Текст книги "Узники Алексеевского равелина. Из истории знаменитого каземата"

25

Переходя к административному укладу равелина, мы должны прежде всего остановиться на смотрителе.

Соколов Матвей Ефимович – «Ирод». По формулярным данным, не дающим иногда ясного представления, родился в 1834 году, происходил из мещан Каменец-Подольской губернии, вероисповедания православного, а «воспитывался» в Саратовском батальоне военных кантонистов. Формуляр как будто не дает указаний на еврейское происхождение, о котором определенно говорят и Поливанов, и Панкратов. Но батальон кантонистов обычно покрывал еврейское происхождение. Воспитание Соколова закончилось рано, ибо на семнадцатом году он уже был рядовым в 4-м учебном карабинерном полку (этот полк в 1855 году был переименован в 4-й стрелковый батальон). Отсюда рядовым же он был переведен в стрелковый батальон императорской фамилии. Только через восемь лет Соколов был произведен в унтер-офицеры. Выделяться по службе он начал во время польского мятежа: за отличие в делах с польскими мятежниками под Монтвидовом получил в августе 1863 года знак отличия военного ордена Св. Георгия. В 1865 году Соколов меняет специальность: для пользы службы его переводят в Виленскую уездную жандармскую команду. По этой должности «за особые заслуги» он получает знак отличия Св. Анны с бантом. В 1866 году он был переведен в Лидскую уездную жандармскую команду, и в октябре этого же года он был выбран (по высочайшему повелению, сообщенному в предписании начальника штаба корпуса жандармов от 6 октября 1866 г. за № 3631) для исполнения особых поручений при III Отделении, с зачислением в с. – петербургский жандармский дивизион. Через девятнадцать лет от начала службы, в 1870 году, Соколов получил первый офицерский чин прапорщика. Попав в корпус жандармов и в III Отделение, Соколов оказался на своем месте и стал делать карьеру. К моменту назначения в Алексеевский равелин он состоял в должности смотрителя дома штаба корпуса жандармов, имея чин штабс-капитана (с 20 апр. 1880 года), был уже кавалером Анны 3-й степени и получал неоднократно единовременные денежные пособия «во внимание отлично-усердной службы и недостаточного состояния». После временного исправления должности смотрителя был утвержден в ней 8 мая 1882 года. В этой должности он был произведен в капитаны (15 мая 1883 года). Содержание Соколов получал в следующем размере: жалованья по чину – 339 р., столовых – 980 p. 70 к., добавочных (из департамента полиции) – 1000 руб., на наем казенной прислуги – 96 р. Всего 2415 р. 70 коп. С закрытием равелина он был назначен смотрителем Шлиссельбургской крепости.

«Память о Соколове, – говорит В.Н. Фигнер, – живет в нас, побывавших в его руках, и, можно надеяться, останется в умах тех, кто когда-либо будет интересоваться эпилогом борьбы «Народной воли» против самодержавия, тем мрачным эпилогом – настоящим синодиком, который записан на страницах истории Шлиссельбургской крепости» и (добавим от себя) на последних страницах истории Алексеевского равелина. Образ Соколова рисовали все писавшие о своих тюрьмах узники, и он как живой стоит перед нами, чьи бы мемуары мы ни взяли. Вот характеристика, сделанная В.Н. Фигнер: «Настоящая сторожевая собака, неусыпный Цербер, подобный трехголовому псу у ворот Тартара, и, как тот охранял вход в ад древних греков, так и он сторожил тюремный ад нового времени. Он служил не за страх, а за совесть и любил свое дело – гнусное ремесло бездушного палача. Его готовность идти в своей профессии до конца выразилась вполне в одной угрозе, сказанной при соответствующем случае: «Если прикажут говорить заключенному: «Ваше Сиятельство», – буду говорить «Ваше Сиятельство». Если прикажут задушить – задушу»… К исполнению своих обязанностей он относился с такой ревностью, что никаким жандармам не доверял наблюдения над узниками… Широкая мускулистая рука его ни на минуту не выпускала связки ключей от камер: ежедневно собственноручно он отпирал и запирал как их, так и дверные фортки при раздаче пищи, зорко следя за каждым жестом своих подчиненных». А вот как рисует его Поливанов: «Первое, что меня в нем поразило, это было выражение его глаз. До сих пор я не видел ничего подобного никогда ни у одного человека. Они поразительно походили на глаза крупных пресмыкающихся. Тот же холодный блеск, то же самое отсутствие мысли. То же самое выражение тупой, безжалостной злобы. В этих глазах ясно читалось, что их обладателя ничем не проймешь, ничем не удивишь, ничем не разжалобишь, что он будет так же хладнокровно и так же методически душить свою жертву, как боа-констриктор давит барана. Отталкивающее впечатление, производимое этим человеком, еще более усиливали щетинистые подстриженные усы, выдающийся бритый подбородок и все его ухватки, напоминавшие не то мясника, не то палача, каковые звания очень шли к его плотной, коренастой фигуре с молодецки выпяченной грудью и широкими ручищами, толстые пальцы которых находились в постоянном движении, как бы отыскивая себе работу».

Под стать Соколову была и вся его команда. После нечаевской катастрофы в равелине служили только жандармы, присланные сюда по особому отбору. Они были вышколены Соколовым в самой превосходной степени. «Нужно было удивляться мелочной точности, с какой жандармы исполняли все предписанные начальством меры, направленные к пресечению и предупреждению чего-либо подобного тому, что здесь завелось при Нечаеве», – пишет Поливанов. Нужно сказать, что ключи от камер и форточек были у Соколова, и без Соколова жандарм не мог войти к заключенному. А сам Соколов почти не выходил из равелина.

На отлучку, хотя бы самую кратковременную, из Алексеевского равелина смотритель испрашивал разрешение коменданта всякий раз записками трафаретного содержания, вроде следующей: «Испрашиваю разрешения Вашего Высокопревосходительства отлучиться из Алексеевского равелина завтра, 1 января, от 12 ½ до 3 часов пополудни». Комендант писал на записке: «Уволить Соколова и заменить его подпоручику Андрееву». В деле № 11 управления коменданта по Алексеевскому равелину о временных отлучках и болезни смотрителя Алексеевского равелина (началось 31 декабря 1881 г. и кончилось 2 февраля 1883 г.) за время с 1 января по 1 апреля 1882 года находим 12 записок Соколова. Соколов за три месяца отлучался из равелина 12 раз (1, 7, 13, 20, 26 января, 9, 20, 24 февраля, 3, 10, 20, 30 марта), в общей сложности на 52 часа. Случилось Соколову заболеть. Он обратился 23 ноября с рапортом: «Заболев сего числа возвратной горячкой, службу Е.И. В-а исполнять не могу, о чем и имею честь донести Вашему Высокопревосходительству». Заменен Соколов был прикомандированным к коменд. управлению отд. корп. жанд. поручиком Яковлевым (будущим комендантом Шлиссельбургской крепости). Яковлеву было дано следующее совершенно секретное предписание:

«По случаю болезни смотрителя равелина, штабс-капитана Соколова, предписываю Вашему благородию вступить в заведование Алексеевским равелином на точном основании инструкции и предписаний и, приняв заключенных преступников, которые в настоящее время числом шестнадцать чел., равно ключи от их камер, инструкцию, предписания, команду нижних чинов, вещи, деньги и проч. в свое ведение, ключи от арестантских камер хранить лично при себе и входить в них только в известные часы, как-то: для выхода на прогулку в сад при доме, для подачи обеда и ужина, непременно при дежурном жандармском унтер-офицере, отнюдь не называть арестантов по фамилии и без разрешения моего ни под каким предлогом не отлучаться из равелина. Причем я убежден, что вы, ввиду особенной важности вверяемого вам поста, к исполнению должности смотрителя отнесетесь с полным вниманием и сохраните в строжайшей тайне содержащихся в равелине». О столь важном событии, как болезнь смотрителя, комендант уведомил сейчас же и В.К. Плеве. Но Соколов, верный слуга, сознавал, что он болеть не должен, и уже 9 декабря донес коменданту, что, «получив облегчение от болезни, службу Е.И.В. нести может».

26

В Музее революции в витрине хранится большая, толстая, в выцветшем переплете «Книга для записывания смен постов караула в Алексеевском равелине» за 1882 год. Эта книга была заведена Соколовым по всем правилам искусства. На первом листе этой книги читаем, за подписью коменданта, следующие указания:

«В книгу эту должны быть вписываемы:

1. Все нижние чины, наряженные в суточный караул и дежурство по Алексеевскому равелину с точным указанием: а) постов и смен часовых, б) начальника караула и разводящего, в) дежурного и поддежурного жандармских унтер-офицеров, а также патрулей, с объяснением, кем и в какие часы были делаемы обходы.

2. Посещающие равелин начальствующие лица, имеющие на то право, с указанием времени входа и возвращения их из равелина.

3. Выпускаемые из равелина в Васильевские ворота и впускаемые обратно нижние чины Алексеевского равелина с указанием часов.

Все это должно быть вписываемо рукою начальника караула, а по безграмотности его – дежурным по равелину жандармским унтер-офицером и свидетельствуемо подписью смотрителя Алексеевского равелина».

Эта книга – дневник жизни равелина с 1 июля 1882 г. по 31 декабря 1883 г., жизни такой же точной, размеренной и разграфленной, как листы постовой книги. Верхняя часть страницы фиксирует караульную службу. На первом месте записываются караульный начальник и разводящий, затем постовые, которые дежурили по 8 час. (три смены в сутки). Наружные посты были «у фронта» (лицевой фасад равелина) и сзади бастиона 2 и 3 фаса. Внутренних постов в коридорах было три – в первом коридоре от № 1 до № 3, во втором коридоре от № 4 до № 10 (а с 22 сентября до № 13), в третьем коридоре от № 11 до № 17 (а с 22 сентября от № 14 до № 19). Кроме постоянного дежурства был еще по вечерам и ночью (4–6 раз) обход патрулей. В средней части листа отмечались имена и фамилии выпускаемых (и впускаемых) из равелина через Васильевские ворота нижних чинов, с указанием часов и минут времени увольнения и прибытия. На нижней части листа укладывалась вся остальная часть жизни равелина. Не записывалось только время прибытия и убытия самого смотрителя равелина. Самым точным и скрупулезным образом, с обозначением минут, вписывались все посещения равелина: «Был впущен местный доктор Вильмс. Время прибытия 2 ¾ часа дня, время выбытия – 3 часа 5 мин.». «Был впущен в равелин помощник смотрителя поручик Яковлев. Время прибытия – в 1 час дня; время выхода – в 3 часа 40 мин. дня». Вот запись 28 декабря 1882 года. Были впущены в равелин: «Священник Преображенский к арестанту, содержащемуся в № 9. Время прибытия – 12 ½ часа дня; время выбытия – 1 ч. 37 мин. дня. И для осмотра мусорных ям и отхожих мест – вахтер Пестриков и колонист СПб. губернии Иван Иванов. Время прибытия – 2 ч. 35 м. дня; время выбытия – 2 ч. 45 м. дня». Все рабочие и мастеровые, призывавшиеся для ремонта, все отходники, фонарщики, трубочисты – все заносилось в книгу.

По этой книге можно видеть, как редко посещался равелин начальством. Трафаретная запись (с сохранением орфографии): «Посещение Равелинъ Начальствующими лицами не было». Первая запись о начальственном посещении была сделана 18 июля 1882 года. Дело представляется так. Новые порядки, новый режим действовал в полном объеме. Со времени заключения народовольцев прошло уже 3 ½ месяца. Зачинатели режима испытывали, очевидно, потребность в личном удостоверении воздействия режима. И вот в ясный солнечный день 18 июля в 3 часа 35 минут пополудни в равелин прибыли министр внутренних дел граф Толстой, товарищ министра внутренних дел Оржевский, директор департамента государственной полиции Плеве, комендант крепости генерал-адъютант Ганецкий и секретарь коменданта Денежкин. Вышли начальствующие лица из равелина в 4 часа пополудни. Значит, пробыли они в равелине всего 25 минут. Вспоминавшие о равелине Фроленко и Тригони об этом посещении не вспомнили и не могли вспомнить, потому что они их не видали. Начальствующие лица двигались бесшумно по коридору и засматривали в глазок. Для удовлетворения их любопытства этого было достаточно.

Первое, заметное для заключенных, посещение равелина состоялось только в 1883 году, когда новый режим уже дал прочные ростки – безнадежные болезни. Оржевский посетил равелин 8 и 14 июля. Комендант Ганецкий (без высшего начальства) бывал в равелине очень редко. В 1882 году в книге помечено три посещения Ганецкого: 13 сентября (12 ¼–12 ½ ч. дня), 17 ноября (10 ¾–11 ¼ ч. дня); 21 ноября (3 ¾–4 ч. дня) и в 1883 году всего три посещения: 7 февраля (11 ч. 10 м. – 11 ч. 55 м. дня), 14 июня (2 ч. 35 м. – 3 ч. 40 м.) и 30 июля (10 ч. 40 м. – 11 ч. 10 м.) дня – был вместе с крепостным инженерным генералом Старковым.

На некоторых других посещениях, отмеченных в книге, мы еще остановимся, а сейчас обратим внимание на встречающиеся изредка отметки вроде следующей – 16 окт. 1882 г.:

«Принята в равелин личность»…

Прибыла личность в 11 ч. веч. и не выбыла…

Это прибавился новый заключенный – Петр Поливанов.

Впрочем, иногда отмечалось и время «убытия». Например, запись «Убыла личность из № 8 в 11 час. вечера» относится к смерти Ланганса. Или такая запись 13 июля 1883 года о смерти Клеточникова:

Жуткое впечатление производят листы постовой книги, вводящие жизнь «личности» в разграфленную клетку.

27

В пункте № 7 инструкции присяжным унтер-офицерам дома Алексеевского равелина указывалось, что посещать арестованных в равелине могут еще «доктор и один из священников», но с следующими оговорками: «Не иначе, как при бытности смотрителя». Доктор и священник входили к арестованным в крайнем случае: первый – для подания медицинского пособия и последний – для исполнения обряда говения, и всегда с личного приказания коменданта. По отношению не только к доктору и священнику, но и к другим, имеющим права посещения, т. е. коменданту и шефу жандармов, в пункте 8 названной инструкции содержалось следующее предписание: «Дежурный присяжный сопровождает означенных лиц до самого нумера и все время остается при арестованном, если не последует приказания через смотрителя выйти из нумера, тогда он, оставив арестованного, ожидает возвращения помянутых лиц за дверями».

В инструкции идет речь о разрешении допускать священника в равелин только для выполнения обряда говения всякий раз с личного приказания коменданта. Вообще же священнику вход не был дозволен. В 1866 году (4 октября III Отделение – коменданту, № 2903) за услуги, оказанные протоиереем Полисадовым в деле склонения Каракозова к признанию, Александр II разрешил «допускать во всякое время к содержащимся в равелине арестантам протоиерея Полисадова для духовного назидания арестантов и для исполнения духовных треб». Таким образом, право посещения камер равелина было дано лично Полисадову, но не священнику вообще. До 1871 года священники допускались только с высочайшего соизволения, а с 1871 года было разрешено допускать в равелин священника Дмитрия Флоринского с разрешения шефа жандармов (20 мая 1871 г., № 1377, III Отделение – коменданту). Посещение заключенных было, таким образом, личной привилегией того или другого священника. Есть все основания думать, что за весь долгий период, когда в равелине сидели только двое – Нечаев и Бейдеман, священник не входил в тюрьму ни для бесед, ни для исповеди. В его услугах не было нужды: Бейдеман был сумасшедшим, а Нечаев был убежденным атеистом.

Впервые, после долгого перерыва, священник появляется в 1882 году, когда равелин был заселен народовольцами. Отрезанные от всего мира, народовольцы должны были искать всеми путями сношения с внешним миром, с живыми людьми, не принадлежащими к составу охраны. И священник мог оказаться отдушиной, и он мог сообщить что-нибудь или «проговориться» о том или ином событии и т. д. Таков был взгляд заключенных народовольцев на приглашение священника. Так объяснял нам это дело в личной беседе и Николай Александрович Морозов.

Начало сношений с священником было положено соседом Н.А. Морозова по камере Тригони, но сношения привели к неожиданным результатам, о которых мы узнаем из совершенно секретного письма коменданта к Плеве от 22 декабря 1882 года за № 526:

«Милостивый государь Вячеслав Константинович. К одному из заключенных в Алексеевском равелине, осужденных ссыльнокаторжных преступников, именно к Михаилу Тригони, согласно его убедительной просьбе, основанной на желании исповедаться, был допущен избранный мной священник Петропавловского собора Сергей Преображенский, который, пробыв у него около получаса, доложил мне, что преступник, с которым он вел духовную беседу, большею частью касался догматов православной церкви и ее учений и некоторых внешних сведений, так, например, была ли коронация, но о желании исповедаться ничего не заявил.

Причем священник Преображенский, по поводу замеченной им в камере Библии и Св. Евангелия, коснулся в разговоре со мной о том, что чтение Библии и Св. Евангелия мало верующими и незнакомыми основательно с догматами православной церкви, без предварительного чтения учений о боге – Иисусе Христе как спасителе мира и его апостолах, не может повлиять на душу заблудшего так, как бы чтение других духовных сочинений, издаваемых при С.-Петербургской духовной академии, как, например: «Христианское чтение», «Историко-критический обзор новейшего западноевропейского социализма» и проч.

Ввиду того что до сих пор заключенным в Алексеевском равелине и в Трубецком бастионе осужденным ссыльнокаторжным арестантам, как находящимся в разряде испытуемых, кроме Св. Евангелия и Библии, не даются для чтения никакие другие духовно-нравственные книги, долгом считаю о таковом заключении о. Сергия сообщить Вашему Превосходительству на тот конец, не последует ли распоряжения на дозволение сказанным арестантам-каторжникам давать для чтения кроме Библии и Св. Евангелия и другие священные или духовно-нравственные книги по выбору допускаемого к ним священника».

Ходатайство коменданта было удовлетворено, и круг чтения заключенных расширился; к Евангелию были прибавлены духовно-нравственные и душеспасительные книги. Итог совсем небольшой!

Перед Пасхой 1883 года узники равелина решили произвести организованное нападение на крепостного священника.

25 февраля комендант писал Плеве:

«Из числа заключенных в Алексеевском равелине государственных преступников десять человек, а именно: Михайлов, Поливанов, Клеточников, Исаев, Морозов, Фроленко, Иванов, Баранников и Тетерка – православного вероисповедания и Ланганс – лютеранского, желают исполнить обряд говения в предстоящем великом посту.

Предположив возложить совершение молитв, затем исповедать и приобщить означенных арестантов св[ятых] тайн, каждого порознь в своих келиях, на священника Петропавловского собора Сергия Преображенского, как допускавшегося уже в равелин для духовных бесед с арестантом Тригони, я тем не менее долгом считаю просить Ваше Превосходительство уведомить, не может ли встретиться к сему какого-либо препятствия со стороны департамента государственной полиции. Что же касается Ланганса, то ввиду того, [что] для него как лютеранина требуется стороннее духовное лицо, до сих пор никогда, как видно из дел комендантского управления, не допускавшееся, то обстоятельство это имею честь представить на разрешение г. министра внутренних дел».

5 марта Плеве уведомил коменданта, что к допущению православного священника в равелин препятствий не встречается, а допущение «лица лютеранского исповедания не признается удобным». В тот же день комендант просил священника Преображенского «принять на себя труд совершить молитвы, исповедать и приобщить св[ятых] тайн сих арестантов, каждого порознь в своих келиях, обратясь за указанием их к смотрителю равелина, и, по исполнении сего, мне доложить. Причем обязываюсь присовокупить, что арестанты, содержащиеся в равелине, не должны быть оглашаемы, и потому, если при духовных с ними беседах Вам сделаются известными их фамилии, то, конечно, сохраните это в тайне».

В 1884 году повторилась комедия с исповедью, но на этот раз уже не десять, а пять человек «изъявили желание на первой неделе великого поста исполнить обряд говения». Очевидно, надежды на священническую информацию сильно потускнели. Опять был приглашен священник Преображенский. Причем смотрителю было дано следующее предписание от 19 февраля 1884 года:

«Предложив священнику Петропавловского собора Преображенскому на первой неделе великого поста совершить молитвы, исповедать и приобщить св. тайн тех арестантов Алексеевского равелина, которые изъявили желание говеть, предписываю допустить названного священника оставаться в келиях означенных арестантов наедине, с тем чтобы двери келий в это время были полуоткрыты и наблюдение за действиями арестанта было производимо вами из коридора. Пища как для говеющих, так и для остальных арестантов в течение первой и страстной недели должна быть постная, преимущественно рыбная, и о том, что будет готовиться, представить мне расписание на всю неделю».

Вот и меню постного стола, меню, которому можно дать заголовок: «То, чего не было».

«Расписание. Для арестантов, содержащихся в Алексеевском равелине, пища постная в течение первой недели великого поста.

Понедельник. Щи со свежими снетками и пшенная каша с подсолнечным маслом.

Вторник. Суп перловый с грибами и жареная рыба с картофелем.

Среда. Картофельный суп с головизной и гречневая каша с подсолнечным маслом.

Четверг. Манный суп со свежими снетками и жареная рыба с картофелем.

Пятница. Щи с головизной и макароны с подсолнечным маслом.

Суббота. Суп пшенный со свежими снетками и жареная рыба с картофелем».