Текст книги "Американская леди"

Глава двадцать девятая

Солнце висит низко и светит сквозь деревья. Они отбрасывают длинные тени, как пальцы, которые хотят схватить и…

Отпустите меня!

Мария пригибается под ветками. Прочь из темноты! Но тени быстрее, чем она, и скользят именно туда, куда ступает ее нога, шаг за шагом. Они уже здесь, от них не скрыться…

Игра, в которую играли близнецы Йоханны. Картинки всплывают в ее памяти… Круги, нарисованные мелом на булыжной мостовой, кружащиеся юбки, детские песни… Раз, два – оп! Тени подбирают слова, прежде чем она успевает их вспомнить.

– Мария, раздевайся наконец! Солнечные ванны нужно принимать голой.

Шерлейн, как всегда, недовольна тем, что Мария не придерживается в точности правил Монте-Верита. Руки начинают стягивать с нее платье, ткань прилипает к лицу, Мария хватает ртом воздух и не может вдохнуть. Так узко. Так узко, что она боится, но…

– Не раздевайте, нет!.. Мужчина с длинной бородой! Он хочет забрать меня… – Мысли расплываются, как чернила на мокрой бумаге. Что за мужчина?

– Piano, Мария! Никто не хочет тебя раздеть.

Чья-то рука снова прижимает ее к постели.

– Позволь мне положить полотенце тебе на лоб. Нам нужно сбить жар.

Мария подхватилась, мокрая от пота.

– Жар…

Какое-то мгновение она не узнавала женщину, которая намочила белое полотенце в фарфоровой миске и отжала. А потом память постепенно стала возвращаться: роды, адские муки и в какой-то миг благостная пустота, никаких чувств, никакой боли…

Мужчина с длинной бородой… Он снова здесь, он прячется в лесу среди зеленых и синих теней, и… Он подзывает ее, она его отчетливо видит…

Она что-то припоминала. Нечто важное, отчего она даже хотела подскочить на ноги, чтобы лучше думать. Она всеми силами пыталась превозмочь головокружение, которое тут же накатило на нее. Ясные моменты стали редкостью, она должна была использовать каждый.

– Мой ребенок. Где мой ребенок?

Как она могла позабыть о дочери? Она ведь должна позаботиться о малышке. О Сильвии.

Успокаивающие слова долетели до ее ушей, будто через слой ваты, отчего нарастающая паника сразу пропала.

С ребенком… все… хорошо… хорошо…

Глаза Марии закрылись сами собой, как она ни старалась противиться этому.

Сильвия и Мария. Короткое имя. А больше ее ребенку и не нужно. Хорошее имя. Сильвия Штайнманн… Головокружение усилилось, голова отяжелела…

Под закрытыми веками появились какие-то проблески, словно капли росы после весеннего дождя. Но это не капельки воды, а отшлифованные стеклянные призмы, которые улавливали солнечный свет и превращали его в разноцветную радугу.

Горги у постели Марии. Она держит перед ее лицом стеклянные бусы.

– Видишь, тени ушли! – Она смеется, ее кожа блестит всеми цветами радуги.

– Теперь мы можем развлечься… – Она помахивает бусами, призмы плавятся, соединяясь друг с другом, становятся все округлее и округлее, превращаются в шары.

– Это стеклянный рай… – пробормотала Мария.

* * *

– Поверьте мне, синьора Майлз, это самое плохое время для визита к вашей тетке! Роды были необычайно тяжелыми для нее, это связано с тем, что ребенок лежал неправильно. Нужны были… определенные мероприятия, чтобы спасти жизнь и матери, и ребенка.

Какие мероприятия? Ванда озабоченно нахмурилась. Она не могла ничего понять, но все звучало ужасно. Или графиня просто по ошибке упомянула неправильное слово, говоря на ломаном английском?

– А как обстоят дела у матери и ребенка сейчас? – спросила девушка скрепя сердце. Почему графиня выдавливает слова в час по чайной ложке? Как она могла так спокойно сидеть в кресле «Эмпайр», когда Ванда все еще не знала, как зовут дочку Марии?

Патриция пожала плечами, сделав ничего не значащий жест.

– Доктор был сегодня утром, осмотрел Марию и ребенка. С малышкой все хорошо, о ней заботится кормилица. Слава богу, что всего в нескольких домах от нас нашлась женщина, которая согласилась кормить вместе со своим ребенком и Сильвию.

Сильвия. Значит, так зовут дочку Марии.

– А что с Марией? – настаивала Ванда.

Патриция тяжело вздохнула.

– У нее инфекция и высокая температура. Она бредит во сне, похоже, ее мучают галлюцинации. При этом врач говорит, что сейчас самое важное – абсолютный покой.

– Жар в послеродовой период? Но это может быть смертельно опасно, разве нет? – Каждое слово отдавалось болью в сердце Ванды. Сколько раз после посещений больницы для бедняков в Нью-Йорке мать рассказывала ей о женщинах, которые рожали детей в ужасных санитарных условиях и вскоре умирали от родовой горячки!

У Ванды по спине побежали мурашки.

– Мне нужно непременно увидеть ее, хоть ненадолго!

Холодные пальцы Патриции легли на руку Ванды.

– Поверьте мне, для Марии делается все, что необходимо. Сейчас мы не должны ее волновать излишними визитами. Врач прописал покой, иначе…

Ванда убрала руку. Она редко чувствовала такое неприятное прикосновение. Иначе что?

Графиня молча встала. Все ее поведение говорило о том, что она хочет закончить разговор. Ни слова о том, когда Ванде прийти в следующий раз. И никакого приглашения пожить в палаццо, пока Мария не поправится.

Что же теперь? Ванда сама себе показалась актрисой в плохой пьесе. Абсурдность ситуации пугала ее: она приехала из Германии и теперь не может пробиться дальше этой ужасно декорированной комнаты для посетителей. Теперь свекровь Марии норовила отделаться от нее с помощью нелепых отговорок. Франко уехал по срочным делам, больше графиня ничего не сказала об отсутствии сына.

Что-то тут не так. Что-то тут совершенно не сходится.

Ванда обстоятельно рылась в кармане в поисках платка, чтобы потянуть время, и при этом наблюдала сквозь прикрытые веки за свекровью Марии, которая уже стояла у двери. Прямая спина, устремленный в никуда взгляд и притворная улыбка графини напомнили Ванде ее мать. Она всегда вела себя так, если нужно было общаться с людьми по-деловому и не проявлять лишних эмоций. Это маска, за которой можно спрятать все.

«Но что прячет графиня?» – спрашивала себя Ванда, промокая носовым платком несуществующие капли пота. Она лихорадочно пыталась привести в порядок мысли и не дать себя еще больше запугать женщине с холодными глазами.

Что-то не так с ребенком? Одна мысль об этом была столь чудовищна, что Ванда ее тут же отбросила. Или дела у Марии хуже, чем о них говорит графиня? Если это правда, то не будет ли лучше навестить Марию как можно скорее?

В этот момент Ванда больше всего хотела, чтобы рядом была Йоханна. Или мать.

Но она была одна, и Мария в ней нуждалась. Причем срочно.

Наконец девушка поднялась, прошла к двери и встала напротив Патриции, глядя глаза в глаза. Как же строго она смотрела!

Ванда хорошо могла представить, как большинство просителей от такого взгляда Патриции втягивали голову в плечи и, сгорбившись, уходили ни с чем. Но только не Ванда Майлз! Кто пережил переговоры с закупщиками из Зонненберга, тот не должен бояться какой-то графини! В ее голосе не было ни тени неуверенности, когда она произнесла:

– Я хочу, чтобы меня отвели к Марии немедленно. Если нет, тогда…

Девушка рассчитывала, что намека на угрозу окажется достаточно. Ведь в противном случае Ванда даже не представляла, чем может пригрозить.

* * *

Гул пламени стал сильнее. Сейчас у нее выйдет получить нужную температуру, чтобы выдуть шар. Большой шар. Переливчатый шар. С перламутровым блеском, как мыльные пузыри. Как мыльные пузыри, которые отец когда-то вместе с ней…

– Тетя Мария, ты не спишь?

Мария простонала.

Только не трясите! Иначе мыльный пузырь лопнет.

– Тетя Мария, ты меня слышишь? Я… подожду, пока ты выспишься.

– Пуфф! Пуфф! Пуфф! – лопнули пузыри один за другим.

– Ванда?

Руки Марии дрожали, когда она попыталась приподняться. Комната была затемнена, и Мария моргала.

– Это действительно ты?

– Да, это я, – ответила девушка.

Голос такой необычайно нежный… как у ангела… а не как у Ванды, такой живой и горячей…

Мария судорожно пыталась понять, действительно перед ее кроватью Ванда или это все галлюцинации, как и многое другое в ее голове. Но вот же она! Ее рука такая мягкая и теплая. Это точно должна быть Ванда.

– Ты… приехала. Такая долгая дорога. Как ты смогла…

Мария не знала, о чем спросить в первую очередь, и заплакала. «Как ты сюда попала? Все ли у тебя хорошо? Как дела у Йоханны?» – столько всего вертелось в голове. Целый клубок важных и неважных нитей, которые она не могла распутать.

– Мне нужно кое-что сказать тебе… – начала она тихо. – Я…

– Тс-с-с, тише. Мы поговорим позже. У нас еще много времени, – шепнула Ванда.

Она обняла Марию и стала укачивать, как ребенка. Марии казалось, что эти нежные объятия врежутся в память навсегда. Она была очень счастлива, но все же заплакала еще сильнее. Вскоре плечо Ванды сделалось мокрым от слез.

– Вот видите, она уже волнуется! – зашипела Патриция из-за двери.

– Это слезы радости! – ответила Ванда.

Потом она разняла руки, осторожно и уверенно прижав Марию обратно к подушкам.

– Тебе нужно отдохнуть, так говорит твоя свекровь. Мне нельзя тебя переутомлять, иначе она меня вышвырнет! – Девушка подмигнула по-заговорщически.

Патриция тут же подступила ближе. Хотя она и не понимала немецкого, но точно разобрала, что Ванда говорит Марии о ней.

«Ванда здесь – это подарок небес. Господи, спасибо! Мне нужно использовать это время, головокружение может вернуться в любой момент. Столько голосов в голове, которые…»

Мария смахнула слезы.

– Я… со мной все хорошо. Я просто немного ослабела.

Она попробовала улыбнуться. Хорошо, когда голова легкая. Ее вдруг наполнила надежда, что скоро все снова будет в порядке.

– Ты видела мою дочку? Сильвию? Ну, разве она не чудесна?

– И такая сильная! Кормилица говорит, что она большая, прямо как мальчик. Неудивительно, что роды отняли у тебя много сил.

«Позаботься о том, чтобы Патриция оставила нас наедине, – мысленно умоляла Ванду Мария. – Мне так много нужно тебе сказать. Но я не могу, когда меня сверлят эти строгие глаза».

– Сильвия де Лукка – какое красивое имя! Погоди, вот увидишь вещи, которые передала Йоханна со мной для ребенка! – слишком весело рассмеялась Ванда. – Там есть платьица и на тот случай, если бы родилась девочка. И штанишки, если бы родился мальчик…

«Не де Лукка, а Штайнманн!» – все кричало внутри Марии. Как же объяснить Ванде, пока Патриция в комнате? Она закрыла глаза. Нужно немного отдохнуть, а потом…

«Нет, не де Лукка. Ни за что. Сильвия Штайнманн – так будут звать девочку».

Когда Мария проснулась, Ванда все еще сидела у ее кровати. У нее на руках лежала Сильвия. Это было так прекрасно, что Мария снова расплакалась.

– Ну разве она не похожа на Штайнманн? – прошептала она сквозь слезы. – У нее такие же светлые волосы, как у моей матери. И как у тебя в детстве…

– Ты так считаешь? – смеясь, спросила Ванда. – Франко будет не в восторге, если ты будешь говорить, что ребенок полностью пошел в нашу семью… – Она нерешительно кивнула в сторону двери, где на страже стояла Патриция.

Мария рассмеялась; это вышло не очень хорошо. Ей пришлось взяться за край кровати, так у нее вдруг закружилась голова. Она тихо застонала.

«Только бы не потерять сознание. Мне нужно все объяснить Ванде. Нужно отправить Сильвию в безопасное место…»

– Разве вы не видите, что ваш визит вредит больной? – прошипела Патриция. – Мне очень жаль, синьорина Майлз, но, если вы сами не понимаете, что разумно, а что нет, мне придется позвать мужа.

– Нет! Ванда останется. Я не хочу быть одна! – Мария крепко сжала руку Ванды. – Ты не можешь ее вышвырнуть! Это и мой дом тоже! – истерично закричала она в сторону двери.

Ванда испуганно посмотрела в расширившиеся заплаканные глаза тетки и успокаивающе погладила ее, как испуганного ребенка.

– Не бойся, я останусь здесь, пока ты снова не поправишься. И никто меня отсюда не вышвырнет! – произнесла она, глядя на дверь.

Мария снова закрыла глаза. О нет, она очень боялась. Боялась, что ей не хватит времени.

Глава тридцатая

Следующие дни стали для Ванды худшими в жизни. Этот калейдоскоп из надежды, страха и глубочайшего отчаяния будет вертеться в ее памяти при одном воспоминании о Марии.

Когда девушка увидела, как плохо обращаются с Марией, она отказалась покидать тетку. Выходила из комнаты только в туалет. Она раздумывала, не отправить ли телеграмму Йоханне и рассказать о плохом состоянии Марии. Но для этого нужно было бы выйти из палаццо. Ванда решительно отказалась от этого. Чем поможет Марии то, что Йоханна будет убиваться от волнений и переживаний? Лучше было сообщать в Лаушу только хорошие новости.

Племянница день и ночь сидела у кровати Марии. И только когда тетка засыпала, Ванда немного дремала в кресле, которое придвигала к кровати. Когда Мария проваливалась в лихорадочное забытье, Ванда заставляла себя бодрствовать. Было тревожно смотреть на Марию в такие моменты. Тетка разговаривала с людьми, которых не было рядом, иногда кричала, но Ванда ничего не смогла разобрать, кроме нескольких имен и обрывков слов. За многие часы у постели Марии Ванда поняла, как много существует видов смеха: иногда тетка хихикала, как маленькая девочка, потом хохотала во все горло или гоготала, как старуха, которая потеряла рассудок. Она находилась в мире, доступном лишь ей. Особенно страшно было, когда она замирала с отсутствующей улыбкой на лице. Мария выглядела тогда такой одинокой, что Ванде просто необходимо было ее обнять и погладить. Она не могла ее отпустить.

Ванде удалось уговорить графиню перенести колыбель Сильвии в комнату Марии. Сначала Патриция бурно протестовала: крики ребенка помешают больной, а у кормилицы может пропасть молоко. А если эта женщина больше не придет в палаццо, что тогда? Ванда, конечно, тоже не хотела так рисковать. И все же она настояла на своем, потому что надеялась, что близость Сильвии ускорит выздоровление Марии.

Оказалось, что все лишь выиграли от такого решения: кормилице было все равно, где кормился ребенок, молока поступало много, как и раньше, девочка бóльшую часть времени спала, а Мария смогла брать дочку на руки, когда просыпалась и чувствовала в себе силы. Это были прелестные моменты, которые напитывали Ванду энергией и вселяли надежду на лучшее.

Сначала Патриция стояла у двери, как сторожевой пес, неусыпно наблюдая за постелью больной. И только после того, как Ванда в лицо заявила ей, что не уйдет отсюда, пока Мария не поправится, Патриция решилась оставлять их на некоторое время наедине, когда Мария спала или бредила. Ванде всегда казалось, что в отсутствие итальянки становилось свободнее дышать.

Поведение Патриции было очень странным. На первый взгляд она напоминала обеспокоенную женщину, которая заботится о матери внучки. Но Ванде все же казалось, что графиня хочет контролировать каждую секунду, когда Мария не спит: как только невестка открывала глаза и хотела поговорить, Патриция тут же появлялась в комнате, словно подслушивала за дверью сама или дала специальное приказание прислуге. И каждый раз она что-то приносила с собой для Марии: то кувшин лимонада, то свежую воду и полотенца для холодных компрессов, то чистое белье. И ничего для Ванды. Она словно вынуждала ее выйти перекусить на кухню. Ванда делала это крайне редко, потому что от страха за Марию почти не хотела есть.

Неоднократно у племянницы складывалось впечатление, что Мария хочет ей срочно что-то сообщить. Но все исчезало, как только Патриция входила в комнату. И только во взгляде Марии читалась… какая-то недосказанность. Но она ведь не могла выгнать Патрицию из комнаты, это же был ее собственный дом! Поэтому Ванде ничего не оставалось, как ожидать возможности поговорить с Марией с глазу на глаз. Ей и самой пришлось отложить множество вопросов, которые вертелись на языке: «Почему ты не писала мне столько месяцев? Дошел ли наш первый пакет с детскими вещами? Почему твоя свекровь, заходя в эту комнату, смотрит как змея, которая хочет съесть кролика? И почему, черт возьми, не объявляется отец ребенка? Патриция мне только сообщила, что он в Нью-Йорке. В Нью-Йорке? В то время как родился его первенец?»

Но как только Мария в моменты прояснения хотела что-либо сказать, Патриция перебивала ее:

– Разговоры очень перенапрягают, подумай о том, что говорил доктор!

А Ванде она сказала:

– Задавать вопросы Марии, когда та в лихорадочном бреду, – это верх безответственности! Разве вы не видите, что она всего лишь бредит?

Но у Ванды не сложилось подобного впечатления. Девушка хорошо различала моменты, когда тетка бредила, а когда пребывала в ясном сознании. Мысленно Ванда называла Патрицию драконом, охраняющим пещеру, в которой заточили Марию. Ей еще предстояло узнать, как близко этот образ соответствовал действительности.

Антипатия к свекрови Марии росла у Ванды с каждым часом. Если бы «дракон» обращался с Марией плохо или небрежно, то Ванда уже наверняка смогла бы точно объяснить свое отвращение. Но каждое утро приносили свежее белье. Это Ванда уже замечала дважды. Подавали легкую, насыщенную витаминами еду, чайник у постели Марии всегда стоял со свежим чаем – Патрицию не в чем было упрекнуть. Она также позаботилась о том, чтобы врач осматривал Марию дважды в день. При этом Ванда вынуждена была выходить из комнаты. Она бы с удовольствием поговорила с мужчиной, но тот не говорил ни по-английски, ни по-немецки. А по-итальянски Ванда знала лишь несколько слов. Но когда этот человек выходил из комнаты, по его серьезному взгляду девушка сразу понимала: дела у ее тетки обстояли плохо. «Больше всего его беспокоит жар, – отвечала Патриция каждый раз, когда Ванда спрашивала, что сказал врач. – Во время родов возник разрыв, который нужно было бы зашить. Он воспалился, несмотря на обработку, и начал гноиться». Появившийся из-за инфекции жар не спадал.

Чувства молодой и старой женщин, заботящихся о Марии и переживающих за нее, объединились в этот момент.

* * *

Пламя, ярко-желтое и пылающее, прямо перед глазами. Словно в дымке, как через окно туманной ночью в Лауше. Она подходит ближе к огню. Или пламя приближается к ней? Все равно… Странно, пламя не такое уж горячее, как выглядит… Сердце его бледноватое. Губы Марии вытягиваются, она хочет вдуть воздух. «Ты должна сильно дуть, чтобы пламя запело!» Это голос ее отца! Мария улыбается. Она слышит его, но где сам отец? От радости она забывает о пламени и воздухе. Огонь угасает. И папа говорит: «Вот видишь, теперь он погас. Навсегда».

Ночная сорочка была мокрой от пота, когда Мария проснулась. Ей снился сон, такое случалось часто во время ее болезни. Она попыталась вспомнить его. Она должна вспомнить, это было важно!

Мария отпила чая, но вкуса не почувствовала.

В соседней комнате слышался голос Ванды. Кажется, она разговаривала с Сильвией или кормилицей. Но не с Патрицией. С ней она говорила не так приветливо. Мария невольно улыбнулась.

Преданная Ванда.

Любимая Ванда.

«Кровь не водица», – вдруг вспомнила она.

Это не был один из тех снов, в которых встречалось столько людей, что, когда она просыпалась, голова болела при каждом движении. Нет. В этот раз сон был совсем простой: она видела отца. И пламя, которое потухло. Но это был не прежний любимый огонь стеклодувной горелки, это был огонь ее жизни – осознание этого навалилось на нее с такой силой, что Мария едва могла дышать.

«Почему я? Я еще не хочу умирать!»

Она задыхалась от всхлипов под одеялом, пока никто этого не слышал. Слезы текли по ее щекам.

Она еще столько всего намеревалась сделать в этой жизни! Словно в одной из ее стеклянных картин не хватало самых важных частей.

«Йоханна и Рут… Неужели я их больше не увижу? Мы всегда были вместе. Три сестры Штайнманн, так их называли соседи в деревне… А потом я просто уехала, даже не обернувшись. Прости меня, Йоханна, прости!

Как вырастет мой ребенок, если я умру? Кто позаботится о Сильвии? Кто скажет ей, что в этой жизни возможно все? Что женщина может выбирать себе путь сама. Все имеет свою цену. Может, ее отец?»

Мысль о том, что Сильвия может остаться одна, оказалась для Марии просто невыносимой. Она вертелась, как раненый зверь, но ни одного звука не вырывалось из ее рта.

«Только бы не умереть… такой молодой… Так много нерешенного… На кого оставить дочь?»

Мария сложила руки в беспомощном молитвенном жесте, раздумывая, что говорят в такой момент.

Ни она, ни ее сестры не были особо набожными. Разумеется, они верили в Бога на небесах, но в их жизни он не играл особенной роли.

– Господи, умоляю тебя, сделай меня снова здоровой. Ради Сильвии, – голос Марии был сдавленный и словно чужой, да и вся молитва казалась ей чуждой. И все же она продолжала: – Но если уж ты захочешь меня прибрать, то скажи хотя бы, что я еще могу сделать для своего ребенка!

* * *

Наступил третий день после прибытия Ванды. Она только что вышла из ванной комнаты, располагавшейся рядом, где после очередной ночи у постели Марии приводила себя в порядок. Накануне горничную, которую встретила в первый день, Ванда отправила в гостиницу, чтобы забрать часть своих вещей. Разумеется, с разрешения Патриции. «Может, было бы разумнее забрать оттуда все вещи?» – подумала Ванда, перед тем как открыть дверь в комнату Марии. Но Ванда отказалась от этой идеи, потому что Патриция официально так и не пригласила ее пожить. Девушка все еще пользовалась небольшой дорожной сумкой, в которой было только самое необходимое – вещи, которые могли пригодиться в дороге.

– Мария! Ты уже проснулась!

Вид Марии, сидящей на кровати, обрадовал Ванду, как теплые солнечные лучи. Может, сегодняшний день станет переломным в течении болезни, этого все так горячо ждали…

Мария приложила к губам палец. Глаза были широко раскрытыми, но вполне ясными.

– Тут есть одна вещь, которую я тебе хочу отдать, пока она не пришла. Скорее, возьми и спрячь это. – В руках она держала маленькую растрепанную книжицу. Мария опасливо косилась на дверь, словно украла все столовое серебро в палаццо и тайком решила передать Ванде.

– Что это? – шепнула Ванда, прежде чем успела детально рассмотреть книжицу. Мария настояла, чтобы племянница спрятала ее. Беспокойство тетки оказалось заразным, Ванда тоже испуганно оглянулась на дверь. В любой момент «дракон» мог войти с подносом, неся завтрак. Просто чудо, что Патриция до сих пор не появилась.

– Это мой дневник, – прошептала Мария. – Я писала его с начала года. С тех пор как меня здесь заперли.

– Заперли? – нахмурилась Ванда. Неужели Мария снова бредит?

Мария подняла руки, защищаясь, словно желая отгородиться от других вопросов.

– Я знаю, что сейчас похожа на сумасшедшую. Но все, что ты прочтешь, страшно. Хотя это чистая правда, – быстро, почти задыхаясь, говорила она. – Мне очень хочется объяснить тебе все самой! Но сейчас я говорю столько глупых вещей, что, наверное, будет трудно поверить моим словам. Возможно, будет лучше, если ты сначала все прочтешь сама. Потом ты сможешь задать мне вопросы. Все, что здесь написано, – правда и ничего, кроме правды!

Последние слова Мария произнесла громче, ее грудь поднималась и опускалась, как после быстрого бега.

Ванде все это показалось чересчур. Нехорошо, что Мария сильно волновалась, так ее жар точно не спадет. Она предостерегающе указала на дверь.

– Подумай о «драконе»!

Где, черт побери, читать ей этот дневник? Если Ванда не хотела ждать сегодняшней ночи, ей ничего другого не оставалось, кроме как запереться в туалете.

Мария устало улыбнулась.

– У меня опять кружится голова…

Она обвела взглядом комнату. Ей стоило больших усилий снова сконцентрироваться на Ванде.

– Когда ты прочтешь обо всем, что здесь произошло, ты поймешь мою просьбу.

При этих словах ее нижняя губа задрожала.

– Что за просьба? – С каждой фразой Марии Ванде становилось не по себе. Настоящий кошмар. Она попала в какой-то кошмар. «Это море слишком глубоко для меня! – все кричало в ней. – Мне его не переплыть!»

– Что за просьба? – повторила она вопрос. Она не могла вынести взгляд Марии, он так мучил ее.

– Ты должна забрать Сильвию. В Лаушу. Ей ни при каких обстоятельствах нельзя оставаться здесь. Слышишь? Ни при каких обстоятельствах! Не позволяй, чтобы тебя кто-то удерживал!

Неужели она это слышала собственными ушами?

– Но как?.. – снова спросила Ванда.

В тот же миг дверь распахнулась. Когда Патриция заметила, как разволновалась Мария, то засыпала Ванду упреками. Но ни племянницу, ни Марию это не беспокоило: они старались понимать друг друга по глазам.

– Пообещаешь мне это? – настойчиво спросила Мария.

Ванда кивнула. Как она могла отказать в этом случае?

Когда Мария в очередной раз заснула, а Патриция вышла из комнаты, Ванда вытащила книжицу из лифчика. Она нагрелась от тепла ее тела, и девушка даже на миг испугалась, что чернила могли расплыться. Но когда она открыла первую страницу, то увидела ни с чем не сравнимый почерк Марии с размашистыми завитушками и чуть бóльшими, чем надо, заглавными буквами.

«Среда, 14 января. Неделю назад я покинула рай. Неделю назад я узнала, что мой муж, мой “любимый супруг” не человек чести, а убийца».

Ванда остолбенела.

Далее шло детальное описание того, что Мария узнала в ту злополучную ночь под дверью кабинета. Через несколько страниц она прочитала:

«Я все еще не могу осознать это. Все во мне противится этому знанию. Ночь за ночью я спала в одной постели с убийцей, наслаждалась его ласками. Вероятно, он был уже повинен в смерти каких-то людей, когда я в него влюбилась? Одна мысль об этом сводит меня с ума.

Как я могла так жестоко ошибиться в нем? Я снова и снова вспоминаю наше время в Нью-Йорке. Что он мне тогда говорил? И что я ему отвечала? Я представляю себя хирургом, который прикладывает скальпель с исключительной точностью и…»

Такая боль! Ванда с трудом могла вынести это. Девушка опустила дневник и несколько минут смотрела на лицо спящей Марии. С какими демонами ей приходится бороться, если она так дергается и стонет? Ванда даже не хотела себе это представлять. Она ни секунды не сомневалась в правдивости написанного. И все же она никак не могла осознать, что все это связано с людьми, которые были ей знакомы. Она снова взяла в руки книжицу.

«Возможно, если бы я тогда прислушалась, то смогла бы распознать, что темное и светлое у Франко совсем рядом. Но в своей влюбленности я не видела и не хотела слышать! Иначе я должна была бы заметить, что владельцы ресторанов смотрели на Франко со страхом и презрением. Но я, глупая корова, считала, что они раболепствуют перед его дворянским титулом! И поэтому я никогда не задавалась вопросом, почему он всегда ходит в порт исключительно без меня! А он, в свою очередь, ревновал меня каждую минуту, которую я проводила с другими людьми».

Потом следовали упреки в собственный адрес. К беспомощности Ванды примешались ярость и печаль. Что пришлось пережить Марии за месяцы своего заточения? Она ведь не виновата в этой драме! Никто не смог раскусить Франко, слишком коварными оказались он и его семья, чтобы кто-нибудь мог подумать, что за благородным фасадом скрываются грязные махинации!

Когда Ванда прочла о попытке Марии сбежать, у нее чуть не разорвалось сердце. Какими же варварами оказались граф с графиней!

«…несколько дней Патриция не показывалась. Она ко мне отправляла ужасную Клару. Это сумасшествие, но меня на самом деле стали мучить угрызения совести, оттого что я пыталась сбежать».

Старая ведьма! Ей недостаточно того, что она заперла Марию, так еще нужно было и давить на нее психологически! Ванда с ненавистью взглянула на дверь. Пусть только появится эта Патриция! Она, нахмурившись, читала дальше:

«Кричу или буйствую – Патриция не видит в своих поступках ничего плохого. Она уверена, что действует так исключительно ради сохранения семьи. При этом, по ее мнению, нужно потерпеть некоторые “неудобства”. Что за элегантное описание тюремного заключения и незаконного лишения свободы! Una famiglia – как часто мне приходилось это слышать! И все же: если мне представится возможность, я попытаюсь еще раз. Но только если при этом ребенку не будет угрожать опасность. Для Патриции превыше всего семья – для меня важнее всего ребенок. Может, у них и получилось лишить меня свободы на какое-то время, но только не ребенка!»

Ванда печально улыбнулась, несмотря на возмущение в душе.

«Понедельник, 14 февраля. Сегодня я поймала себя на том, что почти все утро смотрела на крошечный разрыв на обоях. Нужно следить за собой, чтобы не сойти с ума. Если бы я только могла собраться с духом и сесть за стеклодувную трубку! Патриция предложила достать для меня новый материал. Наверное, она считает, что таким образом я смогу успокоиться…»

– И как тебе? Ты уже все прочитала?

Ванда вздрогнула. Она не заметила, как проснулась Мария.

– Нет, – выдавила она из себя. – Но и того, что я прочла, мне уже достаточно! Хорошо, что ты все записала. Как думаешь, что скажет полиция, если я все это им отнесу?

Мария слабо покачала головой.

– Нет, никакой полиции.

– Но почему? Они ведь не могут просто так убивать людей, держать тебя здесь взаперти и…

Ванда запнулась, ощутив, как холодная ладонь Марии легла на ее руку.

– Пожалуйста, не надо, я умоляю тебя! Ты должна подумать о Сильвии. Ты должна использовать эту информацию с оглядкой на нее…

– Как ты себе это представляешь? Если все выяснится, разве это не пойдет на пользу Сильвии? – спросила Ванда, нахмурившись.

В тот же миг глаза Марии закрылись. Ее фазы бодрствования становились все короче. Осознание этого стало для Ванды подобно грому среди ясного неба. Нужно было смотреть правде в глаза: для выздоровления Марии Ванде нужно было что-то предпринять.

Мария спала. Но ее дыхание во сне было прерывистым, она беспокойно переворачивалась с боку на бок.

После последнего осмотра лицо врача стало еще озабоченней. Он взволнованно говорил в коридоре с Патрицией. Вскоре после этого итальянка собственноручно убрала колыбельку Сильвии из комнаты. Затем поставила рядом с кроватью Марии ночной столик со свечкой. Чуть позже пришел очень старый священник, одетый во все черное. Он читал на латыни отрывки из Святого Писания. Вскоре комнату наполнил запах ладана.

Ванда вместе с графом и Патрицией стояли у изножья кровати. Хотя Ванда еще никогда не присутствовала на подобных церемониях, она понимала, что все это значит. Это было соборование. Через помазание елеем Господь становится ближе к умирающей, а в молитве она должна найти утешение. Умирающая… Все в Ванде противилось осознанию этого.

– Мария, дорогая Мария, тебе нельзя умирать, – шептала она, когда священник вышел из комнаты вместе с Патрицией. Ее сердце сжалось от страха. – Останься с нами, пожалуйста. Мы любим тебя. И ты нужна нам. Я… не знаю, достаточно ли я сильна, как ты считаешь.