Текст книги "Лондонские сочинители"

– Все это и впрямь пустая фантазия, – сказал Бенджамин, потирая нос. – Вне всяких сомнений.

– Неужели ты не понимаешь, как это будет весело? – Чарльз обожал любительские постановки. Он частенько захаживал в балаганы, не пренебрегал и домашними спектаклями у друзей; в прошлом сам играл роли Вольпоне и Синей Бороды.[74]74
  Вольпоне – герой пьесы Бена Джонсона «Вольпоне, или Лис» (1605). Синяя Борода – герой одноименной сказки Шарля Перро, в 1729 г. переведенной на английский язык Робертом Сэмбером.


[Закрыть]

– Что весело, я понимаю, – ответил Том. – Но как нам все это осуществить? Мы же не умеем играть.

– Так ты не слушал меня?

– Возможно.

– В этом-то и суть, дорогой мой Том. Пигва и Основа тоже не умели слушать.

– Но они вымышленные персонажи. А мы настоящие. Разве не так?

– И какое это имеет значение, Бен? Слова-то те же самые. Можно пригласить еще Сигфрида и Селвина. – Сигфрид Дринкуотер и Селвин Оньонз тоже работали клерками в отделе дивидендов. – Из них получатся недурные афиняне. А сыграть пьеску можем в операционном зале. В короткую ночь летнего солнцестояния. Ну, что скажете?

Том Коутс и Бенджамин Мильтон глубокомысленно переглянулись и разразились смехом.

Глава седьмая

Ровно в двенадцать Уильям Айрленд явился на Патерностер-роу: он знал, что именно в этот час еженедельный журнал «Вестминстер уордз» поступает в местные книжные магазины и на развалы. В специально нанятом кабриолете редактор самолично развозит стопки свежего номера, упакованные в оберточную бумагу и перевязанные бечевкой. Уильям, жаждавший поскорее узнать, вышла ли его статья о найденном стихотворении Шекспира, наблюдал эту сцену и на прошлой неделе, и еще неделей раньше. Он прекрасно знал все окрестные книжные лавки и, едва экипаж редактора отъехал от магазина «Книжная лавка Лава», попросил у хозяина экземпляр журнала.

– В такое время торговля идет ни шатко ни валко, согласитесь, мистер Айрленд, – заметил мистер Лав, сухопарый старик с редкими седыми волосами.

– Она в любое время не бойкая.

– Нда-с. Ничего не поделаешь, – по обыкновению искоса посматривая на собеседника, отозвался мистер Лав. – Погода для меня жарковата, мистер Айрленд. Для них тоже, – он махнул рукой в сторону книг. – Они предпочитают погодку мягкую, теплую. Нда-с. Ничего не поделаешь. Как поживает ваш батюшка?

Купив «Вестминстер уордз», Уильям быстро за. шагал по улице. Он искал укромное местечко, где можно было бы спокойно, без любопытных глаз, просмотреть номер. Нырнув за аккуратную пирамиду из бочек, выстроенную развозчиком пива, он раскрыл журнал. Первой шла его статья. Под заголовком «Неизвестное стихотворение Уильяма Шекспира», набранным крупным прямым шрифтом, значилось имя автора: «У.-Г. Айрленд». Его имя в прессе! Никогда еще Уильям не видел его на печатной странице; казалось, оно имеет к нему отдаленное отношение, словно вдруг обнаружил себя двойник, до поры до времени таившийся в его душе и теле. Уильям прочел первые фразы; в печатном виде они звучали куда более весомо, чем прежде; казалось, он впервые их видит. Сколько раз предвкушал он эту минуту! Тем острее была его радость.

«До сих пор считалось непреложным фактом, что больше нет надежды найти какие-либо новые тексты, принадлежащие перу Шекспира, и нечего будет добавить к его всемирно известному драматическому наследию. Однако в этом, как и во многих других вопросах, касающихся Шекспира, общепринятое мнение оказалось ошибочным…»

* * *

Заняв отдельную выгородку в кофейне «Паркерс» неподалеку от Чансери-лейн, Эдмонд Малоун раскрыл «Вестминстер уордз» и прочитал этот пассаж; он в изумлении откинулся на обшитую дубом стену, снял очки и немедленно потребовал счет. После чего надел шляпу и, держа журнал под мышкой, поспешно вышел на улицу. Через считанные минуты он уже стоял у порога книжной лавки Айрленда. На резкий звонок вышел сам хозяин, который перед тем, стоя на четвереньках, разглядывал под прилавком мышиные экскременты.

– Добрый вам день, мистер Малоун. Ведь уже день, верно?

– Верно. А сие что означает? – Он положил на прилавок журнал.

Сэмюэл Айрленд раскрыл его, глянул на первую страницу и обмер. Затем схватил журнал, поднес к самому лицу и начал читать; дыхание его участилось, он ловил воздух ртом.

– Не имею ни малейшего представления… – Он вынул платок и трубно высморкался. – Я в полном неведении… – Он снова высморкался. – Крайне неприятный сюрприз.

– И все-таки, сэр, где оно?

– Оно?

– Стихотворение, которое ваш сын так подробно и любовно описывает. Где рукопись? Я должен ее видеть, мистер Айрленд.

– Понятия не имею, где она, мистер Малоун. Уильям не счел нужным… – С каждым словом он все более распалялся гневом. – Моему сыну не хватило благовоспитанности рассказать о нем мне. Он намеренно все от меня скрыл. Обманщик!

– Это стихотворение принадлежит не вашему сыну. Оно принадлежит всему миру.

– Понимаю, мистер Малоун.

В эту минуту в магазин вошел Уильям Айрленд. Все еще опьяненный восторгом от того, что его имя напечатано в «Вестминстер уордз», он невозмутимо посмотрел на их явно неприязненные лица и, заметив на прилавке журнал, спросил:

– Вы уже прочли, да, отец?

– Что это значит?

– Раз прочли, стало быть, сами знаете. Добрый день, мистер Малоун.

– Еще раз тебя спрашиваю: что это значит?

– Сейчас скажу, что это значит. Я совершил то, чего, по вашим уверениям, мне не совершить никогда. Я написал эссе. И оно опубликовано.

– Как ты смел скрывать его от меня?!

– Так вы бы его у меня отняли. Вы же всегда были убеждены, что у меня нет таланта к сочинительству. А теперь, отец, я доказал, что вы ошибались. Вот и все.

Сэмюэл Айрленд злобно покосился на сына, но не проронил ни слова.

Эдмонд Малоун уже начал терять терпение.

– Дело здесь касается не отца или сына. Где стихотворение? – Он повернулся к Уильяму: – Вы, сэр, легкомысленно и опрометчиво поспешили с публикацией, полезли в воду, не зная броду. Как вы докажете подлинность вашей находки?

– В ее происхождении я абсолютно уверен.

– Вот как? Значит, ее подлинность зиждется на одной лишь интуиции. При таком подходе ученым тут делать нечего.

– Наш нищий предается, знать, гордыне,[75]75
  Аллюзия на слова Оливии: «О люди! Как вы преданы гордыне» – Шекспир У. Двенадцатая ночь. Акт 3, сцена 1. Перевод Э. Линецкой.


[Закрыть] – добавил Айрленд-старший.

Уильям поглядел на них и улыбнулся:

– Подождите минутку, мистер Малоун, прошу вас.

Он помчался наверх и тотчас же вернулся с большим конвертом в руках.

– Вручаю вам свою находку на полное ваше попечение, мистер Малоун. Изучите ее со всей возможной тщательностью. Ежели у вас возникнут малейшие сомнения в том, что это – рука Шекспира, вы вольны раструбить о них на весь свет.

Малоун поспешно взял конверт и вынул рукописный лист.

– В своем эссе, сэр, вы утверждаете, что это – любовные стихи.

– Прочтите и судите сами.

– Я уже имел удовольствие. В «Вестминстер уордз». – Тем не менее он прочел стихотворение еще раз. – Рад, что не нахожу здесь никаких неприличностей.

– Неприличностей, сэр?

– Ну да, Шекспир же насквозь пропитан непотребствами. Мы живем в постоянном страхе, как бы не всплыла очередная сальность. Такое обилие скабрезностей бросает тень на все его творчество.

– Это произведение целомудренно, уверяю вас. Но вы должны дать слово, мистер Малоун, что вернете мне документ не позже чем через месяц.

– Вы получите его даже раньше, мистер Айрленд. Клянусь честью, сей документ будет возвращен вам в целости и сохранности.

– Надобно расписочку взять, – вдруг засуетился Сэмюэл Айрленд и принялся искать за прилавком чернила и бумагу.

– Видите ли, сэр, в подобных делах мой отец склонен проявлять чрезвычайную осмотрительность.

– Документу ведь цены нет, Уильям. Не безделица какая-нибудь.

Тут же была составлена лаконичная расписка, Эдмонд Малоун поставил свою подпись и, прижимая конверт к груди, покинул Холборн-пассидж.

* * *

Помахав ему вслед, Сэмюэл Айрленд вернулся в лавку.

– Неразумно было отдавать ему бумагу, Уильям.

– Это почему же?

– А ты прикинь, сколько она может стоить. Все равно что вручить ему сумку, набитую гинеями.

– Но мистер Малоун человек честный, не так ли?

– Оно, конечно, так, да только честь ведь тоже продается и покупается, – отрезал Сэмюэл Айрленд и, судя по выражению его лица, сразу пожалел, что не сдержался. Он взял с прилавка журнал и стал молча читать эссе сына. Закончив, протянул журнал Уильяму.

– Почему ты ничего не сказал мне об этом стихотворении? Почему мне пришлось читать о нем в журнале?

– Я уже вам говорил. Таково было мое желание.

– Твое желание?! Стало быть, понятие сыновнего долга ты вообще отвергаешь?

– Безусловно не отвергаю. Но признаю его в пределах разумного. Вы уверяли меня, что я не владею пером. Без обиняков говорили, что гожусь лишь на то, чтобы торговать в лавке.

– Я вовсе не это имел в виду…

– Скажите, отец, а вы не чувствуете никаких моральных обязательств перед сыном? Вы же могли поощрять мой интерес к литературным занятиям.

– Сейчас не время…

– Всегда не время. Вы могли развить у меня тягу к знаниям. А мне пришлось самому ума набираться.

– Точно так же, как мне. Лучшее образование…

– …это самообразование. Сколько раз от вас слышал. Что ж. Вы статью прочли. Судите сами, сумел я дать себе приличное образование или нет.

Они продолжали препираться и после ужина. Роза Понтинг ушла, громко заявив, что обсуждать «какие-то бумажки, чтоб им пусто было» ей неинтересно; тем не менее, притворив за собой дверь, Роза немедленно приникла к ней ухом. Было слышно, как Сэмюэл Айрленд в нескрываемом раздражении брякнул фужером о тарелку.

– У мистера Малоуна вообще никаких прав на эту бумагу нет. Такие документы на вес золота. Нельзя отдавать их любому встречному и поперечному.

– Уж не потому ли вы хотите сами их присвоить? Не потому ли коршуном кружите над ними, норовя зацапать очередную добычу и тут же сдать в залог? Их нашел я. Принадлежат они мне. И к Сэмюэлу Айрленду никакого отношения не имеют.

– Это нечестно, Уильям. Несправедливо. Кабы все в нашей округе не знали, что ты работаешь в моем магазине, твоя покровительница на тебя и внимания бы не обратила.

– Неправда.

– Позволь мне закончить. Всем известно, что ты мой сын. Стало быть, на карту поставлена не только твоя, но и моя репутация.

– Что ж, тогда вам лучше снять с себя ответственность. Напишите бумагу, что отказываетесь от всякого участия в этих делах, и поставьте свою подпись. Роза Понтинг, я уверен, с большой охотой засвидетельствует ваш отказ.

– Как ты можешь такое предлагать? Узы, связующие отца и сына, священны.

– И потому все мое – оно и ваше тоже?

– Это низко с твоей стороны. Речь совсем о другом. – Тяжело дыша, Сэмюэл Айрленд поднялся из-за стола. – Тебе может понадобиться моя помощь. Совет. Кто знает, что еще тебе подвернется?

– К примеру, любовное письмо к Анне Хатауэй?[76]76
  Анна Хатауэй (1557? – 1623) – жена Уильяма Шекспира.


[Закрыть]

– К кому?! Прости, не расслышал, – Сэмюэл поспешно опустился на стул.

– Точнее, не письмо. Записка. Несколько нежных слов. Не мог же я позволить мистеру Малоуну заграбастать все разом.

Сэмюэл Айрленд громко расхохотался.

– Славно сработано, Уильям! Даже меня перехитрил. Доставай-ка. Дай мне хоть взглянуть на нее.

Уильям вынул из кармана записную книжку в кожаном переплете и раскрыл. Там лежал обернутый в тончайшую, как паутина, ткань листок бумаги, к которому едва видной ниточкой была прикреплена прядь волос. Уильям положил все это на обеденный стол. Сэмюэл Айрленд бережно развернул полупрозрачную ткань и бумажный лист и принялся разбирать рукописные строчки:

– Заверяю тебя, душенька моя, что ничья грязная рука не касалась сего послания. Твой Уилл[77]77
  Несомненная аллюзия на сонеты 135 и 136, в которых Шекспир обыгрывает значения своего имени «Уилл»: желание, воля и др.


[Закрыть] свершил все самолично. Желание у него есть, есть и умение. Ни золоченая безделка… Ни что-то еще… Неразборчиво. Извини. Я сам не свой от волнения.

Прядь рыжеватых волос на конце слегка завивалась. Сэмюэл Айрленд боялся даже прикоснуться к ней.

– Неужто и волосы подлинные? Прямо с его головы?

– Отчего бы и нет? Когда тело Эдуарда Четвертого подняли из могилы, волосы были по-прежнему крепкие и ничуть не утратили цвета. А ведь умер он в тысяча четыреста восемьдесят третьем году.

– Ты нашел это среди других бумаг? В доме благодетельницы?

– Конечно. Где же еще? Когда-нибудь ее дом станет местом паломничества для всех истинных почитателей Шекспира.

– Если кому-нибудь удастся разыскать этот дом, – заметила Роза Понтинг. Услышав про любовное письмо, она сразу вернулась в столовую. – Господи, Уильям, ты из любой малости делаешь тайну. Это несносно. Правда, несносно. Ты и теперь не скажешь отцу, где живет эта особа?

– Хотите знать, Роза, как она сама изложила мне свое предложение?

– Давай, выкладывай. Я охотница до разных историй.

– Она считает ниже своего достоинства терпеть чьи бы то ни было нескромные расспросы. Муж ее недавно умер, ни словом не объяснив, как и зачем он собирал старинные бумаги. Добавить к этому ей нечего, а привлекать к себе внимание она, дама благородного происхождения, не желает.

Роза пренебрежительно фыркнула и стала убирать со стола.

Сэмюэл Айрленд вновь наполнил свой фужер.

– И очень правильно делает, – заметил он. – Только вопросов все равно не миновать.

– На них буду отвечать я.

– Ее муж, судя по всему, был выдающимся коллекционером.

– Безусловно. Уж не из того жулья, что прикарманивает мелкую дребедень.[78]78
  Цитата из пьесы У. Шекспира «Зимняя сказка» (акт 4, сцена 2): «Отец назвал меня Автоликом; ведь этот парень, так же как и я, родился под знаком Меркурия и был воришкой, прикарманивал мелкую дребедень». Перевод В. Левика.


[Закрыть] Мне кажется, отец, я скоро приду к определенному выводу в этом загадочном деле. В завещании Шекспира ни слова нет о книгах или бумагах.

– Знаю.

– Можно предположить, что имущество он оставил дочери Сюзанне, вместе с домом и землею.

– А она вышла замуж за доктора Холла.

– Совершенно верно. Супруги Холл, в свою очередь, завещали все своей единственной наследнице, дочери Элизабет, которая продолжала жить в Стратфорде.

Тем временем Роза Понтинг опять вернулась в столовую.

– Надеюсь, ты хотя бы сообщишь нам, где находится ее дом, – ядовито заметила она.

– Известно, что во время гражданских войн[79]79
  Гражданские войны (1642–1646 и 1648) – войны между сторонниками парламента и роялистами; обе войны были этапами Английской буржуазной революции.


[Закрыть] дом заняли солдаты Кромвеля. Но об этих бумагах опять никаких сведений нет.

– Ты полагаешь, служивые прибрали их к рукам? Или поджигали ими порох в своих короткоствольных ружьях?

– Нет, не совсем так. Среди членов парламента были антиквары. Один из них мог прослышать о том, что в старом доме Шекспира расквартирован полк, а дальше все проще простого. Словечко офицеру, и вот уже…

– …дверь в дом для него открыта. Кого волновала судьба листков, исписанных каким-то бумагомаракой? Возможно, одним из нечестивых папистов?

– Точно, отец. Бумаги, однако, сохранились. Но клад этот – в частных руках, и владельцы отнюдь не намерены предлагать его всему человечеству. Он передается из поколения в поколение. А потом муж моей благодетельницы нападает на его след.

– Более удачного приобретения невозможно себе представить. Хотел бы я знать, за сколько?…

Сэмюэл Айрленд подошел к небольшому окну, выходящему на Холборн-пассидж, и молча уставился на булыжную мостовую.

Роза Понтинг, уютно расположившаяся в кресле с шитьем в руках, не отрывая глаз от рукоделия, проронила.

– Сэмми, ты сам говорил мне, что бумаги только вырастут в цене. Везет же некоторым.

* * *

Не прошло и недели, как Эдмонд Малоун возвратил стихотворение Шекспира, заявив, что сомневаться в подлинности находки нет никаких оснований. При этом он подчеркнул, что хотел бы вручить драгоценный лист именно Уильяму, а не Сэмюэлу Айрленду.

– Поздравляю, сэр, ваше редкостное усердие увенчалось успехом. Мы все вам очень признательны.

– А как вам стихотворение?

– В нем выразился возвышенный гений Барда. Что греха таить, Шекспир порою смешивает высокое и низкое. Многие считают, что трагедия у него чересчур часто переплетается с фарсом. К разверстой могиле он приводит шутов, короли у него якшаются с фиглярами.

– А что, между ними большая разница?

Малоун пропустил вопрос мимо ушей.

– Но здесь перед нами образец истинной чистоты и целомудрия.

Уильям не скрывал своего счастья. Он сжал руку Малоуна и, пробормотав:

– Хочу представить на ваш суд еще кое-что, – помчался наверх. Вернулся он с коротенькой любовной запиской и локоном.

– Потрогайте волосы, мистер Малоун, – предложил он.

Но тот отказался и, словно обороняясь, воздел вверх руки. Затем быстро пробежал глазами записку и сразу понял, что за послание перед ним.

– Слишком уж она интимна. Прямо-таки ощущаю исходящее от нее тепло.

– Такое чувство, будто мы соприкасаемся с тем, кто ее писал.

– Вот именно.

Уильям не мог скрыть своей радости.

– Я показал локон изготовителю старинных париков; представьте, мистер Малоун, он уверяет, что волосы настоящие, того времени. Они чуточку толще наших.

– Не сомневаюсь, что он прав. Теперь меня ничем не удивить. Почти как у Шекспира: целое море радости.[80]80
  Аллюзия на слова Перикла из одноименной драмы У. Шекспира: «…Чтоб море этой радости великой моих не затопило берегов». Акт 5, сцена 1. Перевод Т. Гнедич.


[Закрыть]

– Тут имеется кое-что еще.

Сэмюэл Айрленд нырнул под прилавок и вылез оттуда со стопкой листов в руках. Листы были сложены вчетверо и стянуты чем-то вроде шелковой нити; все они были сплошь исписаны от руки.

– Здесь вся пьеса, целиком. Это «Лир». – Айрленд-старший произнес название так, будто объявлял его со сцены. – Причем не копия, сделанная переписчиком. Нет, почерк его самого.

– Я сверил текст с первым изданием ин-фолио, – сказал Уильям. – Все совпадает, изъяты лишь ругательства и богохульства.

– То есть Бард без лишнего шума убрал те самые неприличности, сэр, о которых вы толковали, – подхватил его отец.

– Подозреваю, – продолжал Уильям, – что этот экземпляр Шекспир собственноручно переписал для распорядителя придворных празднеств, желая избежать его замечаний и придирок.

– Вполне возможно. Такое случалось частенько. А потом, на представлении пьесы, строки, оскорбляющие благовоспитанный слух, звучали вновь на прежних местах. – Малоун внимательно вглядывался в рукописный текст. – Таково, стало быть, искусство Барда, когда оно не запятнано скабрезностями. Это лишь доказывает, что он был куда более искусным творцом, чем принято думать.

– Полагаю, да, – отозвался Уильям. – Даже уверен в этом.

– Значит, я держу в руках листы, над которыми трудился сам Шекспир! Уму непостижимо.

– Однако ж это так, мистер Малоун.

– Никогда за всю мою жизнь я и предположить не мог… – Голос ученого мужа пресекся, он вдруг разразился слезами. Уильям усадил его на стул. – Приношу извинения, – пробормотал мистер Малоун, утирая глаза платком. – Простите меня.

– Не нужно извиняться, сэр, – лучезарно улыбаясь, ответил Сэмюэл Айрленд. – То же было с нами. Вполне естественная реакция. Неизбежная. Я сам прослезился, и даже не раз. – Он глянул на Уильяма и снова заулыбался: – Не мог сдержать чувств. Мой сын, видимо, сделан из другого теста, покруче.

– О нет, вы ошибаетесь, отец. Сколько раз за последние месяцы я плакал от радости! От наплыва чувств.

– Очень верно сказано. – Мистер Малоун поднялся со стула. – От наплыва чувств. В таком случае позвольте мне опять спросить: откуда у вас эти сокровища?

– Ответить я не вправе.

– Вынужден повториться. Вы можете сообщить нам источник сих документов? Открыть их происхождение?

– Я могу сказать лишь то, что уже говорил отцу. Мой благодетель не желает оглашать свое имя, ибо огласка вызовет всяческие толки и неумеренный интерес публики к особе, которая предпочитает вести уединенную, затворническую жизнь.

– Этот джентльмен может рассчитывать на наше полное доверие и преданность, – добавил Сэмюэл Айрленд. Уильям удивленно посмотрел на отца. – Он просил проявлять крайнюю сдержанность в высказываниях, что и было ему обещано. Наш священный долг, сэр, – хранить верность данному слову, лишь так мы можем рассчитывать на подобные драгоценные дары.

– Глубоко сожалею. Впрочем, не сомневаюсь, что в благовоспитанном обществе ваша позиция встретит горячее одобрение. – Малоун уже собрался было уходить, но вдруг замешкался. – Кстати об обществе. У меня к вам предложение, мистер Айрленд. Нельзя ограничиваться лишь чтением новых рукописей Шекспира. Их необходимо видеть. Нужно выставить их на широкое обозрение.

– Я немножко опередил вас, сэр. Мы с сыном решили, что они будут выставлены здесь. – Уильям снова удивленно глянул на отца. – Это скромное помещение станет Шекспировым святилищем. Ты именно так выразился, правда, Уильям?

– Сейчас, отец, мне слова вообще не идут на ум.

– Святилище Барда.

– Как я рад. Как счастлив. – Малоун утер еще мокрое от слез лицо. – Непременно поместите объявление в «Морнинг кроникл». Эту газету читают все. Вы позволите, мистер Айрленд, направить в ваше святилище одного-двух почитателей Барда? Еще до публикации объявления?

– Разумеется, сэр. Будем только рады.

* * *

Когда Эдмонд Малоун ушел, Уильям повернулся к отцу:

– Что это вы наговорили про мою благодетельницу? Джентльмен?! Слишком уж вы старательно заметаете следы.

– Мистеру Малоуну приятно думать, что мы ему доверяем.

– Мне плевать, что мистеру Малоуну приятно, а что нет, – отрезал Уильям и бахнул кулаком по полке. – И о каком таком святилище вы толковали?

– Я до поры до времени об этом помалкивал, потому что хотел сделать тебе приятный сюрприз. – Уильям даже не узнал собственных слов в устах отца. – Неужто не понимаешь? Святилище вызовет такой огромный интерес, что от посетителей не будет отбоя.

– Будет, если их не надоумят, что именно надо посещать.

– Оставь свои шуточки, Уильям. Нам необходимо серьезно подготовиться. Документы следует разложить так, чтобы публика могла их рассматривать без помех.

– Здесь? В лавке?

– В моем заведении. Лучшего места не найти. Прилавок у нас накрыт стеклом, есть еще и полки. В витрине поместим вывеску: «Музей Шекспира». За небольшую входную плату…

– Нет! Никакой платы!

– Но плата должна быть, хотя бы мизерная! У двери можно поставить Розу.

– Ни в коем случае! Никаких денег. Ни за что.

Сэмюэла Айрленда удивила горячность сына.

– Ну, если уж ты так не хочешь…

– Не хочу.

– Тогда больше мне сказать нечего.

– И прекрасно.

– Замечу лишь одно. Я ведь, Уильям, человек очень скромного достатка. Ты наши доходы знаешь. На одних книгах разбогатеть невозможно.

– Я не желаю вас слушать, отец.

– Нынче впервые подвернулась возможность поправить наше положение. Шекспир и сам был человеком деловым. Жил на свои доходы. Думаешь, он нас осудил бы?

– Все это делается отнюдь не ради денег, отец.

– А ради чего?

– Ради вас.

– Признаюсь, ничего не понимаю.

Смущенный собственной откровенностью, Уильям рассмеялся:

– Вы мне напоминаете слепого Тиресия.[81]81
  Тиресий – в греческой мифологии слепой прорицатель из города Фивы, один из персонажей трагедий Софокла и Еврипида.


[Закрыть] Которого ведет мальчик-поводырь.

– Ты читаешь мои мысли, я как раз это и собирался сказать.

– Такое, отец, мне не в новинку. – Уильям вдруг опустил голову: – Хорошо. Будь по-вашему, выставим находки здесь. Но только, если вы примете мое условие не взимать никакой платы. Я с радостью все покажу, разумеется, соблюдая необходимые меры предосторожности.

Айрленд-старший на миг отвел глаза и уставился в пространство. Больше посетителей – значит, больше покупателей. Многие ученые мужи и страстные поклонники изящной словесности, движимые любопытством и горячей любовью к литературе, впервые придут на Холборн-пассидж, где их глазам предстанут не только рукописи Шекспира, но и выставленные на полках книги. Затея, выходит, все равно стоящая.

– Согласен! – сказал он. – Склоняюсь перед твоей мудростью.

* * *

Долго ждать не пришлось: в тот же день к ним, по совету Эдмонда Малоуна, явился один из его близких друзей, Томас Роулендсон. Это был пожилой художник-карикатурист, одетый в небесно-голубой сюртук, темно-бордовый жилет и зеленые клетчатые брюки. Отдуваясь, он вошел в лавку и рассыпался в извинениях.

– Я не ошибся? Здесь находится тот кусочек земли, где Шекспир лишь недавно пустил корни? Прошу простить, но меня направил к вам мистер Малоун. А вы, верно, мистер Айрленд?

Уильям протянул было посетителю руку, но вперед решительно шагнул Сэмюэл Айрленд:

– Мы оба имеем честь носить эту фамилию, сэр.

– Рад слышать. Неужели мистер Малоун вам обо мне ни словечком не обмолвился? Я Роулендсон, сэр.

– Вас, сэр, знают все почитатели Шекспира.

Сэмюэл Айрленд намекал на сделанную Роулендсоном серию эстампов, иллюстрирующих сцены из пьес Барда. Гравюры были изданы в альбоме под названием «Галерея Шекспира».

– На этот труд меня подвигла высшая сила. Сами понимаете какая.

– Мы польщены, ваш визит – большая честь для нас, мистер Роулендсон, – сказал Сэмюэл Айрленд, пожимая художнику руку.

– Зовите меня просто Том.

– В нашем музее вы первый посетитель. Правда, нас вы застали немножко врасплох, мы еще не вполне готовы к приему публики.

С Роулендсона градом катился пот.

– Не найдется ли у вас лимонаду? Или имбирного пива? Жажда, понимаете, одолела.

– Может, чего-нибудь покрепче? – спросил Уильям, уже заметивший на лице гостя признаки пагубного пристрастия. – Стаканчик виски, сэр?

– Немножко. Капельку. Самую чуточку. Только, сделайте одолжение, с содовой.

Уильям поднялся наверх, в столовую, достал из резного буфета хрустальный графин и щедро плеснул в стакан; затем принес из расположенной рядом кухни кувшин с водой и разбавил виски. Роулендсон ждал напитка с нетерпением и продолжил речь, только когда выпил все до дна.

– Малоун говорит, у вас есть письмо к госпоже Хатауэй.

– А в нем еще и прядь волос Барда.

С этими словами Уильям взял у Роулендсона пустой стакан.

– А можно мне?…

– Вы о чем, простите?

– Хочется просто коснуться его волос.

– Можно.

Уильям достал из-под прилавка символический дар любви и протянул гостю.

– То самое письмо? Неужто впрямь от самого Шекспира? Волосы как у вас, сэр. Русые, с огненно-рыжим отливом.

Он как-то странно, почти застенчиво глянул на Уильяма, но тот уже шел наверх. Там он опять налил в стакан виски, добавил немножко воды и поспешил назад. Сэмюэл Айрленд стоял посреди лавки в одной из своих излюбленных поз: ноги расставлены, спина прямая, большие пальцы засунуты в кармашки жилета. Роулендсон тем временем читал записку Анне Хатауэй.

– Прекрасно, – сказал он. – И как верно подобраны слова! Младая любовь. – И продекламировал фразу, относившуюся, по всей видимости, к пряди волос: – Ни золоченая безделка, что венчает главу царственной особы, ни высочайшие почести не даровали бы мне и половины той радости, какую принес сей скромный поступок, сделанный ради тебя.

Роулендсон вернул записку Уильяму и жадно потянулся к стакану.

– Восхитительно, сэр! – воскликнул он. – Я имею в виду письмо. Очень трогательно. Так и забирает. Я опять же говорю про… – Он визгливо расхохотался. – На редкость верный тон у этого послания. Еще бы глоточек, если можно. Чуть-чуть. Просто капните на донышко.

– У нас есть и другое сокровище, – не меняя позы, сказал Сэмюэл Айрленд. – Полный текст «Лира».

– Написанный его рукою?

– По нашему мнению, да. – Уильям снова наполнил стакан гостя. – Но все неприличности он убрал.

Роулендсону вспомнилась строка из трагедии:

– «О, боги!» – воскликнул он и, уточнив: – Акт второй, сцена вторая, – тяжело опустился на стул.

– Однако произносит эти слова Регана, сэр.

Роулендсон с восхищением посмотрел на Уильяма:

– Какой у вас острый ум, мистер Айрленд. И обаятельная улыбка.

– Среди прочих Бард изменил и это восклицание. В найденном тексте оно звучит так: «О, силы святые небесные!» «Благословенные» пришлось убрать, чтобы сохранить поэтический размер.

Сэмюэл Айрленд достал рукопись «Лира» и с едва заметным поклоном подал ее Роулендсону. Художник отставил стакан, поднялся со стула и взял манускрипт. Руки его заметно дрожали.

– Видите, как пылает мое лицо. Это его огонь обжигает меня. – И тут, к изумлению Уильяма, Роулендсон опустился на колени. – Теперь я могу спокойно умереть. Целую рукопись Барда и благодарю Бога за то, что Он дал мне дожить до этого счастливого мига.

– Пожалуйста, встаньте, – стал уговаривать гостя Сэмюэл Айрленд. – Пол не слишком-то гладок. Вы можете поранить ноги.

Подозревая, что художник пришел к ним уже сильно под мухой, Уильям помог ему встать, и Роулендсон крепко вцепился в его руку.

– О, господи, – бормотал он, пошатываясь. – Какая мощь и какое изящество! Вы оказали мне большую честь, мистер Айрленд, показав свои сокровища.

– Нет, честь оказали нам вы, – возразил Сэмюэл Айрленд, не желавший прозябать в тени сына.

– Вы человек искусства, сэр, – заметил Уильям. – Вы способны оценить эти сокровища по достоинству.

– Знаю, – ответил Роулендсон, не выпуская руки Уильяма.

– В таком случае объясните мне одну вещь. Бард говорит, что самая правдивая поэзия – самый большой вымысел…[82]82
  Ссылка на слова Оселка: «Самая правдивая поэзия – самый большой вымысел, а все влюбленные – поэты, и, значит, все, все их любовные клятвы в стихах – чистейший вымысел». – Шекспир У. Как вам это понравится. Акт 3, сцена 3. Перевод т. Щепкиной-Куперник.


[Закрыть]

– По-моему, это из «Бесплодных усилий любви».

– Не намекает ли он на то, что подделка восхищает нас больше всего?

– У Шекспира это всего лишь причудливая фигура речи. – Роулендсон стал игриво перебирать пальцы Уильяма. – Подделка никогда не может быть правдивее оригинального произведения. Иначе снова воцарился бы хаос. – Он плюхнулся на стул и допил стакан. – Впрочем, все это меня не слишком интересует.

– Я только задал вопрос.

– Ваше дело – не вопросы задавать, мистер Айрленд. Ваше дело – давать на них ответы. Разыскивать нам новые документы!

* * *

Потом пошли и другие посетители, а когда Сэмюэл Айрленд поместил в «Морнинг кроникл» объявление об открытии «Музея Шекспира», их число резко выросло.

Тем временем Уильям откопал несколько бумаг, косвенно связанных с Шекспиром: письмо к нему графа Саутгемптона, судебную повестку за неуплату церковной подати, короткую записку от Ричарда Бёрбеджа[83]83
  Ричард Бёрбедж (ок. 1567–1619) – английский актер, друг Шекспира, написавшего для Бёрбеджа роли Гамлета, Отелло, Макбета и др.


[Закрыть] о театральном реквизите. Вскоре книжная лавка стала действительно походить на музейный зал, в котором выставлены всевозможные достопримечательности, связанные с Шекспиром. Уильям не имел ни малейшего желания вникать в дела музея. Эта роль отводилась его отцу. Айрленд-старший уже сшил себе в заведении «Джексон и сын», что на Грейт-Тернстайл-стрит, темно-зеленый сюртук. У двери в музей сидела Роза Понтинг с шитьем в руках. Считалось, что она следит за сохранностью зонтов и пальто посетителей, но Сэмюэл Айрленд втайне надеялся, что ее будут принимать за привратницу, взимающую входную плату. Роза ничуть не возражала, когда ей в руку совали серебряные монетки, и ловко переправляла их в большую кошелку, где лежал ее веер, коробочка с нюхательным табаком, кошелек и носовой платочек. Посетителей она встречала одними и теми же словами:

– Пьеса находится в застекленном шкафу слева, там увидите и письма. Квитанции и счета – на соседнем прилавке. Просим не трогать стекло и не плевать на пол.

Эта роль ей очень нравилась. Еще девочкой она помогала матери, торговавшей фруктами в палатке на рынке Уайтфрайерз. Изо дня в день она с неизменным восторгом вплетала свой голосок в ежедневный рыночный гомон, зазывая до хрипоты: «А вот пипин шафранный!» И теперь она неотступно следила за порядком в лавке, глаз не спуская с экспонатов. Она знала, как отзываются половицы на поступь каждого домочадца и, когда кто-то чужой норовил взобраться по лестнице наверх или зайти за прилавок, немедленно пресекала эти попытки. Если какой-нибудь посетитель решался хотя бы подышать на стекло, она сразу поворачивала голову и свирепо смотрела на нарушителя. К самому Шекспиру она относилась без интереса и любопытства. Но была довольна, что Уильям таким неожиданным способом и так успешно поправляет дела семьи.