Текст книги "Американская леди"

Спустя некоторое время она уже сидела у стеклодувной трубки и тихонько злилась на себя. Как она могла потратить попусту полдня, когда столько работы! Ее взгляд скользнул по стеклянной мозаике, которую она начала накануне. У Марии чесались руки – хотелось взяться за изготовление мозаики и пройти следующий шаг на пути воплощения нового большого плана – открытия собственной галереи в старом городе Генуи. Пока она еще не решилась обговорить эту идею с Франко. Мария чувствовала, что мечту нужно лелеять, как нежный росток: необходимо обильно поливать, пока он не окрепнет и вырастет. До начала года она не хотела посвящать в это мужа. Наверняка он поможет ей в поисках подходящего помещения, в котором после рождения ребенка можно будет оборудовать торговый зал. Белые стены и много стекла, чтобы не отвлекать взгляд посетителей от ярких картин! Мария вздохнула.

Единственное, чего ей не хватало в работе, – это похвала, которой щедро награждали ее клиенты Йоханны. Без восхищенных отзывов ее работа казалась звуком без эха – так сильно она нуждалась в художественном признании. Она не могла дождаться, когда ее новые работы из стекла увидят генуэзцы, обладающие художественным вкусом!

Но вместо того чтобы взять жестянку с зелеными стеклышками, необходимыми для картины, Мария встала и подошла к полке, где хранилась связка стеклянных трубок, которые купил ей Франко несколько недель назад. Мария была так увлечена новой техникой создания цветных мозаичных картин в свинцовой оправе, что пока отложила трубки в сторону. Но теперь неудержимо приближалось Рождество.

Ее первое Рождество без семьи.

Ее первое Рождество с Франко.

Если она хочет успеть сделать сюрприз, то стоит поторопиться.

Когда она взяла в руку одну из трубок, та показалась ей давно знакомой, гладкой и холодной. Волна счастья поднялась в душе. Франко и его родители удивятся, когда в Святой вечер елка в столовой будет усыпана новыми шарами!

Мария долго ломала голову над тем, как должны выглядеть эти шары. Красный, зеленый и золотой цвета, которые в Германии ассоциировались с Рождеством, показались ей слишком тяжелыми для палаццо. Ей хотелось итальянской легкости, блестящей синевы моря, белоснежности мрамора на террасном парапете, неяркого зимнего солнца. Разжигая газовую горелку, она пыталась представить себе то, что делает: серебряные шары, разрисованные легкими, словно перышки, мазками пастельных тонов.

Под давно знакомое гудение пламени Мария начала выдувать шары одинаковой величины.

Глава одиннадцатая

– Ты уверена, что хочешь пойти? Он ведь мог бы и сам к тебе явиться… – Йоханна мягко положила руку на плечо Ванды – такое она редко себе позволяла. Пальцы тетки так окоченели после уборки снега, что Ванда ощущала холод сквозь шерстяную материю платья. Снаружи слышались проклятия Магнуса, который пришел на смену Йоханне. За ночь намело полметра, и, чтобы выйти из дому, пришлось отбрасывать в сторону бесконечные горы снега.

– Но не явился, – спокойно ответила Ванда и добавила: – Мне несложно сделать первый шаг. И Рождество – это хороший повод, правда? – Она указала на полотняную сумку, в которую сложила подарки для отца, дяди Михеля, Евы и больного деда Вильгельма. Их было немного – мелочи, да и только – несколько носовых платков для мужчин, каждому – по бутылке травяной настойки, которую она купила по совету Петера в мелочной лавке. Еве предназначался серебряный медальон, купленный в ювелирном магазине в переулке у Пятой авеню. Любая женщина наверняка обрадуется украшению.

– Мне только не хотелось, чтобы ты… – Йоханна как-то беспомощно посмотрела на нее и осеклась.

– Чтобы я разочаровалась?

Ванда сухо рассмеялась и туго завязала платок под подбородком.

– Томас Хаймер не примет меня с распростертыми объятиями. Я это и сама знаю. Может, он даже не слишком-то обрадуется, увидев меня. Но меня это не интересует. Я просто хочу познакомиться с мужчиной, которого я в других обстоятельствах могла бы называть отцом. Пожалуйста, не волнуйся за меня.

Ванда уже почти вышла за дверь, как вдруг обернулась.

– И еще кое-что…

– Да?

Ванда почувствовала, как начинают гореть щеки.

– Как, черт возьми, мне с ним заговорить? То есть… плохо ведь будет называть его на «вы», да? С другой стороны, мне представляется ужасно глупым называть на «ты» совершенно чужого человека.

Йоханна рассмеялась.

– Если это самая серьезная проблема, то могу тебя успокоить: можешь смело говорить Томасу Хаймеру «ты»! У нас в Лауше это сплошь и рядом.

Улицы Лауши в тот день казались оживленнее, чем обычно. Деловитое усердие было связано, однако, не с доставкой стеклянных товаров, а со снегом: перед каждым домом кто-то трудился, расчищая вход. И скоро на узких тротуарах и улицах снежные сугробы громоздились, словно горы сахарной ваты.

Ванда каждый раз проваливалась по щиколотки. Тогда снег засыпался за узкий край ее зашнурованных ботинок и, тая от телесного тепла, стекал, отчего постепенно носки стали мокрыми.

Поднявшись вверх до запертой мастерской, Ванда так устала, что уже мысленно ругала себя и думала, не повернуть ли назад. Она боялась простудиться снова, поэтому повязала голову платком, которым теперь вытирала капли пота, катившиеся по шее. Наконец она небрежно сунула платок в сумку и озабоченно посмотрела в сторону нагорья, как называли верхнюю часть Лауши. Вдруг дальше будет еще хуже? Что, если вокруг дома Хаймеров еще никто не поработал лопатой?

Она понимала, что это все отговорки. Страх перед собственной смелостью! Настоящего жителя Лауши не может смутить небольшой снегопад. И, несмотря на то что колени ее дрожали, девушка продолжила взбираться дальше.

Ванда сотни раз мысленно представляла себе этот момент. Пыталась внутренне подготовиться к волнам чувств, которые станут накатывать на нее. Для себя она решила, что это непременно будет волнующий момент. В конце концов, не зря ведь говорят: кровь не водица, правда? Одно Ванда решила точно: как бы ни прошла первая встреча с отцом, она будет держаться независимо и уверенно. Поэтому на всякий случай она в своих фантазиях проигрывала самые ужасные сценарии: отец захлопнет дверь у нее перед носом, выругает ее или впустит, но станет равнодушно смотреть на гостью, а может, они просто будут молчать от неловкости, потому что у них слишком мало общего. На этот случай Ванда позаботилась и подготовила пару тем для разговора: одна – погода, другая – приближающееся Рождество, ее впечатления от Лауши… Возможно, она переведет разговор на изделия мастерской Хаймеров. Ванда немного удивится, и это должно растопить лед. А если ничего другого не останется, то она всегда сможет спросить о больном деде.

Иногда, в особенно сентиментальные моменты, Ванда представляла, что они оба расплачутся от радости и бросятся друг другу в объятия.

Только на одно Ванда не рассчитывала: что она при виде Томаса Хаймера совершенно ничего не почувствует.

Дверь открыл совершенно незнакомый человек в рабочей робе и полинялых, вытянувшихся на коленях штанах. Он был среднего роста, бледный, с седой щетиной на лице. Его серые глаза на миг вспыхнули при виде Ванды, а потом словно кто-то решительно захлопнул ставни. Теперь они безразлично смотрели из-под косматых бровей, которые сходились у переносицы. Узкие морщины придавали лицу страдальческий вид. Ничего не напоминало в этом состарившемся мужчине болезненного вида того привлекательного, по словам Рут, парня с широкими плечами и смелой улыбкой, в которого она когда-то влюбилась.

Ванда не так давно читала роман о временах Гражданской войны в США. Там главная героиня встретила через много лет отца, которого считала погибшим. Автор описывал этот момент так, словно девушка смотрела на свое отражение. Напрасно Ванда ждала подобного эффекта: в чертах Томаса Хаймера она не заметила ничего знакомого.

Может, перед ней сейчас стоял совсем другой человек? Может, это его брат Михель? Ванда украдкой посмотрела вниз. Мужчина стоял перед ней на обеих ногах, значит… Она едва сдержала нервный смех, когда осознала всю странность ситуации.

– Почему ты так выглядишь? У тебя вши или что?

Томас Хаймер указал на короткую стрижку Ванды. Потом он развернулся и зашаркал обратно в дом. Дверь за собой он оставил открытой, будто говоря: заходи или так оставь, мне все равно.

Ванда, словно оглушенная, последовала за ним по темному коридору, по лестнице вверх и потом на кухню. В этом доме она провела первый год жизни. Но мысль эта не вызвала никакого душевного волнения. Девушка откашлялась, чтобы стряхнуть оцепенение с голосовых связок.

– Я уж думал, что ты вообще не придешь. Болела ведь.

Томас Хаймер опустился на угловую скамью, не предложив ей присесть. Сидя, он наклонился к плите и сдвинул в сторону кастрюлю с дребезжащей крышкой.

– Ева! – крикнул он и потом обратился к Ванде нормальным тоном: – Что ты хочешь?

Ванда заморгала. Застоявшийся воздух комнаты отдавал чем-то очень странным. Она невольно взглянула на единственное окно, перед которым громоздились сугробы, – приток свежего воздуха был просто невозможен.

– А чего я могу хотеть? Вы… хм, то есть… Я хотела навестить тебя, конечно, – ответила она подчеркнуто по-девчоночьи и в тот же момент отругала себя за это. Ее слова звучали очень по-детски, не как у взрослой женщины, которая хотела вернуться к своим корням. Она вдруг присела напротив него.

– Кажется, ты хорошо информирован обо мне, – сказала она с намеком на его фразу. – Я в самом деле болела несколько недель, иначе бы заглянула сюда раньше.

Произнеся эти слова, девушка стала лихорадочно подыскивать новую тему для разговора. Внезапно все стало совсем иначе. Сказать: «Я недавно узнала, что ты мой отец!» – ни за что. Ей не хотелось откровенничать с этим мужчиной с растрескавшимися губами и невежливыми манерами. Ей хотелось просто встать и уйти.

Ей и этому человеку было не о чем говорить.

Ее приход сюда – досадная ошибка и ничего больше. Снова ее глупые идеи.

Как и мысль, что она может стать полезной Йоханне и своей семье, – просто смешно!

– Я знаю, что ты не особо хочешь меня видеть. Ну, это и не могло быть по-другому, остальное было бы лицемерием. Поэтому постараемся сделать все быстро.

Она встала.

– Тут несколько сувениров. Подарки на Рождество. Они и для остальных тоже.

Завернутые в блестящую упаковочную бумагу дары выглядели неуместно на потрескавшемся деревянном столе. «Еще одна ошибка», – подумала в ужасе Ванда. Ее пальцы впились в край стола так крепко, что побелели костяшки.

Хаймер все еще сидел. Нет, скорчился на лавке с бесстрастным выражением лица. В нем, казалось, поселилась неуверенность.

«Он похож на бездомного пса, о котором давно никто не заботится, который просто позабыл правила совместного существования», – подумала Ванда.

Ее отец.

Чужой человек, к которому она ничего не чувствовала, кроме тени сострадания.

Внезапно ее сердце переполнилось любовью к мужчине, который восемнадцать лет занимал место Томаса Хаймера, – у нее перед глазами всплыл образ отчима: Стивен в элегантном костюме, Стивен за рулем нового автомобиля, которым он так гордился, Стивен среди крупных бизнесменов. Горячий стыд залил щеки Ванды краской. Стивен всегда был рядом с ней, разделял все ее глупости. И как мало она его благодарила! Узнав о своем происхождении, Ванда отнеслась к нему как к пустому месту, не обратила внимания на его ранимость и даже насмехалась над ним, будто хотела бросить ему вызов: «Какое право ты имеешь на мою любовь?»

Со стороны лестницы послышались громкие шаги и напряженное пыхтение. Ванда представила, что сейчас предстоит познакомиться с еще одним членом семьи, и эта мысль стала почти невыносимой.

– Я не хочу больше мешать. У тебя наверняка полно дел в мастерской… – Не дожидаясь ответа Хаймера, она развернулась, как вдруг из мрака коридора появилась тень.

Женский голос простонал:

– Вильгельм снова совершенно невыносим! У меня всего две руки, и я не могу постоянно к нему подскакивать! А Михель меня сегодня тоже трижды подзывал…

Ева остановилась в дверях как вкопанная, переводя взгляд то на Томаса, то на Ванду.

– Так значит я не ослышалась!

Женщина скрестила руки на груди, подошла ближе и смерила Ванду взглядом.

– Американка, вы только посмотрите…

– Здравствуй, Ева, – едва улыбнулась Ванда, терпя недружелюбный осмотр. Нет, она бы никогда не подумала об этой старой, убитой горем женщине, что она такого же возраста, как ее мать. Но что, черт побери, было общего у этой бабы с соблазнительницей, о которой рассказывала Рут? И что…

Ева подошла к печке, сняла крышку с кастрюли, из которой тут же вырвалось облачко своеобразного запаха, и вытащила оттуда что-то маленькое и костлявое. Ванда могла поспорить, что это была белка.

– Я сама найду выход, – процедила Ванда сквозь зубы, пытаясь дышать исключительно ртом.

– Нет уж, дудки! – приподнялся Томас Хаймер. – Ты хотя бы выпьешь с нами чашку кофе. Сейчас. А то потом, чего доброго, скажут, что мы гостье ничего не предложили! Ева, поставь воду. Принеси хлеб и что-нибудь к нему.

Когда шанс для быстрого отступления был утрачен, Ванде ничего не оставалось, как сесть вместе с отцом за стол. Ева предложила стул, поставила пару кружек и тарелок, а Ванда в это время пыталась завести разговор.

Она с удивлением говорила о громадных сугробах. Поинтересовалась, останутся ли они до самой весны, хотя уже знала ответ.

Томас Хаймер расспросил ее о путешествии, о впечатлении от Лауши. Ответы Ванды он выслушивал без особого интереса и попивал между тем кофе. В его безразличии было нечто показное.

Когда Ванда перебрала уже все темы: «о прошлом», «о больном деде» и «о стеклодувном ремесле», то решилась на последнее. Она хотела бросить из вежливости еще несколько фраз и уйти.

– Йоханнес водил меня к нескольким стеклодувам, чтобы я своими глазами могла увидеть, какое разнообразие стекла производят в Лауше. – Она смущенно улыбнулась. – Честно сказать, меня больше всего заворожили стеклянные шарики. Столько цветов в одном маленьком кусочке стекла!

– Шариковый Михель знает свое ремесло.

Больше Хаймер ничего не сказал на это.

– А что производят в вашей мастерской? – спросила Ванда.

Она еще не договорила фразу, но уже поняла, насколько важен для нее этот вопрос. Может… если бы Томас Хаймер рассказал о работе, то, возможно, и для Ванды стал бы ближе. До сих пор мужчина, сидевший напротив нее, не имел ничего общего с теми уважаемыми стеклодувами, которых восторженно описывала Мария. Не был он похож и на сорвиголову, которого описывала мать. Томас Хаймер выглядел каким-то… ранимым.

– Почти ничего, если ты это хочешь знать, – впервые поддержала разговор Ева. – Мы, конечно, не пухнем с голоду, но и не живем роскошно! Если ты думаешь, что здесь можно чем-нибудь поживиться, то твоя мать напрасно прислала тебя сюда. Она…

– Ева, закрой рот! Ванда сюда пришла не из-за этого, – резко прикрикнул на нее Хаймер.

Вот тебе раз, что это было? Ванда взглянула на Хаймера, их взгляды на секунду пересеклись.

– Ты наверняка слышала, что Михель уже не может помогать, – неопределенно кивнул в сторону коридора Томас Хаймер. – Он почти все время лежит. Фантомные боли, так этот недуг, кажется, называют. А отец не встает с кровати уже много недель. Еще летом он старался заглядывать в мастерскую хотя бы на час-два.

Неужели он ждет от нее комментариев по этому поводу? Ванда решила сначала послушать дальше. Она как раз допила кофе, сделав последний глоток, и Ева забрала у нее чашку.

– Ну, тебе не стоит делать вид, будто ты очень скучаешь по тому, чтобы Вильгельм работал. Даже в конце квартала этого года не было и пары хороших заказов – вот где собака зарыта! – выругалась Ева, стоя у раковины.

– Но из-за чего это происходит? Товары Хаймеров всегда славились качеством, разве нет? Мария рассказывала мне, что ваша мастерская одна из самых лучших в деревне.

Ванда заметила блеск в глазах Хаймера и обрадовалась, что не высказалась в прошедшем времени, как это сделала Мария. Может, хоть напоследок получится его порадовать.

Но уже в следующее мгновение его глаза подернулись поволокой печали.

– Что с того, если теперь больше никто не хочет покупать стекло? Повсюду открываются фарфоровые мануфактуры, растут как грибы после дождя. Они производят вазы, миски и мелкие предметы. Это настолько дешево, что мы больше не выдерживаем конкуренции.

«Но у других стеклодувов как-то же это получается», – промелькнуло в голове Ванды. А вслух она сказала:

– Это массовое производство. Ручная работа ведь намного дороже, правда?

Хаймер пожал плечами.

– Объясни это покупателям в больших универмагах Гамбурга или Берлина. Их клиенты хотят дешевых товаров, на искусность и красоту больше не обращают внимания.

– Но ведь своих клиентов можно немного… воспитать.

Ванда подумала о клиентах «Шрафтс». Они лишь однажды пожаловались на высокие цены, но и товар тогда был не первоклассный!

– Высококачественные стеклянные товары всегда найдут своих покупателей, может, не в универмагах, а в галереях.

Ванда подумала, не рассказать ли о нью-йоркской выставке венецианских стеклодувов. Когда она зашла туда еще раз в последний день выставки, то почти на каждой вещи висела табличка «продано».

Хаймер покачал головой.

– Я тоже так когда-то думал. Но время невозможно остановить. Может… Если бы все случилось иначе… Три стеклодува смогли бы противостоять новой моде…

Он произносил каждое слово осторожно и взвешенно, будто уже давно вынашивал эту мысль, но не решался высказать ее вслух.

– Ах, теперь, наверное, я во всем виновата? И это несмотря на то, что я всю жизнь на вас работала как горничная? – съязвила Ева. – Ты не думаешь, что я тоже себе все иначе представляла?

Она шлепнула мокрой тряпкой по мойке и, не оборачиваясь, выскочила из комнаты. Ванда затаила дыхание и медленно выдохнула. Неужели отношения между этими двумя всегда были такими?

Томас Хаймер неподвижно смотрел в сторону прихожей.

– Нам, Хаймерам, просто не судьба сделать счастливыми наших женщин, – произнес он. – Нам вообще не везет. Ни в чем.

Ванду это неприятно задело, она отодвинула стул назад.

– Теперь мне действительно нужно идти.

– Да, – ответил он.

Внизу на лестнице ее перехватила Ева:

– Ты ведь не собираешься уйти, не повидав дядю и деда!

Она схватила Ванду за руку, а другой толкнула дверь в затемненную комнату, посреди которой стояла кровать.

– Твой дядя Михель! Сейчас он спит, но полночи причитал, как ребенок. И так каждую ночь. Его вопли слышны во всем доме.

Ванда в остолбенении уставилась на тонкое одеяло, под которым лежал человек. Что за убогое существование! Она отвернулась. Ева с иронией смотрела не нее. Но прежде чем Ванда успела что-либо сделать, Ева уже распахнула следующую дверь.

– А здесь – твой дед! Не бойся, он не кусается, даже наоборот: он сегодня в особенно хорошем расположении духа!

– Я… подожди, Ева, я не думаю, что…

Напрасно девушка упиралась, рука упрямо тащила ее вперед. Что вообразила себе эта баба, чего она хочет?

– Ева! С кем ты разговариваешь? Мне нужны мои лекарства! Ева! Давай! – ныл мужской голос.

– Гости к тебе, Вильгельм!

Ева втолкнула Ванду в комнату, но сама не вошла.

– Располагайся удобнее. Я не хочу вам мешать.

Когда дверь закрылась, Ева расхохоталась, словно удалась особенно удачная шутка.

Ванда разъяренно посмотрела ей вслед.

– Рут? – недоверчиво заморгал Вильгельм Хаймер. – Ты… вернулась?!

– Я Ванда, – девушка нерешительно подошла к постели.

Значит, вот это и есть властный Вильгельм Хаймер. Ужался до кучки костей и старой морщинистой кожи.

– Ванда? – Его слезящиеся глаза заморгали сильнее, будто он пытался разглядеть ее получше. – Я не знаю никакой… – окончание предложения утонуло в приступе кашля. – Кто ты? Убирайся! Почему Ева пускает ко мне чужих людей? Ева! Ева-а-а!

– Не может быть, чтобы ты забыл о моем существовании! Я – дочь Рут! – воскликнула Ванда. – И не беспокойся, я сама уйду!

Она резко развернулась к двери. Может, ее дед потерял здравый рассудок, но хоть это он должен помнить, разве нет? Ей уже все так надоело! Никакие предварительные настойчивые увещевания не могли подготовить ее к осознанию того, какой отвратительной семейкой были эти Хаймеры. Исключительно безобразные хамы. Неудивительно, что мать тогда сбежала!

Когда Ванда уже взялась за ручку двери, она услышала хрип старика:

– Дочка Рут… Какая… неожиданность. Ты меня не обманываешь? Подойди ко мне, девочка!

Ванда плотно сжала губы и развернулась к нему еще раз. «Будь снисходительной, имей терпение, он всего лишь старик на пороге смерти!»

– Рут! – на лице Хаймера словно появился блеклый след от улыбки.

Ванда предпочла не упоминать еще раз, что она не Рут. Она нерешительно повиновалась жесту старика и подошла ближе к кровати.

При ближайшем рассмотрении старик не выглядел таким уж смертельно больным. В какой-то миг девушке даже показалось, что в волевом подбородке и выдающихся скулах, на которых натянулась кожа, она узнает упрямые черты былого деспота, о котором все рассказывали. К удивлению Ванды, в душе будто разлилось облегчение.

– Дочка Рут, кто бы мог подумать! Твоя мать… – произнес он, немного приподнявшись. – Стоит ли мне рассказать тебе кое-что о твоей матери?

Ванда кивнула и сразу же разозлилась на себя за это.

Глаза старика блеснули.

– Но только больше никому об этом не говори!

Он глупо захихикал, что привело к еще одному приступу кашля.

Ванда подождала, пока старик вновь придет в себя.

– Рут… Тогда у нее было больше мужества, чем у всех моих трех сыновей, вместе взятых. – Он печально покачал головой. – Давно это было. С тех пор ничего хорошего не случалось.

У Ванды стоял ком в горле, когда она вновь взялась за ручку двери. Она подозревала, что только что услышала самый впечатляющий комплимент, на который был способен старик.

– Хорошо, что ты пришла, – шепот с кровати был едва различим, но, выходя из комнаты, девушка все же смогла его расслышать.