Текст книги "Мелодия древнего камня"

– Как только мы вернёмся в Москву, хочу навестить Антонио в Милане. Я беспокоюсь за него. Но прежде, чем поехать в Италию, мне необходимо съездить на могилу Эмиля.

– Насколько я помню, Антонио говорит по-русски без акцента. Да и ты вполне прилично говоришь по-итальянски.

– Мне необходимо поговорить с его врачами и с отцом, чтобы убедить его привезти сына в Москву на реабилитацию. Я уверена, что смогу ему помочь, к тому же буду спокойней чувствовать себя, если он будет рядом.

– Я могу поехать с тобой в Милан, у меня там много знакомых, к тому же поработаю твоим переводчиком, если это потребуется. Тем более, няню для детей мы уже нашли.

– Спасибо, моя дорогая Лорочка, я буду рада, если ты поедешь со мной!

Ника летела в Баку, вспоминая счастливое детство и юность, проведённые вместе с Эмилем. По пронзительно голубому небу плыли розоватые облака, напоминающие родимые пятна. Она шла ночью пешком по сонному родному городу, подставляя лицо ласковому тёплому ветру и россыпи сверкающей иллюминации. Тяжелые вздохи старых домов, сиянье рассеивающихся по чёрным веткам сияющих звезд, исчезающий грохот бегущих вдаль последних троллейбусов, собственные шаги, рикошетом наполняющие улицу – она готова была бесконечно слушать каждый звук своего города. В тёмно-синем бархатном небе, словно драгоценный хрусталь, звенели крошечные сияющие звёзды.

«Город нашего детства, родной город – даёт сильнейший накал эмоций, от этого мощного потока можно захлебнуться. Но я рада возвращению в детство, потому что здесь живут воспоминания. В них теплее, чем в настоящем», – думала Ника.

Ночь опустилась на город. Над крышами домов в облаках плыла Луна. Она заглядывала в комнату, в которой звучали тревожные ноты печальной музыки. Как будто кто-то шёл по её следу, всё время держась в тени, желая остаться незамеченным, слившись с тьмой, скрывшись от всевидящей Луны.

Время может вылечить всё, кроме страха, особенно, когда он поселился в душе ещё в детстве. Это был необъяснимый и как будто бы неоправданный страх потери Эмиля. Прожитые годы отдаляют от детства, не стирая из памяти того, что однажды поселилось в ней навечно, и возвращаются только ночью, при свете Луны. Нике необходимо было разорвать паутину наваждений, она понимала, что это будет нелегко. Ведь храбрость – не в отсутствии страхов, а в умении их преодолевать.

«Нет никакой судьбы, есть воля и решения правильные и неправильные. И есть другие люди со своей волей и мнением. Всё это пересекается. Я надеялась, что смогу стать незаметной, затаиться, не пересекаться с другими людьми, хотя это невозможно – мои слова и мысли имеют силу и последствия! Я очень хотела бы ни на что не влиять, стать безликой, почти бесплотной. Я – есть, родилась и живу, а значит, вплетена в общую паутину судеб и влияю на них, помимо своей воли. Жить независимо, автономно – невозможно. Не стоит всё списывать на рок, судьбу – мы сами решаем, как поступать», – рассуждала Ника, подходя к кладбищу на следующее утро.

На кладбище было благостно, непривычно тихо и спокойно. Тишину нарушало пение птиц и шорох ласкового ветра. Нависшее безмолвие – густое, ясно ощутимое, проникало в каждую клеточку дрожащего тела Ники. Мёртвые ведь всегда безмолвствуют вне зависимости от того, светит ли солнце или чирикают птицы. Живые же чувствуют себя неуютно, не оттого ли, что на кладбище особенно явственно понимают, что все они стоят в очереди на другую сторону реальности?

В большом мегаполисе смерть теряется в круговерти нескончаемых суетных дел и проблем. В небольшом городке всё иначе – звуки похоронного марша, катафалк в сопровождении скорбящих родственников, еловые ветки и цветы, разбросанные по дороге. Здесь смерть также естественна, как жизнь, и отношение к ней спокойное, такое же, как к рождению или свадьбе.

Она нашла прямоугольник земли, ставший последним пристанищем Эмиля. У неё не осталось ни слов, ни слёз. Ника сидела и чувствовала прохладу травы, шелест деревьев, запах бархоток.

– Ты здесь, со мной, ты растворился в этом воздухе… Я так скучаю! Наверное, мы были бы счастливы вместе, с нашим сыном, – размышляла Ника, – ты всегда мог найти нужные слова, так, что сразу становилось всё понятно и уходило волнение, а с ним и несуществующие, выдуманные проблемы. И хотелось смеяться.

Ей необходимо было думать о нём, вспоминать, чувствовать снова и снова то незабываемое, волнительное предвкушение наслаждения, которое у неё больше никогда не повторится.

Деревья на старом кладбище были огромные. Сквозь их густую крону с трудом пробивались солнечные лучи, раскрашивая дорогу мозаикой из световых пятен. Из-за деревьев выползли тени, похожие на серо-сизые щупальца, пытаясь лизнуть ноги Ники.

На его могиле Ника рассыпала белые ромашки, встала на колени, положив на неё руки.

– Странно, – подумала Ника, я не ощущаю присутствия Эмиля здесь, а ведь прошло только тридцать пять дней с его гибели. Она посмотрела на его перстень, надетый на правую руку. Он мерцал перламутрово-розовым цветом с вкраплениями тёмно-бордового.

– Неужели камень реагирует на состояние здоровья Антонио? Ведь они были так близки! – подумала удивлённая Ника.

Настроение Ники значительно улучшилось, она не стала анализировать причины, но с кладбища уходила, будто сбросив с груди могильную плиту, лежавшую со дня гибели любимого. Она подняла голову, пытаясь рассмотреть сквозь густую крону деревьев небо. Казалось, солнце запуталось лучами в весёлой, сверкающей листве, безнадёжно пытаясь пробраться сквозь толстые, корявые ветки старых деревьев.

«Нужно вновь научиться впускать солнечные лучи в свою душу, чтобы сердце радовалось, – решила Ника, – ведь моё настроение передаётся нашему сыну!».

Выйдя за ограду старинного кладбища, Ника бродила по улицам родного города, хранящего воспоминания о счастливых днях. Где-то по этой земле в далёком прошлом они гуляли, смеялись, шутили и были невероятно счастливы. Камни вечны, каждый камень, которого касались их взгляды и руки, навсегда запечатлел историю их любви.

Ночью ей приснился сон. В темноте за окном в сплетении веток деревьев, в косых струях дождя стоял Эмиль. Чёрный силуэт на фоне фиолетовой ночи. Тень шевельнулась, сдвинулась в сторону плавным движением, слившись с темнотой ночи. Огонёк, вспыхнувший на кончике его сигареты, был багрового цвета, цвета её страха. Багровый шарик оторвался от сигареты и, оставляя в темноте трассирующий след, врезался в дерево. Мокрое дерево зашипело и окуталось на мгновение паром.

У него было бледное лицо с чёрными, почти во всю радужку, зрачками. А на тонких губах отрешённая улыбка, изящные аристократические запястья с белоснежными манжетами рубашки и с длинными, сильными пальцами. Он улыбнулся ей своей лучистой улыбкой и растворился в темноте ночи.

Ника проснулась от сильного сердцебиения, показалось, что она встретила Эмиля не во сне, а в реальности. Он был здесь, рядом с ней. За окном стояла чёрная ночь. Ночные видения при свете утренних лучей всегда притупляются. Жизнь старается перекрыть старые переживания и чувства новыми. Её течение может оборвать только смерть.

Через две недели Ника с Глорией полетели в Милан. Ника смотрела в иллюминатор, выискивая в гуще облаков лицо Эмиля. Она искала его силуэт в тенях деревьев, в бликах на водной глади, ловила его голос в звуках ветра, переживая вновь и вновь каждую минуту их последней встречи. В памяти навсегда сохранились радостные, шаловливые искорки в его глазах, которые она так любила.

У трапа самолёта в Милане их встречал отец Антонио – Алехандро. Профессору Алехандро Бьянки было лет шестьдесят, но выглядел он гораздо моложе. Его светлый костюм удачно оттенял смуглую кожу. Загорелое под щедрым итальянским солнцем лицо, тёмно-карие, глубоко посаженные глаза, непокорные седые пряди, старательно зачёсанные назад, обрамляли высокий благородный лоб.

Ника почему-то боялась встречи с Антонио, хотя очень хотела познакомиться ближе, он находился в клинике пластической хирургии в Риме, неделю назад ему сделали вторую операцию на лице. Ника, узнав у Алехандро адрес клиники, поехала туда, но встретиться так и не удалось. Антонио плохо перенёс многочасовую операцию и находился в реанимационном отделении, куда Нику не пустили. Однако, врачи заверили молодую женщину, что такие осложнения случаются, он идёт на выздоровление и, возможно, через несколько дней пациента переведут в обычную палату.

Нике казалось, что Антонио просто не хочет её видеть, но отступать она не привыкла. Надев форму медицинской сестры и маску, она проникла в реанимационное отделение.

Антонио лежал на спине, на лицо были наложены многочисленные бинты. Она тихо подошла к его кровати, взяла за руку. Он вздрогнул и проснулся, спросив по-итальянски:

– Кто здесь?

– Меня зовут Ника, я твоя кузина. Как ты себя чувствуешь?

– Спасибо, лучше, чем месяц назад.

– Не очень-то оптимистическое у тебя настроение. А боли в позвоночнике есть?

– Они не оставляют меня.

– Может быть, ты всё же вернёшься в Россию, я смогла бы помочь.

– Спасибо, Ника, за заботу, но мне будет легче смириться со своим инвалидным состоянием на Родине.

И он улыбнулся ей. Так улыбаются обречённые, когда понимают, что пощады не будет, когда от них уже ничего не зависит. А тонкая ниточка, ещё соединяющая их с миром живых, вот-вот оборвётся, и это будет прекрасным освобождением от страданий, которые больше нет сил терпеть.

«Больно. Но разве может быть больно тому, кто ничего не чувствует, кроме боли?» – спрашивал себя Антонио в который раз. Он постоянно думал о Нике. Не хотел думать, но думал. Навязчиво, неотступно. Ему казалось, что он знал эту молодую женщину с самого её рождения.

Вошёл врач, попросив Нику, приняв за штатную медицинскую сестру, сделать Антонио укол. Набранный шприц лежал на прикроватной тумбочке.

– Перевернись, пожалуйста, на бок, я сделаю укол.

Пока Антонио с трудом переворачивался, Ника заметила шрам внизу живота.

– Скажи, Антонио, тебе делали операции до авиакатастрофы?

– Да, у меня была паховая грыжа в юности, – в замешательстве ответил Антонио.

Коснувшись губами его волос, и задержавшись на мгновение в этом поцелуе, Ника, попрощалась и уехала в Милан, оставив Антонио записку: «Антонио, когда твоя боль и одиночество станут невыносимыми, позови меня! Ника».

Она совсем не удивилась, когда увидела Глорию и Алехандро вместе – между ними явно зародилось что-то гораздо большее, чем уважение и дружеские чувства.

Желание сына для Алехандро было непререкаемым, он даже не стал пытаться переубедить его, зная характер Антонио.

– Не расстраивайся, дорогая Ника. Придёт время, и Антонио сам поймёт, что ты, как никто другой, сможешь помочь ему. А я обещаю, что как только он согласится поехать в Москву, сразу же привезу его.

Глория за несколько дней пребывания в Милане сумела вызвать у Алехандро глубокую симпатию, которая с каждым днём перерастала в захватывающее чувство, поглотившее обоих. Она не поняла, как и когда полюбила этого мужественного, уравновешенного, красивого какой-то необыкновенной красотой мужчину. Глория думала только об одном – как сможет она жить вдали от него. Об этом же ежеминутно размышлял и Алехандро. Они гуляли по Милану, Алехандро рассказывал Глории много интересного об истории города, о местах, которые для него остались навсегда полными воспоминаний о счастливых годах супружества с Аглаей. Они побывали на её могиле, Алехандро положил букет белых роз к памятнику.

Они побывали внутри Замка, окружённого прекрасным старинным садом, в котором Алехандро признался в любви Глории.

* * *

Прошло десять месяцев после авиакатастрофы, прошедшие для Антонио в отчаянии от адской боли. Но ведь самые известные нейрохирурги и не обещали, что боль уменьшиться, и он сможет ходить. И всё же Антонио в глубине души надеялся на выздоровление. Перед первой операцией ещё верил в благополучный исход. После второй вера стала таять, как весной прошлогодний снег. Ему наверняка бы стало легче, если бы он смирился, принял своё состояние. Но он не мог.

Антонио никогда не был религиозен. Ему казалось, что в храм идут, чтобы устоять на подкашивающихся ногах, схватиться за ускользающий мир, слабые, сомневающиеся люди. Он не молился. То ли от того, что не заслуживал прощения, то ли от гордыни. Поэтому легко, без сомнений принял мысль о самоубийстве, окончательно потеряв надежду.

Все врачи говорили в один голос, что после операции будет легче, боль отступит, но она не сдавалась, эта проклятая, постоянная боль! Мысли о самоубийстве посещали его всё чаще. Да и зачем такая жизнь овоща, не способного даже мочиться самостоятельно. Он уже решился на последний прыжок в своей жизни с одиннадцатого этажа клиники, где лежал второй месяц. Очередной клиники, где ему так и не смогли помочь.

Прежде всего, необходимо написать письмо отцу, поблагодарить за долготерпение и извиниться за то, что больше не в состоянии выносить боль и жить глубоким паралитиком. И написать Нике. Но что? Что любит её и любил с того первого раза, когда она приехала в аэропорт проводить братьев на последние в их жизни гастроли. И что не смеет в тяжёлый график врача и матери вписывать свою кандидатуру трудного пациента? Он не видел её уже почти десять месяцев, не хотел общаться, но письма читал, не мог не читать её письма. Лучше не писать ей ничего. Просто уйти. Молча. И выбрать правильное для этого время, чтобы никто не помешал.

Мир пустоты постепенно завладевал его телом, душой. Пустота проникала всё глубже, подбираясь к сердцу. И удары сердца с каждым днём становились более слабыми и глухими, обостряя спрятанные в глубине чувства, нет, скорее, потребность – быть рядом с Николь. И жестокая невозможность этого, запрет, данный самому себе. Запрет, который он не в силах был нарушить – было проще уйти из этого мира, чем предать самого себя со своими установками и моралью.

И он решился выпрыгнуть из окна в тихий час, когда обход уже был, врачи расходились по домам, а больные спали – подъехал на своём инвалидном кресле боком к окну, с трудом открыл его – было трудно дотянуться до ручки, начал карабкаться на руках на подоконник, уже почти залез, посмотрел вниз. «Высота впечатляет. Если удастся выпрыгнуть с такой высоты, то смерть будет мгновенной, без ненавистных мучений, – пронеслось в голове. – Ещё чуть-чуть, и я свободен».

Он перевесился через подоконник и начал медленно приближаться к краю окна. Чьи-то сильные руки схватили его за талию и втянули обратно.

– Отец, конечно, кто ещё может прийти в самое неурочное время! – с едким огорчением подумал Антонио.

У него на глазах были слёзы из-за сорвавшегося шанса. Алехандро не стал его ругать, он обнял сына и сказал:

– Моё терпение закончилось. Выбирай – или психиатрическая клиника пожизненно, где из тебя действительно сделают овощ, или поедем в Москву.

– К Нике?

– Да.

– Я могу подумать до утра?

– Ты уже думал десять месяцев. Сегодня твоё время на самостоятельное принятие решения закончилось. Я беру билет на ближайший рейс до Москвы, а пока тебя переведут в другую палату.

– С решёткой на окнах?

– Ты, однако, догадливый, не такой тормоз, как все овощи. Сейчас тебе дадут успокоительные таблетки, чтобы ты выспался перед полётом.

«Слава Богу, что лицо мне смогли восстановить. Предстану перед своим доктором Николь Давидовной не в таком безобразном виде, как в последний раз. Может оно и к лучшему, что так произошло», – размышлял, постепенно проваливаясь в медикаментозный сон, Антонио.

* * *

Весна стремительно ворвалась и за одну тёплую ночь изменила краски города. С крыш и водостоков текли, звонко журча, потоки талой воды. Они гремели молодым и упругим звуком, наполняя сердце радостью и надеждой. А вскоре наступил самый яркий и весёлый месяц, дающий надежду всему году. Майские дни прозрачны, как акварельные пейзажи. Аромат сирени вплывает в открытые окна. Старая сирень, растущая уже не одно десятилетия у дома, где жили Радаевы, с корявыми по-стариковски стволами, зацвела небывалой, обильной пеной лиловых, густых кистей.

На улице стало светло и ясно уже в ранние утренние часы, а к вечеру мягкой замшей покрывало весенние улицы. Тени длинно вытягивались. Воздух не успевал остыть к сумеркам. От каменных стен исходило мягкое тепло. Лёгкий тёплый ветерок шелестел в новорождённой светло-изумрудной листве берёз.

Ника отходила девять месяцев беременности, продолжая работать в клинике до схваток. И родила легко и почти безболезненно в середине мая, сделав себе подарок – сын родился в День рождения Ники. Мальчик оказался светлым и улыбчивым, с зелёными глазами Эмиля. О том, как она назовёт сына, молодая мама знала заранее. Она долго подбирала имя. Хотелось, чтобы оно было максимально приближено по звучанию к имени отца.

– Ну, здравствуй, Эммануэль! – приветствовала Ника младенца при первой встрече, ещё в родовом зале, – мой Эммануэль!

Она знала, что мужское имя Эммануэль имеет древнееврейские корни. В переводе на русский язык имя означает «с нами Бог». Оно встречается в Библии и считается другим именем Иисуса Христа.

Ника медленно произносила понравившееся ей имя: «Эмма-ну-эль, Эмми-ну-эльф, Эмми, Эльф».

– Ну, конечно, мой маленький Эльф! – удовлетворённая выбором имени воскликнула Ника.

Это было чудом! Ника прижимала дрожащими руками к груди маленький свёрток. Сын не плакал, забавно строил гримасы и улыбался, глядя на неё. Ника погладила малыша по нежной бархатистой щёчке.

С взрослением Эмми стали появляться некоторые сложности. Малыш с рождения не переносил посещения поликлиники. В младенчестве он истошно орал, пока Ника не выносила его на улицу. А став старше, напрягался, молчал, и Ника чувствовала, как ему здесь плохо.

– Совсем, как я в детстве мучилась от посещения поликлиник, чувствуя ауру боли, – подумала Ника. – Мне тоже делалось плохо, тошнило, от страха подкашивались ноги. Я помогу ему адаптироваться в этом сложном мире!

Николь повезло с работой – в институт нейрохирургии имени Бурденко смог помочь устроиться коллега по МЧС – Егор, он второй год был заведующим отделения. В Центре трудились не просто высококвалифицированные специалисты, а фанаты своего дела. Ника сразу почувствовала особенную атмосферу, как только переступила порог реабилитационного отделения и поняла, что правильно выбрала специализацию.

Ей повезло дважды – с местом работы и с заведующей. Ольга Владимировна Потоцкая, врач-реабилитолог высшей категории, принадлежала к той редкой породе врачей, на профессионализме которых и особом отношении к пациентам держится медицина. Именно по совету Ольги Владимировны Николь после специализации по реабилитологии прошла курсы усовершенствования по лечебной физкультуре, массажу. Курсы рефлексотерапии, включая иглотерапию, Ника закончила раньше, работая в МЧС.

– Современному врачу необходимо разбираться не только в своей узкой области, но и во многих других разделах медицины, чтобы увидеть человека и его проблемы в целом, а не по тем отсекам, на которые его разделили современные врачи, – говорила заведующая.

Она уважала знания Николь в области восточной медицины, её талант видеть ауру, чувствовать и уметь снимать чужую боль. А также особое, столь редко встречающееся среди врачей, милосердие к больным. Поощряла её стремление учиться дальше. Ольга Владимировна сама была прекрасным диагностом, хорошо разбиралась и в терапии, и в восточной медицине, и в физиотерапии.

Есть мнение, и оно вполне справедливо, что учиться восточной медицине необходимо годами и даже десятилетиями. И учителя должны быть с Востока, таких в Европе немного. Николь шла своим путём, её вела интуиция – тот самый дар, с помощью которого она чувствовала, как поступать в каждом конкретном случае. И часто игнорировала стандартные, разработанные Минздравом инструкции ради одной цели – максимально помочь больному.

Заведующая в работе Ники была первой помощницей и благодарной пациенткой. Николь смогла избавить своего руководителя от букета болезней, среди которых было ожирение, не поддающееся диетам и медикаментозной терапии. После успешного избавления от лишних килограммов и оздоровления, Ольга Владимировна ощутила такой прилив жизненной энергии, что позволила себе наконец-то ответить на чувства сокурсника, добивающегося её симпатии со студенческих лет. А через три месяца вышла за него замуж.

Постепенно Ника приобрела известность и уважение в Центре. Она помогала всем, но особенно пациентам с острой болью, которая не снималась лекарствами. Озарения в лечебной практике стали посещать её всё чаще и чаще, она чувствовала болезнь, ощущала боль пациента. Кроме того, она стала превосходным диагностом.

Достаточно часто её диагноз не совпадал с официальным, но после проведения дополнительных обследований подтверждался. Она не считала себя выдающимся врачом, тем более не гордилась своим даром и не афишировала его. Некоторые коллеги из зависти считали, что её блистательная диагностика в самых непонятных случаях – всего лишь случайное совпадение. Другие полагали, что ей помогает особая прозорливость. Только Ольга Владимировна была уверена, что Николь обладает необыкновенным экстрасенсорным даром.

– Ника, дорогая, это же невероятная удача – твоя сверхчувствительность и специальность врача! Тебе просто необходимо развивать природные способности!

Но у каждого дара есть и обратная сторона. Сами сеансы целительства не причиняли ей боль, но отнимали много энергии. После сеанса у Ники резко падало давление, сахар крови, руки начинали дрожать, на лбу выступала испарина. Она старалась, чтобы пациенты не замечали этого, бежала в кабинет к Ольге Владимировне, где её ждал чай, лимон и шоколад. Восстанавливаться приходилось долго и не только крепким чаем с лимоном, но и плаванием в бассейне.

Самым страшным последствием бескорыстной помощи больным стали головные боли, возникающие через десять часов после сеанса. Они укладывали Нику в постель на несколько часов, заставляя заниматься медитацией, так как никакие лекарства не помогали.

Она не сразу догадалась плавать в бассейне после работы – это помогало предотвратить боль, очиститься от энергетики больных и клиники, где царило страдание.

После того, как Ника проплывала необходимую для полного очищения дистанцию, няня приводила Святослава, который уже хорошо плавал и занимался в секции подводного плавания.

Святослав

А маленькая Вия научилась держаться на воде ещё в Коктебеле, когда ей было два года. Она сразу поплыла, как только Ника положила девочку на воду. Любовь к воде объединила всех членов семьи.

* * *

После родов Ника взяла отпуск на три недели, чтобы наладить быт, серьёзно нарушенный в связи с появлением третьего ребёнка и восстановиться после беременности. Глория очень помогала по хозяйству. Маленькую Вию отводила в ясли и забирала няня. Подросший Святослав уже мог самостоятельно добираться до школы.

Няня только помогала в приготовлении еды, а теперь занялась и новорождённым Эммануэлем или Эмми, как его звали дома.

У Ники был свободный график, заведующая создавала все условия, лишь бы она работала. В её способностях нуждались и больные, и сотрудники. Молодая мама построила свой рабочий график таким образом, чтобы не прекращать грудное вскармливание малыша. Она успевала два раза в неделю брать младших детей в бассейн. Вия уже хорошо плавала, а за маленьким Эльфом приходилось постоянно следить – он плавал без остановки 30 минут и громко ревел, когда его вытаскивали из воды.

Эммануэль

Как-то раз, придя после рабочего дня домой и взяв Эмми на руки для кормления, Ника почувствовала особое оживление в глазах Глории.

– Ты что-то хочешь мне сказать? – спросила она не без интереса в голосе.

– От твоей проницательности не скроешься, – улыбаясь, ответила тётя, у меня хорошее известие – завтра прилетает Алехандро.

– И…

– И Антонио. Он наконец-то дал согласие стать твоим пациентом.

– Сам, без всякого нажима?

– Увы, с нажимом, которого он заслужил. Антонио совершил вторую попытку покончить с собой. К счастью, Алехандро случайно оказался в клинике и силой удержал его в последний момент. Условия, поставленные отцом, были жёсткими, но, с моей точки зрения, справедливыми: или пожизненная психбольница или лечение в России.

– Бедный Антонио! Он так страдает, что готов пойти на самоубийство! Надеюсь, Алехандро поселится у нас? Комната свободная есть. Надо подумать, как освободить тебя от домашних нескончаемых дел, чтобы ты смогла показать ему Москву и пообщаться без ограничений с любимым мужчиной. Кстати, когда у вас свадьба?

– Только после того, как Антонио станет лучше. Если ты не возражаешь, мы возьмём ещё одну няню, она будет заниматься старшими детьми и хозяйством. Это моя старая приятельница Аграфена Васильевна, я зову её баба Груня, хотя она старше меня на девять лет. Двоих внуков баба Груня уже поставила на ноги, а сейчас нуждается в деньгах, чтобы помочь сыну с ипотекой. В прошлом она работала переводчицей в диппредставительстве России в Австрии.

– Ого! Вот тебе и баба Груня! Конечно, я согласна! И сколько языков бабуля знает в совершенстве?

– Всего три, но её обаянию и дипломатическим способностям мог бы позавидовать любой дипломат.

Ника плохо спала накануне встречи с кузеном, она мысленно представляла Антонио, терзалась от его бесконечных болей и глубокой депрессии. Сомневалась, справится ли с таким сложным пациентом, ведь она – последняя соломинка в этом мире для него! Ощущала огромную ответственность. И думала, как с нынешним цейтнотом совместить работу, плавание и кормление малыша?

Приехав утром в клинику, Николь первым делом встретилась с Егором, скорее для того, чтобы он поддержал её, но и с целью проконсультировать брата. Ведь Егор был причастен к лечению, делал первую операцию в Нижнереченске, и если бы не его профессионализм, то вряд ли бы Антонио был сейчас жив.

Затем Николь зашла в кабинет заведующей.

– Наш новый пациент, молодой итальянец – «спинальник», – рассказывала Ольга Владимировна Нике. Она в эту ночь дежурила в клинике и уже ознакомилась и с историей болезни, и с самим больным.

– У него нестерпимые боли. Болит то, что не должно болеть. И не купируется ничем. Я подумала, что парень симулирует, но сёстры, дежурившие ночью, сказали, что он кричит во сне. Одна надежда на тебя, Николь. Жалко парня!

– Конечно, я попробую, – невесёлым голосом ответила Ника, направляясь в палату к Антонио.

Сохранять спокойствие было невыносимо тяжело, но она должна быть сильной. Одна за двоих – за него и за себя.

* * *

Антонио устало прикрыл глаза, прислушиваясь к сильной боли. Он полулежал в специализированной кровати. На лице от нескольких косметических операций швы были едва заметны. Дверь палаты приоткрылась, отвлекая его от тяжёлых мыслей. Он никогда не видел Нику в белом халате. Она была худенькой и выглядела, как молодая девушка, скорее медицинская сестра, чем врач.

Не говоря ни слова, Ника, не в силах совладать со своими эмоциями и совершенно неожиданно для себя, бросилась к Антонио, обняла его, прижавшись к груди, и зарыдала.

Итальянец растерялся. И, не зная, как себя вести, ласково погладил её по волосам и тихо произнёс фразу: «Прости, что я остался жив!».

Ника сумела собрать всю свою волю для того, чтобы осмотреть пациента. Промокнув платком непрошенные слёзы, она заставила себя не показывать эмоции, несколько дистанцировавшись от Антонио.

– Тебя мучают боли, разреши я посмотрю, сказала она незнакомым голосом, но с такими знакомыми, родными интонациями. – Ты уже привыкаешь к нашему отделению?

– Я много лежал в различных клиниках. Но у них есть общая особенность для такого больного, как я. Когда твоё пространство ограничено четырьмя стенами, невольно возникает обострённое восприятие самых незначительных изменений в нём. Ты хорошо понимаешь мысли врачей по тому, как они отворачиваются, разглядывая твои снимки, переглядываются между собой. Или как сёстры резко замолкают, когда в отделении кто-то умер.

Осмотр оказался странным. Так его не смотрел ни один врач за год после катастрофы. Казалось, она изучала его тело лёгкими прикосновениями рук. А он в это время изучал её лицо. Крошечную морщинку между тонких чёрных бровей, ямочки на щеках, родинку на шее. Он, наверное, слишком сильно увлёкся изучением, потому что через полчаса поймал себя на мысли, что впервые не чувствует боли.

– Ну вот, пока всё, – сказала, светло улыбаясь, Николь. – Для первого сеанса, думаю, достаточно.

– Что это было, лечение или осмотр? – поинтересовался оживший Антонио, всё ещё не веря своим ощущений блаженного тепла, разлившегося по телу.

– И то, и другое. Как твоё самочувствие?

– Гораздо лучше, я не чувствую боли, это так странно! Николь, скажи честно, у тебя всё нормально? – глядя на побелевшую Нику с выступившими капельками пота на лбу, спросил Антонио.

– Да, всё хорошо. До завтра, – произнесла тихо Ника и выскользнула из палаты.

Она держалась из последних сил, чтобы дойти, держась за стенку, до кабинета Ольги Владимировны.

– Как же ты меня напугала, – услышала, приходя в себя, Ника. – Ты была без сознания почти полчаса!

Я уже собиралась бежать за помощью. Как ты себя чувствуешь, дорогая?

Как она могла чувствовать себя, когда всю свою энергию перелила в истерзанное тело Антонио? Ника вообще себя не чувствовала, находясь всё ещё в полуобморочном состоянии. Она попыталась сесть, но ощутила резкую тошноту и головокружение.

– Наверное, не очень хорошо. Внутри сильная дрожь и слабость. И очень хочется есть, несмотря на тошноту.

– А сама-то не догадываешься, что с тобой? Сейчас тебе будет легче, я уже сделала укол.

– Какой?

– Глюкозу ввела в твои спавшиеся вены, правда ковырялась долго, но всё-таки попала, – не без гордости заявила сердобольная Ольга Владимировна.

– Значит, у меня гипогликемия?

– Да, совершенно верно, вставай потихоньку, я заварила зелёный чай с травами, как ты любишь, и открыла коробку шикарных шоколадных конфет. Ты же знаешь, больные балуют меня, уже целая полка в шкафу забита конфетами! Мне кажется, что ты с этим итальянцем перерасходовалась. Так нельзя работать! У тебя трое детей, иногда вспоминай о них!

– Да, конечно, вы правы. Но этот итальянец – мой кузен, как и погибший Эмиль. Я так долго боролась за его приезд в нашу клинику!

– Ну, теперь всё понятно. Но на следующем сеансе будь, пожалуйста, осторожней. И помни, что ты незаменима не только для своих детей, но и для безнадёжных пациентов! Ему хоть стало легче?

– Да, Антонио к концу сеанса забыл о боли.

Силы возвращались к Николь медленно, но после трёх выпитых чашек чая с конфетами она почувствовала себя значительно лучше.