Текст книги "Лондонские сочинители"

– Непереносимо! – вскричал Сэмюэл Айрленд и отшвырнул журнал. – Почему этот позор обрушивается именно на мою голову?

– Понятия не имею, отец.

– Как это несправедливо. Незаслуженно. Я даже не знаком с твоей покровительницей. В глаза не видел дома, в котором хранятся рукописи.

В лавку спустилась Роза Понтинг и какое-то время безмолвно слушала разговор, но тут не выдержала:

– В чем тебя обвиняют, Сэмми?

– Меня обвиняют, Роза, в подделке рукописей Шекспира.

– Ну что вы, отец, вовсе нет. Они всего лишь подозревают вас в том, что вы воспользовались ими…

– Нет, Уильям, по-моему, не в этом. Письмо прозрачно намекает, что я мошенник и гнусный фальсификатор.

– Господи помилуй! – в воображении Розы тут же возникли тюремная камера и виселица. – Сэмми – преступник!

– Ну, до этого, Роза, дело не дойдет, – ровным голосом сказал Уильям, твердо решивший сохранять присутствие духа.

– Не дойдет, если ты выполнишь свой прямой долг, Уильям Айрленд. Ты обязан рассказать им все.

– А я-то с какой стати должен отвечать на их вопросы? – Уильям повернулся к отцу. – Я ведь не просил вас показывать рукописи мистеру Малоуну. Или мистеру Шеридану. Меня вполне удовлетворило бы, если бы эти документы постепенно, без спешки, стали известны всем. А вот вы навлекли на нас бурю.[116]116
  Аллюзия на библейское изречение: «…Так как они сеяли ветер, то и пожнут бурю». – Книга Пророка Осии. 8:7.


[Закрыть] Она подхватила нас и вынесла в самый центр общественного внимания – только из-за вас.

– Не смей так разговаривать с отцом, – Роза была сама суровость. – Он и без того весь извелся.

– Я говорю чистую правду. Позвольте полюбопытствовать, отец. Предположим, сэр, что это не подлинные рукописи Уильяма Шекспира. Что тогда?

– Невозможно, – покачал головой Сэмюэл Айрленд. – Если бы даже предполагаемый фальсификатор, стоя передо мной, сам признался в подделке, я ему не поверил бы.

– Таково ваше безоговорочное мнение?

– Рукописи слишком объемисты. И несут все приметы своего времени.

– Хорошо. Я всего лишь хотел уточнить. Решено. Будучи уверенным в нашей невиновности, я напишу мистеру Ритсону и сообщу, что готов выполнить его просьбу.

– А что будет с твоим бедным отцом? – спросила Роза. – Надо же и о нем подумать.

– Я сам предстану перед этими господами и сниму с него все обвинения.

– Обвинения?!

– Всю ответственность.

* * *

– Взгляни-ка, Мэри.

Чарльз сложил газету так, чтобы видна была заметка о скором вызове Уильяма Айрленда на заседание следственной комиссии, и протянул сестре.

Мэри быстро пробежала заметку глазами.

– Это травля, – проговорила она.

Чашка выпала из ее пальцев и звякнула о блюдце. Мистер Лэм испуганно вздрогнул.

– Значит, Уильяма будет допрашивать и издеваться над ним человек, который провозглашает себя высшим судией? – Ее горячность удивила Чарльза. В последнее время у него сложилось впечатление, что Мэри утратила всякий интерес к Уильяму Айрленду. Она казалась очень спокойной и умиротворенной. – Кто посмеет усомниться в подлинности этих произведений? Напиши ему, пожалуйста, Чарльз, вырази нашу поддержку, хорошо?

– Я не уверен, что он нуждается…

– Ладно. Я сама напишу. Если ты не считаешь необходимым – как порядочный человек – открыто поддержать друга, я сделаю это за тебя. – Она поднялась из-за стола. – Напишу ему прямо сейчас. Сию минуту.

Мистер Лэм взглянул на дочь:

– Сегодня без сладкого. Сладкое всегда на завтра.

– Не распаляйте себя, мистер Лэм. – Миссис Лэм бросила на дочь взгляд, в котором сквозила неприязнь. – Сядь, Мэри. Не сомневаюсь, Чарльз с удовольствием сам напишет мистеру Айрленду.

– Не надо говорить за Чарльза.

– Тиззи! Принеси кипятку.

– Ты слышала, мама, что я сказала?

– Я всегда тебя слышу. Мэри. Хотя порой мне этого и не хочется.

– Разумеется, я ему напишу, – вмешался Чарльз, встревоженный громогласной решительностью сестры. – Выражу наше общее беспокойство.

Вернулась Тиззи с чайником в руках; Мэри опустилась на стул.

– И еще нужно твердо сказать, что мы свято верим в подлинность рукописей.

– Нужно?

– Это крайне важно.

Миссис Лэм метнула взгляд на сына.

– Ничего плохого в том нет, Чарльз. И сестра твоя будет довольна. – При этих словах Мэри принялась полировать концом своей шали нож для масла. – Ты уверена, Мэри, что это благовоспитанный поступок?

– Я читаю Боэция,[117]117
  Боэций Аниций Манлий Северин (ок. 480–524) – римский писатель, философ.


[Закрыть] мама. «Об утешении, доставляемом философией».

– Какое это имеет отношение к нашему разговору?

– Благовоспитанность – не более чем игра. А жить надо в мире вечном.

– Там и пребудем, если будет на то Господня воля. Но пока что мы живем здесь.

Решив, что буря улеглась, Чарльз снова взял газету и сразу наткнулся на сообщение о недавнем убийстве на постоялом дворе «Уайт-Харт-инн». Жертвой оказалась пожилая прачка; ее бездыханное тело нашли засунутым вверх ногами в пивную бочку. Убийцу не поймали. Чарльз начал читать заметку вслух, но Мэри его остановила.

– Мне невыносимо слушать про эти зверства, – сказала она. – Куда в Лондоне ни пойдешь, повсюду видишь варварство и жестокость.

– Города – это обиталища смерти, Мэри. – Своенравный бесенок в душе Чарльза не унимался: дергал его за язык, чтобы поддразнить сестру. – Я недавно прочел, что первые города строились на месте погостов.

– Стало быть, мы ходячие мертвецы. Слышал, папа?

Мистер Лэм издал трубный звук и засмеялся.

Глава тринадцатая

Уильяма Айрленда вызвали на заседание Шекспировской комиссии спустя неделю после того, как он письменно известил ученых мужей о своем согласии предстать перед ними. Заседание проходило воскресным утром в небольшом зале над кофейней на Уорик-лейн. Зал принадлежал Каледонскому[118]118
  Каледония – старинное название Шотландии.


[Закрыть] обществу, и на стенах красовались многочисленные гравюры с изображениями солдат Хайлендских полков[119]119
  Хайлендские полки – полки, в которых служили солдаты-горцы, считавшиеся отчаянными смельчаками.


[Закрыть] разных времен. Уильям приехал вместе с отцом, но Сэмюэл Айрленд пристроился за дверью зала и сразу потребовал принести ему из заведения этажом ниже кофе, жареных хлебцев и бренди. В ту минуту, когда Уильям должен был давать показания, его отец чуть-чуть приоткрыл дверь, чтобы слышать, что происходит в зале.

Мистер Ритсон и мистер Стивене сидели рядом за узким дубовым столом. Мистер Ритсон – живой, энергичный человек – частенько корчил гримасы, выражая то крайнее удивление, то решительное недоверие. Уильям не дал бы ему больше тридцати пяти лет; его шейный платок был завязан броским модным узлом. Мистер Стивенс казался старше и куда суровее своего коллеги; позже Уильям говорил, что вид у Стивенса был такой, будто он собрался топить щенят. За столом сидели еще двое; один из этих двоих принялся что-то записывать, едва Уильям вошел в зал. В воздухе пахло чернилами, пылью и едва заметно отдавало грушами.

Словно не заметив предложенного ему стула, Уильям остался стоять, глядя в маленькое окошко на купол собора Св. Павла.

– Прежде чем мы начнем, я хотел бы сделать ясное и недвусмысленное заявление.

– У нас здесь не суд, мистер Айрленд. – Ритсон умоляюще простер к нему руки. – Мы всего лишь проводим расследование. Без поощрений и наказаний.

– Рад слышать. Отец мой, однако же, считает, что его подвергают именно наказанию.

– Почему бы это?

– Потому что его подозревают в гнусной фальсификации старинных бумаг. А разве дело обстоит иначе?

– Его никто ни в чем не обвинял.

– Я этого и не говорил. Я сказал: подозревают, а не обвиняют.

– Мир полон всевозможных подозрений, – заговорил Стивене, до того молча и внимательно наблюдавший за Уильямом. – Мы ведь тоже несовершенны, мистер Айрленд. Слабы. Мы даже не пришли к выводу, что документы подделаны. Это нам пока не известно.

– Зато у вас есть возможность развеять сомнения на сей счет, – добавил Ритсон.

– В таком случае я тем более обязан высказать свою позицию.

– Но прежде ответьте, пожалуйста, на один вопрос, мистер Айрленд. Очень кратко.

– Разумеется. Я готов.

Ритсон положил ладони на стол.

– Уильям Генри Айрленд, готовы ли вы присягнуть, что, насколько вы знаете и насколько можете судить, исходя из известных вам обстоятельств, при которых обнаружились данные документы, – что они действительно вышли из-под пера Уильяма Шекспира?

– Прошу меня простить. Позволите ли вы мне сперва зачитать мое заявление?

– Безусловно.

Уильям отступил на шаг и вынул из внутреннего кармана сюртука лист бумаги.

– «В газетах сообщалось, что данный комитет был создан для того, чтобы разобраться в вопросе о причастности моего отца к обнаружению и обнародованию рукописей Шекспира. Дабы избавить отца от многочисленных наветов, я заявляю под присягой, что он получил эти листы как подлинно шекспировские от меня, не имея понятия ни об их происхождении, ни об источнике». – Он сунул листок обратно в карман и осведомился: – Этого довольно?

– Для оправдания вашего отца – да, – проронил Стивене. – Но вы ведь не ответили на первый наш вопрос. Позвольте узнать, какова ваша роль в этой истории?

– Пожалуйста.

– И если так, то не могли бы вы нас просветить касательно происхождения и источника документов?

– Будьте любезны, сэр, уточните ваш вопрос.

– Хорошо. Вы получили рукописи от частного лица? Нашли их в некоем месте? Обрели право на них в результате дарения? Или?…

– Во избежание двусмысленности могу сказать лишь одно: я получил их от частного лица.

– И какого же?

– Ваш вопрос ставит меня в трудное положение.

– То есть?

– Я не имею права назвать имя этого человека или каким-либо иным способом пояснить, о ком идет речь.

– По какой причине?

– Я дал клятву.

– Тому человеку, который передал вам эти бумаги?

– Тому самому.

Стивенс перевел глаза на Ритсона; тот вздернул брови, изображая удивление.

Айрленд кашлянул и снова уставился в оконце.

– И вы не можете назвать нам этого благодетеля?

– Больше не скажу ни слова. Или вы хотите, чтобы я стал клятвопреступником?

– Простите?

– Я дал клятву никогда не разглашать имени моего покровителя. Вы требуете, чтобы я нарушил ее и тем обесчестил себя?

– Боже сохрани.

Айрленду послышалась в этих словах ирония, и он метнул на Стивенса злобный взгляд, но тут заговорил Ритсон:

– А не согласится ли сей джентльмен предстать перед нами конфиденциально, без огласки?

– Я не говорил, что это джентльмен.

– Не джентльмен?

– Не поймите меня превратно. Я всего лишь подчеркиваю, что не указывал, какого пола мой покровитель.

– Согласится ли это лицо, какого бы оно ни было пола, предстать перед нами при условии сохранения строжайшей тайны?

– Мой покровитель уехал за границу. В Эльзас.

– По какой надобности?

– Эта история настолько нарушила его душевный покой, что жизнь в Лондоне стала ему невыносима.

– Все складывается крайне неудачно, мистер Айрленд.

– Ничего не поделаешь, мистер Стивене, таковы обстоятельства.

В дверь вдруг постучали.

– Позволите? – Сэмюэл Айрленд вошел в зал и поклонился членам комитета. – Я его отец. Здесь не судебное заседание. Я имею право присутствовать. – Он стал рядом с сыном и улыбнулся. – Уильям Айрленд, не сомневаюсь, уже развеял даже малейшие подозрения относительно моей причастности к этому делу. – Он явно слышал все, что говорил Уильям. – Сообщил ли он вам что-либо о своем патроне и благодетеле?

– Ваш сын действительно упомянул такую персону, – ответил Стивенс. – Однако еще не доставил нам удовольствия узнать ее имя.

– Имени я вам назвать не могу, сэр. Но могу подтвердить существование этого джентльмена. Я видел его собственными глазами, – заявил Сэмюэл Айрленд. Уильям покосился на отца и чуть заметно покачал головой. – Росту он среднего, на левой щеке шрам, полученный, как он сам мне рассказывал, на соревновании лучников. Когда говорит, слегка запинается, – полагаю, по причине застенчивости.

– И где же проживает сей примечательный господин?

– Думаю, что обитает он в Среднем Темпле. Наверняка сказать трудно…

– Как вас понимать, сэр?

– Мой сын конечно объяснил вам, что человек этот сторонится всех и вся. А ныне вообще пребывает в чужих краях. Если не ошибаюсь, он как-то упоминал Эльзас.

После этого Ритсон принялся подробно расспрашивать Сэмюэла Айрленда об особенностях найденных рукописей Шекспира и их происхождении. Тот охотно расписывал свое изумление и восторг, нараставшие по мере того, как сын приносил в магазин все новые старинные бумаги:

– Вот уж поистине – манна небесная, господа. И сытого перенасытила.[120]120
  Аллюзия на слова Гамлета: «Они готовы Ирода переиродить». – Шекспир У. Гамлет. Акт 3, сцена 2. Перевод M. Лозинского.


[Закрыть]

– Очень шекспировская фраза, сэр.

– Только глаза никак не могли насытиться, и чем больше видели, тем больше хотелось еще и еще.

На протяжении всей беседы с Айрлендом-старшим Ритсон пристально наблюдал за Уильямом, но тут повернулся к Сэмюэлу:

– А скажите-ка нам вот что, мистер Айрленд, только попросту, без пышных словес. Как по-вашему, находки эти – действительно то, за что их выдают? Подлинные произведения Шекспира?

– Вопрос сей не для торговца книгами.

– Простите, пожалуйста. Я проявил нетактичность?

– Разве я вправе высказывать свое суждение в подобных делах? – Сэмюэл Айрленд в нерешительности смолк. – И все же, по некотором размышлении, отвечу: да, я уверен, что рукописи эти самые что ни на есть подлинные. Скажу не без гордости: глаз у меня наметанный. И я сразу обратил внимание на нить, скреплявшую листы. Очень старинная нить. Доказательство, быть может, не слишком весомое, но…

– Но достаточное?

– Достаточное для того, чтобы убедить меня: такое мой сын не смог бы сотворить. – Он бросил взгляд на Уильяма. – Написать «Вортигерна»? Об этом и помыслить невозможно, не то что в это поверить.

* * *

Как только они вышли с Уорик-лейн, Уильям повернулся к отцу:

– Зачем вы наплели небылиц про моего покровителя?

– А ты зачем? Сильно сомневаюсь, что она уехала в Эльзас.

– Не важно, куда она уехала. Она к ним не явится. – Какое-то время они шагали молча. – Не надо было лгать, отец. Это на вас непохоже.

– Решил прийти тебе на подмогу, Уильям. Ты снял подозрения с меня, и правильно сделал, вот и мне захотелось поддержать сына.

– Но это приведет лишь к новой лжи. Вам нужно было вообще держаться в стороне от этой истории.

– Она ведь и меня касается.

– Но не до такой же степени, чтобы кривить душой. Надо думать, прежде чем говорить. А вы, отец, только напустили еще больше туману. Человек со шрамом на лице? Заика? Теперь мне придется считаться с этим насквозь вымышленным персонажем. Это усложняет дело. Создает лишнюю помеху. – Он провел рукой по лицу и, сам того не замечая, тяжело вздохнул. – Неужели вы не понимаете, как ужасно мое положение?

– Прости, если я доставил тебе лишние огорчения, Уильям.

– У меня такое чувство, будто земля уходит из-под ног. Если вы считаете возможным лгать от моего имени, на что же тогда мне опереться?

– Неужто все настолько серьезно?

– А вы верите, отец, что рукописи подлинные?

– Конечно, верю. Зачем об этом спрашивать?

– Тогда зачем мешать правду с выдумками? Зачем мутить чистый родник? Неужели вам непонятно, что он превратится в выгребную яму?

Но Сэмюэл Айрленд уже начал злиться на сына за неуместные, как ему казалось, упреки. Позже он пожаловался Розе, что Уильям отчитал его, как малого ребенка.

– У меня душа не на месте, Уильям, мутится ум. Не имею покоя ни днем, ни ночью[121]121
  Аллюзия на Откровение Св. Иоанна Богослова. 14:11 («…и не будут иметь покоя ни днем, ни ночью»).


[Закрыть] – до того вся эта история меня расстраивает.

– Очень сожалею, отец. Я вовсе не хотел доставить вам неприятности. Я вас глубоко почитаю.

– Не очень-то в это верится, Уильям. Своими резкими замечаниями ты ранишь меня в самое сердце. Я невыносимо страдаю.

У Уильяма вырвался громкий крик, вернее, вой или вопль, распутавший прохожих Сэмюэл удивленно уставился на сына:

– В чем дело, скажи на милость?

– Да ведь я стремился только угодить вам! – Подгоняемый отчаянием, он остановил фаэтон. – Едемте, отец. Немедленно.

Путь был недолгий; Уильям молча смотрел в окно на знакомые улицы и переулки. Едва они прибыли на Холборн-пассидж, он ринулся в лавку, побежал наверх в свою комнату, и захлопнул дверь. Отец остался ждать внизу. Все его тело покрылось легкой испариной. Он провел рукой вдоль полки с надписью «Инкунабулы», там стояли первые издания старинных книг. Отчего-то он как заведенный мурлыкал себе под нос припев из оперетты «Музыкальный угольщик»: «Домик-крошечка. Домик-крошечка. Кто же, кто в этом домике живет?»

Деревянная лестница заскрипела. В лавку спустился Уильям, держа в руке лист старинной, побуревшей от времени, испещренной пятнами бумаги.

– Видите, отец? Настоящая бумага времен Шекспира.

– Но на ней же ничего не написано.

– Именно. Абсолютно верно, – тяжело дыша, проговорил Уильям. – Я давно собирался вам кое-что сказать.

– Ну да. Имя. Назови же мне свою покровительницу.

– Имени нет. И покровительницы тоже нет. – Уильям схватил отца за руку. – Она – это я.

– Что-то я не вполне… – Сэмюэл внимательно взглянул на взволнованное, умоляющее лицо сына.

– Неужели не понимаете? Я и есть тот самый благодетель. Не было никакой дамы в кофейне. Я все выдумал.

– Боже правый, что ты такое несешь? – У Сэмюэла вдруг пересохло в горле. Уильям опустился на колени.

– Я покорнейше прошу вас простить меня. Наивный восторг и упоение своими талантами – вот что двигало мною. А более всего мне хотелось доставить радость вам.

– Встаньте, сэр. Встаньте.

Несмотря на сопротивление сына, он все же поднял его на ноги.

– Я причинил вам много неприятностей, отец. Горько об этом сожалею.

– Знаю. Но все будет хорошо, если ты назовешь мне твою благодетельницу.

– Так вы ни слова не поняли из моего признания! Послушайте меня, отец. Никакой благодетельницы не существует. За все шекспировские рукописи несу ответственность я.

– Ты хочешь сказать, что сам их нашел?

– Я их написал. Сотворил.

– Это шутка, да, Уильям? Загадка?

– Уверяю вас, нет. Я изготовил те самые старинные рукописи, которые, как мнится вам, вышли из-под пера Шекспира.

– Больше мочи нет это слушать, – Сэмюэл отвернулся и стал рассматривать полку с инкунабулами.

Уильям взял отца за плечи и силой повернул к себе.

– Могу во всех подробностях раскрыть вам процесс подделки, начиная от чернил и кончая сургучной печатью. Хотите знать, как делаются старинные чернила? Смешиваются три вида жидкостей, которыми переплетчики обрабатывают телячью кожу «под мрамор». Перебродив, смесь приобретает густо-бурый цвет.

– Ты по-прежнему выгораживаешь свою покровительницу. Очень благородно с твоей стороны.

– Листы я обесцвечивал настоем табака. Взгляните на эту страницу. – Но Сэмюэл Айрленд смотреть на нее не желал. – Потом окуривал их дымом. А иначе зачем бы мне было разводить огонь в разгар лета?

– Нет, хватит. Я отказываюсь тебе верить.

– Бумагу я брал на Бернерз-стрит у мистера Аскью. Он отдавал мне чистые листы из старинных фолиантов или изданий поменьше, ин-кварто. А мистер Аскью настолько стар, что ни на минуту не усомнился в безгрешности моих помыслов.

– Не верю ни единому слову. Все ложь.

– Все правда, отец.

– И ты, глядя мне в глаза, рассказываешь, будто сам, один – совсем еще мальчик, – без чьей-либо помощи сотворил объемистые манускрипты? Это курам на смех. Абсурд.

– Но это правда.

– Нет. Неправда. Фантазия. Ты на этой истории свихнулся. Уже не отличаешь реальность от вымысла. Я же тебя знаю, Уильям.

– Вы меня совсем не знаете.

– Знаю твердо, что не существует способа, который позволил бы тебе неотличимо воспроизвести слог Шекспира.

– Я это проделаю прямо сейчас. Сию минуту. И докажу вам, отец, что я – автор подделки. Пойдемте со мной.

– Не пойду. Твои нелепые выдумки никого ни в чем не убедят.

– Я напишу при вас несколько строк, которые мистер Малоун объявит подлинно шекспировскими.

Неожиданно послышался шум, Уильям обернулся. Кто-то прикрыл дверь магазина и торопливо зашагал прочь.

* * *

Мэри Лэм решила, что сама отнесет письмо брата Уильяму Айрленду.

Она все-таки уговорила Чарльза написать Уильяму несколько сочувственных слов, выразить недоумение по поводу затеянного следствия, а также подтвердить свою неколебимую уверенность в подлинности находок.

– Надеюсь, я не требую от тебя слишком многого, – сказала она. – Я же знаю, что тебе сейчас дорога каждая минута.

Брат, однако же, медлил. Наконец она не выдержала и в воскресенье утром пришла к нему в спальню с пером и чернильницей. Чарльз еще лежал в постели.

– Пора, – сказала Мэри. – Больше ждать не могу. Нельзя, чтобы Уильям мучился в полном одиночестве.

Чарльз вгляделся в ее бледное, осунувшееся лицо; как бы она не расплакалась, подумал он.

– Ты наверняка преувеличиваешь, милая.

– Ни капельки. Над ним сгустились тучи. Он в опасности.

Ему не хотелось, чтобы она разволновалась еще больше; взяв перо, он написал короткое письмецо со словами поддержки и ободрения. Схватив листок с подушки Чарльза, Мэри с торжествующим видом унесла его к себе, вложила в конверт и написала: «Уильяму Айрленду, эсквайру». Затем поднесла конверт к губам и поцеловала имя адресата. Несколько минут спустя она выбежала из дома и быстрым шагом направилась на Холборн-пассидж. Как раз когда Уильям рассказывал отцу, что он выдумал даму из кофейни, Мэри Лэм ступила на порог книжного магазина; она все слышала. До нее не сразу дошел смысл сказанного. Но через минуту она молча поднесла руку ко рту, оглянулась и, поколебавшись мгновение, открыла дверь пошире.

* * *

Значит, Уильям ей лгал. Он ее предал. Она с удивлением отметила, что думает о совершенно посторонних вещах – о стайке воробьев, перелетающих из одного укромного угла в другой, об осколках стекла на булыжной мостовой, о вздувшейся на ветру льняной занавеске, о свинцовых тучах, грозящих проливным дождем. Затем, так же внезапно, ее охватила радость. Больше ничто не сможет ее задеть. Ничто не ранит. «Я выполняла свой долг не за страх, а за совесть, и теперь свободна от пут жизни», – сказала она себе.

Мэри шла торопливо, не понимая, да и не пытаясь понять, куда несут ее ноги, но вдруг остро, всем существом, почувствовала его отсутствие. Никогда больше никто не пойдет с нею рядом. Колени у нее подкосились, душу охватило смятение; она опустилась на ступеньки церкви Сент-Джайлз-ин-зе-Филдз.

В воздухе висела конская вонь; в конце концов Мэри поднялась и побрела домой.

* * *

Уильям Айрленд вышел из лавки и увидел Мэри: она бежала прочь по Холборн-пассидж. Он узнал ее сразу, но окликать не стал, а воротился в магазин.

Отец повернул голову, глянул на сына и медленно пошел по лестнице наверх. Уильям собрал все шекспировские бумаги, какие только смог найти. Из маленького шкапчика под лестницей достал «Вортигерна» и подложил к другим листам, которые он так тщательно обрабатывал и так старательно покрывал рукописными строками. Сложил в пачку еще не опубликованные страницы «Генриха Второго», над которыми трудился из недели в неделю, с точностью воспроизводя старинное письмо, освоенное им после скрупулезного изучения автографов Шекспира. Затем тихонько поднялся к себе и снес вниз заготовленные чернила и листы бумаги. Среди них были и выдранные из манускриптов страницы с водяными знаками елизаветинской эпохи; эти страницы он покупал на Бернерз-стрит у мистера Аскью. Сверху Уильям положил книги, на которых с любовью выводил поддельные посвящения разным персонам той эпохи, и небольшие рисунки, которые он затейливо приукрашивал. Затем взял серную спичку, трутницу и поджег собранную кучу. Бумаги занялись не сразу, но чернила и воск вспыхнули мгновенно; над кучей, заполняя лавку, заклубился черный дым. Уильям распахнул входную дверь; от сквозняка огонь загудел сильнее. Из-за густого дыма Уильям не видел, какой разгорался пожар, но по треску и гулу понял, что нешуточный. Заполыхал деревянный пол, книжные стеллажи, потом пламя перекинулось на лестницу, что вела наверх.

* * *

Мэри прошла прямо к себе и заперла дверь. А, это Тиззи зовет меня пить чай. Интересно, какой заварили сегодня? Индийский или китайский? До чего мне нравится звяканье ложечки о чашку! Нравится проводить по краям чашки кончиками пальцев.

В дверь постучали. Мэри прижалась к филенке и ощутила щекой прохладу дерева.

– Сию минуту иду, Тиззи.

– Живее, мисс Лэм, не то остынет.

– Нет-нет. Не успеет.

Дождавшись, пока Тиззи спустилась вниз, Мэри отперла дверь, тихонько прикрыла ее за собой и напряженно прислушалась.

Полминуты спустя она вошла в кухню. Миссис Лэм повязывала мужу на шею салфетку.

– Садись, Мэри, пей чай. Я поражаюсь: ты живешь в доме столько лет и до сих пор опаздываешь к столу. В чем дело? Ты нездорова? Что это такое?

Не сводя с матери остановившегося взгляда, Мэри молча открывала и закрывала рот, будто внезапно лишилась дара речи.

Раздался долгий низкий вой – это застонал мистер Лэм. Мэри подняла чайник перед собой, словно обороняясь:

– А ты не видишь, что это такое? – сказала она, обращаясь к отцу.

– Это чайник, Мэри. – Миссис Лэм подошла к дочери и ухватила ее за запястья. – Поставь его. Сейчас же поставь.

После непродолжительной борьбы чайник упал на стол, расплескав по темной столешнице кипяток с разопревшими листьями. Мэри схватила длинную вилку, на которой в пламени камина обжаривали лепешки, и вонзила ее в шею матери. Миссис Лэм без единого звука рухнула на пол. В эту минуту в кухню вошел Чарльз.

– Buon giorno! – весело произнес он.