Текст книги "Звезда над сердцем"

Настя (4 года)

Анастасия Иосифовна Жданович (Касинская)

(Копыльский район, Беларусь)

Мои родители Иосиф Григорьевич и Ольга Степановна познакомились, когда батрачили на помещика в деревне Старый Копыль.

После революции жизнь поменялась. Отец вступил в партию, в 1930-х годах был избран председателем колхоза «Октябрь», а перед войной назначен заведующим заготконторой. Жили мы в посёлке Осмолы.

В первый же день войны отца вызвали в райком партии. Вернулся он только следующим утром.

– Надо срочно уходить! Фашисты в первую очередь уничтожают коммунистов и их семьи.

Родители запрягли в повозку лошадь, загрузили самое необходимое, посадили меня, Томку (7 лет), Лину (10 лет), мама держала на руках маленького Васю (1 годик). Антон (12 лет) и Володя (17 лет) ехали на велосипедах. С нами в пути оказались ещё несколько семей. Возле деревни Рымя над обозом снизился немецкий самолёт, обстрелял дорогу. Мы бросились в разные стороны, а немец пошёл на второй круг. Но тут из-за облаков вынырнул наш самолёт, завязался бой, и мы успели отъехать на безопасное расстояние.

Остановились в деревне Сытень Пуховичского района. Думали, что враг дальше не пройдёт, наши остановят его, поэтому дальше не поехали. Председатель сельсовета разместил нас в деревянном бараке на 7 квартир. Отец сразу отправился в местный военкомат и добровольцем ушёл на фронт. От него долгие годы не было никаких новостей, только после войны мы узнали, что он пропал без вести.

Братья пошли на работу в совхоз «Залог Пятилетки», когда началась оккупация, колхоз расформировали, пасли коров у людей.

В деревню часто наведывались немцы и полицаи, обыскивали дома, а нас выгоняли на улицу. Мама особенно боялась за старшего Володю. Он был чернявым, его могли принять за еврея. Когда появлялись немцы, мать прятала сына подальше от их глаз.

Немцы очень любили яйца. Однажды набрали их целое ведро и тут же поставили варить на костре. Один увидел, как мы прячемся, подошёл к нам. Показал фото семьи, мол, у него тоже пятеро «киндеров». Выловил из ведра десяток яиц, отдал нам.

В декабре 1942-го Володя ушёл в партизанский отряд А. В. Суворова, 2-й Минской бригады. Кто-то из деревенских узнал про это, написал донос.

В январе 1943-го в нашу квартиру прибежала соседка:

– Касинские! Вас полицаи ищут, по деревне ходят.

Мама тут же запрягла лошадь, увезла нас и ещё одну семью в лес. Развели костёр, но всё равно было холодно, мороз крепчал. Тогда мама разорвала свою юбку и укрутила нам ноги. Но к вечеру она поняла, что не выживем, за ночь замёрзнем. Забрала всех на воз и обратно домой. Немцы остались ночевать в деревне, шумят, слышны голоса, крики на чужом языке. Мама тихонько развела нас по разным домам. Местные не выдали, спрятали. Обогрели нас и накормили.

Прошло две недели – снова облава. Опять нас ищут. Мама опять развела нас по знакомым, надеялась, что, если случится самое страшное, то хоть кто-то выживет. Строго приказала называть хозяев дома папой и мамой, а сама вернулась за вещами. Выйти не успела, барак окружили со всех сторон, принялись обыскивать.

Видно, полицаи не знали её в лицо, потому что мама выбралась из дома, прошла с колотящимся сердцем мимо них, зашла в дом напротив. Хозяева испугались, выгнали её. Тогда мама пошла к сараю, набрала охапку дров и снова зашла в барак. Будто за дровами ходила. Забралась в одну из квартир нашего барака, спряталась под кровать.

В комнату зашла хозяйка квартиры и тоже хотела маму прогнать, боялась за свою семью. Но маму пожалела дочь хозяйки, пустила её в подвальчик, где хранилась картошка. Едва успели завалить крышку подвала дровами, как ворвались немцы и полицаи. Начали обыскивать. Нашу квартиру перевернули вверх дном, вспороли штыками матрас и подушки, унесли всё, что понравилось, даже детские платья прихватили.

Чудом маму не нашли.

После этого случая в деревне нельзя было оставаться. Соседи больше не хотели рисковать, боялись за свои семьи. Если бы немцы нашли нас, то расстреляли бы и соседей. Ночью приехал брат на двух повозках, погрузил то, что осталось, и отвёз всех в партизанскую зону. В деревне Бытень поселили нас и ещё одну семью в доме дяди Лёши Лагуна. Спали мы в одном помещении на соломе. Четырнадцать детей и четверо взрослых. Мама и Лина пекли хлеб, чистили картофель, мыли посуду, стирали бельё партизанам.

Так мы жили до апреля 1943-го. Потом немцы взялись за партизан, над деревней начали летать самолёты, бомбить. Помню, как несли в госпиталь радистку Риту. Ей осколками перебило ноги.

Оставаться в Бытени было опасно. Брат отвёл нас в партизанский семейный лагерь. Потом узнали, что деревню сожгли, а люди живут в землянках на пожарищах.

Весной 1944-го каратели во время операции «Пион» окружили партизанскую зону. Наш Антон был в разведке, но через кого-то передал весточку маме: «Не идите вместе со всеми на переправу. Уходите из лагеря дальше на болото».

Мы послушались. Успели спрятаться в кустах лозы, где стояла вода. Мама накрыла нас покрывалом, забросала ветками и мхом. Ваське завязали рот платком, чтобы не закричал. Было страшно, особенно когда совсем рядом прошли вражеские солдаты.

Как только облава затихла, мама повела нас в другое место. Повезло, что во время бомбёжки упала развесистая и высокая сосна. По стволу дерева мы сумели перейти топь и выбраться на сухое место.

Была уже ночь, мы начали мёрзнуть, и тут среди деревьев заметили крошечный костёр.

– Будь что будет, – сказала мама. – Пойду к огню на разведку.

Через несколько шагов её остановил постовой. Мама подняла руки и по одежде поняла, что это наши. Группа партизан вышла из окружения и готовила ужин. У них был ранен командир, лежал на носилках возле самого огня.

Нас накормили кашей и сухарями, напоили чаем. Спать легли в шалаше, из которого мама выбросила несколько ужей. Змеям, видно, тоже неуютно было в холодном лесу, они так и лезли в наш шалаш. Позже партизаны поймали несколько коров, мама их доила.

Через несколько дней группа улетела на Большую землю, а мы остались. Они оставили нам весь свой сухой паёк. Прощаясь, плакали мы и они. Но взять с собой не могли, не было места.

Мама ходила на разведку, высматривала, что и как. Через две недели блокаду сняли, и мы вернулись в свои землянки. Так и дотянули до освобождения.

Когда немцы сбежали, на лошади приехал брат мамы Иван Лозовский и отвёз на родную Копыльщину.

Володя (4 года)

Владимир Михайлович Ковш

(д. Бобовенко Копыльского района, Беларусь)

Наша мирная жизнь закончилась внезапно, в один день. Только вчера занимались повседневными сельскими делами, выгоняли на поля коров, работали в поле и на огородах. А сегодня над деревней ревут самолёты с чёрным крестами на крыльях, слышны разрывы бомб в Барановичах и Слуцке.

Мой отец Михаил Ковш с односельчанином Игнатием Фитько был на военных сборах. Их успели отправить на фронт. На остальных мужчин в деревне просто не хватило времени. Немцы уже вовсю катили по окрестностям.

Вскоре они появились и у нас. Приехали толпой, заполнили колхозный двор. Все в железных касках, с оружием, на машинах, мотоциклах, велосипедах. Ходили по хатам, собирали яйца, ловили кур, в свинарнике застрелили двух свиней. Тут же стояла их кухня, варился обед. После обеда они разграбили магазин и поехали дальше.

В те дни в лесах и на дорогах мы часто видели наши воинские части. Разбитые, отступающие. Они шли на восток, к фронту, выходили из окружения. Один такой отряд разместился на ночлег у дороги Бобовня – Шишицы, на опушке леса вблизи деревни Печураны. Рано утром с запада появились немцы на мотоциклах с пулемётами, расстреляли застигнутых врасплох солдат. Красноармейцы бросились в лес, сумели скрыться среди деревьев, а семерых убитых потом подобрали жители Печуран и похоронили возле школы.

* * *

Вернулись домой студенты Стась Шпаковский и Лёня Юхо, которые учились в Могилёве. Пришла весть, что в бою под Волковыском погибли братья Пётр и Франак Шпаковские, погиб Игнат Фитько, а мой отец был контужен, попал в концлагерь. Они с Алесем Шпаковским сумели бежать, отец пробирался домой ночами, прячась от врагов, добрался до деревни исхудавший, в лохмотьях. Алеся поймали, вернули в лагерь, и он смог увидеть родных только в 1948 году.

Люди жили в постоянном страхе и тревоге, однако верили, что Красная Армия разобьёт врага. Всей деревней собрались и разделили колхозную собственность на 30 хозяйств: землю, лошадей, коров, свиней, сельхозинвентарь. Договорились, что это временно, после войны снова всё соберём, чтоб восстановить колхоз «КИМ». Сводки с фронта были нерадостные, фашисты до зимы стремились захватить Москву. А на оккупированной территории надо было как-то жить, смотреть хозяйство, кормить детей. Поэтому старались вовремя убрать урожай на разделённых на полосы колхозных полях и свезти домой.

В районном центре разместили комендатуру, жандармерию и полицию, назначили бургомистра. На местах руководили старосты и полицаи. В полицаи часто зазывали тех, кто побывал в тюрьме или ссылке. Мол, они обижены советской властью, есть за что мстить. В нашей Бобовенке таких было немного. Иван Былина, побывавший в Сибири за контрабанду, служить новой власти отказался, прикинулся больным. Управлять назначили Ивана Титко, но и он ничего плохого людям не делал.

А в деревне Бобовня старостой стал бывший красноармеец Шахов. Вот он старался. Подобрал себе заместителя, писаря и полицаев из таких же «старателей». Наш односельчанин Алесь Смольский добровольно пошёл под его начало.

Ранней весной 1942-го брат Смольского Ясь пошёл ловить рыбу. На реке он увидел мужчину в рваной одежде. Тот сидел возле воды, сушил на камнях портянки и бинты. На одной ноге у чужака была запущенная рана. Ясь сделал вывод, что незнакомец – бежавший из плена красноармеец. Решил выслужиться перед немцами и помочь брату-полицаю. Догнал беглеца у леса, избил его, притащил окровавленного к дому старосты. Потребовал доставить пленного в полицию.

На крик и шум сбежались деревенские. Начали просить за несчастного беглеца. Особенно жалели избитого Елена Римашевская и Вера Титко. Чуть не силой вырвали красноармейца из рук Смольского, помогли ему добраться до леса, показали дорогу к партизанам.

Утром приехал Алесь Смольский. Ясь тут же побежал ему жаловаться. Алесь арестовал Веру Титко как главную зачинщицу. Она так бы и пропала, но муж-староста подговорил двух других братьев Смольских, Стася и Антона. Они поехали в полицию и вызволили Веру.

Бежавший красноармеец встретил партизан, вылечился и воевал в отряде. Через несколько месяцев он вернулся ночью в деревню и постучал в дверь Яся Смольского. Тот заперся в хате, но партизаны выбили окно и расстреляли его. Жену и детей не тронули.

Ещё через несколько месяцев объявили, что молодых парней и девушек будут угонять в Германию. Чтоб этого избежать, парни из Бобовенки начали срочно жениться. Женатых на чужбину не забирали. Стась Шпаковский и Юзик Щаснович взяли в жёны Яню и Маню из Несвижского района, Франусь Климович посватался к Нине Подомацкой, Петрусь Чалевич к Юзе Корбут, Лёня Шпаковская взяла Метика Юху. Вроде и весёлый праздник. Но в таких обстоятельствах и на свадьбе не до веселья.

* * *

Партизаны не отсиживались в лесу, постоянно тревожили врага ночными диверсиями и налётами. В Песочном разгромили полицейский участок, в Бобовне схватили старосту Шахова и разогнали его прислугу, сожгли помещение школы в деревне Выня, где немцы хотели создать полицейский участок. Мы помогали партизанам, передавали в лес продукты, одежду, фураж. Для связи с отрядом в деревне жил Степан Чирко.

Однажды утром в дом Ольги Резник пришли два партизана, собирали молоко для отряда. Женщины со всей деревни потянулись с кринками, бидончиками. И тут – тревога:

– Немцы идут!

Партизаны забросили бидоны с молоком в телегу и помчались к лесу. А в конце деревни – вооружённые враги. Один из них поймал Елену Римашевскую, ткнул пальцем в сторону грохочущей телеги:

– Партизан?

– Какой партизан, паночку, – замотала головой женщина. – У парня живот прихватило, к доктору срочно повезли.

Немцам то ли лень было гнаться за возом, то ли не было у них приказа. Забрали, как обычно, продукты и ушли, никого не тронув.

* * *

Многие деревенские парни, уклоняясь от угона в Германию, ушли в лес. Стали партизанами Петрусь Чалевич, Костик Резник, Владик Чалевич и Франусь Смольский. Поздней осенью 1942-го мой отец и Франусь Климович повезли в Лавский лес сено для партизанских лошадей. В лагере Франусь пошёл в штаб и уговорил командира взять его в отряд. А его коня и воз вернул домой мой отец. Франусь потом нарвался на вражескую засаду, попал в плен и умер от пыток.

* * *

В 1943 году немцы терпели неудачи на фронте, поэтому отношение к мирным жителям оккупированных территорий ухудшалось. Усилилось давление на партизанские зоны. Летом бомбили деревни Трояново и Бобовню. Когда самолёты пролетали над нашим домом, мы бежали в огород, залегали между рядами картошки. Самолёты летели так низко, что хорошо было видно и кресты на крыльях, и лётчиков в кабинах.

От бомбёжки у отцовских сестёр Любы и Веры сгорели дома, и они с семьями пришли к нам жить.

* * *

Зимой 1943-го было очень холодно, стояли крепкие морозы. Мама провела группу партизан-разведчиков мимо полицейских постов на базу. Вернулась, окоченевшая, только под утро. Сильно простудилась и целый месяц лежала в постели. Лечиться нечем, лекарств не было, пила только травы, которые собрала и засушила летом. Только пришла в себя – несчастье с отцом. Он заготавливал дрова в лесу, не успел увернуться от падающей ели, получил травму головы. Тоже лежал дома без медицинской помощи.

А тут, как назло, в деревню нагрянули полицаи под командованием немецкого офицера. Изымали продукты за невыполнение поставок оккупационным властям. Шли по улице, не пропуская ни один дом. Всё ближе к нам. Мать бросилась к отцу:

– Лезь на чердак! Прячься!

А отец не может подняться по лестнице. Дрожат ноги, перед глазами всё плывёт. Немец уже во двор заходит, поднимается на крыльцо. Мать с маленьким Валиком бросилась ему навстречу.

– Заходите, заходите.

Офицер обвёл нас брезгливым взглядом. Мы с братом Колей стоим босые у стола, Валик собирается от испуга захныкать. Немец скомандовал:

– Матка, яйко!

Мать подала ему из шкафа четыре яйца.

– Больше нет у нас.

Тот кивнул и вышел.

Полицаи приезжали ещё не раз. Грабили по домам, забирали, что приглянется. У нас отняли последние ценности – настенные часы и тёплый кожух. В дереве Выня отобрали у деревенских всех коров, гнали их по нашей улице. У нас тоже потребовали, чтоб всех коров согнали на колхозный двор. Угрожали расстрелом. Пришлось маме привести нашу кормилицу.

Отец прятал в колхозном амбаре небольшого кабанчика, обложил его кулями соломы, ходил кормить ночью. Но хитрости не помогли. Забрали и кабанчика.

* * *

Весной 1944-го началось долгожданное освобождение. Немцы притихли, им стало не до нас. Полицаи готовились бежать или прятаться.

Отступающие немецкие части заполнили округу. Партизаны перекопали и завалили деревьями гравийную дорогу на Несвиж, сожгли пару мостов. Несколько танков рыскали по округе, искали, где перебраться. Завернули к нашей деревне. У нас паника, люди разбегаются, отец посадил меня на лошадь, велел скакать к реке, следом беременная мама с двухлетним Валиком бежит. Танки ревут у самого крыльца, трещат попавшие под гусеницы заборы. Немцы ругаются, пулемёты смотрят в лицо. Вот-вот начнут стрелять.

Они хотели пройти вдоль реки, но один танк угодил в яму, в которой копали торф. Враги промучились всё ночь, вытаскивая грозную машину, подложили под гусеницы соседский забор и дрова. Всё стихло только под утро. Всё это время мы прятались от греха подальше в лесу.

И тут прибежал отец.

– Михалина! Собирай детей, идите домой. Красные пришли.

Отец принёс нам конфет и печенья. Наши солдаты дали для детей. Мы за всю войну сахара не видели, а здесь такое лакомство. Я решил, что пойду домой через поле, где, по словам отца, он видел военных. Может, ещё конфет дадут.

Бежал по тропинке через панский сад, а под сливами – люди в военной форме. Человек восемь. Отдыхают, винтовки пирамидой сложены. Я сначала испугался, подумал, что это немцы не ушли. Только отошёл, как в небе показались немецкие самолёты. Начали бросать бомбы в сад и стрелять из пулемётов. Я бежал по полю к реке. Рядом Чеслав Римашевский вёл коня, так упал на землю и притворился мёртвым, чтоб с самолёта в него не стреляли.

Откуда-то загрохотало в ответ. Немцев отогнали. Но рядом с деревней остались лежать убитыми семеро красноармейцев, их лейтенант. Горел танк, лежала на боку разбитая полуторка. Тут же ржали от боли раненые лошади. Этих лошадей командование разрешило забрать крестьянам и лечить.

* * *

Оккупация закончилась, но наши беды продолжались. Многие мужчины ушли на фронт, и вскоре почтальон принёс первые похоронки. Заплакали женщины в деревнях, дети остались сиротами.

В конце лета я, брат Коля и наш друг Юзик взяли глиняные кувшины и пошли в лес за малиной. Мы знали, что в лесу остался недостроенный дот: бетонный фундамент, два кольца. Начали ползать по этим развалинам, нашли неразорвавшийся снаряд. Выставили его на бетон, принялись бросать камни.

Взрывом Юзика разорвало на куски. Мне осколками разбило левое колено, посекло лицо. Брату повезло больше, он стоял на насыпи, осколок просвистел у его виска. Коля тащил меня домой. А я помню, что было очень жарко, всё время хотелось прилечь. Он быстро выбился из сил, поэтому оставил меня под приметным деревом, побежал в деревню. Отец отвёз меня в Копыль, где врач «собрал» ногу. Но она так и осталась искалеченной, в полусогнутом виде.

Война закончилась, но на прощание подарила мне напоминание о себе.

Финальный матч

Летом 1946 года по городу разнёсся невероятный слух. Говорили, что в следующую субботу на стадионе, едва восстановленном после бомбёжки и пожара, пройдёт матч между советскими солдатами из охранявшей город части и военнопленными немцами из лагеря на окраине.

Радио в городе почти ни у кого не было, но слух с невероятной скоростью распространялся от дома к дому. Ему не верили, смеялись, но к заветной субботе у трибун стадиона собралась огромная толпа. Мужчины ради такого события приоделись, то тут, то там на пиджаках поблёскивали фронтовые награды. Нередко рукава пиджаков были подвернуты и заколоты булавкой. Почти все были трезвыми, гладко выбритыми, в начищенных сапогах.

Среди взрослых суетились многочисленные ребятишки, путались под ногами, лезли с вопросами. Толпа волновалась, шумела.

– Да чепуха всё это! – размахивал беспалой рукой фронтовик Выхин. – Ну какой матч, в домах света нет, с едой перебои, спички на вес золота, а тут устроили развлечение.

– А ты, Выхин, молчи, – перебивал его бывший артиллерист Понтюхин. – Тебе лишь бы пузо набить. Футбол – это такое дело…

И Понтюхин, до войны большой любитель игры и отличный защитник, поднимал к небу глаза, делая многозначительное лицо. Его худое тело, словно бельё на верёвке, болталось между двух костылей, но на вытертом до блеска пиджаке гордо красовался ряд медалей. Толпа мужчин роптала, то и дело окутываясь сероватым махорочным дымом.

– Дяденьки, а когда немцев привезут? – встряла в разговор мелкая девчонка Саша, вынырнувшая из-за спины Выхина.

– Ишь, егоза! – добродушно отмахнулся Выхин. – Не насмотрелась за войну-то?

– А я в войну немцев почти не видела, – нахально ответила Саша. – У нас все больше мадьяры стояли.

– Те ещё вояки, – пыхнул самокруткой Понтюхин. – Как с бабами да малыми детьми разбойничать, так они первые, а как на фронте надавили на них, так мигом побежали. Родители твои где, егоза?

– Я с бабушкой и сестрой живу, – уклончиво ответила Саша. – Они сейчас стирают.

– А ты сбежала? А кто бабушке помогать будет?

– А-а, – беспечно отмахнулась Саша. – Настираюсь ещё. А тут такое!

– Ведут, ведут! – закричали в толпе.

В конце улицы и в самом деле показались две колонны. Справа вышагивали красноармейцы в расстёгнутых гимнастёрках и без пилоток. Слева от них тянулась серые фигуры в ненавистной форме со споротыми знаками различия. Немцы пытались держаться бодрее, кое-кто даже улыбался, но при виде мрачной толпы зрителей игроки потускнели, съёжились.

– Идут, фашисты, – подтвердил Выхин. – Сидят в своём лагере на нашей шее. Жрут от пуза.

– Да ладно тебе, – ткнул его в бок Понтюхин. – Они своё получили. Ещё и город отстроят.

– Сами разрушили, пусть сами и отстраивают!

Толпа колыхнулась из стороны в сторону, угрожающе двинулась к серой колонне. Но на пути её встал офицер с погонами капитана и набором медалей на груди.

– Товарищи болельщики. Попрошу минуту внимания! – крикнул он так громко, что его голос был слышен в каждом уголке площади перед стадионом.

– Хоть две, – фыркнул кто-то за спиной у Понтюхина.

– Мы сегодня собрались здесь для товарищеского матча между доблестными воинами Красной Армии и бывшими солдатами вермахта. Матч согласован на самом верху, поэтому прошу воздержаться от нецензурных высказываний в адрес команды противника. Давайте уважать военнопленных.

– Ишь, чего он просит, мужики! – возмутился Выхин. – Уважать этих «серых»! Да я их под Варшавой давил как тараканов.

– Это было под Варшавой, – перебил его капитан. – А мы сейчас в Семилуках. И люди перед вами – военнопленные. Я повторяю свою просьбу – в процессе игры воздерживаться от нецензурных выражений и агрессии.

– Да чего уж там, – ответил Понтюхин. – Воздержимся, мужики?

– Не обещаем, – хихикнул кто-то справа от артиллериста.

– А кто будет возникать, того я сам костылём перемкну, – пригрозил инвалид. – Устроили тут базар. Пошли по трибунам, чего время зря тянуть.

Расселись. Команды разбрелись по своим половинам поля. «Серые» слева, наши справа. Солдат, прямой, как палка, от торжественности момента, вынес на середину потрёпанный мяч.

Свисток!

Немцы немедленно пошли в атаку. Среди них была пара неплохих игроков, которые сразу же продавили центр защиты и, пасуя друг другу мяч, наступали на ворота.

– Держись! – подскочил со своего места Выхин. – Не пускай гадов!

– Сядь, – одёрнул его Понтюхин. – Обещал же.

– Я обещал не материться, – замотал головой Выхин. – А молчать не обещал.

Немцы ловко обошли последнего защитника, и в сетку наших мимо рук вратаря влетел первый мяч.

– Ну как так-то, б…! – Выхин хлопнул себя по колену уцелевшей ладонью. – Кто так играет!

– Сейчас мы им ответный закатим, – не унывал Понтюхин.

Однако немцы снова перехватили инициативу и пошли в атаку. Передача, пас, проход. И в сетке скачет второй мяч.

– Да что ж это такое, – чуть не плакал Выхин. – Что за издевательство? Не могу на это смотреть! Я пошёл домой.

– Погоди, – сказал Понтюхин. – Я в наших верю. Сейчас они переломят.

Немцы и в самом деле выдохлись. Оба нападающих взмокли и уже не так бодро бегали по полю. Часто останавливались, тяжело дыша. Зато красноармейцы перешли в атаку, ударили по воротам, и мяч очутился уже в сетке «серых».

2–1

– Я же тебе говорил! – подскочил на костылях Понтюхин. – А ты разнылся. Домой, домой! Держаться надо, тогда и победа выйдет. Давай, ребята!

Красноармейцы снова атакуют. Раз за разом «серый» вратарь отбивает мячи, но на пятой или шестой атаке ошибается.

2–2

Трибуны уже стоят, не в силах сидеть на месте. Все кричат, свистят, машут руками, сорванными с головы кепками. Дети орут громче взрослых, подпрыгивают на месте, топают ногами. До конца матча остаётся десять минут! Пять! Уставшие игроки вяло пинают запыленный мяч в центре поля, даже не пытаясь прорваться к воротам противника. Неужели ничья?

Три минуты!

И тут молодой солдат с вспотевшим грязным лицом бросается в последний прорыв. Обходит одного защитника, второго, пасует подбежавшему вовремя товарищу, получает мяч обратно и бьёт.

– ГО-О-ОЛ!!! – в восторге орут трибуны.

Незнакомые люди обнимают и целуют друг друга. Детей подбрасывают вверх, взрослые мужчины, прошедшие фронт, не скрывая слёз, плачут на скамейках.

Почти одновременно с этим звучит свисток. Матч закончился. «Серые» собираются в колонну и тянутся к выходу. Потрёпанные, усталые, грязные, но, кажется, тоже довольные прошедшей игрой. На какое-то время они почувствовали себя не пленниками, а просто людьми.

А зрители не спешили расходиться по домам. Они поздравляли с победой свою команду, друг друга, бесконечно угощали соседей махоркой. Снова и снова обсуждали каждую атаку, каждый финт и гол, вспоминали имена героев, поразивших ворота противника. Матч обрастал всё большими подробностями, постепенно переходил в разряд легендарных историй. Все понимали, что его запомнят на долгие годы, может, даже навсегда. Спустя полвека эти шныряющие под ногами мальчишки и девчонки будут рассказывать своим детям и внукам про этот день.

На трибуне, почти у самого поля, сидела девочка Саша и, не отрываясь, смотрела на забытый всеми мяч, который оставили в пыли у ворот «серых».

Именно сейчас, в этот момент, после первого летнего матча она наконец почувствовала, что война на самом деле закончилась.

По воспоминаниям Александры Петровны Францевой