Текст книги "Звезда над сердцем"

За внешнее сходство с еврейкой нашу соседку Пильковскую на проспекте жестоко избили немцы. После этого случая она большую улицу обходила стороной. У Пильковской было двое сыновей подросткового возраста – старший Вилий и младший Фридрих (1931 г.р.). На хлеб себе и матери братья зарабатывали сами. Вилий был воспитанный, спокойный, а его брат очень активный. С Фридрихом мы дружили и занимались «бизнесом»: я продавал керосин, а мой друг – табак. Керосин мне давали на продажу Макатерчики (глава их семейства работал шофером). Не помню, сколько получал от продажи, но меня не обижали. Фридрих же собирал сигаретные окурки вблизи немецких частей. Потом окурки потрошил, высушивал, а накопленный табак продавал. В оккупацию это был ходовой товар. Товарищ часто помогал мне тащить бидон с керосином на базар.

В Ново-Борисове рынок располагался за современной поликлиникой № 2 на месте былой пожарной команды. По размеру рынок был небольшой, народа туда ходило мало. Основной базар размещался в старом Борисове. На обоих базарах были установлены столы, с которых велась торговля. За место взимали деньги. Мы не платили, так как просто бегали по базару туда-сюда, выкрикивая: «Кому керосин, кому табак…» В ходу были оккупационные немецкие марки и советские рубли.

В старый Борисов добирались пешком, а через Березину переправлялись на пароме, который курсировал в районе нынешней фабрики «Пианино». За переправу тоже платили. По автомобильному мосту, где постоянно дежурили немецкие патрули, никто из местного населения не ходил. На обоих базарах стояли виселицы, которые редко пустовали.

Мы всё время были на грани голода, негде было работать, нечем кормить семьи. Выживали как могли. Кутневич делал глиняную посуду. Сидоров изготавливал веревки и валенки. Лёня Лавринович шил обувь. В довоенное время он водил дружбу с еврейским мальчиком, отец которого был прекрасным сапожником. От него Лёня научился сапожному делу. В 13 лет Лавринович мог сшить на заказ сапоги. После уничтожения гетто Лёня вместе со мной сходил в разграбленный дом еврея-сапожника, чтоб забрать оставшийся инструмент. Особо ценным приобретением стали деревянные обувные колодки на разный размер. Лёня быстро прославился как хороший мастер. Даже полицейские и немцы стояли в очереди на приём к Лавриновичу, чтобы заказать сапоги.

Моя мама тоже добывала пропитание для своих деток. А их было шестеро! Позже мой маленький братик Эдик умер, и нас осталось пятеро. Мама ходила в деревни, меняя дорогую, красивую одежду на хлеб, сало и прочие продукты. В нашем доме было немало шерстяных, шёлковых отрезов и костюмов, которые в качестве премиальных получал папа. До войны он был отличным механиком, мог наладить любое оборудование. Отработав смену на стеклозаводе, по приглашению ходил на строящиеся городские предприятия. За свой труд получал денежные премии и товары, которые в магазине было не достать (отрезы, одежду). Всё накопленное пригодилось в годы оккупации. Без этого запаса мы бы голодали.

Мама боялась ходить одна, поэтому договаривалась с родственницей по фамилии Воронько. Вместе они обходили посты немцев и полицаев, приносили в город еду. Однажды мама ушла с Воронько на обмен в деревню, а вернулись только через месяц. В 1943-м началась немецкая блокада партизанской зоны, откуда никого не выпускали. Целый месяц мама ждала, пока в блокаде не оказались наши родственники – партизаны Тихановичи (моя бабушка Михалина и тетя Лиза были тоже Тихановичи родом из деревни Мостище). Один из Тихановичей провел маму и Воронько через посты. Мама рассказывала, что карабкалась ползком по остаткам сожженного моста через реку Гайну.

Мама очень рисковала, выход за пределы Борисова был сопряжён с немалыми опасностями. Жена папиного родного брата Михаила Мартинкевича, жена двоюродного брата Игнатия и соседка Бабицкая ушли в лес за ягодами и не вернулись. После войны пришла старушка и рассказала историю их гибели. Тетя Оля Мартинкевич была родом из той же деревни, что и старушка. Оказалось, что женщины попали к карателям. Они привели их в деревню, подлежавшую уничтожению. Борисовчанок вместе с деревенскими жителями расстреляли, а деревню сожгли. Старушка была ранена, но сумела выбраться из горящего сарая вместе с одним мальчиком. Истекая кровью, она лежала на картофельном поле, пока мальчишка не разыскал и привел партизан, спасших женщину от неминуемой смерти.

* * *

Было голодно, сложно, страшно. Но люди держались, не теряли надежды, старались помогать друг другу. Тринадцатилетний Лёня Лавринович своим трудом зарабатывал и содержал мать и сестру Аню, которую скрывали дома от немцев, а также малолетнюю племянницу.

Жена родного брата моего дедушки Стаса Мартинкевича приютила малолетнего ребёнка, сына Антона Станкевича. Антон был артиллеристом, храбро сражался на фронте, а его жена умерла в войну. Сидоровы воспитывали мальчика соседей Фираго, ушедших в партизаны. Дети Игнатия Мартинкевича после гибели матери остались круглыми сиротами, которых опекала чужая женщина.

Невозможно оценить помощь, которую оказывал родным и соседям Ясь Станкевич! Будучи квартальным, он распределял продуктовые карточки, по которым получали хлеб, соль, спички… Однако численность жителей постоянно менялась. Ежедневно исчезали десятки людей, целые семьи, а хлебные карточки оставались. Их требовалось сдавать обратно в канцелярию бургомистра. Однако Станкевич этого не делал, сильно рисковал, ведь за утайку продуктовых карточек можно было поплатиться жизнью. Отоваривались карточки в хлебном магазине по улице Ленинской, напротив современного кафе «Привал». Помню, очередь выстраивалась длиной метров 300, а то и больше. Отстояв целый день, иногда приходилось уходить с пустыми руками.

Умерших людей хоронили очень скромно. В церковь не ходили. В нашем районе священников я никогда не видел. Праздники отмечали религиозные и советские. Помню, наступил Новый 1942 год. Девчонки из семей Тарасевичей, Павловичей и Шеховцов под руководством Шуры Макатерчик изготовили игрушки, организовав утренник для малышей. Пели, танцевали, играли. После малышей собрались ребята постарше. Они отмечали праздник по-своему. Но какой Новый год без ёлки? А принёс лесную красавицу Фридрих. Это был настоящий подвиг. Вокруг Борисова в основном растут сосны, и чтобы срубить ель, нужно было углубиться в лес, перейти железную дорогу. По этой дороге постоянно курсировали немецкие патрули. Завидев постороннего, солдаты без лишних слов открывали огонь на поражение. Фридрих рискнул, принёс ёлку. Кажется, мелочь, но же сколько радости у нас было. Настоящая ёлка, настоящий праздник.

* * *

С военнопленными немцы и полицаи обращались очень плохо. В первые дни оккупации, когда ещё никого не расстреливали и не вешали, я стал свидетелем одного случая. По улице 8 Марта советские военнопленные выкапывали кабель правительственной связи (на углу улицы и проспекта стоял штаб, который разбомбили в первую неделю войны). Кабель очень толстый, его наматывали на барабаны, грузили на машины и увозили к железной дороге. Рядом с работающими три немца-конвоира пили шнапс и играли в карты. Жители старались подкормить несчастных красноармейцев, ведь немцы пленных практически не кормили. Бабушка сварила картошки, испекла оладьи, поручив мне отнести еду пленным. Я подошёл, тихонько передал еду. Один молодой парень положил немного картошки себе за пазуху, про запас. Конвоирам почему-то это не понравилось. Они принялись отнимать еду, бросать на землю и топтать. Парень сопротивлялся, и его начали жестоко избивать. Я закричал от страха, а мама мигом утащила меня домой. Мне рассказали, что конвоиры буквально растоптали парня, а потом, как ни в чем не бывало, возобновили игру в карты. А рядом умирал, истекая кровью, человек. Позже кто-то из наших соседей отнёс его безжизненное тело на кладбище и похоронил.

В сентябре 1941-го по нашей улице в сторону железной дороги гнали военнопленных. В каждой шеренге человек 20. Колонна двигалась минут 15–20. На перекрестке стояли мотоциклисты с пулемётами, а через каждые 100 метров – пешие немцы с карабинами, взятыми на изготовку. На следующий день я и близкий друг пошли узнать, куда подевались пленные. На железной дороге мы увидели, как немцы загоняли пленных в полувагоны. Люди стояли, тесно прижатые друг к другу, а их головы торчали над стенками. Пленных было очень много. Их грузили равнодушно, как скот.

Военнопленных использовали на самых тяжёлых и грязных работах. Ежедневно со стороны военного городка на проспекте Революции, где был лагерь военнопленных, по улице 1 Мая двигался ассенизаторский обоз с огромными бочками, закрепленными на 10–15 двуколках. Спереди каждой двуколки крепилась огромная оглобля с поперечными палками, взявшись за которые, десяток пленных тянул бочку. Нечистоты вывозили на еврейское кладбище. Зловоние было настолько отвратным, что конвоиры старались держаться от обоза подальше. Воспользовавшись этим обстоятельством, пленные иногда разбегались в разные стороны. По ним открывали стрельбу. Некоторым беглецам все же удавалось добежать до жилых домов, где можно было спастись. На побег решались наиболее отчаянные, а слабые физически и сломленные духовно падали на дорогу, ждали прекращения стрельбы.

В лагере военнопленных непрерывно умирали люди. Немцы делали всё, чтоб количество бывших красноармейцев быстро сокращалось. Они придумали изощренный способ их уничтожения. 1–2 раза в неделю людей кормили баландой из неочищенной гречихи. Крупу бросали в кипяток, она разбухала, а затем похлебку давали пленным. Острые края зерен повреждали кишечник. Кроме того, пленным давали хлеб, состоявший из овсяной шелухи, которая тоже вызывала внутренние кровотечения. Люди лежали на земле, корчась от боли. Утром из лагеря выносили несколько трупов.

Нередко люди бросались на колючую проволоку, предпринимая попытку сбежать. Спастись удавалось единицам. Забор был увешан трупами расстрелянных пленных.

Нельзя без содрогания вспоминать ежедневный поход военнопленных на вырубку леса. Немцы полностью вырубили лес вдоль магистрали Москва – Минск на сотни метров с каждой стороны. Измождённые непосильным трудом, голодные пленники шли по улице Чапаева и несли на себе по охапке дров. Тех, кто падал и не мог подняться, конвоиры пристреливали. О трупах никто не заботился. Жители этой улицы потом оттаскивали их за город и хоронили.

Зимой 1943–1944 года оккупанты принялись раскапывать огромные братские могилы на территории лагеря военнопленных. Трупы поливали какой-то горючей жидкостью и поджигали. Вонючий дым стелился по Борисову.

* * *

Весной 1942 года ребята позвали меня присоединиться к ним, чтобы добыть что-нибудь съестного. Мы решили пойти к школе № 6, где размещалась немецкая часть. Дети стояли с мисками и просили: «Пан, гип ми зупе». Некоторые немцы отливали суп из своих котелков. Но были и такие, которые с криком прогоняли детей, обзывая свиньями. А однажды всех построили и сфотографировали, выплескивая под хохот каждому ребёнку на голову содержимое котелков. Я до сих пор не могу забыть чувство унижения, которое испытал в тот момент. Именно тогда решил, что лучше умру, но больше не буду просить у врагов милостыню.

С моей троюродной сестрой Соней Станкевич оккупанты поступили вообще омерзительно. Она работала уборщицей в гостинице: мыла и убирала комнаты, где жили немцы. Однажды над Соней проделали такое, что она хотела покончить жизнь самоубийством. Помню, мы с мамой пололи грядки в огороде. Пришла Соня, и мама вышла к ней. Женщина рыдала. Я был за забором и слышал их разговор. Оказывается, ее раздели догола, подвесили за ноги и в таком виде фотографировали. По сути, над женщиной надругались. Для тогдашнего поколения это являлось большим позором.

Среди немцев нередко попадались хорошие люди, которые сочувствовали местным жителям, подкармливали детей. Встречались даже те, кто открыто выступал против войны и Гитлера. Такие быстро оказывались в немецкой тюрьме, которая размещалась в школе № 11. Окна этой школы заложили кирпичом, оставили только узкие щели с крепкими решётками. Ежедневно заключённых выгоняли во двор, муштровали до изнеможения и обращались с ними очень строго.

* * *

Разные были немцы. В начале оккупации Борисова мама и ее соседки увидели немецкие приказы и информационные листовки, вывешенные на заборе. Подошли почитать. В листовках обещалось построить справедливое государство на территории бывшего СССР. Там много чего ещё было написано, и все так гладко, красиво, что невольно хотелось верить.

И тут к ним подошел немец и на ломаном русском сказал:

– Не верьте, всё это ложь.

Мать испугалась, торопливо пошла домой, немец двинулся следом, не отставал. Он явно хотел поговорить. Позвали нашего родственника Семёна Рубинштейна, который хорошо владел немецким и польским языками. Семён выступил переводчиком. Новый знакомый оказался австрийцем, членом компартии. Он рассказал, что в листовках сплошная ложь, немцы планируют массовые расстрелы евреев, цыган и коммунистов. Семёну же советовал срочно бежать в лес.

Рубинштейн тогда с ним поспорил. Опытный мастер был уверен, что такие, как он, нужны немцам. В то время, когда по всему городу собирали евреев и сгоняли в гетто, его не трогали. Австриец убеждал Семёна, но тот стоял на своём. Так и не ушёл из города. В конце 1941-го пришёл и его черёд.

В конце оккупации австриец заглянул к матери попрощаться. Ещё и уточнил:

– Убедились, что я говорил правду?

Один из солдат часто приходил на перекрёсток улиц 8 Марта и Горького. Собирал вокруг себя ребят, показывал фокусы. В мирное время он был артистом, скучал по вниманию публики. Не раз говорил, что в городе живут хорошие люди, а то, что делают в Борисове его соотечественники, – настоящее преступление.

Мама работала в военном городке Печи на предприятии по ремонту немецкого обмундирования. Рваную, нередко окровавленную одежду стирали, чистили, штопали. Мама на швейной машинке делала обмётку полевых пилоток. Шеф предприятия с сочувствием относился к женщинам. Часто отпускал её с работы, поэтому могла совершать походы в деревню.

Недалеко от нас, в еврейском доме по улице 8 Марта (второй от улицы М. Горького), жила семья беженцев из Смоленска. Их старший сын служил в гестапо. Выслуживался перед начальством, да и человеком был плохим, вел себя с местными нагло, унижал.

Однажды какой-то старик не уступил ему дорогу, и гестаповец стал избивать пожилого человека. В этот момент по улице шла группа солдат. Они заступились за старика. Гестаповец принялся по-русски орать на немцев, что является сотрудником гестапо. Солдатам его крики не понравились, а упоминание гестапо ещё больше, и они принялись бить самого предателя. Видимо, рядовым солдатам эта служба тоже была поперёк горла. Неизвестно, чем бы всё это закончилось, но за «смоленского» заступились наши соседки. Солдаты на прощание пнули гестаповца и пошли свей дорогой. После этого случая предатель стал вести себя потише, начал здороваться с соседями. А его младший брат перестал выходить со двора. Ранее он часто присоединялся к нам, угощал конфетами и печеньем, пел революционные песни, заводил разговоры о партизанах и подпольщиках. Был явным провокатором. Мы делились меж собой информацией о событиях, но при нём никогда не заводили разговоры о партизанах и подпольщиках. Понимали, что подобное чревато серьёзными последствиями.

* * *

Однажды в Печах подпольщики устроили побег советских военнопленных. На свободе оказалось более 100 человек. Разоружили караул, взяли оружие, боеприпасы и скрылись в лесу.

Весь город загудел, как растревоженный улей. Гестапо устроило облаву, начались аресты тех, кого подозревали в организации побега. Схватили и мамину подругу. Мама познакомилась с ней в роддоме ещё до войны, она часто бывала у нас в гостях и считалась почти родственницей. У подпольщиков были связи в гестапо, они хотели устроить женщине побег, но та отказалась, потому что в заложниках оставался её ребёнок. Подпольщики знали о её дружбе с мамой, поэтому обратились к нам за помощью. Попросили маму, чтоб та уговорила подругу бежать. Мама согласилась. Попросила о свидании, ей разрешили. Собрала какие-то женские вещи, немного еды увязала в узелок.

Идём в сторону гестапо. Мама держит меня за руку, и я чувствую, как рука её мелко трясётся.

– Если что – сразу беги, – предупредила меня.

И разговаривает с охранниками беззаботно, как будто пришла к подруге, которую по недоразумению арестовали и скоро выпустят.

Полицейский снял замок, открыл дверь камеры. На грязном полу лежала окровавленная, изуродованная до неузнаваемости женщина, которую я видел раньше красивой, бодрой, весёлой, жизнерадостной. Даже сегодня не могу без содрогания и слёз вспоминать её стоны.

Мама присела рядом, принялась шёпотом уговаривать на побег. Помню, она всё повторяла:

– Такова судьба. Нет нашего Эдика, он умер, некому было оказать помощь. И судьба твоего ребёнка уже решена. Если ты здесь останешься – повесят. Ты не сможешь его спасти в любом случае. Лучше тебе бежать.

Она долго шептала, уговаривала, пока полицаям не надоело ждать, и они загрохотали в дверь, показывая, что свидание окончено. Уговорила. Вскоре подруга сбежала, воевала в партизанском отряде, мстила за своего сына. После войны не раз приходила к нам домой, и они сидели с мамой за столом, вспоминая погибших.

* * *

С лета 1942 года в Борисове заработали заводы и фабрики. Появилось электричество. Приказами нового начальства жителей города обязали ходить на работу. Мой отец тоже пошел на свой родной стеклозавод, где трудился механиком. Но предприятие бездействовало, так как никто не мог запустить производство. Папу вызвал к себе пожилой немец, шеф завода. Он сказал, что, по словам многих рабочих, производство может запустить только Мартинкевич. Немец говорил, что стеклозавод не имеет никакого военного значения, а ввести предприятие в действие считает делом чести. Поэтому просил Людвига Антоновича наладить производственный процесс. Папа подумал и согласился. Запустить завод – означало не просто дать работу, а зарплату и паёк, то есть средства к существованию своим коллегам. За эту услугу немец отблагодарил моего отца. Покровительствовал ему. Кое-кого очень волновало, что по Борисову свободно ходит «красный директор». По доносу папу неоднократно арестовывали. И всякий раз шеф стеклозавода выручал его. Дело в том, что у старенького немца сыновья были знаменитыми воздушными асами, известными всей Германии, любимцами Геринга. Из-за этого с ним не хотели ссориться даже высокие гестаповские чины.

* * *

Вскоре открылись и школы. Наша размещалась в деревянном здании по улице 8 Марта, напротив нынешнего телецентра «Скиф». До войны в этом здании находилась еврейская школа. Полиция ходила по домам, заставляя родителей отправлять детей учиться. Правда, многие проигнорировали приказ. Не пошли в школу Толя и Лёня Фомкины, трое детей Кутневичей, дети Тартышевых и Станкевичей, Игорь Тарасевич. Посещали школу я и Женя Барановский, Алик Максимович, девчонки Слобухо и Жукович. В классе каждому выдали грифельную доску с карандашами и учебник – большую книгу, красочно иллюстрированную. На карте была изображена великая Германия, в состав которой входила Польша, Беларусь, Украина и Прибалтика. Из этой книги я узнал, что Германия борется за создание нового и справедливого мира.

Даже ребёнку было понятно, всё, что написано в этой книге – ложь и пропаганда. Поэтому занятия меня не интересовали. Я часто прогуливал, уходя с Фридихом на рынок подзаработать.

Посещал я занятия до тех пор, пока в школу не приехали немецкие медики. Здание оцепили, а всех учеников подвергли обследованию. Затем начали брать у детей кровь для своих раненых. Наша учительница Ирина Андреевна говорила: «Не бойтесь, это не страшно». Но я видел одноклассников, падающих в обморок. Сразу сообразил, что нужно бежать. Попросился в туалет – и меня выпустили. Туалет, сколоченный из досок, стоял на улице. Со временем доски прогнили. Их можно было легко выбить изнутри. Выбил, раздвинул соседние и выбрался. Затем ползком добрался до частных домов и убежал. После этого случая перестал посещать школу. Так закончилось мое образование у немцев. Во всех ли городских школах брали у детей кровь, не знаю. Но там, где мы учились, было. Просуществовала наша школа недолго.

* * *

Ещё немецкие власти создали в Борисове школу Союза белорусской молодёжи. Записавшимся юношам и девушкам выдавали форму и хорошо кормили. Каждый день ученики занимались строевой подготовкой на городском стадионе, разучивали немецкие песни. Среди наших соседей в школу записался Олесь Максимович. Их семья была лояльно настроена к немцам. Отец приходил с работы домой вместе с немцами, и они пьянствовали. Эти застолья случались едва ли не ежедневно. Я знаю об этом, потому что дружил с младшим сыном Максимовичей – Аликом. Его мать поощряла нашу дружбу. Я хорошо учился и помогал Алику делать уроки.

В июне 1944-го немцы эвакуировали школу СБМ в Германию. Часть учеников поехала добровольно, включая Олеся. После войны он вернулся в Борисов, где с отличием окончил 10 классов № 11 школы. Затем поступил в институт Москвы и больше в наш город не возвращался. Не приехал даже на похороны своих родителей. Я помню, что у Олеся на запястье был выбит номер, который он никак не мог удалить.

* * *

В городе было много солдат, располагалось несколько воинских частей. Помню, что одна из них находилась в школе № 6 и в доме, где кафе «Привал». К этому зданию были пристроены гаражи, выходившие на улицы Ленинскую и Пушкина. Мощные зенитные батареи стояли возле мостов. Немцы планировали задержаться в городе надолго, считали его важным железнодорожным узлом.

В 1943 году оккупационные власти принялись укреплять Борисов. Все взрослое население заставляли рыть окопы и строить укрепления. На возвышенных местах улиц Ленинской, 8 Марта, 1 Мая появились траншеи, прочные блиндажи и доты. Аналогичную оборонительную систему соорудили на месте современного мясокомбината и от железной дороги до автомагистрали. На территории от нефтебазы до железной дороги построили склады. Огромные склады боеприпасов находились и в лесу, начиная от автомагистрали до полигона. Прежде мы могли пройти в лес за грибами и ягодами, но после возведения этих построек выход оказался отрезан.

В школе № 6 все окна заделали бревнами, к стенам насыпали кучи земли. Между брёвен оставили узкие щели-амбразуры. От входа в школу (со стороны улицы Краснознамённой) шла траншея к доту. Огневая точка находилась почти в центре перекрестка улиц Ленинской и Краснознамённой. Через амбразуры дота можно было вести огонь во все четыре стороны.

Напротив школы располагалось здание, обнесенное высоким плотным забором. В том месте, где сегодня торговый центр «Евроопт», после освобождения мы обнаружили огромный котлован размером 30 на 40 метров и глубиной более 10 метров. Стены сооружения начали бетонировать, но завершить работы не успели. Толщина забетонированных стен доходила до 1 метра, а металлическая арматура была не менее 2 сантиметров толщиной. Вскоре котлован засыпали, чтобы дети случайно не покалечились.

* * *

В июне 1944-го над Борисовом появилось много советских самолётов. Немцы встретили их плотным огнём зенитных батарей. Два самолёта подбили. Мы ждали, что советская авиация смешает немецкие батареи с землёй, но самолёты развернулись и улетели в сторону Бобруйска.

* * *

А через месяц, в июле 1944 года, город начали бомбить немцы. Пылали улицы 1 Мая и Энгельса. Казалось, наступил конец света. Бомбили зажигательными и фугасными бомбами. Воронки от них достигали в диаметре несколько метров!

Во время бомбежки мы укрывались в землянке. Ее стены были дощатыми, а сверху вход прикрывали двери. Однажды бомба упала невдалеке от нашего убежища. Взрывом на двери набросило много земли, под её тяжестью доски стали проседать. Взрослые опустились на четвереньки и, чтобы нас совсем не придавило, стали придерживать двери плечами, выгребали землю, разбрасывая её в стороны. В конце концов, нам удалось выбраться.

* * *

Накануне освобождения за Березиной стала слышна интенсивная стрельба. Там шли бои. В районе железной дороги советская авиация уничтожила огромный обоз. Вся улица вдоль «железки» была завалена трупами лошадей и обломками телег (убитых и раненых немецких солдат успели убрать сослуживцы). Дедушка неоднократно ходил туда за мясом. Вырубал у мёртвых лошадей куски, нёс в мешке домой. Мясо было вонючее, варилось долго. Мы пробовали откусывать, но оно было настолько твёрдое, что не получалось. Поварили снова, а потом не выдержали. Стали отрезать маленькими кусочками и глотать, не разжёвывая.

Перед отступлением немцы уничтожили железнодорожное депо. Раньше это было уникальное сооружение. В депо размещались отличные мастерские и чудо техники – поворотный круг, на котором паровоз поворачивался на 180 градусов. Помню, отец водил меня на экскурсию.

Все дома, начиная от железнодорожного вокзала и до нынешнего магазина «Славянский», были разрушены или сгорели. В руинах стояли здания на привокзальной площади – архитектурные памятники XIX века. Сгорело красивое деревянное здание роддома (сейчас на этом месте гостиница «Березина»). К роддому примыкал парк, где росли специально подобранные деревья.

* * *

После бегства немцев, город некоторое время был предоставлен сам себе. Горели склады, а люди, рискуя жизнью, вытаскивали из огня все, что могли. Мама принесла банку мёда величиной с ведро. Потом прикатила бочонок вина. Алкогольным напитком запаслись и соседи. Даже на улице стояла открытая бочка с вином, из которой пробовали все желающие.

* * *

Однажды рано утром на улице снова зашумела военная техника. На её броне были нарисованы красные звёзды, а красные флаги развевались на ветру. В городе начался всеобщий праздник.

Вскоре борисовчане вернулись на фабрики и заводы без всяких приказов. Появилась надежда, что вернётся спокойная мирная жизнь.

* * *

На стеклозавод прибыл командир механизированной дивизии: требовалось набрать специалистов для ремонта техники. Помочь вызвался мой отец, который знал лучших профессионалов в городе. Многие ведь были его учениками. Людей набралось на целую роту, отца не включили по состоянию здоровья. Однако он поговорил с комдивом, который согласился помочь. Папа воевал под Кёнигсбергом, где шли тяжёлые бои. Техника часто выходила из строя, её требовалось постоянно восстанавливать. После взятия города-крепости дивизию перебросили на Дальний Восток, на войну с Японией.

Людвиг Антонович был награждён медалями: «За боевые заслуги», «За взятие Кёнигсберга», «За победу над Германией», «За победу над Японией», орденом «Отечественной войны» II степени.

* * *

С восстановлением советской власти в городе жизнь стала налаживаться. Появилось радио, в большом зале «крутили» кинофильмы. Заработали поликлиника и больница. Открылись магазины и школы.

Меня сразу определили в 3-й класс. Толю Аникейчика тоже. В первый класс записали подростков на 4–5 лет старше их малолетних одноклассников. Малыши сидели рядом с высокими ребятами, нередко обращались к ним «дядя».

Все школьные принадлежности получали бесплатно. Школьникам ежедневно давали по кусочку хлеба, два кусочка сахара и чай. Иногда сахар заменяли повидлом. Детям из многодетных семей выдавали одежду. Помню, позвали меня в учительскую, где работала социальная комиссия. Прихожу, а они смотрят на меня и смеются. Действительно, выглядел я очень смешно. На ногах были огромные немецкие сапоги с широченными голенищами (кто-то из соседей подарил). Походил на «Кота в сапогах». Мне выдали добротные ботинки подходящего размера. И это был самый счастливый день. С превеликим удовольствием переобулся, оставив сапоги в учительской.

После окончания войны в 1945 году учеников школы перевели в двухэтажное здание по улице Краснознамённой. Наш 5-й класс разделили. Класс «А» изучал английский язык, «Б» – немецкий.

В нашем классе больше половины учеников были из еврейских семей, вернувшихся из эвакуации. Восемь лет я сидел за одной партой с Иосифом Раяк. Моих одноклассников-евреев очень возмущало, что немецкие военнопленные незаслуженно пользуются большими привилегиями. Наши бывшие враги получали такой же паёк, что и красноармейцы, которые их охраняли. Спали они в чистых казармах, на чистых постелях. Мои одноклассники считали, что с пленными немцами нужно обращаться так же, как поступали фашисты с советскими военнопленными.

В подобных спорах я участия не принимал, потому что 3 года провел в оккупации и помнил, что среди немецких солдат были разные люди. Между тем дети, вернувшиеся из Ташкента (то есть из эвакуации), относились к своим сверстникам, пережившим оккупацию, словно мы сдали Беларусь врагу. Вот они, будучи в Ташкенте, спасли Родину от фашизма.

Лагерь немецких военнопленных находился в Зелёном городке. Пленные болели, умирали. Их хоронили на кладбище в районе между современным мясокомбинатом и военными складами 8-й площадки. На каждой могиле стоял крест с указанием фамилии и имени, года рождения и смерти.

Сейчас это кладбище застроено зданиями прямо поверх могил. Я считаю, что это неправильно. Как бы не вели себя немцы на нашей земле, их захоронения заслуживали уважительного отношения.

В рассказе использованы материалы, предоставленные научным сотрудником Борисовской центральной районной библиотеки им. И. Х. Колодеева Александром Балябиным.