Текст книги "Американская леди"

Глава двенадцатая

Еда соответствовала торжественному случаю: паштеты с трюфелями, барабуля на гриле, розмариновый дух которой наполнил весь палаццо, кроме того, голуби, фаршированные белыми грибами, и ризотто с шафраном. Стол в столовой был празднично накрыт: роскошная льняная скатерть с вышитым фамильным гербом, на ней – самый дорогой фарфор и отполированное до блеска столовое серебро. В центре стоял букет из белых лилий и золотистых роз. Два похожих букета украшали края подоконника, но, несмотря на роскошь цветов, композиция выглядела стерильной. Это впечатление усиливалось еще и потому, что цветы ничем не пахли. Может, они вообще были из шелка? Мария тайком пощупала лепесток розы и выяснила, что он настоящий. «Наверное, им запретила пахнуть Патриция, чтобы они не составили конкуренцию ее навязчивым духам», – подумала Мария.

Она угрюмо ждала хоть какого-то проявления праздничного настроения. Сколько ей еще сидеть в этой комнате с высокими стенами, где каждое слово отражалось эхом, и смотреть на кислую мину свекрови, пока Франко и отец разговаривали с виноделом и его сыном? Мария попыталась привлечь к себе внимание мужа, но тот так углубился в разговор, что не замечал ее.

Произвели следующую смену блюд – Мария уже давно была сыта. И все же она опустошила тарелку, потому что знала: это вызовет неудовольствие Патриции. И точно. Графиня удивленно подняла брови: сама она накалывала вилкой крошечные кусочки голубиной грудки. В следующий миг она отложила приборы.

– Скоро одиннадцать часов. Проверю, охладила ли Клара шампанское.

Патриция жеманно промокнула губы салфеткой от невидимых капель вина, громко отодвинула стул, чтобы встать.

Едва она вышла из столовой, Мария тайком расстегнула пуговицу блузы. Обширное меню давило на желудок, и она злилась на себя за то, что съела так много.

Во время беременности Мария в угоду Франко отказалась носить штаны.

– Такой тесный брючный пояс не пойдет на пользу ребенку, – аргументировал муж.

Но Мария была уверена, что беспокойство Франко вызвано скорее консервативными взглядами Патриции в одежде. Контесса была в ужасе, узнав, что Мария не носит корсет. По ее мнению, даже дамы в положении не должны были от него отказываться. Теперь же свекрови придется смириться с мыслью, что и после родов Мария не собиралась заковывать тело в проволочные тиски!

Мария подергала Франко за рукав.

– Почему бы нам не отказаться от десерта и не отправиться на небольшую прогулку?

– Прогулка? Но ведь скоро наступит время, когда нужно выходить на террасу, – ответил Франко. – Кто же будет радоваться такому долгожданному фейерверку?

Он подмигнул Марии, и это немедленно разозлило ее. Почему он вел себя так, будто она ребенок? Все из-за того, что Мария еще ни разу в жизни не видела фейерверка? Внезапно ей почти перехотелось увидеть невероятный воздушный спектакль.

– Мы ведь можем посмотреть на фейерверк и внизу, у порта, правда? Разве ты не слышишь, сколько народа уже высыпало на улицы?

Она указала в сторону окна, из которого доносились одинокие возгласы и безудержный смех. Иногда в палаццо ветер заносил обрывки музыки и песен.

– Кажется, у людей настоящий всенародный праздник!

– Это пьянь! – скривил губы граф.

– Отец прав. Многие в эту ночь выпивают больше, чем стоило бы. Мало радости в том, когда тебя толкают и задевают локтями.

– Речь идет не о радости Марии: не подобает членам семьи де Лукка смешиваться с простым людом, – перебил сына граф. – Только послушай, как они горланят!

Он с отвращением покачал головой.

– А что плохого в том, что мужчины в последнюю ночь года выпьют лишнего? В этих людях есть хоть немного жизни! – возразила Мария.

«В отличие от тебя», – хотела она добавить, но вместо этого поджала губы, чтобы не застонать. У Марии всегда начинались судорожные боли в животе, когда она волновалась. Это пугало ее… Будто голодный волк хотел схватить ее ребенка… Она невольно потянулась к Франко и вцепилась в его руку.

– Что случилось? Тебе нехорошо, mia cara? Может, тебе стоит ненадолго прилечь? – Не дожидаясь ответа, он отодвинул стул Марии в сторону и приподнял ее. Франко виновато взглянул на отца. «Ничего не поделаешь: женщины и их настроения», – словно говорил он, и Мария это уловила. Но все же она позволила, чтобы муж проводил ее в комнату.

В коридоре Мария остановилась, держась за живот. «Один раз глубоко вздохнуть, потом снова отпустит…»

Из столовой послышался резкий голос Патриции. Без сомнения, она возмущалась поведением Марии.

– Что это сейчас было? Что это значит? Почему ты постоянно задеваешь отца? – Франко недовольно посмотрел на Марию. – И, как назло, в новогоднюю ночь.

– Как раз в новогоднюю ночь! Это наш первый Новый год вместе! А мы сидим с твоими родителями, словно мы сами какие-то старики, – возразила она, не понижая голоса. Пусть все слышат, что она в ярости! – И потом, все время это высокомерие! Как будто семья де Лукка – соль земли, а остальные – отребье. Но дело обстоит немножко иначе, я это давно поняла! Вы все думаете, что у меня глаз нет!

– Что ты имеешь в виду?

Взгляд Франко сделался колючим, но Марию это не волновало.

– Ну, я же вижу, как скованно и неуютно чувствуют себя здесь посетители, – вызывающе ответила она. – Все радуются, если удалось выбраться из палаццо как можно скорее. Мне все же не кажется, что «простой люд» испытывает большое удовольствие, общаясь с вами. Скорее, думаю, что вашу семью очень не любят! Ты бы видел хоть раз, что происходит, когда Петер или Йоханна идут по Лауше! Они и десяти шагов не могут ступить, чтобы кто-нибудь не пожал им руку или не перекинулся парой слов!

Мария ждала, что Франко разозлится, но тот отреагировал почти весело. Он рассмеялся.

– Ну, если это тебя больше всего волнует!.. Мой отец – начальник, который не цацкается ни с кем, потому что заметно сдал в последнее время. Наши дела ведутся с размахом, и при этом невозможно оставаться всем другом. Но ты должна была уже привыкнуть за это время и понять, что он не хотел сказать ничего дурного.

Мария не была в этом уверена, но смолчала. Ее горячность так же быстро улетучилась, как и появилась.

Франко любовно погладил ее подбородок.

– Что на самом деле случилось, mia cara? Ты не радуешься Новому году? Нашему ребенку?

На глаза Марии навернулись слезы. Как же сказать ему, что она очень тоскует по своей семье, что в душе ее все болит? Она всхлипнула.

– Конечно, я радуюсь ребенку! И новому 1911 году. Но я представляла себе новогодний праздник совсем иначе. Каким-то итальянским, живым и веселым, как те гулянья в Нью-Йорке на Малберри-стрит!

– Мария, не плачь, пожалуйста.

Франко нежно прижал ее к груди.

– Я не могу по-другому, – громко сопела она. – Я чувствую себя такой одинокой.

Ей не хватало Пандоры, Шерлейн и других женщин с Монте-Верита. Разговоров во время принятия солнечных ванн. Зачастую детского дурачества. Мария не могла припомнить, когда она смеялась от души.

Франко погладил ее по голове.

– У тебя же есть я, – хрипло произнес он. А когда жена не ответила, то продолжил: – Мне кажется, в последнюю ночь года любой чувствует себя немного одиноким.

Мария взглянула на него сквозь слезы. Что-то незнакомое слышалось в его голосе. Беспомощность? Одиночество? Как бы там ни было, это не уменьшало болезненности момента.

– Просто держи меня крепче, – сказала она.

Когда Мария все же справилась с плаксивым настроением, она сполна насладилась фейерверком. Она даже согласилась, что с самой верхней террасы палаццо действительно открывается наилучший вид на гавань. Каждый взорвавшийся букет фейерверка, каждую искру она сопровождала восхищенными ахами и охами. Ее восторг был заразителен: Франко казалось, что он впервые наблюдает за этим действом, а отец заявил, что пиротехники в этом году особенно постарались. Когда графиня подняла бокал и выпила за будущего отпрыска семьи де Лукка, на сердце у Франко стало легко и радостно. Все было в порядке.

Едва погасли последние искры фейерверка, Мария шепнула ему, что устала. Они удалились и уже в начале второго лежали в постели.

Мария спала как убитая, а вот Франко мучило внутреннее беспокойство, из-за которого он напрочь позабыл о сне.

«Вы все думаете, что у меня глаз нет!» – от этой фразы Марии у него чуть сердце не остановилось. На какой-то миг он действительно подумал, что она знает об их «особых» винных поставках. Слава богу, это было не так! Но ее слова снова дали ему понять, как быстро может рухнуть их карточный домик, который он построил для себя и Марии. И что тогда?

Мария никогда не должна узнать, с чем связаны длинные ряды цифр и транспортные документы, которые нельзя было давать никому в руки из-за их «взрывоопасности»!

– Все будет хорошо, mia cara. Новый год будет принадлежать лишь нам двоим, – шептал он на ухо жене в полночь.

И с каким доверием она смотрела на него! Он был обязан позаботиться о том, чтобы оно оправдалось, чтобы не наступило разочарование. А это значит одно: никаких незаконных перевозок людей в новом году.

Мария слишком долго была одна, она чувствовала себя одинокой, и это было так ему знакомо! Но как же позаботиться о жене, если ему все время приходится выслушивать истории о несчастных судьбах? О крестьянских сыновьях и обедневших ремесленниках, которые надеялись на большое счастье в обетованной земле, а оказывались в кухне на заднем дворе, порабощенные такой же бедностью, как и в Италии. И об оставшихся родителях, которые питались черствым хлебом и рисом, так как на заокеанское путешествие сына ушли последние лиры.

Франко также знал, что Мария разочарована тем, что он отложил планы по омоложению виноградников. Он как раз хотел подойти на будущей неделе к отцу. Может, стоило сначала попросить об аудиенции, чтобы сразу дать понять графу серьезность ситуации? Да, это было хорошо. Скованность, охватившая тело, немного прошла.

Он был виноделом и торговцем вином, не правда ли? Поэтому во время следующей поездки в Нью-Йорк он хотел продавать вино! А не кислые помои, которые у него брали лишь те хозяева ресторанчиков, которые с каждой поставкой получали еще и дешевую рабочую силу. Когда-то вино семьи де Лукка славилось, его аромат заставлял эмигрантов на несколько часов забыть о тоске по итальянскому солнцу. Это нужно возродить! Если он договорится с отцом, то их винодельческое хозяйство снова встанет на ноги.

Мария рядом с ним перевернулась на другой бок и подобрала под округлый живот ноги. В этом животе рос их ребенок. Там маленький человек ожидал момента, чтобы увидеть свет. Франко очень осторожно погладил ее по тонкому одеялу, чтобы не разбудить.

Еще было достаточно времени. До рождения можно еще со всем расквитаться. И тогда он, Франко, начнет новую жизнь.

Эта мысль понравилась ему. Он хотел стать отцом, не опасаясь, что в трюме корабля отцепится бочка с вином и раздавит нелегального пассажира. Он не хотел больше бояться, что по недосмотру кого-нибудь окажутся закрытыми вентиляционные отверстия, и тогда… Нет, довольно этого!

Франко прижал руки к вискам, будто желая прогнать подобные мысли.

Два дня назад Геную покинул еще один корабль. Через неделю «Фиренца» прибудет в Нью-Йорк. Была бы его воля, то эти двадцать нелегальных пассажиров оказались бы последними, которых он вывозил из страны.

Если бы только все это скорее закончилось!

Глава тринадцатая

В отличие от генуэзского праздничного стола новогоднее меню семьи Штайнманн-Майенбаум ничем не отличалось от обычного: Йоханна сварила кастрюлю картофельного супа и на праздник каждому дала по целой колбаске. К этому, как обычно, полагался хлеб. Но в этот вечер еда была делом второстепенным. Едва тарелки опустели, мужчины сдвинули стол и стулья в сторону. Сосед Клаус Оберманн-Браунер, который, как узнала Ванда, каждый год со своей семьей праздновал Новый год вместе с Майенбаумами, положил на колени гармошку, а все остальные выстроились в круг. Он заиграл, и веселые танцы начались. Сначала незнакомые движения казались Ванде странными, безудержный топот не имел ничего общего с танцами, которые были на балах в Нью-Йорке. Но вскоре общее веселье так захлестнуло девушку, что она, громко взвизгивая от радости, подпрыгивала выше всех и развевала юбку. В этот вечер ей хотелось обнять весь мир! Но вместо этого она развернулась к партнеру, как того требовали правила танца, и протянула обе руки. Ее смех вдруг утих.

Рихард Штемме!

По спине пробежал озноб. Ей с трудом удалось во время следующего па не споткнуться.

Она словно хотела доказать себе, что никакой незнакомец никогда не сможет оказать на нее влияние, и заставила себя взглянуть ему в глаза. Сотни бабочек запорхали у нее в животе. При следующей смене партнеров в танце она оказалась рядом с дядей Петером и была рада этому.

Господи, что же это было?

Когда она за день до этого узнала, что он придет в гости, у нее на миг закружилась голова. Наконец-то она снова сможет увидеть его!

С тех пор как Йоханнес познакомил Ванду с молодым стеклодувом, она постоянно искала повод, чтобы встретиться с ним снова, но ничего не приходило в голову. Она предлагала Йоханне выполнить любые поручения в надежде, что где-нибудь в деревне мимоходом встретит Рихарда. Но все походы – то к молочнику, то на почту, то к коробочнику – были напрасны. Наконец девушка поймала себя на том, что специально идет окольным путем, чтобы оказаться поближе к его лачуге. Снова и снова она мысленно возвращалась к тому вечеру, когда они с Йоханнесом навестили Рихарда. Как блестели на его темном лице голубые глаза, когда он говорил о муранском и венецианском стекле! Его голос звучал так, словно Рихард говорил о возлюбленной, – сдавленно и невероятно нежно, страстно и уверенно. В тот момент (к собственному удивлению) Ванда поняла, что хочет стать предметом его страсти. Чтобы Рихард говорил так о ней… Что за сумасбродная мысль!

И вот теперь он танцевал с ней в доме Йоханны…

Около десяти часов вечера сосед убрал инструмент и потребовал пива. Остальные тоже были благодарны за перерыв, поэтому стол и стулья снова поставили в центр комнаты. Когда Йоханна подала хлеб с маслом и соленую сельдь, все уселись за стол, вспотевшие и довольные.

– А теперь второе любимое блюдо! – воскликнул Йоханнес, когда блюдо с селедкой опустело.

Он принялся макать хлеб в оставшийся из-под рыбы рассол. Когда Петер предложил Ванде сделать то же самое, девушка отказалась под предлогом, что уже сыта.

Ей снова пришлось скрывать удивление оттого, насколько скудным было домашнее хозяйство ее тетки. Еще больше угнетало осознание, что ее семья в деревне считалась зажиточной. Возможно, по соседству были семьи, которым в новогоднюю ночь вообще нечего было есть и приходилось просто сидеть в неотапливыемых комнатах.

Члены семьи Штайнманн-Майенбаум в последний день года даже позволили себе такую роскошь, как теплая ванна. С раннего утра мужчины сменялись у старой печи в прачечной. Как гостье, Ванде позволили помыться первой. Хотя девушка все время настаивала на том, что не желает никому доставлять лишних хлопот, это предложение она приняла с благодарностью. Мысль о том, что нужно будет влезать в грязную воду после мытья Анны и Йоханны, оказалась для нее весьма неприятной. Когда Ванда легла в горячую, пахнущую лавандой ванну, ее мучили угрызения совести: в это время остальные все еще трудились в мастерской.

Вот бы ее сегодня вечером увидела мать – ненакрашенную, в повседневной одежде и впервые с момента приезда вымытую с головы до ног… Такая мысль заставила Ванду улыбнуться.

Кузен приветливо посмотрел на нее. После прогулки по Лауше Ванда имела такой успех, что теперь Йоханнес с удовольствием выполнял обязанности ее главного сопровождающего. Посторонние вряд ли могли это представить из-за его постоянных подтруниваний.

Он подтолкнул сестру в бок.

– Сестрица, не желаешь ли еще хлебушка с уксусным рассолом? Посмотри-ка на Ванду! Это называется: на кислую мину всегда смотреть веселее!

Анна как раз разговаривала со старой Херминой о различных видах подагры и теперь мрачно взглянула на брата.

– Вот интересно, почему нужен повод в виде новогодней ночи, чтобы превратить комнату в танцевальный зал? – прожевав, спросил Рихард. – Немного музыки и плясок – и вот уже весь мир видится иначе, правда?

Остальные согласились с ним, но признали, что в повседневной жизни мало остается времени для веселья. И только Анна сказала:

– Кто бы тогда делал всю работу, если бы каждый день были танцы?

Рихард нахмурился, но не стал возражать, а протянул Ванде корзинку с хлебом и спросил:

– Ну что? Как тебе нравится новогодняя ночь у нас в Тюрингии?

На какой-то миг их пальцы соприкоснулись, и они мельком взглянули друг на друга. Ванда тут же отвела глаза.

«Да ведь у меня дрожит рука!» – заметила она, ставя корзинку с хлебом в центр стола.

– Исключительно нравится. Мария много рассказывала о ваших праздниках. О карнавалах, например. Но пока это не увидишь собственными глазами… Я и вспомнить не могу, когда так в последний раз славно веселилась, – честно ответила она.

Безудержный танец, руки Рихарда на ее талии, его приветливая улыбка, а еще теплая комната, когда снаружи метель, и родственники, и темные глаза Рихарда такого яркого цвета, что… Она невольно посмотрела на него, но снова заставила себя отвести глаза.

– Рождество – тоже очень красивый праздник, со снегом и елкой.

Она указала в угол комнаты, где стояла лесная красавица, которую традиционно украшали первыми елочными шарами, изготовленными Марией.

– Мое первое Рождество в Германии… Оно было намного веселее, чем описывали люди в немецких землячествах Нью-Йорка!

Рихард неотрывно смотрел на нее. Его голень при этом касалась ноги Ванды.

– Такой новогодний праздник – это нечто совершенно другое, правда? – постаралась спокойно добавить Ванда.

Его взгляд стал не таким пристальным, сделался мягче, задумчивее.

– Да, в последнем дне года есть что-то такое… Окончательное. Минуты постепенно сливаются в часы. Последние часы года приближаются к концу. И одновременно все, что было, внезапно теряет значение, потому что начинается новый год. Потому что в новом году все еще может произойти.

Ванда кивнула. Рихард озвучил именно то, что она ощущала. Ее смятение нарастало. Нога Рихарда прижималась к ней все плотнее, и она не знала, отодвинуться ли от него подальше для своего же душевного покоя. Голова кружилась все сильнее.

Рихард многозначительно улыбнулся, а потом отвел взгляд.

– Возможно, мы не такие утонченные, как в Америке, но праздновать тоже умеем, правда, Петер?

Чары разрушились, и Ванда вздохнула спокойно.

Петер, смеясь, наливал всем в бокалы пунш из кастрюли, которая булькала на плите, а ее содержимое удивительным образом никогда не заканчивалось. Все, кто следил за разговором Рихарда и Ванды, переключились на другие темы, и лишь Анна смотрела еще мрачнее, чем прежде.

Ванда выпила залпом, опустошив бокал наполовину.

Вскоре после этого они начали играть в карты, и настроение стало еще веселее.

Когда к соседке Хермине приходила хорошая карта, ее муж Клаус начинал завистливо ворчать, и наоборот. Чем больше старая супружеская пара ссорилась, тем больше веселились остальные. В какой-то момент Йоханнес и Рихард стали их передразнивать, что вызвало всеобщий хохот. Йоханна хихикала, как девочка, и даже Магнус в этот вечер не выглядел таким уж печальным, как обычно. Только Анна не видела ничего смешного в этой пародии. Если она иногда и смеялась, то это выходило как-то болезненно.

Ванда оглядела присутствующих. Ее щеки горели, правую руку она положила на карту. Та казалась не такой уж плохой…

– Ну, чья теперь очередь тянуть карту? – Почему ее голос становился таким писклявым, когда она волновалась?

Йоханнес простонал.

– Ну и ну, кузиночка, мне кажется, ты все еще не поняла смысла игры. Конечно же, очередь моя.

– Будь осторожен, она просто хочет отвлечь тебя вопросами! Это американское коварство! – воскликнул Рихард и подмигнул Ванде.

Она запоздало рассмеялась вместе с остальными. Какие там отвлекающие маневры! Ей вообще трудно собраться с мыслями, когда совсем рядом сидит Рихард и она ощущает тепло его тела. Как ей запомнить порядок ходов, если его рука каждый раз касается ее руки? Ванда следила за ним краем глаза. Неожиданно на секунду их взгляды встретились.

Ванда почувствовала, как краснеют ее щеки. Она лихорадочно отпила пунша, от которого стало еще жарче.

Йоханна бросила взгляд на племянницу.

– Уже одиннадцать часов, а мы еще не лили свинец! Йоханнес, Анна, разве никто не хочет узнать, что ждет его в следующем году? Раньше это была ваша любимая забава на Новый год. А я пока позабочусь о наших новогодних булочках!

Немного неуверенно Йоханна встала и отправилась к кухонному шкафу. Хермина тоже поднялась вслед за ней – хотела помочь.

Пока в мастерской готовились к выливанию свинца, Анна продолжала сидеть на своем месте.

– Почему ты не идешь вместе с Йоханнесом? – спросила она Ванду. – Тебе же всегда и везде нужно сунуть свой нос.

У Ванды вдруг появилось ощущение, будто ее ударили под дых. Она растерянно посмотрела на кузину.

– Мы все равно видим бесформенные комки, в которых стараемся уловить все счастье мира, – улыбнулся Рихард Йоханне, которая подошла к столу с застывшим свинцом в тарелке.

– Гадание на свинце – это всего лишь новогодняя традиция, правда?

Потом он обратился к Ванде:

– А такой обычай есть в Америке?

Его теплое дыхание несло слова ей в лицо, как сладкие облачка. Она тут же позабыла о замечании Анны.

– Я… как бы это сказать… то есть…

Ванда беззвучно рассмеялась. Что дядя Петер подмешивает в пунш? Голова неожиданно становится ватной!

– Ты задаешь такие глупые вопросы! – прошипела Анна. – Разумеется, они знают о наших обычаях, они ведь когда-то были немцами, даже если большинство из них давно позабыло об этом.

– Анна! – Йоханна, нахмурившись, взглянула на дочь.

Анна резко отодвинула стул.

– Опять Анна? Я думаю, все это глупо. Вы такую канитель разводите вокруг Ванды только потому, что она приехала из Америки. Словно это какой-то рай на земле.

– Мы рады, что Ванда приехала к нам в гости, – тихо ответил ее отец. – И это совершенно не связано с тем, что она американка, просто она близка нам и пришлась всем по сердцу.

– Кажется, у всех здесь все так хорошо! – выпалила Анна и выскочила из комнаты.

Ванда была неприятно поражена и теперь растерянно смотрела на пустое место за столом. Причина такой злости Анны, конечно же, имела место. Весь вечер кузина зорко следила за каждым жестом, каждым взглядом Ванды и Рихарда. Анна неоднократно пыталась завязать разговор с Рихардом, но тот отделывался короткими ответами, чтобы тут же переключить внимание на Ванду.

При других обстоятельствах Ванде, возможно, было бы жаль Анну. Но вместо этого она испугалась, что остальные могут почувствовать ликование ее сердца.

– Думаю, мне нужно немного подышать свежим воздухом, – пробормотала она и тоже выбежала из комнаты.