Текст книги "Заполье"

– А почему не отдел тот же? Далось Рябокобыляке это агентство… – Незачем было всуе упоминать парадоксалиста, он и без того незримо присутствовал – везде, иногда казалось. – Зачем обязательно оно, ты мне скажешь? Какой смысл в нем – помимо блага персоны моей незначительной?

– Тебе – скажу… – Она даже поцеловала в щеку его, погладила опять, будто помаду с нее осторожно стирая… оглаживала, своего добиваясь, заданье ей надо было выполнить, тут-то ясней ясного все. – Я так думаю, что здесь вопрос стратегии концерна. Ну, зачем ему завод аппаратуры какой-то, всякие производства полудохлые? Сигизмундыч люсьенкин бесится уже: с чего я длинные кредиты каким-то работягам должен давать, от кого прибыли как от козла молока? Да еще при инфляции такой… Перепрофилировать концерн многие желают, так я поняла, на импорт больше перекинуться. Ну, и еще кое-какие расхождения, чуть ли не идейные… Но я тебе, милый, этого не говорила, фэрштеен?

– Ага, на спекуляцию…

– Ну, ты уж сразу так… На быструю отдачу. На нормальный бизнес на нормальном рынке. А для него реклама, сам должен понимать, это бабки. Грандиозные – и на нее, и в отдаче особенно.

– Из-за бабок, значит… Бабло как принцип тоже… недурно. Тогда как я, гуманитарий недобитый, профан профаном в делах этих темных, могу столкнуть шефа с принципа – с его, иного? За детский лепет сочтет, посмеется…

– Я же говорю: просто себя предложи. Как своего. Согласится – ты директор, или как там именуют обычно… А остальное дело наше. И потом, тебе-то не все ль равно, какая там у них стратегия? Да пусть хоть войну с Новой Зеландией затевают… нам-то! Номинально в правлении будешь, интересы газеты с Владимиром Георгиевичем отстаивать. Главное же – газета, ведь так? А с агентством… Пусть там спецы горбатятся, твое дело – направлять туды-сюды и спрашивать. И козью морду пару раз в месяц показывать им – чтоб шевелились… – Алевтина посмеивалась уже – видишь, как просто все? – и готова опять была, кажется, расслабиться… так она это называла, рука ее вниз поползла, ласково тиснула. – Еще и меня на работу примешь, по блату… м-м? Ну хоть, скажем, редактором художественным, вполне смогу…

– Подожди же… потом. На разборку не опоздай свою. Нет, тут пораздумать надо… – Да, "как своего" – это всем фишкам фишка, и выставить на кон ее всего лучше прямо в постели, ручкой женской, понизу ищущей… по низу человеческому, вот именно. Зло брало уже: тоже мне, мата хари розлива местного; но осторожность с ней никак не помешает, чувствительны бывают они к тонкостям поведенческим, искусны в физиогномике. – Риску здесь больше, Аль, чем ты думаешь. Если это на самом деле к стратегии прямое отношение имеет, то мелочей тут быть не может, согласись… как и случайностей, вроде моей: то об отделе хлопотал, но это-то по части собственно газетной, а то вдруг… С чего это вдруг, спросит – и не меня, а себя спросит, пойми. Зачем – синекуру получить и в то же время на другую сторону, на оппонентов сыграть, хотя вроде как свой? Хор-рошенький "свой"…

Она молчала – поняв, может, что зря проговорилась про эту самую стратегию. Сдала стратегию, да, и как будет отговариваться в неудаче своей, перед Мизгирем оправдываться – ее дело: не бралась бы… В том, что лгать, изворачиваться умеет она не без артистизма, порою с блеском даже, Иван убеждался не раз, но принимал это скорее как естественное, у женщин долженствующее быть – после женки бывшей тем паче. И врал тоже, хотя только себе и недолго, понять себя нетрудно было: от равнодушия к ней, искусствоведке и стильной девке Алевтине Шехмановой, какую в постели, к явному-то ее удовольствию, шемаханской царицей величал, иронию особо не пряча. С излишками искушена в любви, и если вначале это и задело его малость как мужчину, всем-то девственниц подавай, то ненадолго тоже и все по той же причине… Не удивил сейчас очень-то и квартирный ее вариант, на который она всерьез, видно, рассчитывала… по себе, по стяжательству своему, грубо говоря, судила? Так вроде б не должна, успела же его маленько узнать. Но и попытку эту торопливую ее, незадавшуюся тоже можно было понять: двадцать восьмой, а даже и разведенкой не побывала – так сама однажды, по пьяни и в полуистерике, то ль похвасталась ему, то ли пожаловалась… Все партию себе выгодную искала? – хотел уточнить; и не стал, пожалел, и без того ей тошно что-то было тогда.

Но и неудачу ее сейчас надо было как-то смягчить, стушевать чем-нито объективным, от нас-де независящим, заодно и с себя лишние подозрения в упрямстве, несоюзничестве снять. Еще неизвестно, чем кончится там, чья сторона верх возьмет, и это надо держать в уме, а не симпатии-антипатии наши переменчивые, неверные…

– Пойми, такой оборот ни на чью пользу не сработает, а вот напортить… Ты сказала: по ситуации? Это верней будет. А я бы и на синекуру эту не против, – потянулся он, прикрыл глаза, – что-то достали всякие расходы на крах житейский… можно так квалифицировать? На обслуживанье кряка, поскольку все крякнуло.

– Всякий конец, милый, есть начало нового.

– Ну да, лыко-мочало – начинай сначала… при старых-то данностях. Ладно, не будем о скучном… Ситуация не созрела, Аля, сами ж говорите, что погодить надо. – Знать бы, что за суть ситуации обещанной – ничего доброго, кажется, не сулящей; но этого не положено и боевой подруге. Втемную с ним играют, чем-то крапленым и с известным заранее результатом для них; а проиграют – его в козлы отпущения, может статься, в расходную часть. Газета? Ну, там-то Левин на подсидке, всегда готов. Но и разговор пора уже сменить – на другое, для нее наверняка неудобственное и, значит, отвлекающее, а то слишком долго оправдываться перед ними приходится… – Слушайте, Алевтина Веньяминовна, а отчего вы не изволите по имени меня звать? Никогда, ни разу – после первой еще, помнится, посиделки нашей… под лестницей, да, в присутственном месте вашем? Уж не говорю о ласкательно-уменьшительном…

Она явно растерялась, настолько неожиданным и, видно же было, нежелательным оказался для нее вопрос его. Значит, навряд ли могла бы ответить на него даже и себе, если бы он пришел ей в голову вообще: нет, это куда глубже рационального гнездилось, судя по всему, где-то в инстинктах, и что могло бы значить – поди пойми… Он заметил такую странность в подруге довольно давно уже, поначалу подумал, что просто сам не обращает внимания на уши набившее привычное обращенье по имени, отслеживать стал – да, не звала, не называла… Какой природы безотчетный запрет на имя его сидел в ней? И стоило ли вообще такого рода заведомо безответные задачки-заморочки как-либо решать, соваться, забираться сдуру в дебри этого великого безответного, что существованьем зовется и является, – которое недобрую свою сущность, мало кем из людей по-настоящему замечаемую и, тем более, осмысливаемую, на самом виду держит и требует подчинения ей с диктаторской, мало сказать, жестокостью, а то и воспеванья, жутковатого восхваления себя? От диктатора людского еще можно сбежать, а от этой – куда?

– Нет, почему?..

– Чтобы не сглазить, милый… – нашлась, наконец, не бог весть как удачно она, тяжеловато налегла на него опять. – Ты хочешь, чтобы я звала?

– Да нет, отвык уже. Или привык. Нет, ничего…

– Тогда я буду звать тебя Ваней. Или Ванечкой, хочешь?

– Нет, это будет уже… противоестественно. – И стрижку ее поерошил, усмехнулся: – Ты и так меня совсем неплохо зовешь – милым. Вот кем не хочу быть, так это дорогим. Никогда им не был и не буду. Проба не та…

– Я же говорю: ты недооцениваешь себя…

– Да все я оцениваю – по факту. А факты не только упрямы, они еще и пространны… ну, в том смысле, что распространяются, паскудники, на все и вся, на все деянья и делишки наши… сверху донизу, да. Сдается иной раз, что все они равновелики, не важных – не бывает… Ладно, не буду морочить тебя. Еще ж и разделаться надо тебе со своими, как их…

– И разделаюсь!.. – Она чмокнула его в щеку, вскочила – в раздражении немалом, он видел, от неудач своих с ним, хотя и сдерживалась старательно; и сдернула халатик со спинки кресла, вильнула бедрами перед самым лицом его, дразня чернявым пухлым лоном: – Злости набирайся, Ваня, – сексуальной, а не… Вернусь – проверю! А этих шакалов я заставлю кости грызть…

Вот так, Иван Егорович, получите и распишитесь. Похоже, достанется за него и тем, с искусствоведом Шехмановой имеющим некие дела, злопамятна подруга. Нет, расслабляться нельзя; все еще, может быть, только-только начинается. Одни начала, да, – с изначально спрятанными концами.

29

На скорую руку летучку проведя, вернулся в кабинет и, решившись, набрал номер бывший свой: дочку увидеть, соскучился – не то слово… Услышав голос его, Лариса бросила трубку. Вот так-то звонить в бывшее, прошлое…

– Нет, но как бандитствуют на этом поле дураков?! Уже ж и военно-промышленный под себя подминают комплекс!.. – Левин в сердцах подбросил ему на стол несколько страниц на скрепке, устало отвалился на диванчике. – Почитайте-ка… Ах как шустро, нагло прихватил химпредприятие, из-под носу же у всех увел! Кто? Да некий Абросимов, проходимец. А оттуда, между прочим, завод точной аппаратуры комплектующие и материалы получает. Вернее, получал, а теперь неизвестно, как будет… за горло возьмет, а пойди найди сейчас поставщиков, товарец-то крайне редкий! Шутка ли, высшей очистки кремний и прочая специфика стратегическая, какую и на Западе не купишь ни за какие башли… да-да, под запретом Вэника которая!

Реже редкого приходилось видеть в таком возбуждении Левина – нет, в злобной обреченности какой-то, достало, видно, и его даже. Иван внимательней обычного глянул на него и не то что подивился, а понял его; что ж, рабочая злость не помешает, давно бы так… Листнул статью, каким-то Надеждиным подписанную:

– Кто такой?

– Из рабкоров еще знакомец, пишет редко, но… В номер бы срочно ее, забойный матерьялец, горячий. Почаще таких, за просторечье извиняюсь, прихватизаторов вытаскивать из тени, на белый свет, чтобы всех народ знал – по именам! По фейсам, гадов!

– А ты прав, Дим, даже и рубрику можно по случаю завести… Заведем. А что ж на летучке сейчас не заявил статью? В номер?

– Да как-то перебили… перешибли, у всех же горячее. С ходу же полосы компоновал, вот и подзашился. Но утрамбую, найду местечко ей. Она-то стоит того.

– Ладно, пробегу сейчас. С типографией как – звонил, столковался, наконец?

– Да на мази все, башлей подкинул им, они и… Кто-то роет там постоянно под нас, график печати сбивает, путает, а кто – не могу вычислить пока. Сколько нам срывали уже!..

– Не трудись искать – не они это, а сверху…

Никак уж не серьезны, по правде если, все эти сбои и срывы, похоже больше, что дразнят, нервируют. А могли просто запретить, и катался бы по соседним областям, печатный станок искал. Нет, будто чья-то рука берегла от всех таких, мало сказать – неприятных волеизъявлений пусть рыхлой еще, толком не сформировавшейся, но власти, лая хватало, но до болятки-то пока не кусали. Можно и Левина понять, наш общий интерес то есть: банк "Русичъ", газеты кормилец, порядком-таки вложился в завод, и если это химпредприятие неведомое начнет заламывать цены, каким другим манером руки выкручивать…

Статья, впрочем, малодоказательной была, больше на эмоциях, даже на истерике некоторой по отношению к тому Абросимову, скопищу негатива, выстроенная, фактов какого-то злого умысла, считай, не имелось. Ну, акционировались, бумажки акций работникам раздали, даже народным предприятием назвались – якобы для прикрытия хищнических посягательств директора, якобы готового остановить производство и бумажки эти по бескормице несчастных работяг за бесценок скупить… Да, схема обкатанная, классикой "большого хапка" уже ставшая, но где доказательства-то, что так именно и будет? А ничего, одна ругань, да к тому ж еще и партвзыскание за самовольство восемьдесят восьмого года припомнено этому негодяю Абросимову… Нет, мелко все, мелочно, и не навредить бы, не озлобить поставщика.

Хотел было Левина позвать, но тут же раздумал: к первоисточнику надо, а им мог быть, скорее всего, только сам Воротынцев. И еще одно всплыло, вразумило: если стратегию менять, о чем подруга проболталась, то чего лучше завод подставить… да, поссорить с важным поставщиком, трудностей всяких нагородить ему, а тем паче инициаторам сотрудничества из правления концерна. Убытки, потери возможные заводские – сущий пустяк, когда столько бабла спекулятивного будущего на кону стоит…

Некогда было удивляться всем изыскам вполне вероятной интриги, тут же набрал номер шефа. Ответила Елизавета – с грудной воркотцой нежной, и он сразу вспомнил ее всю, представил себе. Сказал, что надо бы срочно переговорить и встретиться с Леонидом Владленовичем. "Срочно? Но он же улетел уже утром… да-да, в столицу. На сколько? Дня на три ли, четыре, точно сам не знает… А что, проблемы?" – "Они самые, Лиза, без них не живем. Но не буду вас огружать…" Скучает сидит, женские журналы листает, наверное, их сейчас прорва какая-то объявилась, все киоски позабиты цветастой пустотой этой – пустоту другую заполняющей…

Совпаденье, нет? Воротынцев отбывает, и тут же ответсекретарь статью в зубах приносит – как пес верный, с порученьем посланный. А у хозяина его случайности если и бывают, то больше метафизического свойства, под настроенье экспромтом может всякого наговорить. Хотя совсем уж пустыми импровизации эти назвать нельзя, есть там некое ядро, как не быть…

Не случайность, скорее всего, и потому ходу статье давать нельзя. Правду же наверняка знают многие правленцы, вот только довериться некому, расклад мнений средь них ему неизвестен, считай, и застольные симпатии-антипатии ничего, конечно, тут не решают: посидели-выпили иногда, покурили-поговорили… Ах да, Народецкий! Добрый малый Слава, секретарем и подавалой у шефа бывший и вполне ему преданный – вот кто должен знать, юридическую службу банка и концерна теперь возглавляя, все тонкости отношений по должности обязанный распутывать, запутывать по мере надобности тоже.

В разъездах по городу, ответила некая сотрудница – почти мужским басом, как нарочно елизаветиному образу противопоставясь, даже темные волоски на морщинистой верхней губе обнаруживши в базановском воображении, этакая тертая бабеха с тяжелым взглядом то ль адвоката, то ли следователя, без разницы, все и всякие изнанки человеческих жизней видавшая-перевидавшая, в многолетних изматывающих распрях и сутяжничествах, человеческих тож, погрязшая – а ведь девчушкой-первоклашкой некогда была… Будет когда? Так ведь начальство нам не докладывается, мил человек…

Безошибочно угадала, что ему и так можно ответить.

Кто знает всю ситуацию до донышка, так это неизвестный ему директор завода, с год как заступивший место старого зубра Никандрова, не пожелавшего подогнуться под министерские и местные власти и раздербанить производство, а теперь, по слухам, негласный совет "красных директоров" возглавившего. Новый же и молодой оказался погибче, как-то сумел вот связи страховочные заиметь и основные цеха сберечь, заказы выбить им… Карманова послать к нему, тот разведает.

Николая не нашлось уже, не любил засиживаться в редакции, вольный поиск предпочитая; и Базанов в комнатку другую заглянул, где Ермолин с Сечовиком обитались, кивнул Михаилу Никифоровичу: зайдите. Придется его попросить, больше некого.

– Да он что… он совсем охренел?! – Сечовик и до середины не дочитал статью, заглянул в концовку. – Этот Надеждин? Я ж Абросимова знаю немного, не тот человек Вячеслав Алексеич, чтобы…

– Вот как? Да вы дочитайте прежде…

– И откуда эта дрянь? – уже гневно вопросил, пробежав глазами до конца, потряс ею в воздухе Сечовик. – Принес кто, прислали?

– Есть источник…

– Акционировались, да – так ведь заставляют! И чтоб это в нашей газете?! Одно дело – ложь, а другое… Что Леонид Владленыч скажет? Они ж однокашники, связаны с каких пор, вроде даже семьями дружат!

– Да все ясно, Михаил Никифорович… ясней некуда.

– Нет, но кто это мог, кто такой Надеждин, паскудник этот?!

– Смогли… – Не стоило посвящать его во все, самому бы до конца разобраться… да и есть ли он, конец? – Вот что попрошу вас: снимите-ка мне копию на ксероксе. Только не у Левина, а у Лили, и незаметно. Сделаете – принесите сразу.

– А-а, так вот оно откуда надуло…

– Все-все, Михаил Никифорыч… остальное – потом. И строго между нами.

Под Воротынцева клин, теперь-то хоть с этим вполне понятно. Но и его же, Базанова, под удар подставляют, хотели подставить, вернее, им прикрыться – некие в то же время на него виды имея? Это-то как понять? Или уж так уверены в силе своей, в том, что могут защитить его перед шефом, прежней власти уже не имеющим?

Обольщаться ни в каком варианте не стоило, он для них – расходный материал, и только. А как таковой он может быть более или менее ценным, даже дорогим, но оставаться все тем же материалом. С ним уверенно и, надо признать, достаточно точно играют втемную, учитывая все его психологические и прочие параметры, – если бы не некоторые случайности хоть с тем же Сечовиком теперь или вчера с подругой. Если б не единица поселянинская, по убежденью Лешки – божья в его формуле "эн плюс единица", где эн – наиточнейшие расчеты человеческие. Играют на заведомое опережение, где он всегда будет в лучшем случае запаздывать с реакцией, сиречь вчистую проигрывать и все больше подпадать в зависимость – от них, разумеется. И единственное, что тут можно противопоставить, это знанье, информация, осведомленность. Не считая, заметь себе, сугубого умения ими пользоваться.

Опять набрал номер Народецкого и через пару гудков длинных услышал бархатное, несколько вальяжное: "Вас слушают…" Хорошо бы – без "жучка", усмехнулся себе Иван, так ведь и это совсем не исключено теперь, вспомни настройщика программ компьютерных… бабки там, грандиозные бабки, а значит все возможно. И голоса, как различны голоса, их разновидностей, как кажется, неизмеримо больше, чем человеческих типов вообще, ибо человек-то, в сущности, искусственен, тем или иным, частенько поточным воспитаньем выделан, а вот голос его, любого, природен, а потому неповторим… Но – внимательней сейчас, не проговорись, даже если все подозренья твои и опаски не более чем чушь собачья, нервная.

– День вам добрый, Слава. Беспокою вас из газеты нашей беспокойной я, Иван. Впрочем, не по тревоге какой-то, не сглазить бы.

– Добрый день, слушаю вас.

– Да встретиться хотелось бы, уточнить кое-что в статье второй вашей… не против? Хотел бы нынче и к Леониду Владленычу заглянуть, комментарий получить по некоторым аспектам ее…

– Не заглянете, в Москве Леонид Владленович.

– Вот я и говорю: хотел бы, а… – Раз уж начал не доверять телефону, то и дальше следуй тому, разговор-то с кроткой Елизаветой уже имел место… в чьей-то записи место, может статься, так что валяй дурака до конца. – А он улетел, к сожаленью. И скоро будет?

– Ну, в выходные, может быть, не позже. Поскольку в понедельник заседание правления. Важнейшее, могу сказать вам, Иван Егорович.

– Да-а?

– Да. Вы даже представить себе не можете, насколько важное. Так что если не очень срочно, то не беспокойте его. Но все это только для вас я сказал.

– Спасибо; а я, можете считать, не расслышал. Так мы встретимся – где-то, скажем, после обеда, часа в три?

– Что ж, звоните, Иван Егорович. Я надеюсь быть у себя.

Будь, Слава, будь. Ты тоже, сдается, даже не представляешь себе ценности всегда у тебя имеющегося, тебе врожденного блага – быть у себя, в себе.

Вот и фабула подколодная проявилась: накануне решающего заседания ударить – в газете своей, не где-нибудь, с незащищенного тыла. Решающего стратегию, скорее всего, если уж на слове этом и смысле запала даже подруга, из малых сих и скудоумных… да, и не та ль это ситуация обещанная? Победу им обещающая, выходит, а ему – в известном обговоренном случае – реабилитанс полный, окончательный в их глазах и с заработанным грандприварком. Просчитали почти все, ничего не скажешь, наверняка и другие приуготовлены команде Воротынцева контраверзы, и не позавидуешь ей.

И другой давно напрашивается вопрос: но зачем так уж нужен им он, провинциальный журналист Базанов, совсем даже не из их стада, вернее – стаи? Сколько ни тасуй догадки с доводами, а получалось одно: как местный, ни много ни мало, авторитет политический, пусть неразвернутый пока, в потенции, за которым пойдет, в случае чего, весьма-таки немалое число людей, электоратом обзываемых и всячески обираемых; иными хоть сколько-нибудь ценными качествами и возможностями он уж точно не обладает. Бросить если предвыборный клич, масштабной агиткой подкрепить – пойдут люди, да еще и от коммуняк часть их оторвать-урвать можно, и от власть в прямом и переносном смысле имеющих… "третья сила", да и только. На нее расчет у предусмотрительных покровителей, на политическое обеспечение их целей, без которого им уже завтра никак не обойтись, и намеки на то с их стороны уж дадены, только согласись. И тогда и с депутатством думским проблем особых не будет, а значит, и со всякого рода и вида лоббированьем всякого вида и рода интересов… как, ты не согласишься? Ну да, сразу нет конечно же, ежели по кратчайшей попробуют прямой. А вот если по хорошо изученной и освоенной этими доками спирали сужающейся и нисходящей, основательно детерминированной, обусловленной всяческой общественной, в первую очередь, нуждой, интересами дела, ну и твоими тоже, как носителя его… Оглянись, оглядись получше кругом, логика спирали этой обыкновенно сильнее человека, и тебе-то с ней бороться совсем уж не с руки, ни к чему. Нет уж, делай то, что должно, что умеешь лучше других, и пусть будет что будет, как умными, не тебе чета, людьми говорится.

Можешь, кстати, и почеркушку набросать сейчас к очередному политфельетону: оппортунизм как знамя эпохи самой, хотя на эпоху-то никак не тянет это межвременье смрадное с фарсом придурков политиканских, паяцев нанятых на всех авансценах и шатких подмостках бывшей великой страны, так что за кулисами посмеиваются только, оно ведь и в самом же деле смешно, а ничто человеческое им, закулисным, отнюдь не чуждо – даже слишком человеческое…

С почеркушкой он не успел, явился Левин – за ответом, разумеется, – верстку номера предложил глянуть на мониторе. Захватив статью, Иван неохотно прошел за ним в общую комнату, разговор предстоял не из простых, проходных. И увидел улыбающегося, навстречу ему вставшего из угла своего Мизгиря, других никого не было… Надо ж, как оперативно подкрепленье вызвал, лицедей, неплохо-таки возмущенье разыгравший ему час назад, негодованье благородное. И осторожничал совсем не зря, как знал, не стал при всех на летучке статью в номер заявлять, иначе сразу б на Сечовика нарвался…

– А не трахнуть ли нам кофейку – двойного?! – Давненько что-то не объявлялся он за своим кофейным аппаратом, разве что позванивать не забывал, о делах справлялся, хотя, угадывалось, вполне-то был осведомлен о них. – Или, может, незачем время мимолетное терять, а по коньячку сразу?

– Нет-нет! – неожиданно запротестовал Левин, даже руки выставил протестующе. – Дело у нас срочное, Владимир Георгиевич, вы уж… Экстренное, номер же горит, надо быстрей!

Перехватывал с этим актер самодеятельности, ничего-то не горело; и последовало то, что и должно было:

– Что еще за дело? Не секрет ежели?

– Да какие секреты… – небрежно подал ему Иван странички. – Статейка сомнительная, только и всего.

– Как – сомнительная? – оторопел Левин, стоячие глаза его округлились в неподдельном изумлении. – Вы же ж сами сказали, что…

– Ну да. А вчитался – этак мы любое и каждое акционированное предприятие должны на прицел брать, громить. Нету криминала, Дима… фактов стоящих – нетути! – Надо было сразу ломить, не давать опомниться – пока там, нахмурившись и даже будто губами шевеля, изображал чтение Мизгирь. – В суд подаст за клевету – и ведь выиграет, прав будет, в общем-то. Тем более – завода поставщик… считай, нашего завода, так?

– А вот как поставщика и надо – упредить, приструнить! – поторопился Владимир Георгиевич, забыв статью долистнуть, глядя зло уже, настороженно. – Главное, рабочих предупредить, пролетарскую – да! – солидарность… э-э… выказать, иначе грош цена газете, да и нам тоже. Категорически "за"! Опоздаем если с этим – себе ж не простим. А предупредим, настроим рабочий люд – и никуда он не денется, Абросимов этот, или как там его… В суд? Да хоть в страсбургский, хоть к самой Карле! Отобьемся, надо будет – даже и проигрыш оплатим, но предприятье в народных руках оставим! Вот мой народный капитализм, мое кредо, ежели хотите. А это, – прихлопнул он статью ладонью длинной, – не токмо в газету, а и в листовки надобно и на столбы, на стены цехов клеить, каждому рабочему в руки, иначе не остановим захватчиков-перехватчиков. Ведь несчетно уже, сколько потеряли так, все-то зная-понимая… что отдадим и это?! Печатать!

– Напечатать – не вопрос. В другом вопрос: что получим? – И не с ним спорь, ему ты как кивал, так и кивай согласно; а вот подчиненный твой явно не просекает, по-нынешнему говоря, всей глубины проблемы, слабоват еще такое решать, вот ему-то и втолковывай, учи. – Тут ведь даже не столько факты вменяются, Дим, сколько намерения, а их за хвост не ухватишь, дружище, и любой адвокат из нас, обвинителей, форшмак натуральный сделает и к судейскому столу подаст… ведь так, если юридически? Так? – перевел он взгляд на адвокатского барона – замотавшего тяжелой, рыжевато подпаленной неведомым огнем головой, несогласного. – И что-то не хочется никак в подставу эту лезть, другую щеку подставлять…

– Суд, процесс – это все вельми и вельми предположительно, я бы даже сказал – фантазийно… Не подаст, воры трусливы! Да и есть кому там не принять исковое заявленье, претензии недостаточными счесть… – Мизгирь, явно мимо ушей пропустив это, про подставу, глядел тяжело, упорно. – Где же ваш красный рефлекс на нашей белой идее, Иван Егорович?.. А вот я готов с этой не бумагой, нет – манифестом по членам правления нашего пройти, подписи за обнародованье собрать – тех, в ком совесть жива. И ведь же подпишутся!

– Да, это ж идея, – встрепенулся и Левин, – проголосовать большинством, как оно и… Времени в обрез, но же ведь можно!

– Нет уж, лучше людей на совесть не испытывать… от греха подальше, – напряг напрягом, а еле подавил усмешку Иван. – А как с теми, кто против будет? Нет, не надо экстрима. У меня паллиативное предложенье – взвешенное, надеюсь, оцените. И во всех отношениях честное, без судов всяких и следствий. Ты, – и намеренно, и с удовольствием ткнул пальцем, самую малость не достав до костюмчика щегольского, но, впрочем, плохо сидевшего левинского, – идешь к тому самому Абросимову и на стол ему выкладываешь материал этот. И пусть сам отвечает, изворачивается как хочет… да, сам ли что напишет или в интервью тебе – как хочет. И мы тут же оба даем, да хоть на первой полосе, дело-то и вправду важнейшее. Вот тогда рабочие пусть читают и думают, сравнивают… Закрывай номер этот, а в следующем дадим твое, что добудешь… надо и тебе проветриваться хоть иногда, да и кому еще я поручить это могу? Другим не доверю. И не церемонься, вопросы самые жесткие ему, до подноготной!..

Молчали, и нехорошее было молчание, какое надо бы поскорее прервать. Он и поспешил, еще один довод приберег:

– И потом, мы ж не знаем, главное, как директор завода аппаратуры к этому всему отнесется, я даже и не в курсе, кто там после Никандрова теперь. Они же в связке плотной, и как бы не навредить сдуру – и связке этой, и деньгам "Русича"… Резонно?

– Даже логично, – не сразу и сумрачно проговорил Мизгирь, все вглядываясь в него, будто решая что-то для себя. – Вся-то беда в том, что сам человек алогичен: и в деяньях своих, и в восприятии поступков чужих. И не всегда она ему на пользу, логика… далеко не всегда. Скорей уж наоборот. – Это он как бы себе сказал, но никто тут уже не обманывался, на чей счет сие. – Ладно, решите сами.

– А верно, вообще-то, – с видимой охотой поддержал Базанов это никого и к чему не обязывающее, пожалуй, и плоское рассуждение – его-то точно и ни в малой степени не касающееся… при чем тут он? – А если и есть, то чаще всего вывернутая какая-то, вывихнутая логика, да в том же хоть акционировании. Но еще хуже, согласитесь, эмоции поспешные; по себе знаю, сам каюсь иногда… – Но и переигрывать нельзя было, с чуткими товарищами свела его втемную судьба; и лучше отвлечь на что-нибудь постороннее, общее: – Вот на этих двух столпах и шатается теперь россиянская государственность – пошлостью вдобавок подпертая. Как это: шалтай-болтай сидел на стене…

– Ну, мы-то люди простые, тверезые, зрим в корень и за дураков себя никому не советуем держать. Как там с делами рекламными?

– Держит бумаги, не вызывал пока. В отъезде, Елизавета говорит. Нет, смысл в агентстве, конечно, есть, сам масштаб дела того требует. А отдел при газете, я так подумал, лишняя ступенька. Все равно ее перешагивать придется.

– Что ж, трезво. – Но высматривал что-то в нем все так же недоверчиво, жестко даже. – Хотя трезвость никак не отменяет эмоции – контролируемые, естественно.

– На этом и я настаиваю, а вот Дима увлекся… Азартные игры – не мое, Владимир Георгиевич, давно это понял. – И решил дожать, зло брало: не выгорело? Оправдывайтесь теперь, чтоб неповадно было: – Даже в дурака подкидного не любитель… в подставного тем более.

Прибитый к месту, Левин и рта не раскрыл, бумаги суетливо перебирал: себе на уме малый, но разве что на заемном, своего-то не сказать чтобы с излишком. Пришлось хозяину отдуваться, выручать – посмеиваясь уже, но довольно-таки деланно:

– Ну, как вы могли подумать, Иван Егорович?! Материал уж больно горячий, вот и обожглись… бывает в спешке рабочей. Но вы-то на месте, а это гарантия здравого смысла, трезвости взыскуемой. Держитесь его во всех предлагаемых обстоятельствах, и все будет, как нам надо. А нам с вами много чего надо еще…

– Я Надеждину поверил, – глухо выговорил, наконец, Левин, все какую-то бумагу отыскивая. – И верю, с нюхом на аферы человек, не зря писал.

Что-то не припоминал такого средь пишущей братии Базанов, за десяток-то с лишним лет на газетной исковырянной ниве всех и всяких графоманов знававший; не исключено, впрочем, что его и вовсе не существовало никогда – ну да черт-то с ним… Не выгорело у них, и так-то оно лучше. Воротынцева предупредить, хоть как-то помочь – это он решил сразу, копию статьи заготовив: пусть порушенную уже, но контраверзу необходимо ему знать… как, телефона не имея домашнего, в выходные? Или в понедельник, с утра пораньше, хотя и сверхзанят конечно же будет он? А может, через Народецкого, все ему изъяснив? Вот это, пожалуй, вернее будет…