Текст книги "Лондонские сочинители"

В том, что она тоже член семьи, у Розы сомнений не было. На самом деле они с Сэмюэлом Айрлендом давно уже тайно поженились. Деловито, без всякой торжественности их обвенчал в Гринвиче судовой священник; только на этом условии Роза соглашалась переехать на Холборн-пассидж. Мать Уильяма умерла родами, и повитуха отвезла младенца к своей сестре в Годалминг; там он и жил до трехлетнего возраста. Ничего этого Уильям не помнил, а отец не просвещал его на сей счет. Вскоре после того, как мальчику стукнуло три года, его перевезли на Холборн-пассидж, и Роза встретила его с распростертыми объятиями. Но малыш отвернулся и заплакал. Зато в магазине ему понравилось, и вообще, как однажды заметила Роза в разговоре с мужем, «книги ему больше по вкусу, чем люди». На самом деле Роза была озадачена и обижена поведением ребенка. На все ее попытки приласкать Уильяма тот отвечал откровенным пренебрежением. Когда мальчик подрос, она частенько расспрашивала его, как дела, но он отделывался короткими ответами, порой лишь кивал или отрицательно качал головой. Сам же никогда с ней не заговаривал, а в тех редких случаях, когда они оказывались в комнате одни, сразу брал в руки книгу или отходил к окну. За прошедшие годы в их отношениях ничего не изменилось.

Спустя месяц после открытия «Музея Шекспира» она как-то за завтраком обронила мужу:

– Можно подумать… Передай-ка мне сливы. Можно подумать, он здесь вообще не живет.

– Бессмертие его зовет,[84]84
  Аллюзия на слова Клеопатры: «Бессмертие зовет меня к себе». Шекспир У. Антоний и Клеопатра. Акт 5, сцена 2. Перевод Мих. Донского.


[Закрыть] Роза.

– И к чему оно, когда тут – дом родной?

– У него из ума нейдет Шекспир. Ничто и никогда его теперь не удовлетворит.

– Что ты несешь, Сэмми! Не умничай.

– Он уверен, что здесь ему не место. Мы ему неровня. Он птица более высокого полета.

– Ну да, того же, что Мэри Лэм. Знаешь, она за эту неделю уже дважды приходила. Говорит, посмотреть на Шекспировы бумаги.

– Она же дама, Роза.

– А я, выходит, нет?

– Причем дама молодая.

– И, если хочешь знать мое мнение, страшна как смертный грех.

– Согласен. Но Уильям не то, что прочие юнцы. Он способен заглянуть ей в душу.

– Сквозь какие очки, хотела бы я знать.

– Он выделяет ее из всех Видит в ней свое спасение.

– От чего?

– От нас с тобой.

Внизу скрипнул отпираемый замок.

– Тише, – сказал Сэмюэл. – Он вернулся.

* * *

Все последние дни Сэмюэл внимательно следил за перемещениями сына, особенно когда тот уходил из дома. Вот и вчера утром, едва за Уильямом закрылась дверь, он поспешно выскочил из лавки. Дождавшись, пока сын свернул за угол, Сэмюэл затрусил следом. Уильям, полагал он, направился к особняку своей благодетельницы, где хранятся бумаги шекспировской эпохи. Сэмюэлу не терпелось добраться до этой дамы и расспросить ее хорошенько. Уильям быстро шел по узкому переулку, что вел прямиком на юг, к Странду. Путь был ему явно знаком. Уильям уверенно, не сбавляя шагу, огибал лоточников и экипажи, которые вечно запруживали улочки возле «Друри-Лейн». Попробуй не упустить его из виду, когда приходится протискиваться меж бесчисленных пешеходов, обходить кучи мусора и конского навоза, увертываться от корзин и бочонков, с которыми снуют туда-сюда разносчики. Наконец Сэмюэл вновь углядел Уильяма: тот уже переходил Странд. К счастью для Сэмюэла, движение на улице застопорилось из-за скопления экипажей, и он поспешил нагнать сына. Уильям двинулся по Эссекс-стрит, что ведет к Темзе, но внезапно свернул налево и исчез.

Сэмюэл прибавил шагу; для мужчины солидной комплекции он двигался на удивление легко и проворно, отчасти благодаря урокам танцев, которые брал когда-то на Рассел-сквер у учителя-француза, обучавшего его котильону и полонезу. Когда Сэмюэл дошел до угла Эссекс-стрит, Уильям уже пересек Деверё-корт. Отец осторожно выглянул из-за кирпичного дома: сын как раз толкал тяжелую деревянную дверь Миддл-Темпла.[85]85
  Миддл-Темпл, или Средний Темпл, – одно из четырех зданий, занимаемых лондонской корпорацией адвокатов высшего ранга.


[Закрыть] Дверь вела прямо в большой открытый двор. Но входить было рискованно: там сын заметил бы его сразу. Да и как иначе: неприметным Сэмюэла едва ли назовешь. Но отступать он уже не мог. Очень вероятно, что шекспировские сокровища припрятаны в закоулках самого Миддл-Темпла. Сэмюэл толкнул дверь и огляделся. Уильям стоял спиной к нему у фонтана; Сэмюэл поспешно юркнул в ближайший дверной проем и там затаился. До него долетал плеск струй, падавших в чашу фонтана, и воркованье голубей возле воды. Долго ждать ему не пришлось, все очень скоро разъяснилось. Мимо Сэмюэла, не поднимая глаз, прошла закутанная в шаль женщина, и он ее сразу узнал. Мэри Лэм. Так у них тут свидание!..

Сэмюэл выглянул из своего укрытия. Парочка стояла у фонтана, и Уильям указывал пальцем в сторону здания, где находится зал Миддл-Темпла. Именно там играли «Двенадцатую ночь» вскоре после того, как Шекспир ее сочинил. Уильям и Мэри, тихо переговариваясь, обошли фонтан. Может, лучше оставить их в покое? Ясно же, что сын не собирается навещать свою покровительницу, поскольку занят делом более интимного свойства. Робкий голос совести или чувство такта подсказывали Сэмюэлу Айрленду, что пора прекратить преследование. У него не было охоты наблюдать, как его сын ухаживает или попросту волочится за женщинами.

* * *

Мэри с Уильямом свернули в соседний Памп-корт и остановились полюбоваться старинными солнечными часами и каменным барельефом, символизирующим всепожирающее Время.

– Уверен, – сказал Уильям, – что Шекспир вовсе не жаждал быть похожим на своего отца. Он его любил, но стать таким же не хотел.

– Разумеется, он не хотел стать мясником.

– Я не про то веду речь. Он страшился неудач в жизни, вот я о чем. Пусть даже неудача выеденного яйца не стоит, она все равно – неудача. Он ненавидел долги. Ненавидел жалость окружающих. – Они шли по двору, мимо Круглой церкви тамплиеров. – У него был ясный ум. Воля. И бешеная энергия.

– А честолюбие?

– Естественно. Иначе разве смог бы он совершить такое?… Взгляните на горгулью над тем проходом.

– Чарльз говорит, что эта церковь похожа на задник для какой-нибудь пантомимы.

– Ваш брат любит причудливые сравнения. Зайдемте?

Они вошли в прохладный круглый неф, где кольцом расположились лежащие навзничь изваяния рыцарей.

Эти старинные надгробия заинтересовали Мэри. Переходя от одного к другому, она вглядывалась в каменные лица. В воображении возникали древние, мерцающие огнями дымные залы. Кругом собаки, менестрели… Когда она подняла голову, Уильяма рядом не было. Он поджидал ее снаружи.

– В такой атмосфере невольно чувствуешь тягу к благочестию, – сказал он. – Но я терпеть не могу минутной или отрешенной от жизни добродетели.[86]86
  Отсылка к памфлету Джона Мильтона «Ареопагитика» (1644).


[Закрыть] Эти рыцари жили на вольном просторе. Там было их место. В миру.

– По-моему, их нельзя винить за то, что они прилегли, – робко сказала Мэри. Как же мало она его знает, мелькнула у нее мысль. – Наверняка они утомились в своих походах.

– Зато им случалось заседать в суде Королевской скамьи и прогуливаться перед его зданием. А вот чего добьемся мы? Чем вспомянут нас?

– Но вы-то уж наверняка знаете, что теперь ваше имя будет навеки связано с Шекспиром, не так ли?

Уильям рассмеялся.

– И всё? Вы думаете, человек может этим удовольствоваться?

– Да, и таких очень много.

– Вы еще не раскусили меня, Мэри. Эти бумаги – только начало. Согласен, отчасти мне с ними повезло. Большая честь найти… то, что нашел я. Но раз уж я приобрел известность, нужно этим воспользоваться. Показать, чего я на самом деле стою.

– Чарльз предсказывает вам большое будущее. По его словам, у вас редкий талант.

– К чему же?

– К сочинительству. Он в восторге от ваших эссе в «Вестминстер уордз».

– Да их всего-то одно или два. Мистер Ло попросил меня написать о Банксайде.[87]87
  Банксайд – район Лондона на южном берегу Темзы между мостами Блэкфрайарз и Лондонским; здесь находился театр «Глобус».


[Закрыть] Каким он был в те времена.

Хотя Мэри всю жизнь жила в Лондоне, она хорошо знала лишь улицы близ дома, а об остальном имела очень смутное представление. И в этом она мало чем отличалась от своих соседей.

– Я не совсем понимаю, о чем вы говорите, – призналась она.

– Сатерк. Южный берег Темзы. Там некогда стоял «Глобус». Неподалеку находился «Медвежатник».[88]88
  «Медвежатник» в средневековом Лондоне представлял собой большую, обнесенную стеной яму, где содержались медведи и устраивались медвежьи бои.


[Закрыть] Ло хочет, чтобы я описал этот район, каким он был при Тюдорах, сравнив с теперешним его видом. А знаете ли вы, что у Шекспира слово «теперешний» значило «обыкновенный, заурядный»?

– Можно я съезжу туда с вами?

– Это о многом говорит, правда, Мэри? – не слушая ее, продолжал Уильям. – Для него быть теперешним, современным – значит быть серым, безликим. Неинтересным. Люди елизаветинской эпохи представляются нам яркими личностями, которые жили в домах, сплошь увешанных роскошными гобеленами, а он предпочитал оглядываться на эпоху Лира и Цезаря… Вы что-то сказали?

– Можно мне поехать с вами в Сатерк? Я там никогда не была.

– Конечно, Мэри. Только вот дороги там плохи. Грязь непролазная.

– Меня это не пугает. Зато там жил и играл Шекспир, да?

– Говорят, что именно там.

– Значит, я должна это место увидеть.

С Кингз-Бенч-уок они спустились к реке.

– Мой отец выследил нас, – проронил Уильям.

– Что?!

– Он давно шел за мной по пятам, – Уильям конфузливо рассмеялся.

– Но ведь ничего…

– Между нами нет? Я знаю. Выслеживал он меня не поэтому. Ему нужен Шекспир.

Видимо, подавленная его откровенным признанием, что в их отношениях ничего, кроме дружбы, нет, Мэри молчала.

– Он хочет добраться до самого истока золотоносного ручья, – продолжал Уильям. – Мне он не доверяет.

– Не доверяет вам? Ваш отец?!

– У него непростой нрав. В денежных делах он беспощаден.

Некоторое время они шли молча.

– Отец жаждет выяснить, где хранятся старинные бумаги. Они представляются ему чем-то вроде сказочного клада, припрятанного хитрым купцом в пещере.

– А вы принц с волшебной лампой, – сказала Мэри; отчего-то собственное сравнение понравилось ей самой. – И вам повинуется джинн.

– Вот-вот. А вокруг меня кучи золотых монет. И он ходит за мной следом, надеясь найти ту пещеру.

– Но как можно вам не доверять?

– А вы мне доверяете?

– Полностью. Стоит вам захотеть, и я прямо здесь во всеуслышание объявлю вас человеком в высшей степени благородным. Да я готова где угодно под присягой подтвердить правдивость любых ваших слов.

– Только голову на отсечение не давайте, – сказал Уильям, удивленный ее горячностью. – Не ровен час лишитесь ее.

На обочине молодая босоногая женщина играла на скрипке. Ее бледные губы шевелились в такт мелодии «Благословенного острова». Скрипачка пришла сюда, надеясь, что нередкие прохожие раскошелятся на мелкие монетки. Правая сторона лица у нее была обезображена какой-то опухолью или зобом. Мэри потрясенно глянула на изуродованную щеку, потом без колебаний вынула кошелек и положила его к босым ногам женщины. Когда она вернулась к Уильяму, по щекам ее струились слезы.

– Это из-за отсутствия любви, – обронила она. Они прошли чуть дальше, мимо руин, где некогда стояли ворота в храм тамплиеров. – Но что за дело этим древним камням до такой малости!

Она смотрела на развалины, и ей казалось, что они уходят в землю на тысячи футов.

Уильям и Мэри повернули обратно; молодая женщина все еще играла на скрипке. Проходя мимо, Мэри уцепилась за руку Уильяма, словно опасаясь возмездия. Они вошли в Памп-корт. Едва парочка скрылась из виду, скрипачка перестала играть и подобрала с земли кошелек Затем ловко содрала со щеки фальшивый зоб и сунула его в карман.

Глава восьмая

– Ага! Значит, тут требуются слезы, чтобы сыграть его как следует. Ну, если я возьмусь за эту роль, – готовь, публика, носовые платки! Я бурю подниму…[89]89
  Шекспир У. Сон в летнюю ночь. Акт 1, сцена 2. Перевод Т. Щепкиной-Куперник.


[Закрыть] – В саду своего дома на Лейстолл-стрит Чарльз Лэм репетировал роль Основы. Вокруг собралась компания его друзей. Тому Коутсу досталась роль Миляги, а Бенджамин Мильтон взялся играть Пигву. Они уговорили двух товарищей по работе, Сигфрида Дринкуотера и Селвина Оньонза, сыграть Дудку и Рыло. А уж те улестили Альфреда Джауэтта, клерка акцизного отдела и приятеля Сигфрида, согласиться на роль Заморыша. В то воскресное утро друзья уселись репетировать в маленькой пагоде, которую мистер Лэм построил в саду десятью годами ранее. Пагода изрядно обветшала, краска потрескалась и начала осыпаться, металл покрылся ржавчиной; но все же там можно было укрыться от внезапного летнего дождика, орошавшего сад, и в сухости и уюте читать свои роли, следуя указаниям Мэри Лэм.

– Говори медленнее и нараспев, Основа, – советовала она брату. – Придай своим словам глубину.

– Но, сказать по правде, главное мое призвание – роли злодеев. Еркулеса я бы на редкость сыграл или вообще такую роль, чтобы землю грызть и все кругом в щепки разносить! Дальше идут стихи. Их тоже декламировать, Мэри?

– Конечно, дорогой.

Том Коутс тем временем перешептывался с Бенджамином Мильтоном. Когда Мэри назвала брата «дорогой», оба закатились беззвучным смехом. Бенджамин, прикрыв рот платком, корчился в конвульсиях. Чарльз не обращал внимания на веселье приятелей, но Мэри сердито глянула на них, а потом словно невзначай поинтересовалась:

– Что вас так развеселило, господа?

– Так мы же комедию репетируем! Или нет? – давясь смехом, едва выговорил Том.

– У тебя дивная Основа пониже спины, дорогой, – прошептал Бенджамин, из последних сил сдерживая хохот.

Сигфрид Дринкуотер с нетерпением ждал, когда настанет его черед:

– Прошу вас, может, перейдем к сцене с Дудкой? А не то я забуду свою роль. Я себя знаю.

– Там ролька-то – всего ничего, – заметил Альфред Джауэтт. – Полтора слова.

– Клянусь, Фред, даже полтора вылетят из головы.

Сигфрид Дринкуотер, порывистый юноша, постоянно уносился мыслями в славное прошлое своего рода. Он всем и каждому сообщал, что занимает седьмое место среди претендентов на престол острова Гернси; тот факт, что этого престола давно уже нет в природе, ничуть его не смущал. Окружающие не могли взять в толк, отчего он дружит с Альфредом Джауэттом: Альфред был малый расчетливый, пройдошистый и не чуждый корысти. Разделив свое годовое жалованье на количество рабочих часов, он не поленился вычислить, что зарабатывает в час пять пенсов и три фартинга. В столе у него лежала составленная им таблица, и всякий раз, когда ему удавалось часок побездельничать, он вносил эту сумму в свой доход. После работы они с Сигфридом частенько хаживали по захудалым театрикам. Сигфрид с неподдельным восторгом наблюдал за действием, происходящим на крохотной сцене, время от времени пуская слезу при несчастливом повороте событий; Альфред же тем временем невозмутимо разглядывал статисток и ведущих актрис.

– Не пойму, зачем нам ставить эту комедию, если работа идет под сплошное хихиканье, – заявила Мэри.

– А Барроу в своих проповедях, как известно, называл хихиканье упражнением для легких, – возразил Селвин Оньонз. – Еще его обозначают словом «хмыканье».

Том Коутс не выдержал и скорчился от смеха. Селвин славился своей готовностью разъяснять что угодно, к месту и не к месту, причем объяснения его почти всегда грешили против истины и в большом, и в малом. Фраза «Селвин говорит…» стала в Ост-Индской компании присловьем, означавшим, что далее последует полная чушь.

Они добрались до того места в пьесе, когда на призывные слова Питера Пигвы «Френсис Дудка, починщик раздувальных мехов!» на сцене впервые появляется Сигфрид в роли Дудки.

– Выходит, я починщик раздувальных мехов? Я-то думал, что имею отношение к дудкам. Судя по имени.

– Нет, Сигфрид, – отозвался Бенджамин Мильтон, на мгновение выходя из роли Пигвы. – Твое имя имеет отношение к голосу. Голос твой должен походить на пение дудочки.

– То есть?

– Звучать тоненько. Как свирель.

– А разве не звонко или мелодично?

– Об этом в пьесе ни слова. Дудки того времени известны своим тонким высоким звучанием. Голос у них был слабенький.

– Прошу покорно простить, но никто из рода Дринкуотеров никогда слабым не был. Спросите жителей Гернси.

– Просто возьмите чуточку повыше, мистер Дринкуотер.

– Что вы сказали, мисс Лэм?

– Постарайтесь говорить более высоким голосом. Пожалуйста, еще раз, мистер Мильтон.

– Френсис Дудка, починщик раздувальных мехов!

– Есть, Питер Пигва!

– Ты должен взять на себя роль Фисбы.

– А кто будет этот Фисба? Странствующий рыцарь?

– Нет, это дама, в которую влюблен Пирам.

– Нет, честью прошу, не заставляйте меня играть женщину. Не стану я изображать особу женского пола! – Сигфрид был возмущен до глубины души. – Чарльз, ты же меня уверял, что я буду играть роль добропорядочного мастерового.

– Так оно и есть.

– Я женское платье не надену.

Селвин Оньонз опять вмешался в разговор:

– Тебе достаточно надеть халат или передник.

– Что, прости? Я не ослышался? Передник?! Да никто из рода Дринкуотеров знать не знает такого слова.

Бенджамин Мильтон и Том Коутс с нескрываемым удовольствием слушали этот разговор. Бенджамин достал из кармана фляжку с портером и украдкой отпил из горлышка. Затем передал фляжку Тому; тот отвернулся и тоже сделал глоток. Альфред Джауэтт наклонился к ним и шутливо укорил:

– Ай-ай-ай, в воскресное-то утро! – И, указывая на дом Лэмов, спросил: – Они в церковь ушли?

– Не думаю, – ответил Том. – Впрочем, миссис Лэм очень набожна. Так, во всяком случае, мне говорили.

– Я слыхал, что у папули чердак того.

– Что-что?

– Чердак, говорю, не в порядке, – он указал на голову. – Это у них семейное.

Тем временем Мэри Лэм повторила Сигфриду слова его роли:

– Нет, честью прошу, не заставляйте меня играть женщину: у меня борода пробивается. Видите, по пьесе вы мужчина, мистер Дринкуотер. Вне всяких сомнений.

– А зрители это поймут?

– Ну конечно. Мы наденем на вас цилиндр. Тут уж никто не заподозрит в вас особу женского пола.

В воображении Мэри рисовались замечательные картины их будущего спектакля. Когда Чарльз попросил ее помочь его товарищам справиться с ролями и порепетировать с ними текст, она пришла в восторг. Уже которую неделю она ощущала необыкновенный прилив энергии, неудержимое возбуждение, которое хотелось на что-то излить. Поэтому она с большой охотой взялась за постановку этого коротенького забавного отрывка из комедии «Сон в летнюю ночь», в котором действует трудовой люд. Она помогла Чарльзу свести воедино разрозненные эпизоды и ради связности пьески даже сама сочинила кое-какие диалоги и мизансцены. Однако Уильяму Айрленду она и словом не обмолвилась об этой затее, полагая, что он был бы уязвлен – ведь его самого к участию не допустили. Кроме того, ей думалось, что он сделал бы совершенно неверные выводы из сложившейся запутанной ситуации, в которой было замешано столько разных людей. Шекспир – вот кто великолепно умел распутывать подобные коллизии. Уильям Айрленд счел бы, что его отвергли только потому, что он всего лишь лавочник. А при его литературных амбициях обида казалась бы еще горше: он-де выскочка, которому не место среди людей благородного происхождения. Дело же было вовсе не в его ремесле.

– Не пригласить ли нам мистера Айрленда сыграть в нашем спектакле? – предложил однажды Чарльз.

– Уильяма? Нет-нет, – поспешно ответила Мэри. – Он слишком… – Она замялась: первым на ум пришло слово «обидчив». – Слишком серьезен.

– Понимаю. Ты хочешь сказать, что он вряд ли по достоинству оценит нашу скромную забаву.

– Шекспир для него – святыня.

– Однако Айрленд скоро убедился бы, что намерения у нас самые добрые.

– Конечно. Но Уильям столько времени и внимания уделяет документам…

– …что не замечает развлекательной грани в творчестве Барда.

– Не теперь. Пока еще рано. Предоставь забавляться своим друзьям.

Чарльз Лэм уже заподозрил, что сестра относится к Уильяму Айрленду с особым чувством, в чем она не готова сознаться даже себе самой. Ее трепетная озабоченность его переживаниями (как она их себе представляла) говорила о неподдельной увлеченности Уильямом. Чарльзу неожиданно представился образ загнанного оленя; но был ли то Уильям или Мэри, он не знал.

* * *

– А у вас роль льва переписана? – читал Том Коутс слова Миляги. – Вы мне теперь же ее дадите, а то у меня память очень туга на ученье.

– И это тоже верно.[90]90
  Шекспир У. Король Лир. Акт 5, сцена 2. В переводе Б. Пастернака: «Ты совершенно прав».


[Закрыть]

– Прошу вас, мистер Джауэтт, не перебивайте. Теперь вступаете вы, мистер Мильтон.

– Тут и учить-то нечего, и так сыграешь: тебе придется только рычать.

– Мистер Мильтон, не могли бы вы придать своей речи простонародный оттенок? – попросила Мэри, не отрывая глаз от текста. – Чуточку вульгарнее, хорошо?

– Мне это очень нелегко сделать, мисс Лэм.

– Пожалуйста, постарайтесь. Миляга все-таки плотник, а не клерк.

Чарльз с удивлением наблюдал за сестрой: с каким вниманием и как увлеченно она руководит постановкой. Беда в том только, что она все доводит до крайности. В последнее время она сама не своя: нервничает, позволяет себе резкости, особенно с матерью.

* * *

За три дня до репетиции в пагоде миссис Лэм выбранила старуху Тиззи, подавшую к чаю подгорелые тосты:

– Что с тобой? Мистер Лэм терпеть не может корок.

Мэри, собиравшаяся насыпать себе в кофе сахару, швырнула полную ложечку на стол.

– Здесь все-таки не исправительное заведение, мама. Мы тебе не арестанты.

Мистер Лэм бросил на нее взгляд, полный нежности и восхищения.

– От лестничной площадки налево, – прошептал он. – Последняя дверь.

Миссис Лэм, онемев, изумленно смотрела на дочь. Мэри встала и вышла из комнаты. Чарльз с глубокомысленным видом намазывал хлебец маслом.

– Не пойму, что творится с девочкой, – проронила наконец миссис Лэм. – Никогда не знаешь, чего от нее ждать. А вы что скажете, мистер Лэм?

– К северо-северо-востоку,[91]91
  Цитата из комедии У. Шекспира «Бесплодные усилия любви». Акт 1, сцена 2. Перевод Ю. Корнеева.


[Закрыть] – пробурчал тот, к явному удовлетворению жены.

Чарльз все больше склонялся к мысли, что причина столь странного поведения Мэри кроется в ее дружбе с Уильямом Айрлендом; юноша лишил ее душевного покоя. Чарльз его в этом не сильно винил; сколько он мог судить, до сих пор Уильям вел себя в высшей степени достойно. Но ведь Мэри никогда еще не входила в доверительные отношения с человеком, совершенно, в сущности, посторонним. Все просто, но в то же время очень серьезно.

* * *

– Делов-то: рычи себе да рычи, – произнес Бенджамин Мильтон с сильным акцентом лондонского простонародья.

– Прекрасно, мистер Мильтон! Но вам не кажется, что провинциальный выговор подошел бы больше?

– Может, деревенский, мисс Лэм? Не подскажете какой-нибудь образчик?

– Доводилось ли вам слушать лекции профессора Порсона[92]92
  Порсон Ричард (1759–1808) – английский ученый, специалист по античной истории и литературе, профессор Кембриджского университета.


[Закрыть] об античном искусстве?

– Разумеется. В зале масонской ложи.

– Сумеете воспроизвести его манеру?

В саду появилась Тиззи и объявила, что пришел «тот молодой человек» и спрашивает мисс Мэри.

– Тот молодой человек? – игриво повторил Бенджамин.

Чарльз так глянул на него, что Мильтон осекся, а Мэри, заметно смутившись, под легким летним дождиком последовала за Тиззи.

* * *

Входя в дом, Мэри хотела было посмотреться в зеркало, но удержалась.

– Надеюсь, Тиззи, ты не оставила его ждать на крыльце?

– А где же еще было его оставить? В гостиной сидит ваша матушка, а прихожая заставлена сапогами.

Мэри поспешила открыть дверь, за которой со шляпой в руках стоял Уильям.

– Приношу свои извинения, мистер Айрленд. Простите, что я…

– Я очень тороплюсь, Мэри. В среду утром собираюсь отправиться в Сатерк. – Он запнулся. – Вы, если помните, выражали желание поехать со мной.

– Конечно же помню. Я была бы вам очень благодарна. – Эта фраза прозвучала несколько фальшиво, и Мэри на миг отвела глаза. – Просто счастлива. Стало быть, в среду утром? – Уильям кивнул. – Я помечу себе в календаре. Не зайдете ли в дом?

Общение часто происходит молча, помимо слов. Уильям понял: ей не хочется, чтобы он остался. К тому же он заметил, что из-за шторы, словно стражник, готовый отразить нападение на замок, выглядывает миссис Лэм.

– Спасибо за приглашение, но вынужден отказаться: времени нет. – Он протянул руку, Мэри слабо сжала ее. – Я за вами зайду. Около девяти утра.

Так и не надев шляпы, он повернулся и двинулся прочь, а она смотрела ему вслед, пока он шагал по Лейстолл-стрит в сторону колонки, вокруг которой толпились женщины.

Мэри, вздохнув, вернулась в дом и услышала, как миссис Лэм суетливо семенит назад к камину. Заговаривать с матерью совершенно не хотелось, но та до боли знакомым жалобным голоском сама окликнула дочь:

– Можно тебя на минутку, Мэри?

– Да, мама, что тебе?

– Этот молодой человек…

– Мистер Айрленд.

– Вот-вот, именно. Этот молодой человек определенно протоптал тропинку к нашему дому. Является беспрестанно.

– И что с того?

– Ничего. Я только поделилась своим наблюдением. – Мэри молчала. – Ты считаешь приличным играть пьесу в воскресенье, Мэри?

– Мы не играем. Просто читаем вслух кое-какие строки.

– Твой отец от этого возбуждается. Взгляни-ка на него.

Мистер Лэм лежал на диване и бдительно следил за летающей по гостиной мухой. После выходки дочери во время чаепития миссис Лэм стала держаться с нею заметно осторожнее. Теперь она позволяла себе лишь бросать в пространство отвлеченные ремарки и «наблюдения» или же намекала на невнимание к чувствам мистера Лэма.

– Твой отец всегда свято соблюдал Седьмой день.

– Тогда почему сегодня вы не в церкви?

– У мистера Лэма болят ноги. Возможно, к вечерней службе ему станет легче.

Мэри уже не слушала мать. Голова вдруг стала странно легкой, перед глазами все поплыло, и Мэри ухватилась за ручку кресла. Казалось, кто-то просверлил дыру в ее черепе и наполнил его теплым воздухом.

– Сам-то он никогда не пожалуется, но я заметила, что он припадает на одну ногу, как заезженный конь. Верно, мистер Лэм?

Мэри смутно слышала какие-то звуки; она раздраженно провела рукой по лицу.

– Но он не ропщет… Что с тобой, Мэри?

Мэри опустилась на ковер и прислонилась головой к креслу.

Отец смотрел на нее с восторженной улыбкой:

– Господь прибирает.

– Ты что-то уронила? – спросила миссис Лэм.

– Да, – Мэри уже начала приходить в себя. Она невидящими глазами уставилась на ковер. – Сейчас-сейчас, – бормотала она. – Булавку.

– Жаль, что я уже не могу нагнуться так, как в молодости. А вот и наш сынок, как черт из табакерки. Чарльз, помоги-ка сестре. Она обронила булавку.

Чарльза удивило, что его встретили сравнением с чертом.

– Куда ж ты ее положила, милая?

Мэри отрицательно качнула головой:

– Никуда. – Она уцепилась за руку брата, и он помог ей подняться на ноги. – Я ошиблась. Все в полном порядке.

– Только что приходил мистер Айрленд, – многозначительно, как ей самой казалось, произнесла миссис Лэм.

– Да? Отчего ж он не остался?

– Мэри разговаривала с ним на крыльце.

– У него дела, мама, – объяснила Мэри, все еще опираясь на руку брата.

– Он, видимо, человек очень занятой, – заметил Чарльз.

* * *

На самом деле Чарльз начал испытывать зависть к Уильяму. За месяц редактор «Вестминстер уордз» опубликовал в журнале целых два эссе Айрленда: «Юмор в «Короле Лире» и «Игра слову Шекспира». Кроме того, ему же было предложено написать серию очерков на тему: «Шекспировские персонажи». Между тем эссе самого Чарльза о трубочистах все еще ждало публикации; правда, Мэтью Ло попросил его написать вторую часть – о столичных нищих, только не об убогих или растленных, а о самых колоритных и чудаковатых. Чарльзу, однако, пока что довелось встретить всего двух-трех таких персонажей: карлика, что просит подаяния на углу Грейз-Инн-лейн и Теобальд-роуд, – время от времени этот уродец принимается шнырять между лошадьми, стараясь их испугать; а еще лысую женщину, что кувыркается на голой земле у собора Сент-Джайлз, чтобы получить хотя бы полпенса. Впрочем, Чарльз не был уверен, что эти два представителя низов способны подвигнуть его на глубокие размышления о жизни лондонских босяков.

И вообще, может ли он считать себя литератором? Профессиональным писателем его уж никак не назовешь, хотя бы потому, что он ежедневно трудится в Ост-Индской компании. И у него нет никакой идеи, пусть самой нереальной, которая могла бы помочь ему достойно сносить все трудности и разочарования литературной карьеры. Совсем иначе обстоят дела у Уильяма Айрленда. Наткнувшись на документы, связанные с Шекспиром, он обрел замечательную тему для творчества. Возможно, Айрленд даже накропает книгу.

* * *

– Ты хотел бы продолжить? – спросила Мэри брата.

– Прости, ты о чем, милая?

– О наших чтениях в саду. Или мы на сегодня покончили с репетициями?

– Пожалуй, да, – сказал Чарльз, подчиняясь невысказанному желанию сестры. Судя по всему, ей хотелось остаться одной.

– Как-нибудь вечерком мы соберемся снова. Да хоть на этой неделе. – Она сняла руку с плеча брата и направилась к двери. – Попроси их подготовить следующую сцену.

* * *

Утром в среду Мэри Лэм и Уильям Айрленд вместе спускались по сходням пристани Брайдуэлл-уорф к Темзе. Ночью шел дождь, а деревянные ступени были и так отполированы до блеска бесчисленными ногами. Поддерживая Мэри под руку, Уильям свел ее вниз до самой кромки воды.

– Боюсь, не очень-то изящно я иду, – извиняясь за свою медлительность, сказала Мэри.

– Не вижу ничего неизящного, Мэри. Законы грации зависят от обстоятельств.

– Какие же необыкновенные вещи вы говорите.

– Да? – он посмотрел на нее с неподдельным любопытством и вдруг воскликнул: – Ага! Вон они.

У причала стояли три или четыре перевозчика, рядом качались на волнах лодки. Когда Уильям попросил переправить их через Темзу, им дружно указали на некоего Гиггза, который вроде бы прибыл к пристани первым; Гиггзу, впрочем, явно не хотелось прерывать дружескую беседу. На его вязаной шапке красовалась позолоченная эмблема его ремесла; он привычным жестом потер ее рукавом и буркнул:

– Это вам встанет в шестипенсовик.

– Я думал, трех пенсов хватит.

– Так дождь же прошел. Для лодки это плохо.

– Можно было Темзу по мосту перейти, – вполголоса сказал Уильям, когда они с Мэри направились к месту швартовки.

– По мосту? Это совсем неинтересно, Уильям! А на веслах так весело и необычно. Настоящая жизнь!

Они не без труда спустились в утлую лодчонку; опираясь на руку Уильяма, Мэри добралась до деревянного сиденья на корме. Гиггз отвязал канат и, крикнув как положено: «Ну, пошла!», оттолкнул суденышко от причала.

– До Парижской лестницы довезешь? – крикнул ему Уильям.

– Туда и правлю.

Мэри еще ни разу в жизни не плавала по Темзе на лодке и в непривычной обстановке совершенно потерялась.

– Я кажусь себе такой маленькой средь этого водного простора.

– Дело не в просторе, – отозвался Уильям. – Дело в прошлом реки.

На воде ветер дул сильнее, чем на суше.

– Но здесь, Уильям, даже воздух совсем другой – свежий, бодрящий. Прошлое тут ни при чем.

– Бард, когда жил в Шордиче, точно так же перебирался через реку в «Глобус». И в такой же точно лодке: они какими были, такими и остались.

Навстречу, разрезая носом бурливые воды Темзы, шел вниз по течению груженный золой шлюп. Лодку стало швырять на волнах, но Мэри нравилось и это.

– Морем пахнет, – сказала она. – Вот бы и нам развернуться да поплыть к морю!

Гиггз не слышал слов Мэри, но, глядя на ее возбужденное, восторженное лицо, запел песенку рыбаков и лодочников, знакомую ему с детства: