Текст книги "Лондонские сочинители"

Подняв глаза к небу, мистер Лэм поворачивался на каблуках из стороны в сторону.

– Вы позволите мне заглянуть к вам на той неделе?

– Приходите непременно. Жажду услышать новости про пьесу.

– Вы совсем выздоровели?

– К счастью, я в полном здравии, поверьте, Уильям.

* * *

Тремя днями раньше Чарльз Лэм, спустившись среди ночи на кухню, застал там сестру. Она сидела одна, в ночной рубашке, и сосредоточенно раскладывала по размеру все имевшиеся в доме столовые приборы. Он тихонько окликнул ее:

– Мэри, а Мэри, чем это ты занимаешься?

Она посмотрела в сторону брата, но словно бы невидящим взглядом. Он сразу понял, что она бродит по дому в лунатическом сне. Мэри встала и подошла к окну. Затем глубоко вздохнула и, высоко воздев руки, пробормотала:

– Еще не сделано. Еще не сделано.[101]101
  Аллюзия на слова леди Макбет. – Шекспир У. «Макбет». Акт 2, сцена 2. Перевод Ю. Корнеева.


[Закрыть]

После чего повернулась и, явно не замечая брата, направилась наверх, в свою спальню. Чарльз убрал посуду в ящики и вернулся к себе.

* * *

Но наутро, в субботу, он сестры не увидел. Ссылаясь на усталость, она весь день не выходила из комнаты. А на воскресенье они еще прежде договорились все вместе продолжить работу над сценой с мастеровыми из «Сна в летнюю ночь». Чарльз думал, что Мэри под каким-нибудь предлогом уклонится от репетиции, но когда он спустился к завтраку, она уже сидела за столом, положив рядом с прибором свой экземпляр текста.

– Из Тома Коутса получается отличный Миляга, – бодрым голосом сказала она брату. – А вот Пигва в исполнении мистера Мильтона вызывает у меня сомнения.

– Все уладится, Мэри. Бен войдет в роль и справится. Как ты себя чувствуешь?

– Я? А что?

– Ты же вчера весь день провела в постели.

– Накануне плохо спала ночь. Только и всего.

– Но теперь отдохнула?

– Вполне. Чарльз, ты выучил роль назубок? Основа – очень важный персонаж.

– Не на зубок, милая, а на все тридцать два зуба. Куда надежнее.

– Это одно и то же. – Она отчего-то помешкала, прежде чем налить брату и себе чаю. – Мама с папой ушли в храм. Нет смысла их дожидаться.

В течение часа прибыли Том Коутс, Бенджамин Мильтон и остальные. Тиззи сразу вела их в сад, чтобы они не пачкали ее чистые полы «своими грязными сапожищами». Стоял яркий солнечный день, и приятели с удовольствием уселись в полуразвалившейся пагоде.

– Суть в том, как это поставить, – втолковывал Тому Бенджамин. – По пьесе у Миляги писклявый голос. А ты кого играешь?

– Льва.

– Вот именно. Только рычишь. Ты когда-нибудь слышал, чтобы лев рычал дискантом?

– А как же Основа?

Селвин Оньонз не удержался от уточнения:

– Он же ткач, верно? А вы знаете, что основой когда-то называли фарфоровый стержень, на который наматывалась нить?

– Выходит, Шекспир совсем не ту основу имел в виду? – спросил Бенджамин, не веря своим ушам. – Не ту, что всегда внизу, а у нас с вами – пониже спины?

– Об этом тут и речи нет.

– Вздор, Селвин. А как тогда понимать слова «Я бурю подниму»? Это же не что иное, как намек на пуканье.

К ним подошла Мэри:

– Что это вы так серьезно обсуждаете?

– Наши роли, мисс Лэм, – ответил Бенджамин, с некоторой опаской относившийся к сестре Чарльза.

– О, эти персонажи должны быть дерзкими. И очень живыми.

– Именно об этом я и толковал. Должны лететь, «несомы ветром»…[102]102
  Цитата из трагедии У. Шекспира «Макбет». Акт 1, сцена 7. Перевод Ю. Корнеева.


[Закрыть]

– Прекрасно сказано, мистер Мильтон. Начнем со сцены у стены, господа. Займите, пожалуйста, свои места.

Селвин Оньонз, игравший роль медника Рыло, который в спектакле мастеровых изображает еще и стену, отошел в глубь сада и стал, широко раскинув руки.

– Не забудьте только растопырить пальцы, – напомнила Мэри. – Мы должны видеть в щель, что происходит за стеной. Чарльз будет от вас по одну сторону, а мистер Дринкуотер – по другую.

– У них свидание, да, мисс Лэм?

– Да, свидание. У влюбленных же это основное занятие.

– Спектакль мастеровых задуман для объяснения смысла всей комедии, – сообщил Альфред Джауэтт тем, кто готов был его слушать. – Это пьеса в пьесе. Что в ней реально, а что выдумка? Если она всего лишь фикция, то насколько основная пьеса ближе к действительности? Или обе они не более чем сновидения?

Мэри вспомнился недавний сон. Она стоит среди грядок душистой зелени, с наслаждением вдыхая ароматы трав, и вдруг к ней подходит некто и говорит: «Вы стали бы здесь желанной гостьей, если бы постриглись в монахини».

– Мне кажется, Шекспир прекрасно сознавал, что его пьесы – фикция, игра воображения. Уж он-то не путал их с реальной жизнью.

– И ничего не хотел ими сказать нам, мистер Джауэтт?

– Ничего. Его цель – позабавить зрителей.

Тем временем Чарльз Лэм в роли Пирама и Сигфрид Дринкуотер в роли Фисбы уже заняли свои места по обе стороны стены. Фисба заговорила писклявым голоском:

 
Не ты ль, Стена, внимала вопль печали,
Что от меня отторжен мой Пирам?
Вишневые уста мои лобзали
Твою известку с глиной пополам.[103]103
  Шекспир У. Сон в летнюю ночь. Акт 5, сцена 1. Перевод Т. Щепкиной-Куперник.


[Закрыть]
 

– Это она про его причиндалы речь ведет, – шепнул Том Бенджамину.

– Выходит, у Шекспира тут непристойный намек?

– Ясное дело. Целую тебя сам знаешь куда.

После слов Фисбы сразу вступил Чарльз:

 
Я вижу голос; дай взгляну я в щелку.
Услышу ль Фисбы я прекрасный лик?
О Фисба! Ты ли к щелке там приник?
Я думаю…
 

Мэри шагнула вперед:

– Здесь вступает мистер Дринкуотер, не так ли? Фисба узнала голос возлюбленного. – «Ты ли к щелке там приник? Я думаю…» И потом, Чарльз, для влюбленного ты чересчур сдержан. Влюбленный ведь так и пышет страстью.

– Ей-то откуда знать? – шепнул Бенджамин Тому.

– А ты не слыхал? У нее появился обожатель.

– У Мэри Лэм?!

– Да. Чарльз мне сказал.

– Чудеса, да и только.

– Роман в разгаре.

* * *

Спустя несколько часов после репетиции, уже сидя в пивной «Здравица и Кот», они вновь вернулись к этому сюжету. Чарльз с приятелями отошли к стойке, а Том и Бенджамин, устроившись рядышком в углу, принялись со смехом обсуждать пикантную новость.

– Если у Мэри Лэм и впрямь завелся любовник, – говорил Том, – ему надо держать ухо востро. Она барышня язвительная, отбреет за милую душу. Слышал, как она отчитала Чарльза, когда тот начал дурачиться? Прямо взбеленилась.

– Да она пошутила.

– Сомневаюсь. Ткач Основа, конечно, лишь рассмеялся, а вот Чарльз был в душе задет за живое.

– И как зовут обожателя?

– Уильям Айрленд. По словам Чарльза, он торгует книгами в одной из здешних лавок. – Взяв со стола большой кувшин крепкого портера, Том налил себе очередную кружку и продолжил: – Он вроде бы большой поклонник Шекспира. Сделал какие-то открытия, которым рукоплещет ученый мир.

– Целую его сам знаешь куда.

– Вопрос в том, целует ли она его туда же.

– Horribile dictu.[104]104
  Страшно сказать (лат).


[Закрыть]

Облокотившись о стойку бара, Чарльз слушал путаный разговор Сигфрида и Селвина о Королевской академии,[105]105
  Имеется в виду Королевская академия искусств.


[Закрыть] как вдруг увидел, что в зал входит Уильям Айрленд и с ним молодой человек в весьма необычном наряде – зеленом сюртуке и зеленой же шапке, отороченной бобровым мехом.

Айрленд сразу заметил Чарльза и направился к стойке здороваться. Незнакомец в зеленом сюртуке стал позади Уильяма.

– Это де Куинси, – представил Уильям своего спутника. Молодой человек снял шапку и поклонился. – Он в Лондоне недавно.

– Где вы остановились, сэр?

– Пока на Бернерз-стрит.

– Один мой знакомый тоже живет на Бернерз-стрит, – сказал Чарльз. – Джон Хоуп. Не знаете такого?

– Лондон – город огромный, сэр, жизнь тут так и кипит. На этой улице я ни с кем не знаком.

– Зато теперь вы знакомы с нами. Это Селвин. Это Сигфрид, – Чарльз похлопал приятелей по спинам. – А там, в углу, сидят Розенкранц и Гильденстерн. Как вы познакомились с Уильямом?

– Я побывал на его лекции.

– На лекции? Какая такая лекция?

– Разве Мэри вам не говорила?

– Сколько я помню, нет, – сдержанно ответил Чарльз. Во всем, что касалось сестры, он теперь проявлял большую осмотрительность.

– На прошлой неделе я выступал с лекцией. Де Куинси тоже пожаловал, за что я ему безмерно признателен. А на следующий день он заехал ко мне.

– И вы сразу крепко подружились, – заключил Чарльз, немало удивленный тем, что Мэри ходила на лекцию, ни словом ему о том не обмолвившись. – Прошу вас со мной за столик, господа.

Предоставив Селвину и Сигфриду обсуждать у стойки самоубийство боксера Фреда Джексона, Чарльз направился к столу возле стены.

– Я бы тоже с удовольствием вас послушал, – сказал он Айрленду.

– О, ничего интересного вы не пропустили. Я ведь не актер.

– Разве?

– Тут требуется настоящий актерский талант. Умение говорить уверенно и с увлечением. Я на это не способен.

– Будет вам, уж вы-то, Уильям, этими достоинствами обладаете в полной мере.

– Обладать легко, а вот заразить своей увлеченностью других – очень трудно.

Чарльз не знал, стоит ли ему заводить речь о пьесе «Вортигерн». Вдруг Мэри передала ему рукопись тайком от Уильяма? Айрленд, казалось, прочел его мысли:

– Как поживает Мэри? На лекции она выглядела немного усталой. После падения в реку…

– Вполне поправилась. Все как рукой сняло. – Чарльз никак не мог понять, насколько глубока приязнь, которую Уильям питает к Мэри. – Благодаря вам у нее появился новый интерес в жизни.

– Вот как?

– Да. Шекспир.

– Она и прежде была в него почти влюблена.

– «Почти» для моей сестры не существует. Она человек крайностей.

– Понимаю. Ну, де Куинси, – обратился Айрленд к спутнику, – вы попали в прекрасное общество. Чарльз тоже литератор.

Де Куинси с интересом посмотрел на Чарльза:

– И ваши произведения печатались?

– Так, мелочи. Несколько эссе вышло в «Вестминстер уордз». И всё.

– Это уже немало.

– Де Куинси тоже пишет эссе, Чарльз. Но ему еще нужно найти себе издателя. Как литератор он еще не родился.

– Об этом я стараюсь не думать. – Де Куинси покраснел и поспешно отхлебнул из кружки. – И особых надежд не питаю.

Они допоздна просидели в пивной; с каждым новым кувшином разговор становился все громче и оживленнее. Другие приятели Чарльза уже ушли, а эти трое все никак не хотели расстаться. Чарльз рассказал Уильяму про «пьеску мастеровых», позабыв, что Мэри просила его не распространяться на эту тему. Проговорился и о своем намерении уйти из Ост-Индской компании, чтобы писать романы. Или стихи. Да что угодно, лишь бы не сидеть клерком в конторе.

– Мне претит сознание того, что суть бытия каждого из нас столь ограниченна. Я. Мои мысли. Мои удовольствия. Мои действия. Только я. Это же узилище. Мир состоит из крайне эгоистичных людей. Им наплевать на все остальное. – Он еще отпил из кружки. – Мне хотелось бы выйти за пределы моего «я».

– А вот Шекспир умел перевоплощаться в другие существа, – заметил Айрленд. – Он вселялся в их души. Смотрел на мир их глазами. Говорил их устами. Но это исключение.

Чарльз уже упился до того, что не в силах был следить за ходом беседы.

– А вы думаете, ее Шекспир написал? Ту самую. Мэри мне ее показала.

– «Вортигерна»? Конечно, он. Вне всяких сомнений.

– Не может того быть, мой милый.

– Почему не может быть? – Айрленд с вызовом посмотрел на Чарльза. – Стиль его, верно? И ритм, и подбор слов.

– Что-то не верится…

– Ах, не верится! А кто еще мог такое написать? Назовите.

Чарльз молчал, задумчиво отхлебывая пиво.

– Сами видите, никто. Никого назвать не можете.

– Вам надо поосторожнее вести себя с моей сестрой.

– Поосторожнее? В каком смысле?

– Мэри девушка необычная. Очень необычная. Она к вам привязалась.

– Я к ней тоже. Но между нами нет… особого интереса друг к другу. И осторожничать мне незачем.

– Значит, вы даете слово джентльмена, что не имеете на нее никаких видов?

Чарльз, пошатываясь, поднялся из-за стола.

– Видов? О чем вы говорите?

Чарльз и сам точно не знал, о чем.

– Не ставите определенных целей, – пробурчал он.

– По какому праву вы меня допрашиваете? – возмутился тоже изрядно захмелевший Айрленд. – Нет у меня никаких видов и целей.

– Даете, стало быть, слово?

– Ничего я не даю. Я глубоко возмущен. И ваши домыслы отвергаю. – Он тоже поднялся и стоял теперь лицом к лицу с Чарльзом. – Не могу больше считать вас своим другом. Мне жаль вашу сестру. Ничего себе братец.

– Ах, вам ее жаль? Мне тоже.

– На что это вы намекаете?

– На что хочу, на то и намекаю. – Чарльз махнул рукой и нечаянно сшиб со стола бутылку. – Я люблю сестру и жалею ее.

– А пьеса и в самом деле написана Шекспиром, – сказал де Куинси.

Глава десятая

Два дня спустя в книжную лавку на Холборн-пассидж вошел Ричард Бринсли Шеридан.

Часом раньше Сэмюэл Айрленд получил от него записку и теперь поджидал знаменитого гостя у дверей.

– Милостивый государь! Какая радость! – Шеридан поклонился в ответ. – Мы все горды оказанной нам честью.

– А где же юный герой дня? – Шеридану, мужчине грузному, не так-то просто было повернуться к спускавшемуся по лестнице Уильяму. – Так это вы?

– Я. Меня зовут Уильям Айрленд, сэр.

– Позвольте пожать вашу руку, сэр. Вы сделали великое дело. – Каждое слово Шеридан произносил так, будто обращался еще и к другим, невидимым собеседникам. – Мне думается, Драйден тоже считал Вортигерна подходящей фигурой для героя великой драмы.

– Я этого и предположить не мог.

– Откуда же вам догадаться? Широкой публике его прологи неизвестны.

– Увы.

– Но Бард его явно опередил. – Картинным жестом Шеридан вынул рукопись из кармана. – В прошлый вторник ее прислал мне ваш отец. Весьма благодарен. – Он бросил на Уильяма проницательный взгляд. – Идеи тут дерзновенные, сэр, хотя порой не вполне зрелые и продуманные.

– Простите, сэр, что вы имеете в виду? – Уильям, казалось, был искренне озадачен.

– Скорее всего, Шекспир написал эту пьесу в ранней молодости. Тут есть строчка… – Шеридан картинно приложил ладонь ко лбу, будто изображал музу памяти. – Под куполом кочующих небес у заплутавшего отца прошу прощенья. Причастия «кочующий» и «заплутавший» стоят слишком близко друг к другу. Но образ кочующего купола поражает воображение. – Уильям безмолвно смотрел на Шеридана. – Впрочем, я же не литературный критик, мистер Айрленд. Я человек театра. Зрительный зал «Друри-Лейн» наверняка заполнится до отказа. Еще бы: доселе неизвестная пьеса Шекспира. Найденная при чрезвычайно загадочных обстоятельствах. Это будет сенсация.

– Так вы ее поставите?

– В «Друри-Лейн» ее прочитали и очень высоко оценили. «Друри-Лейн» принимает ее к постановке.

– Замечательно! Правда, отец?

– В роли Вортигерна я вижу мистера Кембла, – продолжал Шеридан. – На нашей сцене это на редкость крупная фигура. Внушительная. Могучая. Что, если попросить миссис Сиддонс сыграть Эдмунду? Какое восхитительное создание! Сама воздушность и грация.

– Позвольте мне предложить миссис Джордан на роль Светонии, – в тон Шеридану добавил Уильям, уловив настроение высокого гостя. – На прошлой неделе я видел ее в «Фальшивой невесте». Она меня потрясла, мистер Шеридан.

– У вас душа художника, мистер Айрленд. Вы нас понимаете. Стоит мне закрыть глаза, и я сразу представляю себе миссис Джордан именно в роли Светонии. – Шеридан в самом деле закрыл глаза. – А как вы смотрите, если Уортимера сыграет Харкорт? Видели бы вы его в «Порванной вуали»! Испытали бы смертный ужас. В этой роли он был изумителен. Но как вам кажется… – он смолк и оглянулся, ища глазами Сэмюэла Айрленда, – может быть, нам все-таки сделать оговорку, что «драма приписывается Шекспиру»? На случай каких-либо сомнений?

Сэмюэл Айрленд отступил на шаг и словно бы стал еще выше ростом:

– Какие тут могут быть сомнения, мистер Шеридан?

– Самые что ни на есть малюсенькие. Несколько отклонений от стихотворного размера… Несколько неудачных рифм… Сомнения очень, очень слабые, и все же…

– Никаких сомнений.

– Раз мы сомневаемся, тогда – задуем свет,[106]106
  Цитата из трагедии У. Шекспира «Отелло». Акт 5, сцена 2. Перевод Б. Пастернака.


[Закрыть] – сказал Уильям.

– Прекрасно сказано, сэр. В вас, если позволите, тоже чувствуется литературный дар, сродни шекспировскому.

– Не имею ни малейших притязаний на драматургическое творчество, мистер Шеридан.

– А ведь Шекспир, вероятно, написал эту пьесу как раз в вашем возрасте.

– Трудно сказать, – улыбнулся Уильям. – Мне сие неведомо.

– Разумеется. Кому ж то ведомо? – И Шеридан вновь обратился к Сэмюэлу Айрленду: – Вы знаете, мой секретарь, мистер Дигнум, уже расписал пьесу по ролям. Я был бы весьма польщен, если бы вы с сыном завтра вечером почтили своим присутствием представление моего «Писарро».[107]107
  Премьера пьесы «Писарро» Шеридана состоялась в 1799 г.


[Закрыть] Хочу, чтобы вы своими глазами увидели размах наших постановок.

* * *

На следующий вечер Айрленды приехали в «Друри-Лейн». По ярко освещенной мраморной лестнице они поднялись в просторный вестибюль театра. Потолок там был расписан фигурами Евтерпы, музы лирической поэзии, Мельпомены, музы трагедии, и Терпсихоры, музы танца. Терпсихору десятью годами раньше изобразил на потолке сэр Джон Хаммонд: она изящно танцует в окружении ангелочков и пастушков.

– Мы по приглашению мистера Шеридана! – громогласно объяснил Сэмюэл Айрленд капельдинеру, облаченному, как принято в «Друри-Лейн», в зеленую ливрею, но тот и ухом не повел. – Самого директора театра, мистера Шеридана!

Капельдинер почесал свой пудреный седой парик и взял у Айрленда клочок бумаги с запиской. Найдя имена посетителей в перечне, наклеенном на одну из золоченых колонн, он поклонился и произнес:

– Ложа «Амлет».[108]108
  Как представитель лондонских низов, капельдинер не произносит звука «х» в начале слова.


[Закрыть] Следуйте за мной.

И отец с сыном двинулись за капельдинером вверх по устланной ковром, отделанной золотом и черным деревом лестнице, потом по коридору бельэтажа, где на алых ворсистых обоях висели гравюры с портретами Гаррика, Бетти, Абингдона и других знаменитых актеров.

В ложе «Гамлет» пахло отсыревшей соломой, лакричной наливкой и вишневым ликером. То был характерный запах лондонского театра. Уильям вдыхал его с восторгом; не меньшее наслаждение доставляли ему ароматы духов и помады для волос; он прямо-таки купался в душистых волнах, вздымавшихся от возбужденных зрителей. В тот вечер давали всего лишь второе представление «Писарро», музыкальной драмы, действие которой происходит в Перу в эпоху завоевания испанцами государства инков. При первых же звуках увертюры публика замерла в ожидании волшебного зрелища. Уильяму почудилось, будто он тает, растворяясь в окутавшей зал мгле, сотканной из света и звуков. Поднялся занавес, и зрители увидели реку. За нею тянулся лес, вдали вздымались увенчанные снежными шапками горы. Было полное впечатление, будто река действительно течет, а листья деревьев трепещут под легким ветерком. Уильяму эта картина показалась прекраснее – ярче и ослепительнее, – чем реальный окружающий мир. И тут на сцену вступила испанская армия, вооруженная пиками и мушкетами. Увлеченный зрелищем, Уильям захлопал в ладоши и высунулся из ложи, чтобы увидеть Чарльза Кембла, игравшего испанского генерала Писарро. Когда актер появился посреди сцены, в зале раздались приветственные возгласы и крики «ура»; от неожиданного залпа мушкетов всеобщее возбуждение только возросло.

Кембл жестом попросил тишины.

– Мы прибыли сюда, чтоб покорить неведомый нам гордый сей народ… – начал он.

– Великолепно! – прошептал сыну Сэмюэл Айрленд. – Выше всяких похвал.

Кембл заворожил Уильяма. Актер и впрямь превратился в испанского генерала: казалось, у него изменились не только внешность и манеры, но самая его натура. Он ли стал генералом Писарро, или Писарро стал Кемблом? Дыхание обоих слилось. Уильям испытал минуту редкого душевного восторга. Вот оно, доказательство того, что человек может выбраться из узилища своего «я». Де Куинси, выходит, ошибался.

Под продолжительные рукоплескания на сцене появилась миссис Сиддонс в роли Эльвиры, принцессы инков. Она обратила свою речь прямо к зрителям, словно это были коллеги-актеры:

– Мы следуем веленьям веры нашей, что учит жить в участье и любви с любым народом; умирать – с надеждой узнать блаженство после, за могилой.

Она стояла, выпрямившись и скрестив руки на груди, самой позой подчеркивая безупречную нравственную чистоту своей героини. Ее высокий голос распевно звенел:

– Скажите это вашим командирам. И не забудьте также им сказать, что мы совсем не ищем перемен, в особенности тех, что вы несете.

Вот оно, истинное назначение театра, думал Уильям. Спектакль дает зрителям возможность, причастившись тайн искусства, воспарить над своим «я». Отчего прежде мысль эта не приходила ему в голову? Подобно актерам, которые, совершив таинство преображения, из обычных мужчин и женщин становятся кем-то иным, зрители тоже переходят на новую, более высокую ступень существования и понимания жизни.

Тем временем на сцене начался древний обряд инков. Миссис Джордан, в леопардовой шкуре и в уборе из ярких перьев на голове, закружилась в танце с мистером Клайвом Харкортом, исполнявшим роль Коро. Из всего оркестра играли одни только скрипки, их звуки наполнили зал страстью и благоговейным трепетом. Пораженный этим зрелищем, Уильям откинулся на спинку кресла и вдруг заметил на боковой стене ложи гравюру, изображающую Гаррика в роли Гамлета, с черепом в руках.

Отец и сын вышли из театра в приподнятом настроении. Им уже виделись сцены из будущей постановки «Вортигерна».

– Так и представляю себе, руины… леса до самого горизонта… – говорил Сэмюэл.

– Мистер Кембл производит огромное впечатление.

– Голос у него удивительный.

– А сколько чувства! Вортигерн в его исполнении вырастет в грандиозную фигуру.

– А какая изумительная осанка! Он меня поразил.

Они шагали на север, мимо Маклин-стрит и Смартс-Гарденз.

– Ты просто обязан познакомить меня с твоей благодетельницей, Уильям. Я обязан поблагодарить ее за то, что она разрешила тебе… предоставила тебе…

– Рукописи она дала мне в подарок Я это вам уже говорил, отец. Она не желает, чтобы ее имя стало известно широкой публике.

– Но отцу-то уж…

– Нет, сэр, даже вам.

– Я много размышлял об этом, Уильям. Что, если какой-нибудь критик… какой-нибудь гнусный писака вдруг заявит, что пьеса не творение Шекспира?

– Я это опровергну.

– Так ведь твоя благодетельница привела бы доказательства.

– Доказательства? Тут нечего доказывать, отец. Об этом и речи не будет. Любой, кто увидит пьесу в «Друри-Лейн», сразу поймет, что ее написал Шекспир. Вне всяких сомнений.

* * *

Однако переубедить отца Уильяму не удалось. Сэмюэл Айрленд и Роза Понтинг частенько обсуждали непредсказуемое поведение юноши. Иногда он часами просиживал в своей комнате, причем, как установила Роза, всегда запирал дверь на ключ и даже не пытался это объяснить. По ночам, вместо того чтобы спать, он тоже чем-то занимался. Роза подозревала, что тут замешана женщина, но признаков ее присутствия найти не могла. Поскольку Уильям строго-настрого запретил им обоим входить в его комнату, подозрение так и осталось подозрением. Когда она поделилась им с Сэмюэлом, тот лишь рассмеялся:

– И каким же образом он незаметно провел ее мимо нас, а, Роза? Ты об этом подумала? Нет, не может быть, чтобы он принимал, тем более – держал у себя женщину. А шум? А скрип половиц? Сама посуди.

И в самом деле, малейший звук, раздававшийся в комнате Уильяма, был слышен внизу, в столовой; однако сверху до них доносились лишь шаги неугомонного юноши.

– А мисс Лэм, Сэмми? Или она не в счет?

– Мисс Лэм близкий друг. Завсегдатай магазина.

– А зачем он в летнюю жару разводил огонь? Люди видели, что из средней трубы шел белый дым.

В этом вопросе не было никакой логической связи с предыдущим, и Сэмюэл только и смог сказать:

– Помилуй, Роза, не могу же я отвечать за сына.

– Над чем он там колдует?…

– Над чем же, по-твоему?

– Мне-то откуда знать? – с безразличным видом бросила она. – Не моя печаль, чем твой сын занимается.

В эту самую минуту из лавки по лестнице поднялся Уильям, и они смолкли.

* * *

Три дня спустя после представления «Писарро» Айрленды явились в пустой зал «Друри-Лейн» на репетицию «Вортигерна» и сели сбоку на откидные стулья. По сцене уже расхаживали Чарльз Кембл и Клайв Харкорт. Харкорту, худощавому мужчине с тонким лицом, была поручена роль Уортимера.

 
В предательстве все глубже увязая,
Прошу, отец, мне руку протяни.
 

Хрупкий и слабый с виду, теперь, к изумлению Уильяма, актер будто ожил, осененный божественной силой. Он даже казался выше ростом. А кряжистый Кембл, наделенный красивым звучным голосом, превратился в Вортигерна.

 
Не слышал прежде ты такой мольбы, а ныне
Пусть малая, но острая заноза,
Увы, мне больно душу бередит.
– Сын! Я тебя вовлек в опасный план,
Злокозненность в том замысле сокрыта.
Не кто иной, как я, тебя столкнул
В глубокую предательскую бездну.
 

Недовольный собственным исполнением, Кембл прервал монолог.

– Наверно, Шеридан, мне стоит намекнуть, что сын виноват больше, чем отец? – спросил он голосом Вортигерна. – Ведь сын, чтобы угодить отцу, умертвил дядю. Это факт. Но тогда следует ли отцу винить себя?

Он перевел взгляд на Уильяма, ища у него тоже ответа и поддержки.

– К убийству, однако, его подстрекал отец. – сказал Уильям. – Сын не сумел бы устроить заговор, не чувствуй он рядом присутствия отца.

– Присутствия отца? Очень интересно… – Кембл вышел на авансцену и вгляделся в темный зал. Сквозь стеклянный фонарь купола пробивались лучи солнца, в которых мерцали, перемигиваясь, пылинки. – Значит, даже когда меня на сцене нет, мое присутствие должно ощущаться? – Он повернулся к Шеридану. – Как это воплотить на сцене?

– Вы способны воплотить все на свете.

– Мой голос будет отлично слышен из-за кулис. Что, если раздастся мой смех? Или пение?

– Вортигерн не поет, сэр, – тихим голосом осмелился заметить Уильям.

– Но вам же ничего не стоит написать песенку, правда, мистер Айрленд? Какая-нибудь старинная английская баллада была бы тут очень к месту.

– Я не сочинитель, мистер Кембл.

– Разве? А я встречал ваши статьи в «Вестминстер уордз».

Уильям был заметно польщен тем, что столь выдающаяся личность обратила внимание на его эссе.

– Впрочем, я, быть может, и попытался бы написать куплет-другой, если вы так…

– Но только в шекспировском стиле. Чтобы брало за душу. Про звон мечей что-нибудь, про стаю воронов… Ну, сами знаете.

Миссис Сиддонс, приготовившаяся играть Эдмунду, уже теряла терпение.

– Если мистер Кембл не против, мы могли бы порепетировать еще один эпизод из оригинального текста пьесы. – Актриса была невысока ростом, но стоило ей заговорить, она показалась Уильяму выше и дороднее, чем прежде. А голос словно бы летел перед нею, предупреждая о ее появлении. – Я всегда считала ошибкой отступать от текста роли. Вы придерживаетесь иного мнения?

Было не совсем ясно, к кому она обращается, но Кембл сразу подошел к ней:

– Мы готовы, начинайте, Сара.

Она открыла тетрадь и продекламировала:

 
Довольно. Каждый пусть получит по заслугам.
Вы очернили имя, род свой, славу
И даже родину. Пусть скорый приговор
Конец положит дерзкому злодейству.
Столь хитрых козней мир еще не видел…
 

– Сара, дорогая! У вас что-то запуталось в волосах.

Она поднесла руку к голове, и из волос выпорхнула моль. Харкорт расхохотался, упал на колено, потом повалился на пол.

– Такой миниатюрный мужчина, а сколько от вас шуму, – неприязненно глядя на Харкорта, промолвила миссис Сиддонс.

Репетиция продолжалась чуть ли не до вечера, пока миссис Сиддонс не объявила, что она свалится замертво, если ей сейчас же не принесут ромашкового чаю. Несмотря ни на что, Уильям пребывал в прекрасном расположении духа. Строки, которые он прежде видел лишь на бумаге, теперь обрели объемность, наполнились жизнью. Превратились в чувства – сильные или едва уловимые, в зависимости от актерского исполнения.

* * *

Уильям вышел из театра вместе с отцом. Оба шагали быстро, будто старались поспеть за собственными мыслями. Внезапно Уильям натолкнулся на высокого молодого человека, собравшегося пересечь Кэтрин-стрит, и сразу его узнал. Они познакомились в пивной «Здравица и Кот» в тот вечер, когда Уильям повздорил с Чарльзом Лэмом.

– Бог ты мой! – воскликнул юный Айрленд. – Я же вас знаю. Нас познакомил Чарльз.

– Дринкуотер, сэр. Меня зовут Сигфрид Дринкуотер.

Уильям представил его отцу; тот поклонился и заверил молодого человека, что чрезвычайно польщен знакомством.

– А как идут дела с Пирамом и Фисбой?

– Неужто вы не слыхали? От постановки решено отказаться.

– Почему?

– Мисс Лэм очень нездорова. Не выходит из своей комнаты.

– Да что вы?

Уильям давно ничего от Лэмов не слышал. Он сожалел, что повздорил с Чарльзом. С чего началась их ссора, он уже запамятовал, зато свою пьяную ярость помнил прекрасно.

– Что же с нею стряслось?

– Какая-то лихорадка. Чарльз и сам точно не знает.

– Я знаю причину. Мисс Лэм так и не оправилась после того происшествия. – И, обращаясь к отцу, пояснил: – Она ненароком поскользнулась и упала в Темзу. Я тебе рассказывал.

– Словом, – заключил Сигфрид, – прощай, Рыло, прощай, Дудка.

* * *

На следующее утро Уильям отправился на Лейстолл-стрит; он выбрал час, когда Чарльз наверняка уже сидел в конторе.

Дверь открыла Тиззи и, увидев Уильяма, как-то странно хихикнула.

– А это вы, мистер Айрленд? Давненько вас не было видно.

– Я понятия не имел, что мисс Лэм захворала. И пришел, как только…

– Она все еще плоха. Но уже садится. Извольте подождать внизу.

Войдя в гостиную, Уильям увидел там мистера Лэма: старик сидел на турецком ковре, скрестив ноги.

– Берегитесь стражи, – обратился он к Уильяму. – Стража является, когда никто не ждет.

– Простите, сэр?

– Стража приходит в ночи.[109]109
  Слегка измененная цитата из Псалма 89, стих 5.


[Закрыть] Так оно идет от века.

Мистер Лэм замолчал. Не прошло и минуты, как в комнату вошла Тиззи.

– Мисс Лэм тотчас же спустится, мистер Айрленд.

– Надеюсь, не ради меня? Прошу вас, если она все еще нездорова…

– Да она уж засиделась на одном-то месте.

Когда в дверях гостиной появилась Мэри, Уильям сразу заметил в ней перемену. Теперь она казалась гораздо более спокойной, чем прежде, будто была целиком поглощена какой-то тайной мыслью. Здороваясь, она легко коснулась губами его щеки, чем очень его удивила. Тиззи уже отвернулась и ничего не заметила. Мистер Лэм, скрестив на груди руки, мерно раскачивался на ковре вперед-назад.

– Давно же вы у нас не бывали, Уильям.

– Я знать не знал о вашем недомогании.

– Недомогание? Никакого недомогания. Я просто отдыхала.

– Конечно. Понимаю.

– Хорошо, что вы наконец зашли. Мы с папой часто о вас говорим. Правда, папа? – Мистер Лэм испуганно посмотрел на дочь и ничего не ответил. – Надо напоить вас чаем. Тиззи! – Служанка остановилась на полпути к двери и повернула обратно. – Пожалуйста, чаю нашему гостю, – жестким непререкаемым тоном распорядилась Мэри. – Садитесь же, Уильям. Расскажите о чем-нибудь.

Ее непривычное поведение и суровый тон смутили и обескуражили его.

– Пьесу репетируют в театре «Друри-Лейн». Вортигерна играет Кембл.

– Правда? Чарльз будет рад это узнать, – рассеянно сказала она, будто и не слушала Уильяма. – Где же, интересно, наш чай? Так похоже на Тиззи. Страх до чего бестолкова. Поражаюсь тебе, папа, как только ты ее терпишь? – Мистер Лэм по-прежнему раскачивался взад и вперед. – Вы слышали, что Чарльз не дал нам сыграть Пирама и Фисбу? Гадко с его стороны.