Текст книги "Полуденный бес"

Глава шестая
Дуэль в Нескучном саду

Стрелялись мы

Уходя от Дорофеева, Половинкин заглянул на кухню. Чикомасов сидел на том же месте.

– Почему вы не смотрели представление? – спросил Джон.

– Зачем? – равнодушно ответил Петр Иванович. – Я в молодости этого насмотрелся.

– Этого?

– Ну, этого или того… Какая, в сущности, разница? Не хочу говорить высоких слов, Джон, не в том я сейчас состоянии. Но тот, кто однажды почувствовал красоту богослужения, ни на какие иные действа с настоящим чувством смотреть не может. Все кажется каким-то ненужным. Но главное – отовсюду автор лезет. Посмотри, дескать, какой я молодец! В искусстве это называется самовыражением. А мне это уже неинтересно. Хочешь самовыразиться – изволь! Давай с тобой по душам поговорим. Да вот как мы давеча с вами и Сидором разговаривали. Очень интересный был разговор! А представление – зачем? Разве только ради отдыха… Так я уж – хе-хе! – вчера так наотдыхался. Кажется, вы хотели ехать со мной в Малютов? Я отправляюсь завтра.

– Я должен остаться в Москве, – важно сказал Половинкин. – Возможно, навсегда…

– Уж и навсегда?

– Прощайте, Петр Иванович.

– Прощайте, голубчик…

Крекшин и Сорняков стояли возле шлагбаума у въезда в Нескучный сад и короткими затяжками, передавая друг другу, курили косячок.

– Не желаете? – предложил Сорняков Джону.

– Нет, благодарю.

– Напгастно, батенька! Обвогожительная штучка! – подражая голосу Ленина, сказал Сорняков.

– Перестань паясничать! – взорвался Крекшин. – Отдай нам пистолет и уходи.

– Нет уж, фигушки! Какая же дуэль без секундантов… хотя бы одного? Правда, положен еще и доктор, но не Варьку же с собой было брать. Откуда я знаю, что у тебя на уме. Может, ты подло выстрелишь в американца по дороге, а потом объявишь о честном поединке.

– Мы идем или нет? – нетерпеливо напомнил Половинкин.

Сорняков повел их в глубь сада, на поляну, в центре которой стояла каменная ротонда. Развел противников в стороны и отмерил десять шагов.

– Прошу внимания, господа! Согласно правилам дуэли, как секундант я предлагаю вам помириться. И выпить мировую, ибо у вашего покорного слуги после вчерашнего во рту словно кошки нагадили.

– Прекрати! – снова взбесился Крекшин.

– Начинайте, – спокойно произнес Джон. Он знал, что ни при каких обстоятельствах не выстрелит в Крекшина.

– Как хотите. Пистолет один, а патронов – три. Следовательно, выстрелов может быть только два, и стрелять придется по очереди. Тяните жребий.

– Я уступаю свою очередь, – одновременно сказали Джон и Крекшин.

– О, как благородно! – продолжал паясничать Сорняков. – Кстати, забыл сказать. Пистолет учебный. Его явно стырили из школьного кабинета военной подготовки. У него спилен боёк, ха-ха!

– Дай сюда! – мрачно потребовал Крекшин. Он осмотрел пистолет и вернул Сорнякову. – Пистолет боевой.

Они подбросили монету. Выпал «орел», выбранный Джоном. Крекшин и Половинкин встали на позициях. Джон был странно спокоен. Ощутив в руке приятную тяжесть макарова, он поднял руку и выстрелил в воздух. Рука была расслаблена, отдачей слегка вывихнуло кисть.

– Браво! – завопил Сорняков.

Крекшин был очень бледен.

– В обойме один патрон лишний, – напомнил он. – Я предлагаю вам воспользоваться им и стрелять всерьез. Предупреждаю: я буду стрелять всерьез.

– Я уже выстрелил, – сказал Джон.

– В таком случае отдайте пистолет.

Он нацелился прямо в лоб.

– Ты с ума сошел! – заорал Сорняков, вставая между ними. – Обкурился, придурок?

– Отвали, пидор, – тихо произнес Крекшин. – Иначе первым выстрелом я положу тебя.

Сорняков отскочил в сторону. Тотчас раздался выстрел, и пуля обожгла Джону ухо. Он машинально приложил к ожогу стеклышко наручных часов.

К нему уже мчался Сорняков.

– Покажите… Неужели он стрелял в голову?

– Кажется, – удивленно пробормотал Джон.

Сорняков бросился на Крекшина с кулаками:

– Посадить меня хочешь?! Ты же на первом допросе скажешь, что это моя пушка! Из зависти это делаешь, да? Слава моя спать спокойно не дает, да?

– Да-а! – заорал Крекшин.

Сорняков вдруг успокоился и улыбнулся.

– Напрасно, Славик. Ты ж в тыщу раз талантливей меня. Да без тебя меня бы не было, факт! Ты ж наш Белинский, блин!

– В пистолете остался один патрон, – не успокаивался Крекшин. – Я требую продолжения дуэли.

– Фигушки! – захохотал Сорняков. – Двоим стреляться одним патроном нельзя. Это уже чистый постмодернизм. Я уважаю постмодернизм, но не до такой же степени. Господа, довольно кочевряжиться и давайте выпьем мировую. Я с собой и чекушку захватил.

– Я что-то слышал о русской рулетке, – неожиданно вспомнил Половинкин.

– Плохо слушали, – возразил Сорняков. – Для этого не макаров нужен, а револьвер с барабаном.

Крекшин что-то искал в траве. Когда он поднялся, на его ладони лежали две блестящие гильзы.

– На одной отчетливая царапина, – заявил он. – Витя, дай свою бейсболку. Кому выпадет гильза с царапиной, тот выстрелит себе в висок. Первым тащу я, потому что американец первым стрелял…

Он сорвал с головы Сорнякова кепи, бросил туда гильзы и перемешал.

– Стоп! – закричал Сорняков, когда Крекшин вытащил гильзу, взглянул на нее и бросил себе под ноги, пробормотав: «С царапиной». – Что-то ты мне не нравишься. Покажи гильзу!

Царапина была на месте. Крекшин поднес пистолет к виску. На Сорнякова и Половинкина нашло какое-то оцепенение. Разумом они понимали, что нужно остановить Крекшина, выбить из рук пистолет и скрутить ему руки. Но нервы обоих были так измотаны, что они стояли и с глупейшими лицами смотрели, как человек убивает себя.

Звук выстрела раздался одновременно с женским визгом. Сорняков и Джон увидели Варю Рожицыну. Она мчалась к ним через поляну в мокром сарафане, прозрачном от утренней росы. Джон поймал себя на том, что невольно любуется ее молодым сильным телом, полными упругими ногами, выпуклым животом, облепленным мокрой тканью, крупными сосками грудей и мужского покроя трусиками, видными сквозь мокрый сарафан. Она была прекрасна, как женщины Ренуара, и стремительна, как греческая богиня.

Джон опомнился и бросился к Крекшину. Тот лежал на боку, скрестив руки на груди, словно в молитве, и подтянув к животу колени, словно младенец в утробе матери. Он дрожал. Вернее, содрогался. Верхняя часть лица была залита кровью, на лоб некрасиво налипли черные пряди волос, напитанные кровью.

«Предсмертная агония!» – испугался Половинкин.

– Чего застыли, болваны! – сердито сказала Рожицына, осмотрев рану. – Помогите мне! Да живой он, живой! И рана, в общем, пустяковая.

Сорняков истерически хохотал.

– Вот к-козел! – заикаясь, говорил он. – В собственную г-голову не поп-пал! Сам в себя п-промахнулся! Это он сп-пециально, п-падла! Чтобы меня п-подставить!

– И вовсе не специально! – возразила Варя. – Он в висок себе целил, я видела! Но когда я заорала как резаная, он голову повернул, вот пуля вскользь и прошла.

Достав из сумочки йод, вату и бинт, она быстро обработала и перевязала рану.

– Вот так, родненький! – приговаривала она. – Потерпи, ничего страшного. До свадьбы заживет.

В руках Вари голова Крекшина казалась не головой, а головкой. И весь он показался Половинкину жалким и маленьким. Как он мог согласиться на дуэль с этим младенцем!

Крекшин уже не лежал, а сидел на траве, обхватил руками колени и глядя перед собой невидящими глазами. Все приказы Вари он выполнял смиренно.

– Смотри! – прошептал Джону Сорняков. Он держал что-то на ладони. – Гильза! Царапина – видишь?

– Ну и что?

– Это другая гильза. Не та, что он из кепки достал.

Сорняков хлопнул себя по лбу:

– Вспомнил! Когда-то я пометил все три патрона. Славка, когда показывал нам гильзы, одну положил царапиной вниз. Интересно, нарочно он это сделал или нет?

– Конечно, нарочно! – воскликнул Джон, вспоминая детали. – Зачем он бросил гильзу себе под ноги? Чтобы мы засомневались, что на ней есть царапина. Таким образом он отвлекал наше внимание от второй гильзы. Твой приятель неплохой психолог!

– Когда этот психолог оклемается, а ему так морду набью, мало не покажется! – процедил Сорняков.

– Кстати, – через несколько секунд сказал он. – Мы перешли с тобой на «ты». Это значит, нужно пить брудершафт.

Сорняков достал из кармана четвертинку, свернул ей крышку, обхватил руку Джона вокруг локтя, сделал несколько глотков и передал остаток Половинкину. Джон хотел протестовать, но вздохнул, посмотрел на хмурое августовское небо через бутылочное стекло и в два глотка прикончил чекушку.

– Странно, – удивленно говорила Варя, глядя на часы. – Одиннадцать часов, а в Нескучном – никого. А ведь сегодня воскресенье.

Выходившие из сада четверо молодых людей являли трогательное зрелище. Впереди шли Рожицына и Крекшин. У Крекшина кружилась голова. Он обнимал Варю за шею, она заботливо поддерживала его. На его безнадежном лице было написано: «Брось меня, сестра!» Позади, метрах в шести, тоже обнявшись, весело шагали полупьяные Джон и Сорняков. Совершенно «случайно» у Сорнякова обнаружилась еще одна бутылка водки. Они были бесконечно влюблены друг в друга и во весь голос орали песню “Good buy, America!”. Сорняков ужасно фальшивил по части мелодии, но английское произношение у него оказалось превосходное.

– Подлый народ, – ответил Сорняков. – Нажрутся в субботу, как свиньи, и всё воскресенье дрыхнут, хрюкая в одеяло. Слушай, американец, чего я в тебя такой влюбленный?

– Ты вообще любишь людей, – сказал Джон.

– Я? – изумился Сорняков. – Я их ненавижу! Ты думаешь, зачем я купил макаров? Чтобы, когда станет совсем невмоготу, выйти ночью и замочить какого-нибудь бомжа.

– Почему бомжа? – машинально спросил Джон и тут же вспомнил, как уже попадался на эти штучки с Крекшиным. Но Сорняков, похоже, не шутил.

– Чтобы на душе полегчало. Это такой кайф – безнаказанное убийство! Кто будет искать убийцу какого-то бомжа? Наоборот, скажут: молодец! Очистил жизнь от лишней сволочи.

– Врешь ты всё, Сорняков, – еле слышно вмешался Крекшин. – Ты пистолет купил из-за комплекса неполноценности.

Сорняков озорно посмотрел на Джона:

– Ты слышишь? И этих людей можно любить?

– Слава! – укоризненно воскликнула Варя. – Как ты можешь!

– Может, – подтвердил Сорняков. – Мой лучший друг завидует моей славе. Ну, раз он так, то и мы так. Слышь, Джон, давай отстанем от этой сладкой парочки, я тебе кое-что расскажу.

– Рассказывай при всех, – возразил Крекшин. – Мне все равно.

– Я не буду тебя слушать, – пьяно упрямился Половинкин, когда Сорняков силой удержал его и они отстали от Вари с Крекшиным. Для убедительности он заткнул уши указательными пальцами.

– Этот мудилка картонный по уши втрескался в Рожицыну, – не обращая внимания на протесты Джона, доложил Сорняков. – Из-за этого и убить себя хотел.

– Но зачем? – изумился Половинкин.

– Тебе, американец, нашей психологии не понять. Славка знает, что Варька брюхатая от Сидора. Она его в интимных дружках держит и доверяет все свои бабские секреты. Когда он понял, за что ты Сидору врезал, а понять это было несложно, нашему Ромео стало ужасно стыдно. Вроде как ты за него постарался. И вот вместо того, чтобы спасибо тебе сказать, он тебя на дуэль вызвал. А потом нашему Ленскому опять стыдно стало, и он в себя пульнул. А теперь ему в третий раз стыдно – из-за меня. Такой он у нас стыдливый. Извини, друг, я блевану…

Сорняков отошел в кусты бузины и вернулся посвежевший.

– Но почему он не скажет Варе? – поинтересовался Джон.

– Потому что гордый! Это, понимаешь, в нашем человеке самое гнусное и есть: сатанинская гордыня и постоянный стыд. Ты обращал внимание, как овчарки какают? Какая у них при этом скорбная морда. Вот это и есть русский человек. Гадит при всех и мучается от стыда.

– А ты? – спросил Джон, по-новому глядя на Сорнякова. – Вчера один человек… священник, помнишь? сказал, что ты страдаешь.

– Поп сказал? Ну, это у них профессиональное. Ты можешь себе представить дантиста, который признает, что у его пациента абсолютно здоровые зубы? Или психиатра, который не найдет в тебе ма-а-ленького психического заболевания?

– Вчера Барский рассказал нам сюжет рассказа, который ты сочинил «под Достоевского».

– Терпеть не могу Федора Михайловича! Гнусный, патологический тип!

– Ты слишком много ругаешься. Ты не такой, каким стараешься казаться.

– А ты такой? – Сорняков схватил Джона за грудки и притянул к себе, противно дыша в его лицо блевотным перегаром. – А они (он показал на Варю и Славу) такие? А Барский? Палисадов? Перуанская? Все хотят казаться лучше, чем они есть. А я не хочу, слышишь! Я не хочу, живя на помойке, бриться и надевать смокинг. Вот ты… Скажи честно: когда ты увидел Варьку, мокрую и почти голую, в черных трусах, ты о чем думал? Как хорошо бы, чтобы нас с Крекшиным не было или чтобы ты на месте Крекшина оказался? А еще лучше – затащить ее, голубушку, в кусты и поставить в третью позицию. Ты этого хотел, а Сидор это делал. И делал когда хотел. Какое же принципиальное различие между вами?

– Ерунда… – пробормотал Половинкин.

– Ерунда? А когда ты у Варьки в комнате в трусах сидел, зачем ты свою елду рукой прикрывал?

– Ты подсматривал? – поразился Джон.

– Ну я писатель, мне как бы положено…

Половинкин сжал кулаки и пошел на Сорнякова.

– Но-но! – предупредил Сорняков, отступая и выставив руки с растопыренными пальцами. – Я не Сидор! У меня разряд по карате. Не нужно заставлять Варьку снова работать.

Половинкин остановился.

– Я понял тебя. Ты меня провоцируешь. Ничего у тебя не выйдет. Все равно ты хороший человек!

– Заткнись! – завизжал Сорняков. – Я свинья! Я циник! Я у собственной матери квартиру в Костроме отобрал, чтобы себе в Москве купить. Она теперь у сестры живет. Сестра нищая, муж ее пьет и мать мою бьет, а я ей ни копейки денег не посылаю, хотя у меня их куры не клюют.

– Врешь! – тоже закричал Джон, приходя в веселое возбуждение. – Ты всё врешь!

– Вру, – согласился Сорняков. – Про мать вот соврал. А зачем?

– Потому, что ты сам себя боишься. Правильно Петр Иванович говорил: нельзя так себя истязать.

– Петр Иванович?.. – задумался Сорняков. – Ах да, поп! Слушай, вы это с ним серьезно? Вас что, серьезно волнуют мои комплексы?

– Не комплексы, картонная мудилка, – сказал Половинкин, – а ты сам, какой ты на самом деле!

– Ладно, я подумаю… И знаешь… я не буду тебе свой роман передавать. Не нужно тебе это читать. Я его лучше попу подарю. Айда догонять молодоженов!

– Молодоженов? – на ходу спрашивал Половинкин. – Ты думаешь, они поженятся? Но ведь у Вари…

– Ребенок от Сидора? Да, она ребенка не вытравит. Ну и что? Славке это только по кайфу. Он спит и видит, как бы ради Вареньки пострадать.

Рожицына и Крекшин дожидались их за воротами сада. На лице Крекшина было выражение серьезности и ответственности, которое очень не шло ему. Варя смеялась, как показалось Джону, фальшиво.

– Вообразите, мальчики! – сообщила она. – Слава предложил мне руку и сердце!

– Что я тебе говорил? – шепнул Сорняков и громко произнес: – Поздравляю вас, дети мои!

– Во-первых, перестань делать вид, что тебе смешно, – строго сказал Крекшин, снова делаясь похожим на раненого комиссара, – потому что тебе не смешно. Во-вторых, еще раз, при свидетелях, предлагаю: выходи за меня замуж.

Рожицына перестала смеяться.

– Но ты же… Ты же знаешь…

– Эх, Варюха! – Сорняков обнял Рожицыну за плечи. – Кто же в Москве не знает, что ты брюхатая?

– Подожди, – нахмурилась Рожицына. – И Сидор знал?

– Конечно.

– А кто ему сказал?

Лицо Крекшина пошло красными пятнами.

– Заткнись! – крикнул он Сорнякову.

– Сам заткнись, – трезво сказал Сорняков. – Давно тебя, Варенька, хочу спросить. Вот ты такая умная, но почему же ты такая дура? Конечно, мне на этого подлого человека (он небрежно показал на Крекшина) наплевать. Но по-человечески все-таки обидно. Ты из кого себе подружку сделала? Ты кому секреты доверяла? Смотри, до чего ты нашего Ромео довела. На нем лица нет! Голова обвязана, кровь на рукаве.

– Я убью тебя! – завопил Крекшин.

– Вот, Варвара, – иезуитски-назидательным тоном продолжал Сорняков. – Довела человека. Регулярно кого-то убивать хочет.

– Славочка, я не зна-ала! – заплакала Варя. – Что же ты, дурачок, мне ничего не сказал?

– Ты, Варя, не смотрела фильм Кончаловского «История Аси Клячиной, которая хотела выйти замуж, но не вышла, потому что гордая была»? – спросил Сорняков.

– Смотрела.

– Это Андрон про нашего Славу снял. Он сам мне это сказал.

– Чушь какая! – сказала Варя, испуганно глядя на Сорнякова. – Когда Кончаловский это снимал, Слава был еще ребенком.

– А он и сейчас ребенок. Лично я не советовал бы тебе выходить за него замуж и брать на себя ответственность за второе дитя. Но если ты не сделаешь это, он или Сидора убьет, или себя убьет, словом, непременно кого-то убьет. Я даже не уверен, что мы живыми доберемся до метро.

– Я согласна! – воскликнула Варя.

Сорняков отвесил ей земной поклон:

– Спасибо тебе, добрая женщина!

Крекшин глупо улыбался…

– Насладись зрелищем, американец, – заявил Сорняков. – Картина Репина «Сватовство майора». Девушка в ужасе рвется от жениха, ее удерживает родня, а злодей сладострастно крутит усы, вожделея к ее невинной плоти.

– Во-первых, – сказала Варя, – это не Репин, а Федотов. Во-вторых, я не девушка. В-третьих, никакой «плоти» я до родов не допущу.

– Боже, Варвара! – паясничал Сорняков, изображая на лице священный ужас. – Как ты могла такое подумать!

Крекшин шагнул к Сорнякову и крепко обнял его.

– Спасибо, Витька! Прости!

– То-то, болван, целуй ручку у барина, – добродушно ворчал на него Сорняков. – Это тебе не дискотеки на армянском кладбище устраивать.

– Неужели это правда? – спросил Джон.

– Что? – не понял Сорняков.

– Дискотека на армянском кладбище.

Сорняков с заговорщическим видом подмигнул:

– А то!

Половинкин спасает революцию

Из-за поворота вылетела старая проржавевшая «шестерка». На полном ходу, противно взвизгнув тормозами, она остановилась, и из нее выскочил небритый широкоплечий парень в камуфляжной форме. Не обращая внимания на остальных, он бросился к Крекшину:

– Сильно зацепило, братишка?

– Бандитская пуля, – пошутил Крекшин.

– Вот гады! – возмутился десантник. – Уже по народу стреляют! Ничего! На всех патронов не хватит!

– Постой, – заволновался Сорняков. – Ты о чем, десантура?

Парень смотрел на него как на сумасшедшего.

– Не понял… Вы что, не знаете ничего?

– Нет, – хором ответили все четверо.

– А откуда кровь?

– У нас дуэль была, – снова хором сказали они.

– Какая дуэль! Больше делать не хрена! Слушайте сюда! Ночью совершен государственный переворот. Горбачев арестован. К власти пришел ГКЧП… Тьфу, и не выговоришь сразу! Демократия в опасности!

Первой очнулась Варя.

– Раненых много? – деловито спросила она.

– Про раненых ничего не знаю, – вздохнул парень, – но танки уже в центре Москвы. Наши ребята двинули к Моссовету и Белому дому. Ельцин не признает режим и призывает к всеобщей забастовке. Наверняка придется обороняться. У меня багажник забит канистрами с бензином.

– Зачем? – осторожно спросил Сорняков.

– Танки жечь, голуба… Ну, кто со мной?

Все двинулись к машине. Джон остался на месте.

– Ты не с нами, Джон?

– Какой Джон? – недовольно спросил десантник. – Американец? Не нужно! Потом будут говорить, что сопротивление организовало ЦРУ. Давай, брат, в свое посольство дуй. Хотя… черт! Ваше посольство как раз рядом с Белым домом.

– Я русский, – сказал Половинкин.

– Ладно, капитан Америка, полезай и ты в машину! – засмеялся парень. – Ты кто, журналист? Останешься жив, расскажешь о нас свободному миру.

Они летели по Садовому кольцу с противоестественной скоростью. На Смоленской площади их пытался остановить гаишник, но десантник показал ему через стекло средний палец. В центре было многолюдно. По Тверской ходили троллейбусы. Мимо памятника Пушкину буднично сновали люди. Лицо поэта казалось надменным.

На Манежной уже собралась толпа. Никто не кричал, но все громко переговаривались. Мелькали лозунги: «Фашизм не пройдет!», «Пуго, Язова, Крючкова под суд!» Десантник исчез, отыскав в толпе своих ребят.

– Славик, – спросил Сорняков, – какого хера мы сюда приехали? Скажи честно, тебе не до фонаря вся эта свобода и демократия?

– Наверное, нет… – неуверенно отвечал Крекшин. – Меня когда-то из комсомола выперли, потом в институт из-за этого не принимали…

– Тогда ладно! – сказал Сорняков и неприятно заржал. – Тогда ляжем под танки. И пускай гидра контрреволюции захлебнется нашей горячей молодой кровью. И как один. Умрем. В борьбе. За это. Свинство.

– Не паясничай! – возмутилась Рожицына. Ее лицо стало красным и некрасивым. – Мальчики! Сегодня решается выбор России! От поведения каждого из нас зависит ее судьба!

– Мне с прибором положить на Россию, – ворчал Сорняков. – О чем я сейчас мечтаю, так это поменяться паспортами с Джоном и махнуть в Америку. Э-эх! Сидеть бы сейчас в Нью-Йорке перед телевизором, нормально обжираться попкорном и наблюдать по Си-эн-эн за этим идиотизмом! До чего я обожаю все виртуальное и ненавижу то, что есть на самом деле! Сначала дуэль, теперь эта революция гребаная. Пойду-ка я пошакалю на предмет водочки.

Он нырнул в толпу и вскоре появился с бутылкой водки. Сковырнул с горлышка пробку, понюхал содержимое и сморщился.

– Паленая, как и эта революция! Вот вспомните мое слово, постоим тут полдня и разойдемся. А ГКЧП нормально договорится с Горбачевым.

– Танки! – закричали в толпе.

Несколько сотен человек бросились к правому крылу гостиницы «Москва». Увлеченные общим потоком, Джон и Варя оказались среди них. Сорняков и Крекшин отстали. По проспекту Маркса двигалась колонна бэтээров, оглушительно стреляя выхлопными газами.

– Вот почему они называются выхлопными, – заметил подоспевший Сорняков. – Надо запомнить.

Люди взялись за руки, организовав живую цепочку. Кто-то схватил за руку Джона, и он оказался в самом центре. Сильно побледневшая Варя стояла рядом с ним. «Она же беременная!» – с ужасом вспомнил Половинкин и что есть силы заорал:

– Уберите женщину! Она ждет ребенка!

– Что ж вы раньше молчали? – сквозь зубы процедил оказавшийся рядом знакомый десантник. – Куда ее теперь? Свои же потопчут. Пусть уж здесь стоит. Не посмеют они живых людей давить.

Колонна неотвратимо приближалась… Когда до головной машины осталось несколько метров, Джон вырвался из цепи и упал на колени перед железным зверем. Машина встала и заглохла. Из нее выскочил офицер в шлемофоне и, размахивая пистолетом, подбежал к Половинкину.

– С дороги! – свирепо кричал он. – У меня приказ стрелять на поражение!

– Врешь, майор, – сказал десантник.

Подбежали еще несколько человек.

– У меня приказ, – бормотал майор.

– Кого? Язова? Крючкова? Твоего командира? В письменном виде приказ? – сердито допрашивал его десантник. Кто-то прошептал сзади слишком громко: «Нужно отобрать пистолет!»

Как белка, майор вскарабкался на БТР.

– Спокойно! – крикнул он оттуда. – Вы не имеете права задерживать колонну!

– Слышь, майор, – дружелюбно обратился к нему десантник. – Ты всё взвесил? Этой ночью несколько поддатых козлов совершили государственный переворот. Теперь они хотят втянуть в свое безнадежное дело армию. И ты ведешь своих ребят спасать эту сволочь? От кого? От народа? От меня?

– Я не буду стрелять в безоружных! – орал офицер в рацию. – Всё! Конец связи!

Вдруг от цепочки отделился парень с канистрой. Пригнувшись к асфальту и петляя, он побежал к головному бэтээру.

– Стоять! – нечеловеческим голосом заорал майор и сделал несколько выстрелов в воздух. – Застрелю! Что вы делаете! У меня полный боекомплект! Полпроспекта разнесет!

Десантник подскочил к парню и профессионально сбил его с ног, одновременно выхватив из рук канистру.

– Спокойно! – сказал он майору. – Он пошутил… Больше не повторится, слово даю.

– Победа! – объявил он, поворачиваясь к толпе. – Мы их остановили! Передняя цепочка остается на месте, остальные возвращаются на митинг! Кто будет шалить, лично башку оторву.

И толпа послушалась его. Всем стало понятно, что появился настоящий лидер.

– Что это было? – спросил Половинкин, когда они вернулись на площадь.

– Рядовая сценка из русской истории, – равнодушно объяснил Сорняков. – Обыкновенный бардак. Толпа придурков остановила танковую колонну.

– Среди этих придурков находился и ты, – напомнила Варя. – Зачем ты встал в живую цепочку?

– Это сложный вопрос, Варя, – огрызнулся Сорняков. – Ответить на него окончательно я не могу. Возможно, это просто занимает меня как романиста.

Сорняков нарочито громко зевнул, как бы намекая: разговор закончен, не нарывайся на грубость.

– А если бы они не остановились? – не мог успокоиться Джон.

– Тогда было бы наоборот, – сказал Сорняков. – Танковая колонна раздавила бы толпу придурков. В России всегда или так, или эдак. Никаких третьих решений. И всегда выбор в худшую сторону. Нам повезло с майором. Окажись на его месте другой, раздавили бы тебя, христосик ты наш, за милую душу. А теперь ГКЧП свою контрреволюцию проиграл. И из-за кого? Из-за беременной бабы, наивного американца и доброго майора. Скоро вся Москва будет знать, что армия в народ не стреляет, и толпа полезет на танки, как муравьи на гусениц. Кстати, следующий роман назову «Жизнь замечательных насекомых».

– Половинкин, вы с нами? – услышал Джон знакомый баритон. Рядом с ними стоял Палисадов в роскошном костюме и сверкающих ботинках. – Ваши соотечественники из Си-эн-эн очень оперативно работают, ведут прямой репортаж от Белого дома. Вам стоит присоединиться. Так будет для вас безопасней.

– Я с друзьями, – сказал Джон.

– Ого! – одобрил Дмитрий Леонидович. – Так рождается настоящая дружба!

– Где Лев Сергеевич, Петр Иванович? – спросил Половинкин, польщенный словами Палисадова.

– Барский дома, слушает радио. И правильно делает. Такие светлые головы не имеют права рисковать собой. Их мозги принадлежат Отечеству. Пусть своими жизнями рискуют молодые герои вроде вас. Барский нужен России живой, с его умом, энциклопедическими знаниями. Такие, как он, составят нашу элиту и поведут нас в общество цивилизованных стран…

– Короче, господин Огородников, – не выдержал Сорняков. – Вы не на митинге.

Палисадов заметил Сорнякова и бросил в его сторону уничтожающий взгляд.

– Священник тоже сделал правильный выбор, – продолжал он. – Я видел его у Белого дома, он раздавал какие-то консервы. Решил послужить интендантом. Поп не дурак! Быть ему архиереем, мы об этом позаботимся. Свои люди в РПЦ нам нужны…

– Готовите бонусы, господин Черноземов? – не унимался Сорняков. – А не боитесь, что вас сегодня поставят к стенке?

– Молчать! – сорвался Палисадов, бешено выпучив глаза. Было видно, что за вальяжностью его скрывается подспудный страх. – Молчать, ренегат, сволочь! Если ты не заткнешься, я позову охрану!

– Так-то лучше, господин Сеялкин! – засмеялся Сорняков. – Наконец-то я слышу живую человеческую речь.

На Палисадова с удивлением смотрели те, кто находились рядом. Он понял, что совершил ошибку.

– Я не обижаюсь на вас, Сорняков, – надменно поправился он. – Точите свое перо! Оно понадобится для ваших статей. Мы раздавим политическую гадину, а вы добьете ее своим острым словом.

– Во-первых, господин Шестеренкин, точат не перо, а карандаши, – продолжал издеваться Сорняков. – Во-вторых, откуда вы знаете, что я буду писать? У меня больше приятелей в правых изданиях, чем в либеральной прессе.

– Тогда милости просим на свалку истории! Иного не дано!

– Иного не дадут… – проворчал Сорняков.

– Дмитрий Леонидович, – вмешался десантник, – зачем вы отвлекаетесь на пустые разговоры? Мои ребята готовы действовать. Какие будут распоряжения? Что говорит Ельцин?

– Верно ставишь вопрос, солдат! Быстро отправляйся со своими парнями к Белому дому! Организовывайте сопротивление!

– Если они будут атаковать… поджигать? – понизив голос, спросил десантник.

Палисадов задумался.

– На твое усмотрение. Мы ведем переговоры с армией. Есть сведения, что генерал Лебедь с тульскими десантниками на нашей стороне.

– Лебедь? – обрадовался десантник. – Наш мужик!

– Нужно организовать живое оцепление вокруг парламента. Пусть посмеют давить людей!

– А если… – Десантник с сомнением смотрел на носки ботинок Палисадова.

– История. Им. Этого. Не простит! – отчеканил Дмитрий Леонидович. – Простите, спешу в Белый дом!

Он сел с охранником в черную «ауди» и умчался.

– Командир, – сказал Сорняков десантнику, протягивая бутылку водки, – глотни для храбрости. Верней, для дурости. Ты понимаешь, на что тебя толкает эта демсволочь? И почему он такой веселый и спокойный? Потому что всё заранее знает. Скорее всего, они сами эту провокацию затеяли. Но он-то это знает, а танкисты-то не знают. Будут вас соскребать с асфальта, как г… с лопаты.

– Понимаю, – мрачно согласился десантник, отхлебывая из горлышка. – Но все равно мы пойдем. Лучше эти, чем Янаев. А с этими мы потом разберемся.

Сорняков ушел, пошатываясь. Десантник тоже исчез. Варя, Джон и Крекшин и напряженно молчали.

– Пошли к Белому дому! – вдруг приказал Джон.