Текст книги "Имперский маг"

4. Руна Жизни и Руна Смерти

Киль – Штахельберг

16–18 июля 1944 года

– Так кого же вы всё-таки представляете?

– Человека, который знает точную дату окончания войны. Возможно, вы услышите от меня эту дату – но немного позже.

– Вы всё ходите вокруг да около. Сплошные загадки. Если так и дальше будет продолжаться, вряд ли мы с вами о чём-либо договоримся.

– Больше конкретики? Извольте. Я говорю от имени того, кто возглавляет самый передовой отдел большого научного института. Этот отдел занимается исследованиями в тех областях науки, для которых ещё даже не существует названия. Нашим разработкам нет аналогов. Вы уже видели образец.

– Зачем нужна эта дьявольская штука?

– Это первоматерия. Она повинуется мысленному приказу и может принимать любую форму. Вы даже можете наделить её подобием разума, если захотите.

– Господи.

– Но это далеко не всё. Человек, которого я представляю, готов предложить вашему правительству в качестве гарантии сотрудничества новый тип оружия. Революционно новый. Германии никакое оружие уже не поможет, лишь затянет войну, которая давно проиграна. А за вашей страной будущее. Это слова человека, который знает будущее так же хорошо, как мы с вами знаем прошлое. Он поручил мне продемонстрировать вам действие вот этого прибора…

Раздался стук, что-то щёлкнуло и загудело, хлопнула оконная рама.

– Смотрите вон туда.

– И что же?

– Смотрите.

– Это… это… это же собака хозяйки! Зачем вы это сделали?.. Боже. Бог мой!

– У более крупных объектов процесс разложения занимает больше времени. Иногда до нескольких часов. К этой слизи нельзя прикасаться, но совсем скоро она превратится в пыль и будет абсолютно безопасна. Это первый портативный образец того оружия, которое мы можем вам предложить. Дальность действия этого образца пока очень небольшая, но стационарная установка способна вызвать такой эффект на расстоянии до десятка километров. Уничтожает любые органические предметы. Вот, взгляните.

– Да уж… Вообще-то, эта штука выглядит очень громоздкой…

– Мы работаем над её усовершенствованием. Кстати, этим устройством управляют специально подобранные и обученные люди. В случае, если наша сделка состоится, в распоряжении вашего правительства окажется большая группа таких людей. К тому же человек, которого я представляю, готов заняться обучением и ваших военных…

– Я… я доложу руководству… Я могу предъявить эти снимки?

Штернберг остановил магнитофон. Он уже во второй раз прослушивал запись. По большому счёту, игра закончилась, оставался только самый последний ход. И – мат.

Собственно, звонок из Мюнхена был по совершенно иному поводу. Сотрудники оккультного отдела сообщили о готовящемся авианалёте на северный портовый город Киль – всего в нескольких километрах от него находилось уникальное предприятие, и начальство поручило Штернбергу прикрыть важный объект. Его для этого дела выбрал Мёльдерс – и было ясно, почему: магов, проваливающих подобные задания (а случалось это часто), запросто могли отправить в концлагерь. Именно так закончили карьеру те, кто отвечал за взорванный англичанами Веморк близ Рьюкана или разбитый американскими бомбардировщиками Пенемюнде. Поэтому Штернберг сначала поехал в Мюнхен за подробностями, а затем срочно вылетел в Киль. В Мюнхене Валленштайн успел передать ему плёнку:

– Как отстреляешься, сразу послушай. Не разговорчик, а песня. Обертруп наконец выполз со своим «Вихрем» на рынок. Ты был прав: торгуется с американцами. Гиммлер просто со стула свалится.

– Макс, ты гений. Я буду добиваться твоего награждения…

Вокруг завода простирался густой лес. Вершины столетних буков тревожно шелестели в сгущающихся сумерках. Штернберг бродил между деревьями, легко касаясь пальцами седых стволов. Его воля тянулась ввысь, незримыми ветвями раскидывалась вширь. Густой туман поднимался с дальних болот, поглощая всё вокруг, скрывая длинные цеха, призрачными белёсыми волнами разливаясь под холодеющим небом; он был этим туманом. Тяжёлые низкие тучи надвигались на берег, укрывая город и окрестности глухим мраком; он был этими тучами, и ветром, пригнавшим их с моря, и дождём, вылившимся поутру на тёмную, утонувшую во мгле землю.

Этой ночью союзники отменили вылет из-за скверной погоды.

Через сутки погода внезапно вновь резко ухудшилась и сыграла с лётчиками злую шутку: часть самолётов, направлявшихся к Килю, разбомбила фабрику у городка, расположенного южнее, другая часть просто сбросила свой груз в море.

Штернберг, совершенно обессиленный, дремал на узкой кровати в гостинице, и то ему грезилось, будто прямо от изголовья вверх уходит огромная скала-зеркало, то чудилось, будто Дана с улыбкой склоняется над ним, лежащим на нагретом солнцем каменном ложе, – и вдруг превращается в полузнакомую светлоглазую женщину, чьи длинные белые волосы падают ему в лицо.

Перед самым отъездом из школы была драгоценная мимолётная встреча на лестнице – пользуясь минутным отсутствием посторонних, Дана молча, по-детски непринуждённо обняла его, прижалась к нему, стиснув его руками немного повыше поясного ремня, и так стояла, словно тонкий плющ, обвивший высокое дерево. Долгие полминуты Штернберг пропускал сквозь пальцы шелковистые волны её волос, возил вдоль узенькой спины грубую ткань курсантской рубашки и благословлял всё сущее за то, что ему позволено прикасаться к ней. До того, как на лестнице раздался звук чьих-то шагов, она ещё успела шёпотом спросить: «Доктор Штернберг, а вы жалеете, что я вчера не сдержала своё обещание?» – «Какое? Ах, это… – Штернберг смущённо усмехнулся. – Честно? Да, очень». – «Это хорошо», – произнесла она и больше ничего не сказала.

Насколько светлее ему было бы, если б это тёплое неприкаянное существо всегда было рядом. Быть может – а, собственно, почему нет? – вывести на её руке концлагерное клеймо, изготовить для неё документы, сфабриковать сносную родословную, произвести в истинные арийки, да и жениться на ней? Ведь лучшей жены не найду. Вечная загадка, дрожь желания, ум, крепкая дружба – что ещё надо для счастья? И какие талантливые дети у неё родятся… Династия великих магов. Новая аристократия. В общем, мечта рейхсфюрера… Ну какие, к чёрту, дети, когда она сама ещё как ребёнок? «Доктор Штернберг, доктор Штернберг…»

Немного отдохнув и придя в себя, он намеревался отправиться к рейхсфюреру и выложить все накопленные материалы, включая плёнку. Смутное предчувствие заставило его прежде позвонить из Киля в школу «Цет» – узнать, как прошёл первый экзамен, – и то, что он услышал, разом изменило все планы. Мёльдерс только что приехал в школу. Чернокнижник явился без предупреждения, значительно раньше, чем обещал.

Всю дорогу Штернберг думал только об одном: Дана. Самолёт трясло и мотало. Дана. Он-то собирался до приезда чернокнижника тихо увезти её «на практику», куда-нибудь в самую дальнюю лабораторию, чтобы не попалась трупоеду на глаза. Не успел. Да и думал, не понадобится уже, с этой записью… Кретин. Ну почему не увёз сразу?!

* * *

Штандартенфюрер СС Мёльдерс уже успел изучить личные дела курсантов. Особое внимание он обращал на женщин, завербованных в концлагерях. Курсанты-эсэсовцы его, казалось, вовсе не интересовали, а вот перед строем бывших заключённых он прохаживался, словно перед загоном со скотиной на продажу.

– Хороши, – поделился он своим впечатлением со Штернбергом. Спешного возвращения Штернберга ждали: ему не удалось приехать незамеченным, его встретил Мёльдерс лично и теперь не отпускал от себя ни на шаг. – Да вы, я смотрю, новатор. Начитались средневековых трактатов про ведьм? Бабы-экстрасенши – в этом есть смысл. Наконец-то хоть кто-то вспомнил про то, что они по своей природе лучше мужчин чувствуют астральный мир. Хвалю. – Мёльдерс фамильярно хлопнул Штернберга по плечу. Тот, едва не передёрнувшись, отодвинулся. – Наверное, работать с ними – одно удовольствие?

– Во всякой работе есть свои сложности, – нейтральным тоном ответил Штернберг.

– Все сложности происходят от неопытности, дорогой мой юноша. Женщина – благодатный материал, мягкий, как глина. Она любит твёрдую мужскую руку. В любой ситуации обращаться с ней следует так решительно, словно сию минуту собираешься её взять. Тогда сработают её глубинные инстинкты: она сама перед тобой раскорячится и позволит делать с собой всё что угодно.

Хриплый голос Мёльдерса разносился по двору подобно надсадному вороньему карканью. Штернберг, цепенея от злости, Тонким слухом различал, как выстроившиеся тут же курсанты-эсэсовцы мысленно веселятся над тем, как заезжий чиновник шутя припечатывает авторитет молодого руководителя словечком «юноша» и вытирает ноги о ненавистных конкурентов-кацетников. И ещё Штернберг чувствовал, как все его ученицы смотрят ему в спину – ему, молча глотающему омерзительную Мёльдерсову галиматью.

– Природа создала женщину как сосуд, предназначенный покорно принять то, что вольёт в неё мужчина, – продолжал разглагольствовать Мёльдерс. – И не суть важно, на каком уровне это происходит, на физическом или ментальном. Женщина – раба, которой нужен настоящий господин, – он обернулся к крайней в ряду курсантке, маленькой веснушчатой польке, схватил её двумя пальцами за лицо, сдавив щёки, и развернул к себе. – Скажи, я прав?

Курсантка слабо мотнула головой, ей просто было больно. И вот тут Штернберг не выдержал. Он крепко взял Мёльдерса за запястье и медленно отвёл его руку в сторону, преодолевая сопротивление, отозвавшееся стальной дрожью во всех жилах его собственной руки. Они посмотрели друг другу в глаза, сохраняя на лицах благопристойные гримасы.

– Штандартенфюрер, разрешите представить вам фройляйн Томашевски, специалиста по информационной биолокации. С её помощью уже найдено несколько месторождений золота в Верхней Баварии, так что она достойна гораздо более уважительного отношения, нежели то, которое вы изволили продемонстрировать.

Говоря так, Штернберг тщательно вытирал правую руку платком, что не осталось незамеченным. Мёльдерс хищно сощурился, но промолчал.

Курсантов отправили в классы, и чернокнижник со свитой долго ходил по учебному корпусу, приглядываясь и расспрашивая, по-прежнему не отпуская от себя Штернберга, и ещё при нём неотлучно находился болезненный лейтенантик с наружностью законченного морфиниста, записывавший имена заинтересовавших начальство курсантов и – Штернберга подбросило от злости, когда он это заметил – номера, вытатуированные на руках бывших заключённых. Кое-кому из курсантов Мёльдерс давал подержать в ладонях небольшой круглый чёрный предмет, от жгучей энергетики которого даже у стоявшего на расстоянии полудесятка шагов Штернберга покалывало в солнечном сплетении. Некоторые сразу обморочно закатывали глаза, те же, кто выдерживал испытание, заносились в список офицерика-морфиниста. Скоро началось и то, чего Штернберг больше всего боялся: Мёльдерс принялся спрашивать у курсантов, кто здесь находится на особом счету у преподавателей. Сразу несколько завистливых голосов назвали Дану Заленскую: с ней, мол, больше всего индивидуальных занятий проводится, и вообще… Мёльдерс ухмыльнулся и приказал привести счастливицу.

Дана переступила порог и отчётливо назвала себя. Мёльдерс устремил на девушку особый, глубоко отрешённый взор ясновидящего. Дана же заблудилась взглядом в угрожающем чёрно-сером скоплении эсэсовских мундиров, но скоро нашла возвышающегося над всеми Штернберга, улыбнулась ему глазами, а затем поймала взгляд Мёльдерса. Зрачки её больших зелёных глаз резко расширились, словно у почуявшей опасность кошки. Она явно сумела разглядеть незримую обычному глазу чёрную пыль, забившую эфир вокруг приезжего оккультиста. Мёльдерс обрадованно растянул безгубый рот – он, в свою очередь, тоже многое увидел. Штернберг догадывался, что именно: следы совершённых убийств на яркой ауре девушки. И убийств далеко не простых…

Мёльдерс пошарил по курсантке уже другим, обыкновенным мужским взглядом.

– Да у вас тут заповедник женской красоты, геноссен, – с ухмылкой заявил он преподавателям. – Роза на колючей проволоке, очаровательно. Подойди сюда, – приказал он курсантке.

Дана послушно вытянулась перед ним, её сжатые губы побелели.

– Перечисли мне виды энергетических ударов. Все, какими владеешь.

Глаза девушки мигом потускнели, словно из них убрали крошечные наполненные солнцем зеркальца.

– Не понимаю, – глухо сказала она.

– Виды – энергетических – ударов, – с расстановкой повторил Мёльдерс. – Чего тут непонятного? Перечисли.

– Виновата, господин офицер, – совсем тупо произнесла Дана, в её глазах стоял серый туман. – Я не понимаю, о чём вы говорите.

– Не понимаешь? – зловеще переспросил эсэсовец. – Ты мне тут комедию не ломай, девка. Не понимает она. Я тебя насквозь вижу. Забыла теорию – тогда перейдём к практике. Давай защищайся! – С этим восклицанием он выбросил вперёд правую руку с напряжённо вытянутыми пальцами, и стоявшая в нескольких шагах Дана внезапно согнулась, будто получив кулаком под дых. Из носу у неё частой дробью закапала кровь.

За миг до того Штернберг отбросил в сторону, как тряпку, топтавшегося перед ним офицерика с блокнотом – и именно поэтому его отводящий удар опоздал.

Мёльдерс резко обернулся, в глазах промелькнуло удивление.

– А ну прекратить! – рявкнул на него Штернберг. – Вы что, хотите угробить преданного рейху специалиста?

– Да на кого вы повышаете голос, милый мой юноша? – Мёльдерс иронично задрал редкие брови. – Вы получили внеочередное повышение? Кто тут старший по званию, вы или всё-таки я? Отвечайте, оберштурмбанфюрер!

– Виноват, штандартенфюрер, – с ненавистью произнёс Штернберг. – Разумеется, вы.

«Пока что», – яростно добавил он про себя.

Они одновременно обернулись к курсантке – но той уже и след простыл. Ошибка, тоскливо подумал Штернберг, ох, какая ошибка. Лучше бы Дана спокойно стояла на месте и упорно твердила о полном непонимании чего бы то ни было. Тогда Мёльдерс, побрызгав слюной, скорее всего, благополучно оставил бы её в покое, приняв за круглую дуру. А теперь… Но, кажется, чернокнижник уже через минуту напрочь забыл о ней. Штернберг всей душой отчаянно желал, чтобы это было действительно так.

Когда гостей повели обедать, Штернберг, приотстав от группы офицеров, нырнул в тёмную арку и через пустые, звенящие от солнца дворики побежал в монастырский сад. Дана наверняка была там. Он с разбегу свернул к калитке – и на мгновение замер, вцепившись в толстые прутья. Впереди маячила прямоугольная чёрная спина высокого эсэсовца, слегка вразвалку шедшего по мощёной дорожке. Оттопыренные краями фуражки мёртвые лопухи его ушей блёкло просвечивали на солнце, как пыльная бумага, и были настолько бесцветны, словно давным-давно лишились кровоснабжения.

Мёльдерс остановился позади работницы, невозмутимо выпалывавшей сорняки возле розовых кустов, и резким движением сдёрнул с её склонённой головы грубо намотанный платок.

– Встать.

Дана вскочила, шарахнулась – но эсэсовец, вытянув худую и длинную паучью руку, успел ухватить её за ворот.

– Так вот где ты от меня прячешься. Мы не закончили наш разговор…

Штернберг рванул на себя кованую решётчатую дверь.

– Боишься, – с аппетитом добавил Мёльдерс. – Почему ты не защищалась?

– Не умею.

– Врёшь. Тебя здесь этому научили?

– Нет.

– Сама выучилась?

– Нет.

– Врёшь… Буду краток. Ты будешь работать у меня. Так что вспоминай все свои навыки. Будешь проваливать задания – накажу. Будешь выкобениваться – накажу. Лично. Всё поняла? А если приложишь старания, будешь вкусно есть, хорошо одеваться, ну и прочее… С этого дня ты – моя подчинённая. Прямо сегодня поедешь со мной.

– А это уж как решит доктор Штернберг, – сказала Дана.

– Вот дура девка. Доктор Штернберг находится в моём подчинении, так же как и ты. Просто в этом дефективном сопляке слишком много гонора, который я в один прекрасный день выбью из него вместе с потрохами. Ничего он тут не решает, решаю я. А он будет делать всё, что я прикажу. Я его ещё заставлю перед вашим строем со спущенными портками бегать, без очков, чтоб спотыкался на каждом шагу. Учитель, а? Косенький студиозус, а туда же…

– Не смейте так о нём… – зашипела Дана.

– Чего? – Мёльдерс рассыпался мелким смехом. – Скажите пожалуйста. А ну иди сюда… – Он сгрёб девушку за форменную рубашку и подтащил вплотную к себе. Послюнил указательный палец и с силой провёл им по её шее от уха до ямочки между ключицами, оставляя наливающийся краснотой след. Дана принялась так бешено извиваться и брыкаться, что через мгновение вырвалась, оставив у Мёльдерса в руках лишь отодранный клапан кармана со своей рубашки, но эсэсовец тут же вновь поймал её.

– Ах ты сучка! Тебя, похоже, не научили здесь дисциплине. Зато я сейчас научу!

– Отставить! – гаркнул Штернберг у него за спиной, рванув из кобуры пистолет.

Чернокнижник змеиным движением обернулся.

– Отставить паскудство! Вы где находитесь, Мёльдерс? В портовом кабаке? Может, это вас следует поучить дисциплине?

Верховный оккультист встретился взглядом с гипнотизирующим чёрным зрачком пристально смотревшего ему в глаза ствола «парабеллума».

– Парень, да ты рехнулся, – неестественно рассмеялся Мёльдерс. – Ты вообще соображаешь, что делаешь?

– Руки убрать от девчонки. Я сказал. Руки убрррать!!! Я неясно выражаюсь?!

Мёльдерс покрепче перехватил вырывающуюся Дану, но та, изловчившись, со звериной яростью впилась зубами ему в запястье. Это она умела делать очень больно, Штернберг хорошо помнил. Мёльдерс выругался и отшвырнул девушку прямиком в высокие кусты роз. Штернбергу хватило стремительного шага да молниеносного движения руки, чтобы поймать её, падавшую в колючие заросли, за предплечье и дёрнуть к себе, пряча за спину.

– Благодарю, штандартенфюрер. Теперь вы свободны.

Мёльдерс глядел на него не мигая, без малейшего выражения на заледеневшем лице. Его узкие светлые глаза наливались ртутным сиянием дистиллированного бешенства.

– Штандартенфюрер, выход вон там, вы забыли? – Штернберг мотнул рукой с пистолетом по направлению к калитке. – Совершенно ни к чему тратить время на изучение моего косоглазия, на меня все берлинские офтальмологи вот так же смотрели и ни до чего толкового не додумались. Лучше идите выпейте чего-нибудь, здесь в баре есть отличный коньяк. И заодно подумайте, насколько невыгодно мне было рисковать жизнью такого ценного экземпляра, как эта курсантка, из-за вашего сиюминутного раздражения…

– Слушай меня, парень, – тяжело, с присвистом вдыхая сквозь зубы, заговорил Мёльдерс. – Мне сейчас даже не требуется бросать руны, чтобы предсказать твоё будущее. Хоронить тебя будут красиво и с большими почестями. И, главное, очень скоро. Но прежде я отымею тебя в гробу, доставлю себе такое удовольствие.

– Сочту за честь, штандартенфюрер, – издевательски осклабился Штернберг.

Мёльдерс потрогал кровоточащий укус на запястье, затем посмотрел на рваный кусок серо-голубой ткани от курсантской рубашки, который всё ещё сжимал в сведённых бешенством пальцах. Штернберг не сразу осознал, какая огромная опасность таится в этом злосчастном клочке, – а когда до него дошло, Мёльдерс уже задумчиво перебирал тряпку в левой руке, отрешённо прикрыв глаза. Мёльдерс был одним из самых искусных психометров «Аненэрбе», в этом деле он превосходил даже Штернберга.

– Дайте это сюда, – глухо сказал Штернберг. – Немедленно! – рявкнул он, вновь беря чернокнижника на мушку.

Мёльдерс приподнял тяжёлые складчатые веки. Его глаза были теперь полны густого масляного блеска, и он медленно растянул рот в широкой ухмылке, собирая морщины на серых щеках.

– Забирай. – Он пренебрежительно отбросил клочок ткани и уставился на Штернберга с липким, насмешливым, гнуснейшим любопытством. И пока он так смотрел, Штернберг особенно отчётливо ощущал, как Дана прижимается к нему спиной, словно к несокрушимому стволу векового ясеня, чувствовал её горячий затылок, упирающийся ему в ложбину позвоночника немного пониже лопаток.

Повисшее молчание покачивалось в оцепенелом воздухе, как повешенный.

Мёльдерс отхаркнул выразительный смешок и неспешно направился к калитке. Он ни разу не обернулся. «Парабеллум» был нацелен в его прямую широкую спину. Указательный палец Штернберга прыгал на спусковом крючке, вобрав нервную дрожь всего тела, всё с большей силой упирался в туго пружинящее ложе и почти дошёл до той остро ощущаемой грани, после которой будет не остановить, и бурно разрядившееся свинцовой каплей орудие толкнётся в руку, упиваясь своим механическим экстазом. Одно то, что набитый падалью стервятник теперь смакует самое драгоценное, уже могло стать смертным приговором этой склизкой гадине, сволочи, предателю. Но сейчас это было бы «убийство немецкого оккультиста». Грубейшее нарушение устава отдела, трибунал. И даже компромат не оправдал бы преступления. Уничтожив сейчас Мёльдерса, Штернберг уничтожил бы и себя. Зачеркнул бы все свои будущие разработки, то многое и важное, что сумел бы сделать для своей безумной, проклятой, несчастной, терпящей катастрофу страны. Слишком дорогая цена за шкурное спокойствие. Глубоко вздохнув, Штернберг опустил пистолет. Катись, тварь. Катись к дьяволу. Всё равно, даже если ты поползёшь докладывать самому рейхсфюреру, твои россказни ничего не будут стоить. А у меня против тебя есть оружие и получше…

Передвинув флажок предохранителя, Штернберг затолкнул пистолет в кобуру. Дана вышла из-за его спины и поглядела в солнечную пустоту в проёме распахнутой калитки.

– Куда он пошёл? – тихо спросила она.

– Обедать. Жаркое трескать, вином заливать. Чтоб ему подавиться.

– Доктор Штернберг… – По дрожащему блеску в её глазах было видно, что она всё прекрасно поняла. – А что теперь будет?

– Бог его знает, что будет. Одно ясно: ничего особенно хорошего… Но ты не бойся. Он тебе ничего не сделает. Я ему башку сверну, если он ещё раз попробует к тебе лапы протянуть.

– А вам… а вам что будет? Он же ваш начальник.

– До поры до времени. Недолго ему уже в начальниках ходить. Забудь о нём. Он просто падаль. Вони от него много, вот и всё.

Дана, стоя перед ним, так низко опустила голову, что стало видно узкую бледную шею и уходящую под воротник лесенку позвонков.

– Ну, чего скисла? – Штернберг слегка тронул девушку за нос. – Иди учись. У тебя завтра экзамен по биоэнергетике. Только не в классы иди, а в библиотеку. С тобой там Франц побудет, пока эти не уедут…

– Это всё из-за меня, – прошептала Дана. – Теперь у вас из-за меня будут неприятности.

– Глупости какие. Ну-ка покажи, что у тебя на шее.

– Это он своим когтем.

Дана запрокинула голову. На нежной коже багровела яркая полоса с кое-где проступившими росинками крови.

– Пойдём со мной. – Штернберг отвёл девушку в тень ветвистых яблонь, к самой ограде, в тот угол сада, который не было видно из окон, убедился, что поблизости никого нет, опустился перед своей ученицей на колени, привлёк её к себе и снял всю скверну гнусного мертвецкого прикосновения долгими влажными поцелуями, скользившими вдоль солоноватой ссадины на её тонкой шее. Дана жмурилась и подёргивалась от удовольствия, запрокинув улыбающееся лицо к всплёскивающему лепетанием листвы низкому пологу яблоневой кроны, прозрачно– и тёмно-зелёному, в подмигивающих солнечных прорехах.

Штернберг проводил Дану в библиотеку, после чего послал Франца охранять её до отъезда опасных гостей. Франц был крайне раздосадован поручением: он крепко невзлюбил эту курсантку ещё с того дня, когда она ранила боготворимого им шефа, а позже стал отчаянно ревновать Штернберга к ней, смутно ощущая, что дикая девица проделала с его обожаемым шефом нечто гораздо более опасное, нежели даже удар ножом под рёбра. Ворча, Франц отправился выполнять приказ и все два с половиной часа просидел возле исключительно хорошенькой девушки, как сыч, смеша её своим насупленным видом.

Мёльдерс уехал, оставив список курсантов, которые ему требовались не позже чем через две недели. В списке значилась и фамилия Даны, трижды подчёркнутая. До самого отъезда Мёльдерс ни словом не упомянул стычку в монастырском саду, но Штернберг чувствовал ядовитые и глумливые взгляды, бросаемые исподтишка стервятником. Теперь чернокнижник знал его сокровенную тайну, и это было страшно. Это было больше чем страшно. Ужас по капле, медленной отравой втекал в душу, к ночи налившуюся смертельной свинцовой тяжестью. Вконец измученный угрожающей неизвестностью, Штернберг обратился с вопросом к рунам. «Что её ждёт?» – хотел спросить он, но побоялся. Подумав, сформулировал вопрос иначе: «Что я должен сделать, чтобы уберечь её?» – и высыпал из холщового мешочка ясеневые пластинки в круг света настольной лампы. Руны обратили к нему только один знак: «Одаль». Как Штернберг ни ломал голову, не сумел понять, чем в его до крайности скверной ситуации может помочь «Одаль» – мирная руна родового поместья, домашнего уюта. Взяв себя в руки, он принялся за рунический расклад на судьбу – и угрозу в раскладе представляла зловещая «Хагалац», а спасение – всё та же бесполезная «Одаль». Руны словно издевались над ним. С досадой Штернберг смёл сакральные знаки в ящик стола, будто никчёмный хлам.

Потом он лежал в кромешной темноте на ледяных простынях и чувствовал, что тяжело болен. Он сам без труда поставил себе диагноз. Его болезнь звалась страхом – и не вульгарным страхом за собственную шкуру, которому он никогда не придавал особого значения, а непреодолимым обессиливающим страхом за другое существо. Он впервые в полной мере испытал с ума сводящую силу страха за другого человека – хрупкого, беззащитного, такого нужного. Он тосковал по своему прежнему холодному спокойствию одиночки: близкие давно жили за границей, в безопасности и достатке, а Зельман был всё-таки защищён доспехами высокой должности. Штернберг дрожал всем телом от липкого озноба. Дана. Дана. Ну как, как же ты допустил, дрянное ничтожество, чтобы о ней узнал этот упырь? Как ты позволил этому вурдалаку раскрыть, что она значит для тебя? Зачем ты, недоумок, вообще затеял когда-то вражду с этой нечистью? И почему ты не пристрелил его сегодня? Побоялся за свою карьеру… Штернберг готов был завыть от ярости и досады. Дана…