Текст книги "Лондонские сочинители"

 
Моя милка родом из жаркой страны,
С берега южных морей-эй!
Там гуляла она с ухажерами
Сам-друг, сам-два, сам-третей!
 

А потом затянул припев про спускаемый парус, с непристойным обыгрыванием слов «мачта», «прореха» и «дырка». Пенять за это охальнику Уильям не решился, он лишь растерянно смотрел на лодочника. Зато Мэри едва сдерживала смех; она откровенно наслаждалась происходящим; река приятно холодила ее опущенную в воду руку.

– Вот вам и Париж! – крикнул Гиггз.

Лодка еще не коснулась берега, но оттуда уже тянуло крепким запахом рыболовных снастей, гниющего дерева и дегтя, которым смолят лодки. Мэри смотрела во все глаза. Чем ближе они подплывали к южному берегу Темзы, тем виднее становилось, как текущая на реке, в прибрежных сарайчиках и под лодочными навесами жизнь выплескивается в узкие улочки города. Лодка подплыла к причалу Парижской лестницы, и Гиггз, ни к кому не обращаясь, крикнул: «Эй-эй-эй!» Затем, набросив канат на железную тумбу, подтянул суденышко к маленькому деревянному настилу. Мэри с готовностью ступила на него. Пока Уильям выдавал лодочнику шестипенсовик, Мэри уже зашла в ближний переулок, где по булыжной мостовой струился грязный поток.

– Вон там была яма, в которой держали медведей, – сообщил подошедший Уильям. – Зрителям в «Глобусе» прекрасно был слышен их рев. Его называли «медвежьим песнопением».

– Здесь и теперь очень шумно.

– Прибрежные жители славятся горластостью. Она у них в крови.

– Мне кажется, в жилах у них не кровь, а речная вода.

– Вполне возможно.

Они направились к переулку Стар-Шу-элли; Уильям чувствовал, что настроение у Мэри приподнятое.

– Нет, не одна только вода, – сказала она. – Я слышу запах сушеного хмеля.

Юго-восточный ветер доносил с пивоварни «Анкор» пьянящий аромат.

– В южных предместьях Лондона, Мэри, чем только не пахнет. Недаром ведь с незапамятных времен сюда ходили и ездили за удовольствиями. А есть ли большее удовольствие, чем кружка пива?

– Боюсь, Чарльз охотно с вами согласился бы.

– Боитесь? Бояться тут нечего.

Мэри вдруг почувствовала, что Уильям с трудом сдерживает возбуждение.

– Я должен вам кое-что сказать, – не выдержал он.

– Что же?

– Только никому пока не говорите. – На миг он смолк в нерешительности. – Я откопал… отыскал новую пьесу. Ее считали потерянной навсегда, а она, однако ж, нашлась.

– Надеюсь, вы отдаете себе отчет, что вы такое сказали…

– Среди прочих документов я обнаружил пьесу Шекспира. Всю. Целиком.

Они пересекли Стар-Шу-элли; у дома с красными ставнями стояли, привалившись к дверным косякам, две женщины. Уильям даже бровью не повел, но Мэри обернулась и посмотрела на них с изумлением.

– Пьеса называется «Вортигерн», – продолжал он.

– Был вроде бы такой король…

– Да, в древности правил Британией. Но неужели вы не понимаете главного, Мэри? Это новая пьеса Шекспира. Первая за двести лет. Событие величайшего значения. Просто невероятное.

Мэри вдруг застыла на мостовой.

– Да я еще не в силах это осознать. Оценить по достоинству. Уж простите великодушно.

– Она ничем не уступает «Лиру» или «Макбету». – Уильям остановился рядом. – Так мне, во всяком случае, кажется. Пойдемте. А то на нас уже обращают внимание.

К ним, протягивая ладошки, направлялось несколько босоногих, одетых в лохмотья ребятишек.

Мэри с Уильямом повернули к Джордж-Террас – коротенькому ряду почти разваливающихся домов. Некоторые окна были забиты досками, весь переулок пропах нечистотами.

– Я хотел бы показать ее вам, вам – первой, Мэри. Прежде всех прочих. Даже отец о ней не знает.

– Мне было бы страшно прикоснуться к ней, Уильям, а вдруг…

– …вдруг она в ваших руках рассыплется в прах? Не тревожьтесь. Я ее собственноручно переписал.

– Прочту непременно. Но вы ведь не станете ее долго скрывать?

– Конечно же нет. Ее должен прочесть весь мир. И ее непременно надо поставить в театре. – Уильям посмотрел на реку. – Мой отец знаком с мистером Шериданом; я возлагаю надежды на театр «Друри-Лейн».

– Прежде вы мистера Шеридана никогда не упоминали.

– Разве? – Он засмеялся. – Я полагал, мой отец рассказывал вам о нем во всех подробностях. Это его конек Вот мы и пришли. – Миновав ряд развалюх, они остановились. – Если мистер Малоун не ошибся в расчетах, именно здесь находился самый первый «Глобус». Он имел форму многоугольника. А тут была сцена.

Уильям подошел к деревянному навесу, под которым кучей громоздились белые мешки – то ли с мукой, то ли с сахаром. Праздно стоявший возле навеса парень с глиняной трубкой в зубах буркнул:

– Чего надо?

– Ничего. Любуюсь пейзажем.

Парень вынул трубку изо рта и с подозрением оглядел незнакомца.

– Стоит мне свистнуть, и сюда явится мой папаша.

– В том нет никакой надобности. Ни малейшей. – Уильям вернулся к Мэри. – Здесь был двор, яма, в которой стояли зрители. Вы ведь знаете происхождение слова «партер». «На земле». Стало быть, тут, на земле, они и стояли – ниже актеров.

– Ну, это уж вы сочиняете.

– Ничуть. Так оно и было. А вокруг поднимались вверх ярусы. Публика грызла орехи, пила пиво, ела жаренных на вертеле дроздов. Перед началом спектакля трижды трубили трубы, затем, весь в черном, появлялся актер, читавший пролог. Он стоял бы вон там, – Уильям указал на парня с трубкой. – И я, разумеется, тоже. А может быть, мы с ним вместе смотрели бы «Вортигерна». Все здесь так и дышит неподвластным уму колдовским очарованием, – продолжал он; глаза его сверкали. – Объяснить магию этого места невозможно. «Глобус», Мэри, по-прежнему здесь. Неужто не видите? Он все еще заполняет собой это пространство.

Мэри окинула взглядом обширный пустырь; на нем виднелись две-три коптильни для рыбы да остатки свалки, которую давно покинули тряпичники и прочие любители копаться в мусоре в надежде чем-нибудь поживиться.

– Боюсь, южный берег уже утратил свою прелесть, – сказала она. – Мне явно не хватает вашего воображения, Уильям.

– Может, он и не столь очарователен…

– Но бесконечно интересен, – быстро закончила она.

– Не менее, чем сама жизнь. Вы ведь это хотели сказать, правда, Мэри?

– Только, боюсь, не так возвышенно. Но мне нравится здешний мусор. Здешний запах. Тут ничего не делается лишь ради приличий.

Уильям бросил на нее быстрый взгляд.

– Ну что, пойдемте обратно к реке? Мне кажется, вы утомились.

– Разве больше нечего осматривать?

– Всегда есть что осматривать. Это же Лондон.

Они не спеша двинулись по прибрежным улочкам на восток, к Бермондси. Когда прошли мимо родильного дома и заводика по производству уксуса, Уильям обронил, что дальше идти небезопасно, и у моста они повернули обратно; теперь, правда, шли другим путем, по бесчисленным кривым переулкам, выросшим на топях Сатерка. Внезапно Уильям остановился как вкопанный.

– Только представьте, Мэри. Новая пьеса Шекспира! Она все изменит.

– И вас тоже?

– Нет, меня – нет. Я уже погиб безвозвратно.

Впереди лежал открытый пустырь, изрытый канавами и ямами. Путники остановились. Мэри обернулась к Темзе.

– Что это там, вдалеке?

– Водяное колесо. Гонит речную воду в узкие деревянные трубы. Вортигерн – потрясающий человек, Мэри. Чтобы завладеть троном, он не останавливается перед предательством и душегубством. Убивает родную мать.

– Прескверный, видно, был субъект.

– Брата родного тоже убил.

– Напоминает Макбета?

– По сути, да. Но Макбет хотя бы родных не лишал жизни. Позвольте я вам процитирую кусочек из пьесы?

– Можно мне на минутку опереться на вашу руку?

– Конечно. Вам дурно?

– Очень устала за день. Вы прочтете наизусть?

Они двинулись дальше. Уильям одной рукой поддерживал Мэри, а другой жестикулировал, подкрепляя декламацию:

 
О, если бы язык железный мой
Смягчиться мог! Воспел бы я любовь.
Но не тому учен был. Если ж ты
Свой нежный слух склонишь к иным напевам —
Суровым, грубым, но зато правдивым, —
День напролет рассказывать я стану
Об изнурительных осадах, битвах,
Жестокий Марс в которых упился
Настолько кровью, что вскричал: «Довольно!»
 

– Поразительно… – проронила Мэри. Она испытывала необъяснимую подавленность.

– Настоящий шекспировский стих.

Они подошли к домишкам, лепившимся возле Парижской лестницы. Послышались резкие женские голоса: казалось, это ожесточенно спорят о чем-то мать и дочь. Затем раздался визг, звуки ударов. Не чуя под собой ног, Мэри бросилась к реке, Уильям побежал за нею.

– Сожалею, что вам пришлось это услышать. Такие свары здесь не редкость.

Он заметил, что Мэри дрожит всем телом. Вдруг она пошатнулась, словно накренилась набок. И в тот же миг соскользнула, вернее, повалилась с берега в реку и сразу ушла под воду. Ее пышное платье вздулось алым пузырем, точно раскрывшийся цветок. Уильям немедля прыгнул следом. Уже начался отлив, и возле Сатерка глубина была небольшая, без предательских течений и водоворотов. Мэри погрузилась под воду фута на три-четыре, потом стала барахтаться и выплыла на поверхность. Уильяму удалось обхватить ее руками и подтащить к деревянному настилу. Ощутив под ногами дно, он толкнул ее к берегу. Голова ее виднелась над водой. Два лодочника и торговка рыбой уже тянули к ним руки и быстро вытащили обоих на сушу. Мэри и Уильям с трудом приходили в себя; Мэри успела нахлебаться речной воды, и теперь ее рвало на прибрежную тину и гальку, а торговка рыбой, стоя сзади, хлопала спасенную по спине:

– Давай, барышня, не конфузься, пущай все выльется. Вот так. От речной водицы ведь добра не жди.

Уильям стоял выпрямившись, хотя, к собственному удивлению, испытывал сильную слабость. Он ухватился за причальный столб и вперил взгляд в лодочников, но видел их очень смутно: перед глазами, затмевая все вокруг, по-прежнему вздымалось алое платье, похожее на цветок. Цветок смерти, вдруг подумалось ему.

Торговка повела Мэри в хибару, в которой хранились рыболовные снасти; Уильям двинулся следом. Старуха разожгла угли в жаровне, и лачуга наполнилась дымом, но Мэри даже не заметила дыма и не закашлялась. Она сидела, опустив голову, не поднимая глаз от пола.

– Наверно, вы поскользнулись на мокрой ступеньке, – тихо проговорил Уильям. – Они очень ненадежны.

– Простите меня.

– Не за что вам просить прощения. Это могло случиться с кем угодно. И со мной тоже.

– Нет. Я сама виновата. Надо было остановиться.

Уильям не понимал, о чем она толкует.

– Тонкое полотно в момент сохнет, – сказала торговка, пытаясь утешить Мэри. – Хлопчатка – дело иное, ее поди высуши.

Видя, что Мэри дрожит, старуха сняла с себя шаль и набросила ей на плечи:

– Ты в реке не так уж и долго была, чтоб насквозь-то промокнуть. Не то что утопленники.

Усевшись против Уильяма на деревянный ящик, она принялась рассказывать ему о самоубийцах, прыгавших с моста близ Блэкфрайарза; в штормовую погоду течение речки Флит, что взята в трубу на другом берегу Темзы, прибивает тела несчастных к причалам у Парижской лестницы.

– Самое страшное у них, сэр, это глаза.

– В воде они открываются, – вставила Мэри. – А тело разбухает, как губка.

– Известное дело, мисс.

Уильям повесил сюртук у жаровни, сушиться, и, оставшись в мокрой рубашке, сильно дрожал.

– Как только они на такое решаются?

– От беспросветной нужды, – ответила торговка.

– Вы, Уильям, наверно, считаете их сумасшедшими, – сказала Мэри. – Но общепринятые мерки к ним неприменимы.

– Да они обычные люди, ей-богу. – Торговка наклонилась и пощупала подол платья Мэри. – Просто им выпала такая доля злосчастная. И то сказать, кого она в нашем грешном мире минует? Не просыхает, мисс, жару маловато. Езжайте-ка вы назад подобру-поздорову. Гарри Сандерсон вас переправит.

Мэри встала и протянула ей шаль.

– Вы же видите, со мной все хорошо. Никаких признаков лихорадки.

– Про лихорадку и не поминайте, мисс. Скольких уж она тут скосила.

– Поедем на лодке, Уильям?

Они вышли на берег, и торговка кликнула Гарри.

Когда лодка пристала у Брайдуэлл-уорф, Мэри заговорила быстро и взволнованно:

– Не доводилось ли вам читать романы Фанни Бёрни,[93]93
  Бёрни Франсес (Фанни) (1752–1840) – английская романистка.


[Закрыть] Уильям? Навряд ли. Для вас это, пожалуй, вульгарная писанина. И вдобавок чисто женская. Я вообще удивляюсь, как это вы нас, женщин, еще терпите.

– Стыдно признаться, но я не читал ее сочинений, – сказал Уильям, удивляясь про себя, с чего Мэри вдруг завела речь на эту тему. – Все расхваливают «Сесилию».

– Нет-нет. Прочтите лучше «Эвелину». Героиню никто не понимает. Не видит, что она за человек. Разве могла такая девушка смириться с тем, что творится вокруг?

– Обязательно поищу эту книгу, – растерянно пробормотал Уильям.

– Не надо, я дам вам свою! Чарльз называет ее белибердой, но велика ли важность, что он там говорит? – Она посмотрела вдаль, в сторону Ламбета.[94]94
  Ламбет – район Лондона на южном берегу Темзы.


[Закрыть] – Как беспорядочно снуют по реке эти лодочки! Видите, носятся прямо перед носом друг у друга. Сколько в мире суеты! И постигнуть все это невозможно, правда?

* * *

Уильям нанял фаэтон и привез Мэри на Лейстолл-стрит. От холода и усталости ее била дрожь. Дверь открыла Тиззи; увидев Мэри, она испуганно отшатнулась:

– Господи помилуй, мисс, что с вами стряслось?

– Не падай в обморок, Тиззи. Со мной все в порядке.

– Она поскользнулась и упала в воду, – сказал Уильям. – Надо немедленно снять с нее мокрую одежду и уложить в постель. И дайте ей бульону.

В прихожей появилась миссис Лэм в домашнем чепце на голове. При виде дочери она молча поднесла ладонь ко рту.

– Успокойся, мама. Я цела и невредима.

– Это случилось в пруду?

– Нет, мама, в реке.

Мэри сделала несколько шагов, пошатнулась и рухнула на стойку для шляп.

Суетясь и мешая друг другу, Тиззи и миссис Лэм потащили Мэри наверх, в спальню. Там они раздели ее и уложили в постель. Уильям остался внизу; на душе у него было неспокойно. С лестницы бегом спустилась Тиззи и, даже не взглянув на него, выскочила на улицу. Заслышав шум и суету, из гостиной крадучись вышел мистер Лэм и приблизился к Уильяму.

– Как соломинка перед ветром,[95]95
  Цитата из Книги Иова. 21:18: «…как соломинка перед ветром и как плева, уносимая вихрем».


[Закрыть] да?

– Мэри немного нездоровится, сэр.

– Вот именно.

На верхней площадке лестницы появилась миссис Лэм.

– Тиззи пошла за доктором. А мне надо поговорить с вами, мистер Айрленд. Будьте так добры, вскипятите чайник.

– Конечно.

Уильям направился в гостиную. Даже в эти летние дни в камине над горящими углями стояла металлическая подставка, на которой можно было нагреть воды. Уильям поставил чайник и стал ждать, пока он закипит; в гостиную торопливо вошла миссис Лэм.

– Пожалуй, нужно добавить горячего джину с мятой. Не то, чего доброго, лихорадка начнется. Как же это произошло, мистер Айрленд?

– Мэри поскользнулась и упала. Мы были на берегу Темзы.

– Что вы делали возле реки?

– Осматривали Сатерк.

– Осматривали Сатерк?! – изумленно повторила она, будто речь шла о деревушке, затерянной в русских степях.

– Искали места, связанные с Шекспиром.

– Шекспир в конце концов сведет ее в могилу, мистер Айрленд. Не следует разжигать в ней этот интерес. Мистер Лэм, вы должны сказать свое веское слово – чтобы в нашем доме даже духу его книг не было.

– Ей просто не повезло, чистая случайность…

– Повезло – не повезло… Этого просто не должно было быть. Куда же я убрала мятное масло?

Приготовив душистый бодрящий напиток, она с величественным видом понесла объемистую глиняную чашу наверх. Уильям обернулся; мистер Лэм прямо из бутылки потягивал мятное масло.

– Горячее, – пробормотал он. – Горячий лед.[96]96
  «Горячий лед» – выражение из пьесы Шекспира «Сон в летнюю ночь» (акт 5, сцена 1). Перевод Т. Щепкиной-Куперник. Так Тезей характеризует противоречивый характер «веселой трагедии» о любви Фисбы и Пирама.


[Закрыть]

Глава девятая

После своего купания в Темзе Мэри пролежала в лихорадке две недели. Она металась в жару, дрожала в ознобе, то и дело просила пить или открыть окна, ей хотелось глотнуть прохладного воздуха. Она исходила потом, и Тиззи, глядя на нее, восклицала (к большому неудовольствию миссис Лэм): она-де и не представляла, что в человеке может скопиться столько сала. Во сне Мэри бормотала какие-то странные слова и фразы. В конце концов она все же поправилась.

Во время ее болезни Уильям Айрленд заходил к Лэмам, но ему сказали, что тревожить мисс Лэм нельзя; доктор прописал ей сон и полный покой. Однако в конце второй недели Уильяму разрешили поговорить с Мэри. Закутанная в шаль, она сидела в гостиной у окна.

– Надеюсь, вам уже лучше? – спросил он.

– Это была сущая ерунда. Самая обычная простуда. Впрочем, согласитесь, я вряд ли могла ее избежать.

– Я вам кое-что принес.

– Пьесу? – Он кивнул. – А я уже почти решила, что все это мне приснилось. Правда же, Уильям, то был очень странный, необычный день. Сейчас он кажется далеким, нереальным…

– Однако вот она, пьеса. – Он протянул ей пачку листов в темно-бордовом переплете. – Вполне реальная.

Мэри опустила пьесу на колени и отвела глаза.

– Я боюсь до нее дотрагиваться. Это же нечто святое… – Уильям улыбнулся и промолчал. – Она поможет мне вернуться к жизни.

– Мистер Малоун подтвердил ее подлинность. А мой отец уже начал переговоры с театром «Друри-Лейн».

– Так ее поставят?

– Лелею надежду.

– Знаете, Уильям, почему-то я предпочла бы, чтобы она осталась тайной для всех.

– Нашей тайной? О нет. Это не могло бы…

В гостиную вошла миссис Лэм.

– Ты должна отдыхать, Мэри. Тебе нельзя волноваться.

– Я не волнуюсь, мама. – Мэри перевела глаза на Уильяма. – Я просто в восторге.

– Как бы то ни было, на сегодня довольно. Всего наилучшего, мистер Айрленд.

* * *

Мэри полдня читала пьесу, полную высоких слов и благородных чувств. Волшебная ритмика стиха, в котором удивительным образом сливались воедино звук и смысл, действовала завораживающе. Это была пьеса о зависти и о бешеной, исступленной жестокости, взывавшей к древнему британскому богу мщения, тому, что «обгоняет ветер в поле ржи!», тому, «в чьей власти сделать алой синь морей». Мэри решила, что это одна из ранних пьес Шекспира. Она нашла в ней сходство с «Титом Андроником» и первой частью «Генриха Шестого». Перечитав драгоценную находку, она подивилась изобретательности молодого Шекспира. Кому еще пришло бы на ум создать образ ласточки, которая взмывает над полем брани, спасаясь от «бушевавшей в хлебных нивах сечи»? Ее переполняла благодарность судьбе за то, что она получила возможность все это прочитать. Отдельные несовершенства стиля или неясные выражения она с готовностью оставляла без внимания. Ведь она была одной из очень немногих, кому за прошедшие двести лет выпало счастье прочесть эту драму.

Тем же вечером, без каких-либо объяснений, Мэри передала пьесу Чарльзу. Она решила не рассказывать ему историю этой находки, надеясь, что он сам узнает руку автора. После ужина Чарльз унес пьесу к себе в комнату и больше уже не выходил. Прежде чем лечь спать, Мэри тихонько постучала к нему в дверь.

– Открыто, милая, – послышался голос Чарльза. Он сидел за столом и писал письмо. – Ты за нею? – Он указал на лежащую на кровати пьесу.

– Прочитал до конца?

– Конечно. К счастью, она не слишком длинна.

– И какое у тебя впечатление?

– А сочинитель-то кто? Там ведь только название.

– Не догадываешься?

– В таких делах я предпочитаю воздерживаться от догадок. Очень похоже на Кида,[97]97
  Кид Томас (1558–1594) – английский драматург.


[Закрыть] но автор вполне может оказаться кем-нибудь из «университетских умов».[98]98
  «Университетскими умами» называли плеяду английских драматургов конца XVI в., так как они получили гуманитарное образование в колледжах и университетах.


[Закрыть] Пьеса, правда, не на латыни.

– А больше никто в голову не приходит?

– На такой вопрос можно отвечать долго.

– Это Шекспир.

– Нет.

– Уверяю тебя, Чарльз.

– Из того, что мне доводилось читать, она меньше всего напоминает Шекспира.

– Как ты можешь такое говорить? А для меня это очевидно.

– По каким приметам?

– Да хотя бы исполненный величия слог.

– Величие может быть поддельным.

– Построение фраз. Ритм. Выразительность. Вообще всё.

Мэри заметно разволновалась. Чарльз попытался ее успокоить:

– Это же всего лишь пьеса, Мэри.

– Всего лишь?! Это жизнь духа! – Она запнулась, пытаясь совладать с волнением. – Ты помнишь слова Вортигерна, обращенные к жене: Песок в часах уже не остановишь, пока в одном из нас не станет сердце. Разве не прекрасно сказано?

– Прекрасно, не спорю. – Чарльз поднялся из-за стола и обнял сестру. – Мэри, дорогая, так это очередная находка мистера Айрленда? Я так и понял. Но сама подумай. А вдруг он ошибается?

– Только не в столь важном предмете.

– С чего ты столь уверена? И откуда у него такая уверенность?

– Чарльз, ты упрямо не желаешь видеть очевидное. Тут каждая строка дышит Шекспиром. Когда я читала пьесу, мне казалось, что он стоит рядом.

– Он? А может, кто-то другой?

– Ты имеешь в виду Уильяма?

– Тебе же хочется быть к нему ближе.

Он тут же пожалел о сказанном. Мэри побледнела как полотно и отшатнулась.

– Это отвратительно! Как ты смеешь?! – воскликнула она и вышла из комнаты.

* * *

Несколько дней спустя Уильям Айрленд выступал перед собравшимися в Мерсерс-Холле на Милк-стрит. Лондонское отделение Шекспировского общества пригласило его прочесть лекцию на тему: «Источники трагедий Шекспира». Мэтью Тачстоун, основатель и президент общества, прочитал в журнале «Вестминстер уордз» две статьи Айрленда и был поражен его глубоким пониманием языка елизаветинской эпохи. Именно из его статей Тачстоун узнал, что слово «тень» употреблялось тогда в значении «актер».

Уильям начал выступление, заметно волнуясь; он с трудом выговаривал слова и утирал платком лоб. Взглянув на Мэри Лэм, он улыбнулся. Она сидела рядом с отцом; тот энергично кивал Уильяму и воздевал руки в знак величайшего удовлетворения.

– Есть и другие источники, наводящие на глубокие размышления, – говорил Уильям. – Мистер Малоун, известнейший ученый и литератор, обнаружил в архиве Стратфордского магистрата, среди обвинительных заключений, документ чрезвычайной важности. – Эдмонд Малоун тоже сидел в зале, его привез Сэмюэл Айрленд. – Это отчет о дознании, проводившемся в Стратфорде-на-Эйвоне одиннадцатого февраля тысяча пятьсот восьмидесятого года. Считается, что в то время Бард работал в конторе одного местного адвоката. Да, в юности ему, как, впрочем, и большинству из нас, приходилось разными способами зарабатывать себе на хлеб. – Здесь Уильям ожидал услышать негромкий смех, но в зале стояла тишина, прерываемая время от времени лишь кашлем или скрипом сапог. – В документе том речь идет о смерти девицы по имени Кэтрин Хамнет или Хамлет. – Вот тут, как он и ожидал, ему удалось завладеть вниманием аудитории. – Смерть через утопление. – Уильям помолчал. – Особа эта была не замужем. Она пошла на реку Эйвон, позже там нашли ее тело. По словам родственников, Кэтрин отправилась на реку, чтобы набрать воды. Смерть через утопление – таков вывод дознавателей. – Он бросил быстрый взгляд на Мэри, но та сидела опустив голову. Позади нее улыбался во весь рот Эдмонд Малоун. – Вот как сформулировал вывод коронер: Вышеуказанная Кэтрин, стоя на берегу упомянутой реки, внезапно поскользнулась и упала в означенную реку и там же, в водах сей реки, утонула, следственно, приняла смерть именно так и никак иначе. – Он опустил документ на стол. – Сказано очень четко и недвусмысленно, чтобы отмести возможные предположения о самоубийстве. Если бы Кэтрин наложила на себя руки, ее нельзя было бы хоронить на церковном погосте, тело было бы предано неосвященной земле.

Сэмюэл Айрленд зашептал что-то на ухо Эдмонду Малоуну. Уильям продолжал:

– Однако по маленькому, похожему на деревню городку наверняка поползли слухи о самоубийстве, дошедшие и до ушей молодого Шекспира, который тогда работал в адвокатской конторе. Вот вам и источник, дамы и господа. Тело молодой женщины плывет по реке. Фамилия утонувшей – Хамлет. Быть может, именно так родился образ Офелии? – От неловкости и волнения, снедавших Уильяма в начале лекции, не осталось и следа. – Не исключено, что на волнах Эйвона Кэтрин вплыла в бессмертие.

Многим сидевшим в зале преждевременная гибель близких была не в новинку; такое в Лондоне случалось нередко. Да и сведение счетов с жизнью в водах Темзы тоже не было из ряда вон выходящим событием. Поэтому все спокойно слушали Уильяма, а некоторым вспоминались умерший до срока ребенок или иной родственник.

* * *

Среди слушателей был молодой человек по имени Томас де Куинси.[99]99
  Томас де Куинси (1785–1859) – английский эссеист и критик, автор книги «Исповедь англичанина, курильщика опиума» (1822).


[Закрыть] Все его мысли были заняты Энн. Кроме этого имени, он ничего о ней не знал. Годом раньше Томас приехал из Манчестера с сущими грошами в кармане; в Лондоне у него не было ни единого знакомого, и он обратился к дальнему родственнику, троюродному или четвероюродному брату. Тот владел в столице кое-какой недвижимостью, и среди прочего – обветшалым домом на Бернерз-стрит. Дом пустовал, и хозяин отдал де Куинси ключи, разрешив там остановиться, пока тот не подыщет себе подходящего пристанища. Томас обрадовался и тут же, со всеми своими скромными пожитками, отправился на Бернерз-стрит. Обосновался он на нижнем этаже; там нашлось старое диванное покрывало, на котором можно было спать, да маленький коврик. Последние полгинеи Томас оставил на еду в надежде, что этого ему на первое время хватит, а потом он найдет себе место писца или рассыльного.

Но в первую же ночь выяснилось, что в доме он не один, обнаружился еще один жилец – девочка не старше двенадцати-тринадцати лет; спасаясь от непогоды, она ухитрилась забраться под крышу. «Не нравилось мне жить на ветру да под дождем, – объяснила она Томасу. – На здешних улицах от них спасу нет». – «И как же ты нашла этот дом?» – спросил Томас, но она вопроса не поняла: «На крыс я внимания не обращаю, а вот к привидениям никак не привыкну».

И она рассказала, как оказалась на улице. Это была типичная для Лондона история нужды, беспризорности, одиночества и невзгод; немудрено, что девочка выглядела старше своих лет.

Они с Томасом стали друзьями, вернее сказать, союзниками в борьбе с холодом и тьмой; частенько бродили по городу вдвоем. Шагали по Бернерз-стрит до Оксфорд-стрит и, прежде чем перейти на другую сторону улицы, стояли недолго у витрины ювелирной лавки. Потом, миновав мастерскую каретника, шли по Уордор-стрит и сворачивали на Дин-стрит. Там они непременно останавливались возле кондитерской. Денег у де Куинси едва хватало на самое необходимое, и они лишь молча разглядывали разложенные в витрине с золоченой рамой всевозможные пирожные, булочки и пироги.

Потом де Куинси свалился – то ли с малярией, то ли с лихорадкой. Он сутками напролет спал, да и то, как он говорил, «вполглаза», день и ночь дрожа под тряпьем, которое Энн собрала, где могла, чтобы укрыть больного. Каким-то чудом – то ли настырностью, то ли хитростью – ей удалось раздобыть несколько мисок горячей овсяной каши, ею она и кормила Томаса. Чтобы, как она выражалась, «изгнать из него черную меланхолию», осторожно прижималась к нему и промокала его потный лоб кисейной тряпицей. Через неделю Томас пошел на поправку и дал себе слово непременно отблагодарить девочку за ее доброту.

Вскорости тот же родственник попросил Томаса помочь в одном предприятии. Де Куинси охотно согласился, поскольку такое поручение сулило ему некоторый доход.

Дело требовало, чтобы он съездил в Уинчестер. Томас пообещал Энн, что дня за четыре обернется. Но приехал он на Бернерз-стрит лишь через пять дней. Дом был пуст. Де Куинси просидел там ночь и почти весь следующий день, но никто не появился. Вечером он исходил все знакомые улицы, по которым они с Энн, два товарища по несчастью, столько раз бродили вместе, но в конце концов, огорченный и подавленный, вернулся на Бернерз-стрит.

Больше он Энн не видел. Она исчезла с лондонских улиц внезапно и безвозвратно, как в воду канула. Томас долго горевал о ней. Он понятия не имел, что с нею приключилось. Энн пропала бесследно. Ему стало казаться, что все вокруг так и дышит бедой.

И теперь, когда Уильям Айрленд воссоздал образ Кэтрин Хамлет, Томас де Куинси снова вспомнил про Энн.

* * *

Уильям поднял глаза от своих записок и вдруг ощутил перемену в настроении слушателей. Должно быть, Шекспир прекрасно сознавал свою власть над зрителями и упивался ею, подумал он.

– У меня есть еще одна тема, представляющая интерес для всех нас. Тема, если так можно выразиться, необъятная. Речь идет о новой пьесе – найденной после двухсотлетнего забвения.

В зале наступила особая, исполненная ожидания тишина. Мэри подняла голову и улыбнулась Уильяму.

– Называется она «Вортигерн» и основана па событиях жизни коварного и кровожадного британского короля, носившего это имя. Многое в пьесе напомнит нам «Короля Лира» и «Макбета». Это истинно шекспировское произведение. Мистер Малоун, выдающийся ученый, имя которого я здесь уже упоминал, подтвердил ее подлинность. Позвольте мне привести его слова об этой неожиданной находке, столь значимой для всех нас. В своем послании ко мне он пишет, что «этот поразительный документ представляет исключительную ценность для всех поклонников Шекспира. Его подлинность не вызывает ни малейших сомнений».

Тишину в зале прервали громкие продолжительные рукоплескания. Уильям завершил лекцию положенными в таких случаях словами благодарности и отошел от маленькой конторки, за которой читал свой доклад. Первым к нему бросился отец.

– Великолепно! – воскликнул он. – Даже я не сумел бы выступить лучше. Ты наделен магической силой, присущей всем Айрлендам.

– Прекрасно, мистер Айрленд, – сказал подошедший Малоун. – Вы блеснули красноречием, не впадая в пустую велеречивость.

Мистер Лэм усердно толкал Мэри вперед.

– Папа требует… – начала было она, но ее прервал мистер Лэм:

– Того, что с воза упало, и побольше! – вскричал он и принялся пожимать руки всем вокруг, в том числе и собственной дочери.

– Счастлив познакомиться с вами, сэр, – сказал Сэмюэл Айрленд, не без опаски поглядывая на мистера Лэма. – Ваша дочка – наша общая любимица.

– Желаю тебе от змейки всяческой радости.[100]100
  Цитата из пьесы У. Шекспира «Антоний и Клеопатра». Акт 5, сцена 2. Эти слова произносит Простолюдин, принесший Клеопатре в корзине ядовитую змею.


[Закрыть]

– Очень мудро замечено, сэр.

– И объедайтесь на Рождество.

– Вообще-то я…

– Нам пора идти, папа, – Мэри взяла отца под руку. – Не надо задерживать джентльменов.

– Эй, на судне! – крикнул мистер Лэм и одарил Сэмюэла Айрленда сияющей улыбкой, но, повернувшись к дочери, вдруг разом сник, смущенный и словно надломленный.

– Сюда, папа. Осторожно, не споткнись о край ковра.

– Замечательный старец, – заметил Сэмюэл Айрленд. – Оригинал, теперь таких не сыскать.

Пока Мэри уводила отца из зала, к Уильяму подошел Томас де Куинси:

– Позвольте пожать вашу руку, сэр.

– Сделайте милость.

– Руку, которая только что касалась творения Шекспира.

– Очень рад, что вы пришли послушать.

– Я с самого детства страстно люблю Шекспира. Рос я в Манчестере, а там, как вы догадываетесь, моего увлечения никто не разделял.

Де Куинси явно хотелось поговорить о себе, но Уильям не был расположен слушать. Он назвал молодому человеку адрес их с отцом книжной лавки и поспешил вслед за Мэри. Она уже стояла на углу Милк-стрит и Чипсайд и тщетно пыталась нанять экипаж.

– Я был счастлив увидеть в зале вас и вашего батюшку, Мэри. Спасибо, что пришли.

– Такого события я не пропустила бы ни за что на свете. И вообще я люблю выводить папу в общество. Это придает ему бодрости.