Текст книги "Американская леди"

Мария вздохнула.

– Не говори чепухи! Я сразу могла сказать, что искусство Пандоры не понравится твоей матери. Пусть сейчас ты это меньше всего хочешь услышать! Но теперь уже ничего не изменить! Я вернусь в зал и скажу Рут, что танец доставил мне огромное удовольствие. После этого она снова успокоится.

– Нет, подожди!

Ванда удержала Марию за рукав, потом тяжело вздохнула.

– Я совершенно не хочу возвращаться в логово ко львам. Почему бы нам прямо сейчас не отправиться в бар на углу, прежде чем нас сожрут живьем? Я приглашаю вас!

С вымученным весельем она подхватила под руки Марию и Гарольда, так что им ничего другого не оставалось, как подчиниться ей.

Гарольд сжал руку Ванды.

– Дорогая, я тебя предупреждаю: если ты снова закажешь этот ужасный анисовый ликер, который тебе так нравится, то я предпочту выслушать гневные речи твоей матери!

– Не переживай, сейчас у меня настроение для водки! – ответила Ванда.

У нее так пересохло в горле, что лучше ей было заказать большой бокал вина.

– Водка? Теперь я узнаю́ нашу малышку! – ответила Мария. – Все равно в конце вечера гости будут пьяны. И что тогда на это скажет твоя мать, я даже думать не хочу.

Ванда только слегка пожала плечами.

– Некоторые вещи просто легче воспринимать, когда ты нетрезв.

Мария хихикнула.

– Теперь ты говоришь, прямо как твой отец. Он всегда так говорил после скандала с Рут.

– Отец? Как это? – обернулась Ванда, нахмурившись. – Он ведь вообще не пьет водки…

Глава тринадцатая

– Я… я просто хотела сказать…

Мария смотрела куда-то в конец коридора. В ужасе она заметила, что к ним с мрачным лицом приближается Рут.

– Лев покинул свое логово, – пробормотала Ванда, в тот же миг тоже увидев мать. Она отпустила руку Марии.

– Итак, что ты только что сказала? – спросила она.

Ванда полагала, что лучшая защита – это нападение, поэтому она решила воспользоваться странным замечанием Марии в качестве отвлекающего маневра. Она подумала: если игнорировать льва, то он не зарычит.

– Я что-то не могу припомнить, чтобы отец прикладывался к водке, когда ссорился с матерью. Они ведь всегда жили душа в душу. Правда, мама?

– Кто-нибудь может объяснить, о чем идет речь? – спросила Рут. Правый глаз ее слегка дернулся: первый вестник надвигающейся мигрени.

– Да так, ни о чем! – отмахнулась Мария. – Ты не проводишь меня в зал? Я просто изнываю от жажды и хочу выпить бокал шампанского…

– Ну правда, тетя Мария! Ты же не можешь выставить отца пьяницей и оставить все как есть! – постаралась состроить наивную мину Ванда. – Или, возможно, есть вещи, касающиеся моего отца, которые мне не следовало бы знать? – произнесла девушка наигранно укоризненным тоном.

– Мария? – ресницы Рут беспокойно затрепетали. Накрашенные румянами щеки внезапно побледнели. – Что… что ты ей рассказала?

«Как изменился вдруг голос матери, стал таким дребезжащим! И, кажется, она совершенно забыла о злобе ко мне». В животе у Ванды проснулось странное чувство.

Гарольд снова зашептал:

– Ванда, дорогая, я предлагаю закончить этот разговор. Пойдем танцевать.

Он галантно протянул руку. В его глазах читалась просьба: «Только не надо провоцировать еще больше злости».

Ванда лишь зыркнула на него.

– Ну правда! Я ведь могу попросить ответа на свой вежливый вопрос. Мне уже надоело, что вы все не воспринимаете меня всерьез. Я хоть и молодая, но неглупая!

– Ты, видимо, не знаешь, что родителей не стоит расспрашивать о грехах молодости ни при каких обстоятельствах, – ответил Гарольд.

Его добродушная улыбка вдруг рассердила Ванду. Нигде никого не зацепи, нигде никого не разозли – в этом весь Гарольд! Хоть бы для разнообразия мог встать на ее сторону! Ну и пожалуйста, она сама может всего добиться!

– Грехи молодости… – процедила она сквозь зубы.

– Что за ерунда! – резко рассмеялась Мария. – У нас в Лауше и времени не было для каких-то грехов, мы стали взрослыми быстрее, чем… нам бы того хотелось, не так ли, Рут?

Ванда испуганно заметила, что мать бросила на Марию просто убийственный взгляд.

«Оставь все как есть. Бери Марию под руку и делай вид, что она ничего не говорила», – шептал ей внутренний голос.

«Но почему? – одновременно возмущался другой голос. – Делать так, словно ничего не произошло, значит копировать маму!»

Ванда переводила глаза с матери на тетку. У девушки появилось ощущение, что она одновременно и зритель, и актер в какой-то пьесе, которая вот-вот достигнет кульминации. Все заняли свои места и ждали следующей реплики. От нее? Вдруг ей показалось, что любое слово или жест стали иметь громадное значение.

Почему мать смотрела так, словно ее застали за кражей столового серебра?

Почему Мария выглядела так, словно готова была сквозь землю провалиться?

Она ведь хотела всего лишь отвлечь внимание от неудавшегося танцевального номера…

Отец – пьяница? Никогда и ни за что. Тут попахивало скандалом, и еще каким скандалом!

«…повзрослели быстрее, чем нам того хотелось?»

Ванда медленно, словно кукла на шарнирах, развернулась к Марии. Казалось, она желала продлить этот момент как можно дольше.

– Мария… а может, ты вообще говорила не… о Стивене Майлзе? – Голос девушки прозвучал чуть слышно.

Никто ничего не ответил.

В горле у Ванды встал ком, во рту так пересохло, что язык прилип к нёбу.

– Почему… почему вы вдруг стали так странно себя вести? Мама! Мария?.. Что?

Рут смотрела в одну точку перед собой, а Мария замерла, превратившись в соляной столб. Обе, казалось, разучились говорить и двигаться.

У Ванды закружилась голова. Неужели она могла сейчас ясно прочесть мысли Марии и матери?

– Стивен… не мой… отец? Мама, скажи, что это неправда!

– Это все жара, синьор граф! Жара… – Мужчина жалобно показывал в сторону улицы.

Франко ходил взад и вперед по дощатому бараку, служившему бюро. Пять шагов от письменного стола к стеллажам с папками и обратно.

– То, что жарко, я и сам знаю! – Он резко остановился. – Почему ты не приказал позвать меня? Мы бы могли раньше начать разгрузку!

– Но, синьор де Лукка! Вы же сами отдали распоряжение разгружать, только когда заступят на службу нужные работники таможни…

Франко вновь заходил взад и вперед. Проклятье, этот человек прав!

– Но ведь все в очередной раз закончилось хорошо, – прорычал он. Собственно, все прошло еще быстрее, чем в последний рейс: один парень уже довольно измотался. А тут этот дед! Переживет ли он ночь вообще…

Мужчина вздохнул.

– Теперь, когда товар разгружен, есть ли еще какая-нибудь работа? То есть будут ли у синьора какие-нибудь особые пожелания?

Он подергивал один из длинных растрепавшихся локонов и тоскливо поглядывал на дверь.

Франко попрощался с ним, нетерпеливо махнув рукой. И так было слишком много разговоров. И если он сделает козлом отпущения невиновного, это делу никак не поможет. Ошибка произошла в Генуе, совершенно очевидно! Если бы было на десять или двадцать бочек вина меньше, для людей воздуха осталось бы больше. Может, и щель следовало бы пошире оставить, ведь была середина лета!

Когда мужчина удалился, Франко закрыл барак. Он чертовски устал, но при этом знал, что заснуть ему в эту ночь будет очень трудно. Может, только после двух-трех бокалов вина…

Но вместо того чтобы отправиться в сторону Малберри-стрит, он сидел на одной из пустых металлических бочек, которые в недолгие минуты перерыва складские рабочие использовали в качестве столов и стульев, и пристально смотрел на воду. Флотилия рыболовных катеров пришла в движение, направляясь в открытое море. Их огни медленно качались на волнах.

Генуя – Нью-Йорк. Это долгий путь, особенно если проводишь его на нижней палубе, запертый среди сотен бочек с вином, и нет возможности глотнуть свежего воздуха или помыться. Есть лишь минимальное количество еды и воды для питья. Сначала именно по этой причине они отбирали только молодых и здоровых парней. И если у кого-то из них имелись проблемы с законом, кого это волновало? Во всяком случае, не семью де Лукка. Парни платили за перевозку. Но вскоре выяснилось, что этот способ «эмигрировать» непопулярен среди молодых и здоровых мужчин, – им хотели воспользоваться те, кто не может пройти санитарный контроль и службу иммиграции официально. Сегодня на борту было несколько пожилых мужчин, хоть Франко всегда настаивал, чтобы отец тщательнее отбирал людей.

Франко нервно закурил сигарету и жадно втянул дым в легкие.

А что, если старик умрет во время путешествия? Станут ли остальные терпеливо ждать прибытия? Конечно, им настоятельно рекомендовали не высовываться, даже пригрозили. Но, возможно, при виде мертвеца они позабудут об услышанном, станут колотить в стену деревянной перегородки и будут шуметь до тех пор, пока не привлекут внимание кого-нибудь из команды. И что тогда? Что тогда скажут чиновники, обнаружив сто двадцать нелегальных пассажиров в громадных транспортных контейнерах для вина де Лукки? Риск был просто огромен! Но отец и слушать ничего не хотел об этом! Франко ощутил укол горькой обиды. Почему старик еженедельно заставлял его предоставлять телефонный отчет, если сам не прислушивался к его рекомендациям?

Сигарета полетела по широкой дуге и упала в мутную лужу.

Вначале он верил отцу, думал, что они делают доброе дело, переправляя таким образом в «чудесные заморские земли» молодых людей, которые по каким-то причинам не могли получить разрешение на въезд в Америку. Франко не видел ничего аморального в том, что семьям приходилось затягивать пояса, чтобы наскрести деньги на переправку родственника. Потом молодым людям приходилось год работать на хозяев заведений (все заказчики вина от семьи де Лукка), чтобы покрыть расходы. Риск, которому подвергалась его семья, в конце концов, должен был вознаграждаться. И в том, что он переправляет нескольких несчастных в винных ящиках к лучшему будущему, Франко даже усматривал нечто героическое. Может, Франко и до старости дожил бы с подобным убеждением, если бы в этот раз отец не отправил его в Нью-Йорк, чтобы в нужный момент в долларах дать взятку работникам таможни, которые закрывают глаза на их делишки. Франко впервые присутствовал при разгрузке ящиков и увидел, как из них на четвереньках вылезают умирающие от жажды мужчины. Все его романтические представления вмиг испарились. Франко понял, что нет ничего героического в торговле людьми.

Именно в этом и была вся соль.

Таким образом, Франко превращался в торговца рабами.

Глава четырнадцатая

Рут медленно очнулась после обморока. Она недвижимо лежала с холодным полотенцем на лбу в шезлонге, посреди сокровищ в стиле ар-деко. Но, едва открыв глаза, она воскликнула:

– Ванда?.. Где моя девочка? Мне нужно к ней, я должна ей все рассказать. Я…

Она, покачиваясь, поднялась. Мария крепко держала ее за руку.

– Ванда спряталась. Она никого не хочет видеть.

– Спряталась?

Рут заплакала, вытирая глаза ладонями, как ребенок.

– Что ты натворила? Я… я не хочу потерять Ванду.

Мария тоже едва не плакала. Приподнятое настроение вечера давно испарилось, как и все воспоминания о Франко и анекдотах Пандоры, которыми она хотела его рассмешить.

– Мне ужасно жаль! Одна глупая фраза… Я сама не знаю, как все вышло. Я обещаю тебе, что все исправлю!

Она была готова в этот момент пообещать Рут что угодно, но сестра все еще сидела, закрыв лицо руками.

– Есть вещи, которые невозможно исправить! – пробормотала она, не глядя на Марию.

После того как Стивен оставил Марию и белую как стена Рут, они вместе с Гарольдом вышли из комнаты, чтобы отыскать Ванду. До этого Гарольд уже обошел всю Пятую авеню, выкрикивая имя Ванды, а Мария заглянула в маленький бар на углу Шестой авеню. Она совершенно не обращала внимания на веселье прохожих и на удушающую жару субботнего вечера, висевшую над улицами.

– В квартире ее нет, в доме мы уже все осмотрели. Где же нам ее еще искать? – подавленно произнесла Мария. – К Пандоре она не могла пойти, правда?

– Я тоже так думаю.

Гарольд выглядел рассеянным.

– Есть еще одно место, где мы до сих пор не искали, – произнес он наконец. – Она мне как-то рассказывала, что любила залезать на крышу небоскреба. Потому что там она находится очень близко к небу.

– Мой отец – стеклодув из Лауши…

Ванда прислонилась к каминной стенке. Ее лицо посерело, взгляд помутился. Ветер развевал тонкую ткань бального платья, правая нога стояла в какой-то непонятной луже, но это девушку совершенно не волновало.

Подавленная, Мария огляделась по сторонам. Неужели эта отвратительная дыра – любимое место Ванды? Как одиноко должно быть человеку, чтобы он чувствовал себя здесь хорошо!

После того как она обнаружила здесь племянницу, Мария отправила Гарольда прочь. Она хотела поговорить с девушкой наедине.

Ванда подняла на нее глаза.

– Мой отец – дебошир, это правда? – Слезы текли по ее щекам.

В душе Марии нарастала паника. «У тебя не получится!» – кричало все у нее внутри.

– У каждого своя правда, – ответила она.

Как глухо прозвучал ее голос! Мария с содроганием вспомнила о последнем моменте ссоры между Рут и Вандой.

– Хочешь знать, почему я ничего не рассказывала тебе о твоем отце, как ты его называешь?

Рут схватила дочь за руки, так что ее лицо оказалось в каких-то десяти сантиметрах от нее. Истерика и отчаяние обезобразили красивые черты лица.

– Так я скажу тебе: потому что он тебя бил во младенчестве, когда меня не было рядом! Вот правда о твоем отце.

Ванда осела, словно получила удар в живот.

– Я тебе не верю. Ты лгунья! – прошептала она и убежала прочь, зажав уши.

– Рут и Томас были тогда еще очень молоды, слишком молоды, чтобы понять: они не подходят друг другу, – снова начала Мария.

Ванда устало рассмеялась.

– Восемнадцать лет я называю отцом человека, который таковым не является, – вот правда! – заплакала она. – Это все не может происходить на самом деле! Я…

Мария положила руку на плечо Ванды, опасаясь, что та ее оттолкнет, но племянница прижалась к ней ближе, словно испуганный цыпленок.

– Я больше ничего не понимаю… Мария, помоги мне!

И тогда Мария рассказала ей о Лауше. Голова Ванды лежала у нее на груди, и вечернее платье стало мокрым от слез. Сначала она запиналась, воспоминания о многих местах проявлялись неохотно, вращаясь, словно ржавые шестерни. Понемногу, фраза за фразой, она погружалась в прошлое.

Она рассказала о трех сестрах Штайнманн, которые рано потеряли родителей. Девочки остались без средств, они не знали жизни, у них не было ничего, кроме мечтаний. Йоханна мечтала о большом и далеком мире. И она отправилась в Зонненберг работать у торговца стеклянными товарами. Мария неохотно упомянула о том, что этот грубый мужчина изнасиловал ее сестру. Ванда приподнялась, хотела что-то спросить, но Мария отмахнулась. Времена были очень тяжелые, особенно для трех девушек, оставшихся без родителей. Потом она рассказала о Рут и о том, как та сильно влюбилась в Томаса Хаймера – сына одного из богатейших стеклодувов в деревне. В то время девушки работали подмастерьями в большой мастерской у Вильгельма Хаймера. Там Рут впервые и встретилась с Томасом. Они были по-настоящему счастливы, по крайней мере вначале, и свадьба стала большим праздником.

– Потом появилась ты. Томас не смог простить твоей матери, что родилась дочь, а не такой желанный сын. Некоторые мужчины иногда именно так ведут себя! Слишком много выпивки… Брак очень быстро пошел под откос. А потом настала ночь, когда запуганная Рут собрала вещи, взяла дочь и отправилась в родительский дом. Твоя мать – очень гордая женщина. Она никогда не говорила о том, почему распался их брак. Печаль глубоко засела в ее душе. Когда в жизни Рут появился Стивен, он был принцем, о котором она мечтала еще в детстве. Тебе как раз исполнился год, когда он забрал вас обеих в Америку. Он раздобыл поддельные документы: Рут отправилась в путешествие на новую родину под именем «фрайфрау фон Лауша». Спустя два года Томас Хаймер наконец согласился дать развод.

Мария вздохнула.

Ванда молча поджала губы. Она выглядела растерянной, словно не могла связать то, что рассказала Мария, со своей матерью, элегантной и рассудительной дамой из высшего нью-йоркского общества.

– Рут ошиблась: нужно было сразу тебе обо всем рассказать. Томас был по-своему неплохим парнем, – посчитала нужным добавить Мария. – Он так потом никогда и не женился снова.

Ванда уставилась на свою ногу, которая все еще стояла в луже, как на инородное тело.

– Все эти годы… Я так часто ощущала себя третьей лишней! – произнесла девушка. – Теперь я наконец поняла, почему это так: я не была желанным ребенком, просто надоедливый довесок для принца и его принцессы.

– Это не так! Рут любит тебя больше жизни! «Моя стеклянная принцесса» – так она называла тебя во младенчестве.

С болью в сердце Мария рассказала о том, что они с Йоханной считали, что юная Рут чрезмерно заботится о ребенке.

– Однажды… – невольно рассмеялась Мария, – однажды она собрала все свои накопленные гроши, чтобы фотограф сделал твой снимок. А в то время, черт возьми, это было совсем не рядовое событие! Поверь мне, никто так не гордился своим ребенком, как Рут. Ты для нее была всем. И ничего с тех пор не изменилось.

Громкий раскат грома пришелся на эту фразу, тут же ударила молния, осветив контуры ближайших небоскребов, которые походили на жадные пальцы, стремящиеся ее поймать. Внезапно заметно похолодало.

Мария зажмурила глаза, когда капля попала на спину в вырез ее платья. Этого еще не хватало! Хоть бы грозу пронесло дальше.

– Но почему она мне врала восемнадцать лет? – спросила Ванда. – Ничего больше не имеет значения, все обман, каждое слово! Как она могла ставить мне в пример моих дорогих кузин Клэр и Дороти, дочерей сестры Стивена, призывая так же усердно учиться и почитать родителей? А они мне вообще не родственники! – отчаянно и одновременно рассерженно всхлипнула она. – Я никогда не была достаточно элегантной. Она всегда считала меня слишком ленивой, слишком упрямой и черт еще знает какой. Почему она всегда пыталась сделать из меня какого-то другого человека? Может, я напоминала ей моего отца, да?

Мария покачала головой.

– Твоя мать полностью вычеркнула из памяти первого мужа. Я даже думаю, вытеснение зашло так далеко, что ей кажется, будто она его вообще никогда не встречала. Может, поэтому она тебе ничего о нем и не рассказывала. Вы с ним внешне не похожи, поверь мне. И забудь мою глупую фразу, сказанную сегодня вечером. Ты – это ты!

– И кто же я? – возразила Ванда. – Всю свою жизнь я считала себя американкой, и вдруг выясняется, что я родилась в Германии. За семью морями, – устало пошутила она.

– Прекрати так говорить! Ты, как и прежде, Ванда, очаровательная юная девушка, у которой больше шарма, чем у многих других! – воскликнула Мария.

«А кто я сама, собственно?» – этот вопрос возник у нее в голове быстрее, чем она смогла от него отмахнуться.

И тут небо наконец прорвало. Однако Мария не хотела пока бежать укрываться от дождя. Сначала она намеревалась закончить разговор здесь, наверху. Каким-то образом! Она скользнула ниже, к основанию каминной стенки. Вдруг Ванда вскочила и побежала в центр террасы на крыше.

Она стояла, раскинув руки и подняв лицо к небу.

– Может, лучше всего будет, если в меня попадет молния! Тогда все и кончится!

Она истерически расхохоталась, когда правую руку осветил отблеск молнии.

– Ну-ка поближе, громовержец! Тогда у тебя получится! И у меня тоже! – кричала Ванда, дико кружась на месте.

В тот же миг Мария решительно повалила ее навзничь.

– Ты свихнулась? Это же опасно для жизни!

Она крепко держала съежившуюся, дрожащую племянницу:

– Сумасшедшая!

Ванда снова всхлипнула.

– У матери есть принц, у Гарольда – банковские сделки, у Пандоры – танцы, у тебя – стеклодувная мастерская. У каждого есть что-то, чем он живет, а у меня – ничего! Я никто, я ничего не умею. Я чувствую себя пустой, словно выеденный орех. Ненужной, бесполезной. Я так больше не могу.

Мария оказалась беспомощной перед отчаянием Ванды, словно перед природной стихией, которая бушевала вокруг них. И вот, когда грохочущие раскаты грома отражались от стен небоскребов, а струи дождя хлестали по рукам и спине, она впервые спустя долгое время почувствовала себя глубоко благодарной за собственный дар. Вдруг ей стало очень легко ответить на вопрос, кто она: она была стеклодувом, им, наверное, и будет всегда!

– Все будет хорошо, поверь мне. Я расскажу тебе про Лаушу все, что ты захочешь узнать. Я расскажу тебе о твоем отце Томасе, о его братьях и о твоем деде. Если захочешь, я опишу тебе все стеклянные предметы, сделанные когда-либо в их мастерской. Ты сможешь почувствовать свои корни, я тебе это обещаю. – Давая клятву, Мария слегка трясла Ванду за плечи.

– И что это даст? Как все это связано со мной и моей жизнью здесь?

Сомнения Ванды еще сильнее утвердили Марию в ее намерении. Да, она постарается дать Ванде что-то свое – это самое меньшее, что она могла сделать для племянницы.

– Просто представь, что… Стивен всегда будет твоим папой. И сегодня ты получила еще одного отца!

– Чудесно! Если мне так замечательно повезло, то почему же я чувствую себя так, словно меня переехал трамвай?

Ванда состроила гримасу, и все же на ее лице промелькнула слабая улыбка.

Вскоре они, промокшие до нитки, спустились по пожарной лестнице.

В ту же ночь, после того как Ванда легла в кровать и ждала, пока заснет, Мария взялась за блокнот для рисования. Когда она достала один из привезенных с собой грифелей, тот лег в правую руку привычнее, чем когда-либо. Мария чуть не вскрикнула от облегчения. Как она могла позабыть, какое это счастье – сидеть перед белоснежно чистым листом бумаги!

Она рисовала до полуночи. В основном это были бесполезные наброски: танцоры на балу, скрипичный ключ, гирлянды цветов, которыми были украшены столы, – ничего, что можно было бы применить для росписи елочных шаров. Марии было все равно. Она бы десять молитв прочла в благодарность только за то, что по собственной воле взяла в руки карандаш и блокнот. Она все еще способна на это! Она не потеряла свой дар!

Мария рисовала и штриховала, поправляла и улучшала. Внезапно в памяти стали всплывать абрисы небоскребов Нью-Йорка, темные строгие контуры. А затем уличные фонари, освещенные окна, луна, в холодном свете которой появился силуэт Бруклинского моста.

На улице уже светало, когда Мария наконец выпустила карандаш из рук. Не осталось ни одного чистого листка! Блокнот от напряженной работы стал мягким и распух, его листы обтрепались, кое-где грифель Марии оставил царапины и пятна. Она лихорадочно отсортировала зерна от плевел.

Произошло чудо! Среди всех набросков оказалось как минимум десять или двенадцать эскизов, подходящих для новой коллекции елочных шаров! Следовало лишь немного доработать их…

Спустя мгновение улыбка испарилась с лица Марии: как она могла так радоваться, когда всего в нескольких метрах от нее Ванда, скорее всего, уже все глаза выплакала?

Но разве радость и печаль не ходят рука об руку? Так же, как день и ночь, свет и тьма…

«Night & Day-Collection»[9]9
  «Коллекция дня и ночи» (англ.).


[Закрыть] – если ей удастся доработать эскизы, это будет подходящее название. Этим же утром она собиралась взяться за чистовую обработку. Мария не боялась, что ничего не получится. Теперь, когда начало вновь было положено, она ощущала, как в ней кипит творческое возбуждение, словно лава на поверхности проснувшегося вулкана.

Мария вновь перелистала рисунки. Особенно ей понравилось изображение ночного неба и небоскребов. И висящая над заливом луна тоже очень хорошо вышла. Если шары сначала посеребрить, потом пройтись белой эмалевой краской по контурам, а внутри украсить блестящей пылью… Да, это будет выглядеть хорошо!

Эмалевая краска и блестящая пыль… Она не успела додумать эту мысль до конца, как вдруг с глаз спала пелена: эскизы «Night & Day» напоминали ее самые первые елочные шары! Тогда, восемнадцать лет назад, когда она начинала тайком выдувать стеклянные шары, в ее распоряжении для разрисовки были лишь белая и черная эмалевые краски. Других цветов в отцовской мастерской не было. Блестящую пыль она изготовила, выпросив в мастерской Вильгельма Хаймера осколки стекла и растерев его потом дома в мелкий порошок. Больше никаких материалов не было, ее шары играли на четком контрасте темного и светлого.

Марии показалось, что в этом совпадении есть символическое значение: может быть, решив рассказать Ванде о ее происхождении, она отыскала собственные корни?