Текст книги "Полуденный бес"

Соколов думал, что татарин ждет его с нетерпением, но ошибся. Голый, оставив на берегу белые порты и рубаху, Шамиль вместе с конем купался в реке. Красавка – речка мелкая, но в этом месте образует омут. Там и плавали Шамиль с жеребцом, являя собой единое диковинное тело. Соколов не стал окликать татарина, сел на ствол прибрежной ветлы, росшей параллельно земле.

Ах, какой чудесный день! Благодарю Тебя, Господи! Ведь в самом деле – милость оказал! Теперь, куда бы ни послали, вечно будут перед его глазами родные лица. Вечно будет плакать в душе гармонь Анастаса, пасечника, а на губах гореть вкус его меда.

– Вернулся? – спросил Шамиль, выходя из воды.

– Думал, сбегу? Спрячусь в стогу сена?

Соколов поднял на него глаза и обомлел. Перед ним стоял уже не Шамиль, но прекрасный отрок с Красным Конем. Освещаемые последними, жарко алыми лучами августовского заката, они пламенели на фоне бледневшего неба и словно бросали вызов всему, что находилось вокруг и недавно казалось Соколову самым красивым в мире. Вдруг и речка с ее петлистыми, поросшими красноталом берегами и сладкой тинистой водой, и бесконечные медоносные поля, источавшие дурманящий запах даже ночью, и загоревшиеся теплые огни родной деревни – все это показалось Соколову ничтожным перед этой торжественной и какой-то нездешней красотой.

– Ты кто? – изумленно спросил он.

– Я тебе говорил. Я Небесный Воин, твой ангел-хранитель. Ты что – не поверил мне?

– Теперь верю, – прошептал Максим.

– А это Красный Конь. На нем святой Георгий облетал Россию, и там, где ступала нога Коня, пробивался святой родник, который ты видел нынче.

– Верю, – шептал Соколов.

– А это, – грозно продолжал отрок, перстом показывая на него, – твоя гордая маленькая душа, которая ныне же должна идти к Богу, хотя не знает ни единого слова, чтобы держать ответ перед Ним.

– Я готов, – выдавил из себя Соколов.

– Нет, капитан. Ты так и не понял самого главного. Я мог бы объяснить это тебе, но мои слова показались бы тебе слишком простыми, знакомыми и ничего не значащими, как это было с тобой не раз.

– Не покажутся.

– Ты уверен?

– Да.

– Почему ты так уверен в себе, Максим? Ведь ты отправляешься в Вечную Ночь, не захватив с собой даже тонкой восковой свечи. Даже крошечного степного светлячка, Божьего насекомого, посланного людям для напоминания о Ночи, ты не догадался взять с собой. Но и это не самое страшное. Ты был со своими родными, и ты ни разу не спросил их, зачем они здесь? Бог наложил молчание на их уста, но почему ты не заметил умоляющего взгляда твоей матери, которая безмолвно кричала тебе: «Спроси, Максим!» Ты не задумался, отчего был так печален твой отец?

– Потому что нам скоро расставаться.

– В общем, ты ничего не понял, Максим. Я сделал для тебя, что мог. Теперь прощай. Увидимся, нет ли – я не знаю.

Шамиль как был, голый, вскочил на Коня. Они без разбега вознеслись, вспыхнули красным пламенем на фоне неба.

– Шамиль! – смертельно испугался Соколов. – Вернись, мне страшно! Не покидай меня одного в Ночи, Ангел Небесный, Хранитель мой Святой!

– Нельзя! – донесся слабеющий звук. – Здесь Сам Бог за тобой смотрит!

И снова Соколов был один-одинешенек, как рано утром на площади. В третий раз после смерти он огляделся, но ничего не увидел, только тьму и звезды. И подобно звездам, но куда теплее, горели вдали огни Красного Коня. Но Соколов знал, что туда ему больше нельзя, потому что отпуск кончился и потому что никогда еще Максим Соколов не нарушал своего офицерского слова.

Пора идти в Ночь.

Соколов встал и оправил рубашку. Жаль, не захватил с собой в парк еще и кителя, понадеявшись на теплую ночку. А ночка-то вон она как обернулась. Ну да чего теперь… Пора так пора…

Но что это, боже!

За Красавкой, за полем, бугром выгнувшимся до горизонта, начинался восход. Солнце еще не показалось, но небо уже алело и разгоралось так же стремительно, как гасло несколько минут назад. И был этот восход так прекрасен, что Соколов не столько удивился ему, сколько залюбовался и пожалел, что нет рядом Орлика и Шамиля, потому что втроем любоваться было бы куда веселее. Кто-то тронул его за плечо.

Рядом с ним стоял Василий.

– Здесь не бывает ночей, – просто объяснил он. – Только солнце зайдет, тут же встает. Мы уже привыкли.

– Когда же вы спите? – спросил Соколов.

– Зачем душе спать? – ответил Половинкин. – Душе это вредно.

– Что же мне теперь делать?

– Пошли домой, – сказал Половинкин. – Откладывается твоя Ночь. На неопределенный срок откладывается.

– Зачем?

Половинкин укоризненно покачал головой, вдруг напомнив ему Прасковью.

– Ну не дурак ли ты упрямый после этого, Максим? ПОТОМУ ЧТО ТЕБЯ БОГ ЛЮБИТ! ЖАЛЕЕТ! ВРЕМЯ ТЕБЕ ОПОМНИТЬСЯ ДАЕТ!

Соколов молчал.

– Пошли, что ли…

– Ты иди, Василёк, – прошептал Максим. – Я немного посижу.

И Василий ушел.

А Соколов, едва его друг скрылся, упал в мокрую от росы прибрежную траву и стал кататься по ней, не сдерживая рвущийся изнутри крик:

– ПРОСТИ МЕНЯ, ГОСПОДИ! БЛАГОДАРЮ ТЕБЯ ЗА ЩЕДРОСТЬ ТВОЮ! СПАСИ И СОХРАНИ, ГОСПОДИ! ПОМИЛУЙ МЕНЯ, ГРЕШНОГО! НЕ ПОКИДАЙ МЕНЯ ОДНОГО В НОЧИ!

Потом встал и молвил тихо:

– Ангел Божий, Хранитель мой Святый, моли Бога о мне!

И прибавил, глядя в пламенеющее небо:

– Молись, Шамиль! Крепче молись за своего лейтенанта!

Он повернулся и пошел к своим родителям. Навсегда. Потому что знал: как бы ни повернулась их судьба, но только быть им навеки вместе.

В этот миг в городской клинической больнице от ножевого ранения в грудь, не приходя в сознание, скончался Максим Максимович Соколов.

Глава десятая
Утро туманное

Попутчики

Лев Сергеевич Барский сидел один в двухместном купе поезда дальнего следования, возвращаясь из провинциального турне. И хотя, строго говоря, эту трехдневную поездку с лекциями турне можно было назвать с большой натяжкой, поскольку посетил Лев Сергеевич один-единственный областной центр, ему нравилось это слово: «турне».

Барский читал лекции в областном университете и местной элитной школе. Молодежь, как обычно, принимала его на ура. Он знал, чем поразить ее воображение, ее неудовлетворенные амбиции. Знал, как поднять на смех, а потом опустить тех, кто пытались его «срезать» – мол, знаем мы вас, московских штучек, а вот ответь-ка ты нам на один каверзный вопросец! Такие персонажи были в любой провинциальной аудитории, но после искрометных ответов Барского они краснели, зеленели и уходили посрамленными либо молчали до конца выступления профессора.

Одну короткую, но блистательную пресс-конференцию в редакции областной газеты Лев Сергеевич провел на высоком идейно-художественном уровне, как он любил шутить. После чего немедленно выпил с местными газетчиками – не чинясь, запросто выпил. Потом были встречи менее приятные, однако размер гонорара зависел именно от них.

Обком партии… О, эти вассальные морды! Как они торжествовали, что правильно оценили ситуацию, сложившуюся 19–21 августа, и сделали выбор в пользу Ельцина! Как сияли их морды, словно это они выиграли революцию и преподнесли ее Ельцину на блюдечке, а теперь ждут ответных милостей…

Самое печальное, что и дождутся.

В последний день они, как водится, организовали шашлычок. На природе, на берегу великой русской реки. Со стерлядкой, которая исчезла из Волги еще во время советской власти, как бы в знак политического протеста, но теперь вернулась – ха-ха! – это не случайно, не так ли, Лев Сергеевич?

Выпьем за умную стерлядь! Ура!

Кстати (ужасно кстати!), как поживает Дмитрий Леонидыч? После всего перенесенного в эти героические дни ему необходим серьезный отдых, как считаете, Лев Сергеевич, а? Так вы уж имейте в виду, у нас пансионат вполне европейского уровня. И для Дмитрия Леонидыча там персонально всегда готов и стол, как говорится, и дом. С вышколенными горничными и настоящей русской кухней. Приезжайте вместе с ним!

Выпьем за русское гостеприимство! Ура!

О-о, нет, Лев Сергеевич, позвольте нам вам не позволить! За хозяев будем пить потом, а сейчас выпьем за нашего уважаемого гостя! За его уважаемых родителей!

Господа, мы же с вами не на Кавказе!

Ха-ха! Не на Кавказе! Как это остроумно!

За его уважаемых друзей! Выпьем за Бориса Николаевича Ельцина, господа! Выпьем за него стоя! При чем тут Сталин? Вы меня, Сан Саныч, за язык, пожалуйста, не ловите, вам вообще никто слова не давал… Лев Сергеевич, дорогой вы наш! Надеюсь, вы не видите в моем предложении выпить стоя рецидив тоталитарного мы́шления? Или мышле́ния, как правильно, господа?

Выпьем!

Выпьем!

Выпьем!

Барский умел пить не пьянея. Его знакомый, медицинское светило, объяснял это хорошей работой печени, предупреждая, впрочем, что возможности ее не безграничны. Но Барский предпочитал думать, что все зависит от особой силы духа и расположенности ума к живейшему восприятию жизненных впечатлений. Алкоголь, считал Лев Барский, у отдельных, избранных натур не подменяет мир, а расширяет его, делает ярче, выпуклее, осмысленнее. И – комичнее…

Вот и на берегу великой русской реки он очень много пил, но при этом не терял головы, запасаясь жизненными впечатлениями, которые прихотливо сплетались в голове с известными литературными образами.

Вот первый секретарь обкома… Бывшего уже обкома. Типичный Сквозник-Дмухановский! Даже грима не надо. Стрижка ежиком. Голова как из дерева высеченная. Натянул, старый дурак, рыбацкие бродни по самые плечи и пошел с рыбаками самолично проверять сети. Мужик! Демократ! Впрочем, неглуп… Понимает, что при новых порядках на губернаторское место он не потянет, и мечтает его как можно выгоднее продать. Наверняка жена с дочками (у таких обычно дочки) подбивают его перебраться в Москву на тихую министерскую должность. Ему страсть как не хочется в Москву, но и оставаться здесь без сана нельзя! Здесь под ним давно земля горит и многие его крови жаждут.

А вот областной советник по культуре и образованию Ягодкин. Типичный Артемий Филиппович Земляника, попечитель богоугодных заведений. Толстый, подвижный, до неприличия угодливый. Ладони у него потные. Наверняка похотливый. Интересно, сколько абитуриенток местного университета перебывали в самых причудливых позах на диване в его кабинете? Сколько актрисулечек областного драмтеатра и певичек из городской филармонии удовлетворяли его нехитрые сексуальные фантазии? По должности приставленный к Барскому, он обслуживал его с особым рвением. Следовательно, имел к нему личный интерес. Вот сейчас он попросит…

– Лев Сергеевич, у меня к вам небольшое личное дельце.

– Валяйте!

– Дочь перешла в десятый класс. Вот думаем о поступлении в вуз.

– Думайте!

– Мы с женой и думаем. Девочка умная, красивая, я специально фото принес, взгляните! Не хочется ее в глуши оставлять. В Москву бы ей!

– В Москву-у?! – насмешливо спрашивает Барский, бросая взгляд на фото и признавая, что девочка хотя и явная дура и далеко не красавица, но мила, свежа, ничего не скажешь. – И куда же вы собираетесь ее поступать в Москву?

– Поступать? Хи-хи! Об этом, собственно, я и хотел поговорить. Желательно в МГИМО или в МГУ. Еще я слышал, есть такой… Институт стран Азии и Африки.

– Она Африкой увлекается?

– Хи-хи! Да не так чтобы очень. Но время еще есть – увлечется!

– В ИСАА не советую, – коротко отрезал Лев Сергеевич.

– Как скажете.

– В МГИМО – не советую.

– Значит, в МГУ?

– С этим могу поспособствовать. Привозите вашу дочь в Москву в конце сентября. Поговорю с ней, протестирую… И так далее. Но учтите, милейший, даром я консультаций не даю!

– Девочка умная, сообразительная, – гаденько шепчет Ягодкин.

«Экая ты скотина! – думает Барский. – Уже по своим понятиям меня провел».

– Я хотел сказать, что мои консультации будут стоить немалых денег. За частные занятия я беру двадцать долларов в час.

Земляника хлопает глазами.

А ты как думал, папочка? Просто подложить дочку в постель пожилому профессору?

– И сколько потребуется занятий?

– Столько, сколько потребуется, – отрезает Барский, – и не только со мной. Принимать вступительные экзамены будут четыре человека. Это не считая меня.

Земляника вытирает платком вспотевшую лысину. Думай, папочка, думай!

– А какие… гарантии?

– Что?! – делает строгое лицо Барский. – Вы имеете дело с доктором наук, какие вам еще нужны гарантии? Остальное будет зависеть от способностей вашей дочери.

Земляника отползает от костра обескураженный. Это что же такое? Это сразу и деньги, и дочь им подавай?

Барский про себя хохочет… Ничего, попечитель! Деньжонки у тебя имеются! Позвонишь как миленький! И деньги заплатишь. И дочку привезешь. Кстати, девочка недурна…

Вот еще персонажи: Бобчинский и Добчинский. Бывший секретарь горкома комсомола и его заместитель. Сделали сумасшедший бизнес на видеоподвалах, где крутили порнуху вроде «Греческой смоковницы» круглые сутки. Самые богатые люди в городе. Понимают, однако, что без союза с новой властью их деньги ничего не стоят.

Провожавший его на перроне Ягодкин-Земляника протянул конверт.

– Это что? – лениво спросил Барский.

– Гонорар за ваши выступления.

Барский заглянул в конверт и присвистнул от изумления.

– Да вы платите как в Америке, господа!

– Подумаешь, Америка! – угодливо хохотнул Ягодкин.

– Тронут!

– Вот если бы сам Дмитрий Леонидыч согласился приехать, – со значением продолжал Земляника.

Барский помрачнел. Ему напоминали о его месте.

Перед отходом поезда нарисовался Бобчинский.

– Лев Сергеевич, не откажите в просьбе! Вы ведь близко знакомы с Палисадовым?

– Допустим, – поджав губы, отвечал Барский.

– Не могли бы вы рассказать ему обо мне? Мол, живет в таком-то городе человечек по фамилии… Вот моя визитка!

– Смысл?

– Глупость, конечно… Но вы все-таки напомните ему при случае, что, мол, живет в таком-то городе такой-то.

– Вы издеваетесь? – пытается возмутиться Барский. – Зачем вы цитируете Гоголя?

– При чем тут Гоголь? – натурально удивился Бобчинский. – Впрочем, вам видней, вы человек ученый…

– Вы серьезно?

– Да так, знаете ли… Скоро ведь будут собственность делить. Ну, мы с Петюней кой-что присмотрели. Комбинатик мясоперерабатывающий, фабричка кондитерская, заводик ликеро-водочный. Здесь-то у нас конкурентов нет, а вот в Москве… Так вы уж передайте Дмитрию Леонидычу мою визитку.

– Передам, – пообещал Барский и представил, как рассмешит генерала Диму.

– Только вы серьезно передайте, – прибавил Бобчинский.

В его голосе вдруг прозвучала угроза. Барский заглянул в его глаза и испугался. Это были крохотные глаза акулы.

– Кстати, – легко выдержав взгляд Барского, продолжал Бобчинский. – Буквально вчера наша фирма учредила премию за… м-м… как это? Просветительство! Премия-то невелика, всего тысяча долларов. Но лиха беда начало!

– Вы хотите сказать, что ее присудили мне? – тихо спросил Барский, понимая, что попал в нехорошее положение. Конечно, можно отказаться. Но тысяча долларов сразу решала все его долговые проблемы, в которых он изрядно запутался. – Ведь вы именно это хотите сказать?

– Какой вы догадливый, это что-то! – засмеялся Бобчинский, передавая свой конверт.

– А диплом? – продолжая смотреть в акульи глазки, спросил Барский, еще веря в себя, в то, что хватит мужества отказаться.

– А! – Бобчинский хлопнул себя по лбу. – Диплом забыл захватить! Ну ничего! Привезем вам в Москву с первой же оказией.

– Благодарю за честь, – сказал Барский, забирая конверт.

Он уже хотел пойти в вагон, но Бобчинский мягко тронул его за плечо.

– Вспомнил! – воскликнул он. – Вспомнил «Ревизора»! Там один столичный проходимец кидает крутых мужиков из райцентра. Разводит как последних лохов.

– Ну, в общем…

– Поучительная история! Но в наше время она закончилась бы по-другому.

– Любопытно!

– Этого кидалу из-под земли бы достали и грохнули.

– Прощайте, – буркнул Барский.

– До свидания, Лев Сергеевич…

Поезд остановился в Малютове.

– «Джек Дэниэлз», я не ошибаюсь? – раздался в купе приятный баритон.

Барский поднял голову… В купе стоял высокий мужчина, пожилой, спортивного телосложения, в светлом дорогом плаще, со старомодным, но тоже явно дорогим кожаным саквояжем в руке. На голове у него был берет, надетый по-художнически, со спуском на затылок.

«Наш человек!» – с удовольствием подумал Барский.

– Мне кажется, мы найдем с вами общий язык. – Мужчина угадал его мысли.

– Прошу к столу! – пригласил Барский. – Извините, кроме виски и лимона, ничего нет.

– Ну, это мы поправим, – возразил попутчик.

Он вышел на перрон и что-то пошептал на ухо проводнику. Через несколько минут после отправления поезда на столе стояла кастрюлька с горячей картошкой в сливочном масле и миска с пупырчатыми малосольными огурцами и аппетитно нарезанными дольками моченого яблока.

– Благодарю, любезный, – церемонно сказал незнакомец, протягивая проводнику деньги. – А самогон, братец, оставь себе. Хотя я вижу, что это первоклассный первач. Но не надо.

– Впрочем, – продолжал он уже для Барского, достав из саквояжа круглую, как колесо, бутылку «Реми Мартен», – я был не прав. Подобная закуска предполагает именно классический самогон.

– Виски тоже самогон, – ёжась от удовольствия, парировал Лев Сергеевич.

– Только шотландский, вы хотите сказать? А теперь вы ошибаетесь! Каждой совершенной форме соответствует одно-единственное содержание. Если форма допускает несколько содержаний, значит, она несовершенна. Виски – это виски, а настоящий русский самогон – это настоящий русский самогон.

– Вы забыли о словах-омонимах, – продолжая улыбаться, говорил Барский. – Вот «ключ», например. Или «лук». У каждого из этих слов несколько значений.

– Но я имел в виду не слова, а формы в их философском смысле. Ведь не всякое слово несет в себе философский смысл. Например, слова «убийца» или «интеллигент» несут в себе философский смысл. А слово «лук» – нет.

– В таком случае в чем разница между луком и самогоном? – снова улыбнулся Барский, предвкушая остроумный ответ. – В конце концов, лук – это то, чем закусывают самогон.

– Да, если относиться к самогону просто как к разновидности алкоголя. Но мы-то с вами понимаем, что самогон – не просто алкоголь, это народная философия, даже религия, если угодно.

– Кто вы? – растрогался Барский.

– Ах да, забыл представиться! Борис Вениаминович Гнеушев, учитель физкультуры.

Барский выпил, с наслаждением похрустел небольшим огурчиком и озорно взглянул на Гнеушева.

– Только не говорите, что были в Малютове по линии Минпроса. Все равно не поверю!

– Напрасно! Вот мое командировочное удостоверение, подписанное директором школы № 1 города Малютова господином Раздобудько.

– Раздобудько? Ха-ха! Сдаюсь! – Лев Сергеевич развел руками. – Видно, я отстал от времени. В мое время учителя физкультуры не ездили в СВ, не пили французский коньяк и не рассуждали о единстве формы и содержания.

– Вы тоже не представились…

– Лев Сергеевич Барский, профессор литературы.

– Вот видите! – назидательно сказал Гнеушев. – Вы тоже не обычный профессор, раз пьете «Джек Дэниэлз». Максимум, чего можно ожидать от типичного профессора, – это бутылка «Посольской» или коньяк «пять звезд», преподнесенный благодарным аспирантом после успешной защиты кандидатской диссертации.

Барский поднял руки вверх:

– Сдаюсь, сдаюсь! Но вернемся в начало нашего разговора. Не кажется ли вам, что человек, который вполне соответствует своей форме, это просто банальная личность?

– Отнюдь, – отламывая вилкой кусочек картофеля и макая его в масло, возразил Гнеушев. – Возможно, такой человек и банален для нас, людей пестрых и раздерганных. Но в границах своей породы он может быть интересен. И лично я ужасно интересуюсь подобными людьми. Вот недавно я как раз имел дело с одним из таких.

– С кем, если не секрет?

– С капитаном милиции в отставке. О – это был исключительно цельный человек!

– Был?

– Его убили этой ночью. Закололи, как свинью, ударом ножа в сердце.

– Ужасно! Я что-то слышал об этом на перроне.

– Бывали в Малютове?

– Очень давно, в шестьдесят седьмом году, кажется. Да, именно в шестьдесят седьмом, я запомнил, потому что это был юбилейный год. Я отдыхал с друзьями в местном санатории.

Гнеушев странно взглянул на Барского:

– В «Ясных зорях»?

– Да-да… Была там одна неприятная история… Вам интересно?

– Еще бы! – сощурив глаза, сказал Гнеушев.

– Мы с одним приятелем встречали там Новый год. Он был тогда секретарем райкома комсомола и делал стремительную карьеру благодаря тестю, генералу КГБ. Потом он спился, опустился и, если б не патологическая любовь к нему жены и непотопляемый крейсер под названием «Генерал Рябов», давно уже Владлен валялся бы в сточной канаве с бомжами. Но тогда он был о-го-го! И была у него одна слабость. Увидит красивую бабу и начинает бешено комплексовать. Не успокоится до тех пор, пока с ней не переспит. Причем не просто так, а с униженьицем, знаете, чтобы не просто с ней переспать, а личность в ней раздавить. Его секретарша, с которой у меня (без его ведома, разумеется!) был недолгий романчик, как-то рыдала на моем плече и говорила мне про своего шефа такое, что даже в мужской компании рассказывать непристойно…

– Хорошие у вас были приятели, – усмехнулся Гнеушев.

– Ну так и времечко было какое! – воскликнул Барский. – Это сейчас у нас ностальгия: ах, шестидесятые, ах, воздух свободы! А на самом-то деле? Чем заканчивались все наши интеллигентские посиделки? Банальным свальным грехом… Признаюсь, и я по этой части был в первых рядах. Счет даже вел, вроде как для коллекции. Но в Малютов я ехал как раз с желанием от баб отдохнуть – на лыжах побегать, здоровье укрепить. Совсем не то – Владлен! Он еще в дороге мне все уши прожужжал, что, мол, Палисадов приготовил нам какую-то «девочку»…

– Палисадов? – спокойно уточнил Гнеушев.

– Ну да. И бесплатный стол, и отдельный гостевой домик организовал нам Палисадов, служивший тогда следователем в малютовской прокуратуре. На меня ему было начхать, но вот Оборотов, тесть его всесильный! Причем Дима крепко рисковал, подкладывая под Оборотова девчонку, потому что, если бы об этом услышал оборотовский тесть, не сносить бы головы ни Владлену, ни майору Диме!

– Что за девчонка?

– Как вам сказать? Пожалуй, она стоила того, чтобы прожужжать о ней все уши. Настоящая такая, знаете, русская красавица, высокая, в теле, но при этом какая-то нерешительная, трогательно незащищенная… О таких говорят: счастлив тот, кто станет ее мужем. Но сами, заметьте, в мужья к таким не торопятся, потому что за это сокровище перед людьми и Богом отвечать надо, а этого не хочется. Лучше с бабой попроще связаться, со стервочкой какой-нибудь, которую и бросить не жалко.

– Ее звали Лизой?

– Вообразите! Имя-то какое! Лиза, Лиза Половинкина! Когда я ее увидел, то сказал себе: не трогай ее, Левочка! Не на всякое корыто должна свинья находиться. Я и Оборотову это сказал…

– Чем это кончилось?

– Ну, известно… Хотя нет, тут был тяжелый случай. Через некоторое время она родила ребенка, а потом ее зарезал какой-то деревенский пьяница.

– А вы не допускаете, что это мог быть ваш ребенок?

– Неужели вы думаете, я этим интересовался? Зачем? Чтобы добавить в коллекцию еще один экземпляр? Мне это наскучило! Но вот недавно возвращаюсь из США и в самолете знакомлюсь с одним парнем… Вообразите: Джон Половинкин, русского происхождения! Отца своего не знает, но слышал, что мать погибла где-то в русской глуши. Летит в Россию проповедовать (он протестант), но мне показалось, что он летит с какой-то тайной мыслью и даже, если угодно, с планом.

– Возможно, что это и есть ваш сын?

– Возможно, – сказал Барский и громко зевнул. – Я, знаете ли, не чадолюбив. Не хотите покурить?

– Охотно!

В тамбуре Гнеушев взял Барского за кадык двумя пальцами и крепко прижал к стене. Лев Сергеевич инстинктивно схватился за его руку и попытался разжать пальцы, но понял, что сделать это можно лишь с помощью домкрата. Барскому было не так больно, как унизительно.

– Что вы делаете? – прохрипел он. – Отпустите меня!

– Охотно! – повторил Гнеушев. Свободной рукой он достал из кармана какую-то железку, отпер входную дверь и толкнул Барского наружу, в последнюю секунду успев теми же пальцами, что сжимали кадык, поймать жертву за узел галстука. Барский махал руками, как птица крыльями, и видел прямо над собой две змеящиеся линии проводов на фоне неправдоподобно огромного неба. Глаза его налились смертным ужасом, а сердце, сорвавшись с аорты, прыгало по груди, как теннисный мячик. Еще секунда, и его ноги соскользнули бы с подножки. Но за полсекунды до этого Гнеушев рывком вернул его в тамбур. Некоторое время они молча смотрели друг на друга. Гнеушев – с улыбкой, Барский – не столько со страхом, сколько с обидой.

– Зачем вы так? – наконец нашел в себе силы сказать он.

– Чтобы ты, сволочь, почувствовал смертный страх жертвы, – спокойно ответил Гнеушев, неторопливо закурил и протянул Барскому пачку “Camel” (тот отказался). – Один алхимик сказал мне, что в этот момент из человека выделяется сумасшедшее количество духовной энергии, на которую слетаются лярвы. Это такие мелкие существа из загробного мира. Я в это не верю, но все-таки решил проверить. Скажи-ка мне, профессор: ты, случайно, не заметил хотя бы одну лярвочку?

Барский испуганно помотал головой и жалобно посмотрел на дверь, ведущую в вагон. Гнеушев правильно его понял.

– Иди, профессор, – миролюбиво сказал он. – Только не говори никому – не надо…

Когда они сидели в купе, Барский, набравшись смелости, сам нарушил молчание:

– Кто вы… на самом деле?

– Наемный убийца.

– Вам меня… заказали?

– Вот еще размечтался! Кому ты нужен? Кроме того, ни у одного из твоих врагов не хватит денег, чтобы со мной расплатиться. Сколько ты берешь за частные уроки?

– Пятьдесят долларов в час, – зачем-то соврал Барский.

– А час моей работы выражается в пятизначной цифре.

– Так дорого стоит человеческая жизнь?

– Не всякая, Лев Сергеевич, не всякая…

– Но я мог погибнуть!

– Исключено… Я не работаю бесплатно.

Гнеушев взял со стола бутылку «Мартена», прямо из горлышка сделал несколько глотков и протянул Барскому.

– Благодарю, – со всем возможным достоинством произнес Барский, но отказался.

И тогда с Гнеушевым что-то произошло. Он страшно побагровел и сам схватился за горло обеими руками. Через несколько секунд он был мертв. Отвалившись к стенке, он глядел на Барского широко распахнутыми и бессмысленно-удивленными глазами.

– Проводник! – в ужасе закричал Барский.