Текст книги "Лондонские сочинители"

Окрестная ребятня, незаконнорожденные отпрыски моряков, не особенно прохаживалась насчет цвета кожи найденыша. Дети росли как трава в поле и носились очертя голову по портовым закоулкам, среди пакгаузов и складов. Странный это был мир; Джозефу казалось, будто море входит прямо в город. Ветер здесь дул морской, и птицы летали морские. Канаты и мачты, бочки и сходни – все представлялось ему большущим, вынесенным на сушу кораблем.

В конце концов Ханна Карлайл забрала Джозефа с Уоппинг-стрит и отдала своей двоюродной сестре, работавшей экономкой в доме клира на Феттер-лейн. Воспитанием мальчика занялись доктор Парр и доктор Уорбертон. Они учили его английскому языку, от них он и перенял несколько старомодную манеру изъясняться, сильно удивившую Уильяма Айрленда. Кроме того, теологи по очереди делили с Джозефом постель. Доктор Парр мастурбировал, взяв в рот членик Джозефа, а доктор Уорбертон просто ласкал и тискал мальчика, после чего со вздохом отправлялся в свою комнату.

* * *

– Вероятно, вам будет интересно узнать, что меня зовут Шекспир. Джозеф Шекспир.

Уильям не мог сдержать улыбки.

– С чего вдруг?

– Такое имя давали несчастным рабам, сэр. В шутку.

Доктор Парр тем временем продолжал читать завещание:

– Наши жалкие, убогие помыслы возносятся к горним пределам, а потом, точно снег с голых дерев, валятся вниз, тают и развеиваются, как дым, словно и не было их никогда. – Доктор Парр вытянул из-под манжета белый носовой платок и утер рот. – Эти слова должны звучать со всех амвонов Англии.

Сделав вид, что ему нужно узнать, который час, Уильям подошел к отцу и шепнул ему на ухо:

– Это уж апокрифом никак не назовут.

– В наших богослужебных текстах нередко встречаются изысканные обороты, – сказал Уорбертон. – Литании прямо-таки изобилуют красотами. Однако этот человек превзошел нас всех. Его творение дышит искренним чувством.

– Но Шекспиров ли это слог? – спросил Уильям.

– Несомненно. Данное завещание должно стать достоянием всего мира.

– Я намерен написать о нем эссе в «Джентльменз мэгэзин», – заявил Сэмюэл Айрленд.

Сын удивленно посмотрел на него.

Потом они не спеша выпили еще по рюмочке хереса и снова провозгласили тост за Барда; наконец доктор Парр и доктор Уорбертон проводили гостей к выходу.

– Для нас большая честь даже просто коснуться бумаги, на которой писал Шекспир, – сказал Парр.

– Вы нас осчастливили, мистер Айрленд, – сказал Уорбертон, вперив настороженный взгляд в переулок, словно ждал появления в нем неприятельской армии. – Доставили нам возвышенную радость.

Когда Айрленды переходили Феттер-лейн, Уильям схватил отца за руку:

– Я и не знал, что вы пишете эссе.

– А почему бы и нет?

– Вы могли бы сказать мне об этом, отец.

– Чтобы отец испрашивал разрешения у собственного сына?! Так, по-твоему, положено?

– Надо было посоветоваться со мной.

– Посоветоваться?! О чем тут советоваться? Правильно сказал старина Уорбертон: эту новость необходимо сообщить всему миру.

По правде говоря, Уильям сам собирался написать статью на ту же тему. С того дня, когда он показал отцу первый документ с подписью Шекспира, он лелеял честолюбивую мечту стать автором целой серии биографических эссе о великом драматурге. Имя Барда откроет ему дверь в литературно-издательский мир.

– Отец, могут ведь найтись и другие люди, не хуже вас владеющие пером.

– Никто так, как мы, предмета не знает. А!.. Уж не себя ли ты имеешь в виду?

Уильям вспыхнул.

– У меня прав на это не меньше, чем у вас.

– Ты еще юнец, Уильям. Не владеешь азами сочинительства.

– Откуда вам знать?

– Sensus communis. Здравый смысл подсказывает. Я тебя насквозь вижу.

Уильям вдруг разозлился не на шутку.

– Навряд ли вы сказали бы подобное юному Мильтону. Или Поупу. А Чаттертон[68]68
  Чаттертон Томас (1752–1770) – английский поэт, написал несколько поэм, которые он выдавал за произведения вымышленного бристольского поэта XV в. Томаса Роули; покончил с собой.


[Закрыть] в моем возрасте уже умер.

– Мильтон и Поуп были гениями. Уж не возомнил ли ты?…

– Что ж. Гениальности я не унаследовал. Это ясно как день.

За весь вечер они не обменялись больше ни словом.

* * *

На самом деле Сэмюэл Айрленд еще неделю назад написал письмо Филипу Досону, редактору журнала «Джентльменз мэгэзин».

Досон был дельцом, хладнокровным и расчетливым, но, получив послание Айрленда, он откинул назад голову и присвистнул:

– Это же настоящее открытие. С ума сойти!

Досон подошел к шкафу и вынул оттуда бутылку содовой. Пил он только содовую, чтобы, по его словам, голова всегда была ясной как стеклышко. Приятели прозвали его Содовый, и он даже подписывал этим именем дружеские письма. Впрочем, свой ответ Сэмюэлу Айрленду с приглашением заехать в редакцию он подписал: «Досон».

* * *

Когда Сэмюэл Айрленд приехал в Кларкенуэлл и направился к редакции «Джентльменз мэгэзин», расположенной в здании Сент-Джонс-Гейт, им на миг овладела неуверенность, столь свойственная его сыну. Как только Уильям показал отцу первые старинные листы, Сэмюэл понял, какой барыш они могут принести. Немало найдется ученых мужей и собирателей старины, готовых выложить кругленькую сумму за любую бумагу, подписанную Шекспиром. То, что Уильям отказался их продавать, большого значения не имело. Сэмюэл был уверен, что за несколько недель или, в крайнем случае, месяцев он сумеет переубедить сына. Отпрыск Сэмюэла Айрленда не может упустить возможность сорвать хороший куш. Нет, Айрленда-старшего больше всего тревожила значительность стоящей перед ним задачи. Ему предстояло открыть английской публике несколько доселе невиданных, никому не известных документов, написанных рукою Шекспира. В результате Сэмюэл Айрленд сам станет объектом дискуссий. Интересно, каким словом назовут его род занятий? «Книготорговец»? «Владелец магазина»? И как ему не уронить себя в обществе ученых и литераторов?

* * *

Филип Досон сидел за письменным столом в дальнем конце длинной комнаты с низким потолком. Комната находилась над старинными воротами, ее потолок подпирали гигантские деревянные балки пятнадцатого века.

Завидев на пороге Сэмюэла Айрленда, Досон вскочил и направился к нему. От внимания редактора не ускользнули ни модного покроя сюртук, ни багровый румянец и полные губы гостя, ни зоркий взгляд его беспокойно бегающих глаз. После положенных приветствий, продолжая откровенно разглядывать посетителя, Досон сказал:

– Вы совершили чудо, мистер Айрленд.

– Это и в самом деле чудо, мистер Досон, – ответил Айрленд и почувствовал, что в горле у него пересохло. – Могу я попросить у вас воды, прежде чем мы начнем разговор?

– Содовой?

– С большим удовольствием.

Он залпом осушил стакан, поставил его на стол и вдруг неожиданно для себя громко рыгнул.

– Прошу прощения.

– Ничего; с моими гостями это частенько случается. Содовая раздражает желудок.

– Именно. Полагаю, вы прочли мое письмо?

– Да, и теперь требуется лишь вещественное доказательство, мистер Айрленд. Сам документ.

– По случайному стечению обстоятельств…

Айрленд сунул руку в портфель и вынул конверт с завещанием Уильяма Шекспира, для пущей надежности завернутый в льняной носовой платок.

Досон развернул завещание и принялся внимательно его разглядывать.

– Поразительно…

– В высшей степени.

– Автор явно придерживается принятой у нас веры.

– Какая радость, мистер Досон. Если бы наш Бард оказался пуританином или папистом…

– …его творения предстали бы тогда в ином, довольно странном свете.

– Что было бы весьма неприятно.

– Но сочтут ли этот документ подлинным? Вот в чем вопрос.

Сэмюэл Айрленд несказанно удивился. Ему и в голову не пришло усомниться в подлинности найденных рукописей. Да и с какой стати покровительнице Уильяма заниматься подделкой бумаг?

– Смею вас заверить, сэр, что все они из совершенно безупречного источника. Не сомневайтесь.

– Рад это слышать. Тем не менее палеограф нам понадобится.

– Простите, кто? – переспросил Сэмюэл Айрленд, никогда прежде не слыхавший этого слова.

– Палеограф. Специалист по старинным рукописям и почеркам.

– Так мистер Эдмонд Малоун уже подтвердил подлинность подписи.

– Малоун – человек ученый, но все же не палеограф. Извините, отвлекусь на минутку. – Досон сел за стол, взял открытку, быстро нацарапал несколько слов и крикнул: – Джейн!

В дверях появилась молодая женщина; в руках у нее был деревянный поднос, полный металлических литер.

– Будьте добры, отнесите это мистеру Бейкеру. Адрес вы знаете.

Внешность Джейн заинтересовала Сэмюэла Айрленда. Овальное лицо, обрамленное аккуратно подстриженными темными волосами. Внешность Джейн напомнила Айрленду портрет леди Кеппл, что висит в Сомерсет-Хаусе.

– Мистер Бейкер большой знаток почерков шестнадцатого века. Я попросил его зайти. Еще содовой?

Айрленд взял стакан и вмиг осушил его.

* * *

– Быстро же вы пришли, мистер Бейкер.

Джонатан Бейкер был невысок ростом, но крепкого телосложения; лицо его выражало крайнюю усталость: уголки рта опущены, веки набрякли. «Похож на Панталоне, героя комических опер», – подумал Айрленд. На голове у Бейкера красовался остроконечный колпак неведомых времен.

– На ваш зов, мистер Досон, я всегда лечу как на крыльях, – весело, почти игриво сказал специалист по почеркам. – Можно взглянуть на бумагу?

Сэмюэла Айрленда он не удостоил и взглядом, будто боялся, что даже слова приветствия могут повлиять на его беспристрастность. Взяв в руки завещание, он поднес его к окну, к свету.

– Бумага безупречная. Водяной знак той эпохи. И чернила прекрасные. Видите, как они выцвели на завитушках?

Спохватившись, что до сих пор не снял колпак, Бейкер извинился и сдернул его с головы.

– Почерк и в самом деле шестнадцатого века. Мне уже случалось изучать подпись Шекспира…

– Какую именно, сэр?

– Ту, что стоит под завещанием, которое хранится в Роллс-Чэпел, мистер Досон. Правда, там оно лежит под стеклом. Но я исследовал его досконально. Определил все наиточнейшим образом. – Он вынул из кармана полоску бумаги. Она была испещрена черточками и цифрами. – Да-да, для этого я даже изобрел собственный микромемнониграф. У меня, как видите, свой метод оценки, основанный на четких принципах.

Бейкер говорил с такой подкупающей живостью, что Сэмюэл Айрленд на мгновение отвлекся от сути его рассуждений. Но когда палеограф стал пристально вглядываться в подпись, Айрленд забеспокоился.

Что, если этот всезнайка заподозрит фальшивку? Почти утыкаясь носом в пергамент, Бейкер сосредоточенно рассматривал его, время от времени восклицая «О!» или «Ага!».

– Кое-какие отклонения от норм того времени имеются, – наконец произнес он, – но в определенных обстоятельствах они вполне объяснимы. В целом я склонен думать, что документ подлинный. Самый что ни на есть настоящий. Поздравляю вас, сэр. – Он впервые взглянул на Айрленда. – Полагаю, именно вы его сюда принесли?

– Да, эта честь принадлежит мне.

– В таком случае ваша заслуга велика.

* * *

Позже, описывая этот эпизод сыну, Сэмюэл Айрленд изобразил в лицах, как Бейкер поклонился ему, как Досон размахивал бутылкой из-под содовой и как стоявшая в дверях Джейн крикнула: «Ура!» Сначала, услышав о появлении в редакции палеографа, Уильям пришел в ужас. Кто дал Досону право приглашать посторонних? Но когда отец сказал, что Бейкер подтвердил подлинность завещания, сын громко расхохотался:

– Неужели ты ожидал чего-то иного, отец? Какие могли быть сомнения?

И Уильям поспешно выскочил из комнаты: его охватил такой восторг, что захотелось скрыться и побыть одному.

Глава шестая

Стоял первый день весны. Чарльз Лэм, Том Коутс и Бенджамин Мильтон сидели в трактире «Биллитер-инн».

– Что значит «бешенство матки»? Я где-то читал, что им страдал Юлий Цезарь. Но что это такое, понятия не имею.

– А у тебя, Бен, бывало бешенство? Апчхи! – Том, пивший крепкий эль, не удержался и, прикрывшись рукавом, громко чихнул.

Бен погладил его по спине:

– Будь здоров, голубчик. Ты меня удивляешь, Чарльз. Это выражение встречается в «Короле Лире», неужто не помнишь? На латинском – hysterica passio. Человек впадает в неистовство, матка поднимается все выше и душит сердце. А матка ведь от слова «мать».

– Но у мужчин нет матки.

– Зато есть другие внутренние органы. Они могут кровоточить.

– Моя мать вечно в истерическом состоянии. – Том допил свой эль и поднял руку, давая знать, что просит еще порцию. – Чуть что – сразу в слезы.

– Под действием сильных чувств организм вырабатывает особые соки. – Пробиваясь сквозь хмельной туман, Бенджамин силился развить свою мысль. – Тяжелая черная желчь поднимается в мозг. Вот вам и истерия.

* * *

Неделей раньше Мэри возилась на кухне, готовила на ужин почки; мать сидела рядом.

– Решительно не понимаю, – говорила миссис Лэм, – зачем надо непременно тушить почки со специями. Отчего их просто-напросто не пожарить?

Мэри вскрикнула от боли: она полоснула ножом по подушечке большого пальца. На разделочную доску закапала кровь. Чарльз без всякого интереса, просто от нечего делать уже некоторое время наблюдал, как сестра управляется с потрохами; он готов был поклясться, что порезалась она намеренно – хладнокровно перевела нож с почки на палец. При виде крови миссис Лэм взвизгнула и вскочила со стула. Она попыталась было взять руку дочери, но Мэри отвернулась, достала из ящика льняную тряпицу, быстро перевязала палец и взглянула на Чарльза. Ему почудилось, что глаза ее победно сверкнули.

После ужина, под тем предлогом, что без его помощи ей не перевести трудный пассаж из Лукреция, Мэри пришла к брату в комнату и села в изножье кровати.

– Знаешь что, Чарльз? Мне необходимо выбраться из этого дома.

– Почему, милая?

– А ты сам не видишь? Я здесь погибаю.

Ее слова немало удивили Чарльза. Заметив его изумление, она разрыдалась. Он потянулся к ней, но не коснулся ни волос, ни руки. Рыдания стихли так же быстро, как начались. Мэри утерла слезы тряпицей, которой был перевязан палец.

– Я говорю совершенно серьезно, Чарльз. Мне нужно уехать, иначе я сойду с ума.

– И что ты станешь делать? Куда направишься?

– Не имеет значения.

Прежде Мэри никогда не делилась с братом подобными переживаниями; ее слова потрясли и испугали его. Он не знал, что сказать в ответ. Конечно, можно было усмотреть в ее речах намек на то, что она хочет оставить – бросить – его, Чарльза, но такое толкование он сразу же отмел как абсурдное. Однако причина ее гнева и отчаяния оставалась для него загадкой. Он всегда считал, что сестра своим бытьем довольна, что ее жизнь с родителями, в привычном уюте, почти безмятежна. У Мэри есть время и почитать, и заняться шитьем. Она сама признавалась, что обожает вечерние беседы с братом, ждет их с неизменной радостью. Нет, невозможно принимать ее угрозу уйти из дому всерьез.

– И что же станется с отцом? – только и сказал он.

Мэри бросила на него безумный взгляд и вышла из комнаты. На лестнице послышались быстрые дробные шаги; затем открылась и стукнула входная дверь. Значит, Мэри выскочила на улицу простоволосая, даже не набросив шали.

* * *

Ночь была теплая, но дул сильный ветер. Мэри Лэм шла неведомо куда, неведомо зачем; ей просто нужно было выйти на свежий воздух. Она быстро шагала по мостовой. В водопроводную трубу шмыгнула крыса, но Мэри даже не вздрогнула. Наконец-то она вырвалась на волю. По булыжникам шуршали гонимые ветром обрывки газет и апельсинные корки. Пряди незаколотых волос развевались, падая на лицо и шею. «Я колдунья, – подумала она, – полуночная ведьма.[69]69
  Цитата из пьесы У. Шекспира «Макбет». Акт 4, сцена 1. Перевод Ю. Корнеева.


[Закрыть] Я проклята». Она бросилась бежать, свернула в темный переулок и с разбегу на кого-то натолкнулась.

– Мисс Лэм?

В первое мгновение она его не узнала.

– Ой, мистер Айрленд. Простите, пожалуйста. Я вас напутала.

– Нимало. Я ничуть не пострадал.

С минуту они молча смотрели друг на друга.

– Что-нибудь стряслось?

– Тряслось? Ничего не тряслось. – От волнения и смущения она сама не понимала, что говорит. – Вы не пройдетесь со мной немножко?

– С удовольствием.

Они двинулись по улице вместе; Айрленд шел чуть впереди, будто показывал Мэри дорогу. Вдруг она громко рассмеялась:

– Я даже без шали; наверно, вы приняли меня за беспутную девку. Еще и волосы растрепаны.

– Что вы! Как можно!

Некоторое время они шли молча, и Мэри постепенно успокаивалась.

– Люблю ветер, его порывы, его напор, – сказала она наконец. – Видите, как от него дрожат стекла? – Под покровом окутавшей город тьмы Мэри чувствовала себя в безопасности; ей было покойно в этом пепельно-сером воздухе. – Лондон вас ведь тоже заворожил, мистер Айрленд.

– Как вы догадались?

– Вы тут выжили.

– Да, выжил.

– И гуляете по ночам.

– Не могу заснуть. Слишком взволнован.

– А можно спросить – отчего?

– Я намеревался завтра зайти к вам, показать мою находку. Сейчас время неподходящее…

– Время всегда подходящее.

– Могу в двух словах изложить суть. – Он с удовольствием подставил лицо ветру. – Я нашел стихотворение Шекспира. Неизвестное. Его еще никто не видел. И не читал.

– Неужели правда?

– Чистая правда, мисс Лэм. Прошлой ночью наткнулся на него среди других бумаг.

– Очень хотелось бы взглянуть. Тотчас же.

– Прямо сейчас?

– Ну да.

Вот где спасение от ее мытарств. Перенестись в другую эпоху – пусть всего на миг – уже означало бы, что она не обречена жить в заточении, в узилище. Верно, для того она и сбежала в ночную тьму.

– Я его с собой не взял, – словно извиняясь сказал Айрленд. – Оно лежит у меня дома.

– Позвольте мы сходим к вам!

– Уже очень поздно. Впрочем, если вы не видите в том ничего предосудительного…

– Ни в малейшей степени.

И они направились на Холборн-пассидж, до которого было рукой подать.

– Я не сразу и понял, какое сокровище откопал: так, исписанный клочок бумаги, оторванный от большой страницы. А вот когда вгляделся внимательно… – быстро говорил Уильям. – Почерк очень мелкий, я его и признал-то не вдруг. И написано не в стихотворной форме, а подряд, во всю ширину страницы, понимаете? Для экономии места. Но тут мое внимание привлекла буква «с», очень своеобразная, и я вспомнил, где видел ее прежде. Почерк бесспорно его.

– А о чем стихотворение?

– Оно небольшое; сетования влюбленного. Подождите, пожалуйста, минутку, мисс Лэм.

Они уже подошли к книжной лавке. В окнах не было ни огонька. Уильям отпер дверь и вскорости вернулся с лампой в руках.

– В добрый час при свете лампы,[70]70
  Парафраз слов Оберона из пьесы У. Шекспира «Сон в летнюю ночь»: «Не в добрый час я при сиянье лунном надменную Титанию встречаю». Акт 2, сцена 1. Перевод Т. Щепкиной-Куперник.


[Закрыть] – прошептала Мэри.

– Точно. Настоящее приключение. – Однако лицо его в бледном круге света казалось взволнованным и смущенным. – Моя комната на втором этаже. Пожалуйста, ступайте как можно тише. Спальня отца как раз над моей.

Он повел ее по сосновой лестнице наверх, через гостиную, и дальше, на следующий этаж. Старый деревянный дом с неровными полами и покривившимися балками походил на гулкий короб. Дверь в комнату Уильяма была заперта на два замка. Он отомкнул их и поставил лампу на стол. Оглядевшись, Мэри увидела, что стены увешаны гравюрами: головы Шекспира и Мильтона, Спенсера и Тассо, Вергилия и Данте.

– А это кто?

– Джон Драйден. Родоначальник английской прозы.

– Очень высокое звание.

– Так, во всяком случае, утверждает мой отец. Садитесь, пожалуйста, мисс Лэм. Боюсь, здесь тесновато.

С величайшей осторожностью он достал из ящика обрывок старой, исписанной от руки бумаги. Комнатушка была сплошь заставлена ящиками и сундуками; Мэри опустилась на один из них. Ее не оставляла мысль, что прямо над их головами спит в своей комнате Айрленд-старший. Уильям поднес лампу поближе к листку и вполголоса продекламировал:

 
Любая дева, коль ее заметит он,
К нему навеки попадет в полон.
Так дикий зверь ложится, укрощен,
Охотник же к добыче устремлен.
И добродетели судьба уж решена;
Как маков цвет, осыплется она.
 

Он опустил лампу на стол и спросил:

– Очень похоже на Шекспира, верно?

– Кто там? – раздался голос этажом выше.

– Это я, отец. Читаю вслух.

– Смотри, не забудь потушить лампу.

– Непременно потушу. – Несколько мгновений Уильям молчал, закрыв глаза, будто не хотел, чтобы Мэри видела, как они сверкают. – А по вашему мнению, это и впрямь Шекспир?

– О да. Никому другому такого не создать.

Ей хотелось еще больше взбудоражить и без того взволнованного Уильяма, хотелось окунуться в его бурную радость, чтобы позабыть о собственной жизни.

– Ему я еще ничего не сказал, – он мотнул головой в сторону потолка, давая понять, кого имеет в виду. – А то припишет себе мою заслугу. Как вы думаете, если бы я написал статью об этом открытии и отдал вашему брату, он сумел бы ее опубликовать?

– Конечно. С большой радостью. Почтет за честь содействовать ее изданию.

– Тогда, пожалуйста, скажите ему, что я уже приступил к работе, хорошо? Через неделю эссе будет готово. – И тут вдруг он ощутил всю неловкость положения: они сидят ночью, вдвоем, в его спальне. – Полагаю, мисс Лэм, мне следует проводить вас домой, – тихо, но твердо сказал он. – Надеюсь, я ничем вас не обидел.

– Конечно нет, мистер Айрленд. Боюсь, это я злоупотребила вашим гостеприимством.

– Ветер и ночь вскружили нам головы. Пойдемте, только тихо, как мыши.

Он вывел Мэри на Холборн-пассидж и проводил на Лейстолл-стрит, до самой двери. На пороге Мэри обернулась к нему:

– Замечательный выдался вечер, – с улыбкой сказала она.

– Для меня тоже.

* * *

В прихожей ее встретил взлохмаченный Чарльз:

– Где же ты пропадала, Мэри? Я обошел все закоулки.

– Слушала стихи Шекспира.

– Не понимаю, о чем ты.

– Уильям Айрленд обнаружил неизвестное стихотворение Барда. Я его только что слушала.

– Он читал его тебе на улице?

– Нет. Я ходила к нему в лавку.

– Поздней ночью?! Да ты в своем уме?

Она взглянула на него как на постороннего человека, с которым у нее нет ничего общего.

– Что ты хочешь сказать, Чарльз? Чем это могло мне грозить?

– Речь не об угрозе, Мэри.

– Тогда о чем? О приличиях? Неужто ты обо мне столь низкого мнения, что навязываешь мне какие-то условности?

– Я знаю, Айрленд – человек честный…

– Но не знаешь собственной сестры. В этом доме я существую словно во сне. Никакой настоящей, полнокровной жизни у меня здесь нет и в помине. Догадываешься ли ты, отчего я с таким нетерпением каждый вечер жду твоего прихода? Кроме тех случаев, разумеется, когда ты в стельку пьян.

Чарльз молчал.

– Кого я здесь вижу? С кем беседую? Чья благопристойность предписывает свести меня в могилу? Согласно какому обычаю я уже лежу в семейном склепе?

– Тише, Мэри. Ты разбудишь родителей.

– Их не разбудишь никогда! – еще громче воскликнула она. – Я здесь умираю.

– Ты что, всему свету намерена это сообщить? – Он взял ее за руку и потянул наверх, в ее спальню.

Мэри в изнеможении опустилась на кровать.

– Мистер Айрленд показывал мне свою последнюю находку, неизвестное стихотворение Барда. Я слушала. Вот и все. Потом он проводил меня до дому. У нашей двери мы расстались. Как ты сам говоришь, он человек честный. Я ему кое-что пообещала.

– Что именно?

– Что ты посодействуешь публикации его статьи.

– Ничего не понимаю. Какой еще статьи? – Бурный гнев и отчаяние сестры сбивали Чарльза с толку. В данных обстоятельствах, решил он, самое разумное – сохранять нейтральный, беспристрастный тон. – Начни-ка с начала, милая. Итак, чего же хочет Айрленд?

– Мистер Айрленд нашел короткое стихотворение Шекспира. Не более шести-семи строк. Как я уже говорила, нынешней ночью он мне его прочитал. Но ведь это первое неизвестное стихотворение, обнаруженное за последние двести лет! И какое! Поразительное. И прекрасное.

– Я читал статейку его отца в «Джентльменз мэгэзин». Он там лишь упоминает неизвестного благодетеля. Сын рассказал тебе что-то еще?

– Абсолютно ничего.

Как легко слетела ложь с ее языка!

– Ошибки тут быть не может?

– Никакой.

Неожиданно ровный, твердый тон сестры удивил Чарльза. Ему захотелось укрепить ее в этой твердости.

– Чего же мистер Айрленд ждет от меня?

– Это великое открытие, и он, естественно, желает сам поведать о нем миру. Если он напишет статью, ты сможешь пристроить ее в журнал?

По правде говоря, Чарльз Лэм вовсе не жаждал водить компанию с Уильямом Айрлендом. Ну, кто он такой? Лавочник, торговец, которому судьба даровала редкую находку. Но это ведь не значит, что та же судьба наделила его фантазией и талантом сочинительства.

– Ты уверена, милая, что это будет разумно с моей стороны?

– А ты что предлагаешь? Открытие удивительное, необычайное…

– Вот именно. Следовательно, необходимо должным образом его описать, а подлинность подтвердить документально.

– Ясно. По-твоему, мистер Айрленд не владеет литературным слогом.

– Наверняка, конечно, сказать не могу, но можно ли ждать от него блестящего слога? Есть ли такая вероятность? По его собственному признанию, приличного образования он не получил. Растил его один лишь отец.

– А Шекспир получил приличное образование? Удивляюсь тебе, Чарльз.

– Он все же не Шекспир.

– Надо понимать, один ты владеешь даром сочинительства. Много о себе мнишь, Чарльз.

Мэри закусила губу и отвернулась. Она снова разгневалась.

Чарльз с опаской наблюдал за сестрой. Никогда прежде он не замечал у нее столь резких перемен настроения. Пожалуй, разумнее всего попытаться ее умиротворить.

– Прости меня, дорогая. Сейчас так поздно. Он, безусловно, не Шекспир, но вдруг он окажется вторым Лэмом? Я сделаю все возможное, чтобы ему помочь.

– Ты не против, Чарльз, если он придет к нам и расскажет, о чем собирается писать? Я была бы очень рада.

– Конечно, не против. Пусть приходит, когда ему удобно.

* * *

Получив коротенькую записку от Мэри, Уильям ближайшим же воскресным утром отправился на Лейстолл-стрит. Они втроем расположились в гостиной. В присутствии Чарльза Айрленд заметно нервничал и, декламируя стихотворение Шекспира, поглядывал на Мэри, ища поддержки.

– Весьма изящные стихи, – сказал Чарльз.

– Очень верно подмечено. Именно изящные, – с готовностью подхватил Уильям. – Позвольте я прочту вам, мистер Лэм, из моего собственного опуса? Я, правда, над ним еще работаю…

Мэри смотрела на мириады пылинок, танцующих в лучах весеннего солнца. Уильям достал из кармана пачку листков.

– Вступление я решил опустить. Можно начать in medias res?[71]71
  С сути дела (лат.).


[Закрыть]

– Безусловно.

И Уильям Айрленд приступил к чтению:

«Еще одним бесспорным преимуществом Шекспира, в котором ему нет равных среди сочинителей, являлось его искусство описывать природу. Он настолько точно подбирал слова, что мы словно видим все своими глазами. Стиль его так ярок и своеобразен, что, прочитав любое предложение, безошибочно чувствуешь: это перо Шекспира».

Чарльз Лэм слушал внимательно и был немало удивлен выразительностью слога юного Айрленда. Далее автор перешел к описанию своей находки, выявляя в стихотворении черты сходства с уже известными и общепризнанными произведениями Шекспира. Завершалось эссе эффектной фразой: «Таким образом, признавая за Шекспиром высочайшее мастерство, по праву вызывающее наше восхищение, мы и в данном случае просто обязаны, вслед за Мильтоном, присудить ему титул „нашего сладкогласнейшего барда“».

Мэри восторженно захлопала в ладоши.

Чарльз, ожидавший услышать косноязычный лепет новичка, был поражен мастеровитостью Айрленда.

– Ваше эссе произвело на меня большое впечатление, – сказал он. – Я никак не…

– Не предполагали, что я на такое способен?

– Не был в этом уверен. Но написано очень гладко.

– Вздор, Чарльз, – вмешалась Мэри. – Мильтон в возрасте Уильяма уже сочинял оды.

– Я тоже сочиняю оды! – вскричал Айрленд и осекся. – Тем, что я умею, в большой мере я обязан именно вам, мистер Лэм. Ваши эссе в «Вестминстер уордз» вызывают у меня восхищение. Я никоим образом не смею утверждать, что перенял ваш стиль, но он оказал на меня сильное воздействие.

– Это большой комплимент, Чарльз. Поблагодари же Уильяма.

Чарльз протянул руку, Уильям схватил ее с подчеркнутой радостью.

– Стало быть, вы считаете, сэр, что этот опус можно предложить для печати?

– Несомненно. И я уверен, что мистер Ло одобрит его. Вы позволите привести стихотворение полностью?

– Безусловно, иначе и смысла нет печатать эссе.

Мэри пересела на диван, приобняла брата и сказала:

– Это счастливый день в жизни каждого из нас.

Удивленный этой странной фразой, Чарльз взглянул на сестру. Лицо ее было ясным, почти восторженным; глаза, устремленные на Уильяма, сияли.

* * *

Эта сцена стояла у Чарльза перед глазами, когда он сидел в «Биллитер-инн» вместе с Томом Коутсом и Бенджамином Мильтоном. Теперь его очень беспокоило здоровье Мэри; в последние дни у нее появился кашель, каждый приступ лишал ее сил, она с трудом переводила дух. Кроме того, ею часто овладевало нездоровое возбуждение, глаза на сухом, горячечном лице лихорадочно сверкали. Причину Чарльз видел в смене сезона: приближалось лето.

Перед приятелями уже стояли три большие кружки крепкого эля.

– Ну, поехали с орехами! – Том Коутс поднял кружку и чокнулся с Бенджамином Мильтоном.

– За ваше драгоценное здоровье, господа, – Чарльз тоже поднял кружку. – А теперь скажите мне вот что. Как нам скоротать вялотекущее время?

– В дружеской беседе.

– Я не о том. Не здесь. И не сейчас. Я говорю о праздных летних месяцах. О знойных деньках. О днях вина и роз, по выражению Горация.

– Вот ты и нашел ответ. Пей вино и закусывай розами. Упивайся благовониями Аравии.[72]72
  Вероятно, аллюзия на слова леди Макбет: «Эта маленькая ручка все еще пахнет кровью. Всем благовониям Аравии не отбить этого запаха». Шекспир У. Макбет. Акт 5, сцена 1.Перевод Ю. Корнеева.


[Закрыть]

– А еще можно взять напрокат воздушный шар.

– Или заняться производством веджвудского фарфора.

Том и Бенджамин явно вознамерились перещеголять друг друга в изобретательности.

– Можно пукать горючим газом.

– Или поставить кукольный спектакль.

– Куклы нам вряд ли понадобятся, – сказал Чарльз. У него уже смутно вырисовывался план их будущих развлечений. – Помните, Отдел облигаций внутреннего займа поставил «Всяк в своем праве»?[73]73
  Пьеса английского драматурга и поэта Бенджамина (Бена) Джонсона (1573–1637).


[Закрыть] Успех был огромный. Даже брали входную плату.

– А выручку небось потом пропили. Все денежки ушли на спиртное.

– Нет. Деньги отдали в фонд городских беспризорных. Хорошо помню письмо, присланное им сэром Альфредом Данном. – Чарльз отхлебнул добрый глоток эля. – Итак, вот вам мой план. Мы устроим спектакль.

– Кто это тебя надоумил? – не веря своим ушам, спросил Том Коутс.

– Господь Бог.

– Чарльз, я не могу расхаживать по сцене в парике и с накладной бородой. Это просто исключено. – Бенджамин Мильтон пригладил волосы. – Я буду выглядеть шутом гороховым. Вдобавок я не умею играть.

– Вот тут ты прав, Бен, это действительно вопрос серьезный. – Чарльз был по-прежнему окрылен своим замыслом. – Но, знаете, даже эту трудность мы можем обратить к своей пользе.

– Каким образом?

– Сейчас скажу. Погодите минутку. – Чарльз уставился в потолок, словно ждал, что там, на лепнине, вот-вот появится крошечная фея. – Ага!.. Как же я прежде-то об этом не подумал?

– А тебе вообще случалось думать о чем-нибудь прежде времени?

– Пирам и Фисба. И стена.

– Объясни, родной, сделай милость.

– Мастеровые в комедии «Сон в летнюю ночь». Пигва. Основа. – Он посмотрел на Бенджамина. – Из тебя, Бен, выйдет отличный Рыло. В этих мастеровых воплощена самая соль скверной игры. Мы представим их пьесу. Это будет фантастически смешно.