зала, дамы полусвета, пришедшие на свою рыбалку, посылали нетерпеливые и призывные взоры на наш стол, на соседние столы, где гуляла машинная команда этого БМРТ, наловившего мне мойвы, гуляли рыбообработчики, тралмейстеры машинисты мукомольной установки и другие достойные лица, доселе неведомых мне рыбацких профессий.

Взяв с меня честное слово плюнуть завтра на Пароходство и уйти в Севрыбхолодфлот, рыболовы, наконец, обратили внимание на жаждущих дам и бросились в танцы. Закуски и заедки остались на столах практически не тронутыми.

Гулять так гулять! И я скомандовал подавать горячее!

Какое там горячее! Бурливший и пенившийся через край тестостерон не оставил шансов желудкам. Однако проницательные глаза, танцующих с моими рыбаками дам, выражали желание закругляться с выпивкой и продолжить общение в другой обстановке, пока отсутствовавшие полгода на берегу кавалеры не уйдут в морскую печаль и не начнут заказывать у оркестра через раз «Миллион алых роз» и «Как провожают пароходы».

Я воспользовался моментом на все сто. Быстро сбегал в номер и насобирал целлофановых кульков, каких смог. Пока не разъехались гуляющие и официант не начал уносить со стола посуду, быстро собрал по кулькам все не надкусанное, сразу прикидывая суточный рацион.

Наконец дамы начали по одному разбирать «на выход» тружеников моря. Официант маялся у стенки, в надежде на продолжение банкета и возлияний, поредевшим составом. Тогда, по окончанию, можно будет безболезненно и весело обсчитать поддатых клиентов. Но дамы грудями встали на защиту своей доли добычи и не дали спустить в кабаке все средства, выделенные на загул.

Распределились рыбаки по гостеприимным мурманским домам. Я радостно выкладывал пакеты с едой между рамами окна в гостиничном номере. За окном мороз. Холодильника не надо.

Через день разлетелись по необъятному Союзу ловцы рыб. Через другой заселились ко мне, старожилу, атомные ледокольщики, флуоресцирующие и мерцающие в ночи от неуемных желаний. История повторилась.

Призрак голодной смерти перестал маячить за окном. Он не может теперь рассмотреть меня через сложенные там пакеты с едой. Я стал разборчив в ресторанном меню. Рекомендовал или банил новым знакомым те или иные блюда. Руководитель оркестра здоровался со мной за руку.

Месяц прошел сыто. Прибыл, наконец, «чистый паспорт», зачислили на работу в пароходство, выдали аванс, за вычетом 9 рублей 70 копеек за койко-место. Дали направление на судно – на дизель/электроход «Обь». Она возвращалась с Кубы с грузом сахара в мешках. Два железных рубля так и не истратил. Сохранил на память. Талисман.