Текст книги "И умереть некогда"

– Ты что, решил не работать?

– Да.

– А что такое?

Тот провел пальцами по растрепанным волосам, пригладил непокорные пряди.

– Обанкротился, – сказал он.

– А как же мои шины?

– Ничего не поделаешь, старина, не будет у тебя шин: поставщики отказываются давать мне товар, мне нечем им платить.

– А что же случилось?

– Сейчас расскажу, – собравшись с духом, сказал Валлоне.

Глава VIII

– Вы чем-то озабочены, Гюстав? – спросил мистер Джонсон.

– Да с шинами у меня непорядок, – ответил Рабо.

Они ехали по дороге, которая идет вдоль берега в Ментону и Монте-Карло: у Джонсона на десять часов была назначена встреча в Ментоне.

– А что с ними, с вашими шинами?

– Ничего особенного – просто они старые. Я думал получить сегодня утром новые, и вот выяснилось, что не получу.

– По-моему, – сказал Джонсон, – вам надо серьезно подумать о замене не только шин, но и всей машины.

– У меня нет на это средств.

– Это дело поправимое. Видите ли, если бы вы не говорили по-английски, а я знал хоть несколько слов по-французски…

– Понимаю, – сказал Гюстав, – вы бы меня не наняли. Но вы бы проиграли на этом. Если бы вы разъезжали в «бьюике», с вас запрашивали бы другую цену.

– Вы думаете?

– Французы, а особенно жители этих мест, привыкшие драть с иностранцев, только так и поступили бы.

– Но надеюсь, мы все-таки не застрянем на полпути?

– Думаю, что нет.

– А что же все-таки у вас произошло?

– Да хозяин гаража, у которого я купил эту машину и который должен был заменить мне шины, накануне банкротства.

– В таком случае надо купить новые шины в другом месте.

– Придется, но я вынужден буду выложить все, что получу от вас.

– Что поделаешь, мой мальчик: в каждой профессии – свой риск.

– Я знаю. Не повезло – вот и все. Эх, и идиот же этот Валлоне!

– Хозяин вашего гаража?

– Ну да. Ему принадлежит все помещение – оно расположено, правда, в несколько своеобразном районе, но зато может вместить сто машин. И он не только не сумел извлечь из этого никакой выгоды, а даже концы с концами не может свести.

– Это какой-нибудь ваш приятель?

– Я видел его всего три раза. Но он мне только что все рассказал: в исходе дела можно не сомневаться.

– А вы были бы рады, если бы я помог ему выбраться из беды?

– Я не люблю людей, которые дойдут до ручки, а потом начинают ныть.

– Я тоже. У нас в Америке к этому не привыкли. Да, впрочем, вы сами это знаете: вы ведь говорили, что жили там. Кстати, где именно?

– В Нью-Йорке, Вашингтоне, Чикаго.

– А, теперь ясно, почему вы говорите с нашим акцентом. И притом, должен признаться, удивительно хорошо.

– Я долго там жил.

– А кем же вы там были?..

– Содержал гараж, – ответил Гюстав.

– Вот как? Тогда почему бы вам не перекупить сейчас этот гараж?

– На какие деньги?

– А это много весит?

– И да и нет. Во всяком случае, меньше того, что он реально стоит.

– А именно?

– Надо заплатить кредиторам, выкупить закладную. Ну и дать немного денег Валлоне.

– Ему-то за что?

– Ну, немного. Совсем немного. Просто для проформы. Идиот, который сам себя утопил, да к тому же лентяй, особого снисхождения не заслуживает.

– В делах снисхождения не бывает.

– Я знаю.

– Откуда же?

– А я вам говорил – я ведь жил в Америке.

– Гюстав, а вас заинтересовало бы это дело?

– Гараж? Зачем он мне?

– Чтобы работать с нами. Будете держать машины и посылать их на аэродромы за нашими клиентами. Нам это понадобится, даже будет необходимо. Кстати, мы в нашей группе придерживаемся принципа автономии – каждое звено само по себе.

– Этого принципа придерживаются все в мире.

– Вот как! Вы и это знаете? Во всяком случае, это делается для того, чтобы неудача в одном месте не влекла за собой провала всего остального. Да и капиталы для каждой единицы нужны свои: для одной больше, для другой – меньше. Трест – это ведь конгломерат.

– А кроме того, капиталами можно манипулировать – вкладывать в менее верное дело те, которыми не жаль рискнуть.

Джонсон расхохотался.

– Послушайте, можно подумать, что вы действительно в этом разбираетесь. Где вы этому научились?

– Простая логика.

– Но это логика людей, которые ворочают деньгами.

– Вы же понимаете, простой шофер, такой маленький человек, как я…

– А вам не хотелось бы стать чем-то покрупнее простого шофера?

– Нет, – сказал Гюстав. – Нет. Мне и так хорошо. Машина меня кормит. На деньги, которые я у вас заработаю, я наверняка смогу приобрести что-то получше. А тогда и плату за проезд смогу брать другую.

– Ну, а как насчет вашего Валлоне?

– Плевал я на Валлоне.

– Во всяком случае, запомните, Гюстав, мое предложение остается в силе. Мы были бы заинтересованы…

– На каких условиях?

– Ого, этот малый совсем не глуп!..

Больше они не разговаривали до самой Ментоны. А там снова завертелось колесо. Дело им пришлось иметь с людьми примитивными, не очень искушенными, которые либо сами не знали, чего хотят, либо слишком хорошо это знали. Джонсон, не привыкший к такого рода переговорам, когда люди отказываются от собственных слов, бесконечно возвращаются к одному и тому же, – терял терпение. Он готов был все бросить, сесть в машину и уехать. Но Гюстав, который, кстати, никогда не отличался подобным долготерпением в Америке, успокаивал его, пускал в ход такую дипломатию, что это удивляло его самого. Они пообедали и еще до самого вечера продолжали переговоры. В шесть часов они, наконец, договорились о приобретении участка за пределами города и притом – на выгодных условиях. Выходя из гостиницы, где они устроили небольшое пиршество, подписав документ, Джонсон, радостно похлопал Гюстава по спине и сказал:

– Гюстав, если хотите, я могу одолжить вам денег на новую машину. Вы отдадите мне их, когда вам будет удобно.

Он вернулся в Ниццу на Французскую улицу в отличном настроении.

– Лоранс, любовь моя, Джонсон дает мне денег на новую машину.

– Вот как? А твоя уже не хороша?

– Это машина не достаточно высокого класса. На других – таких, которые стоят на площади Массена́ или на сквере Альберта I, – можно брать более высокую цену. Да и для моей клиентуры, которая, видимо, будет состоять в основном из богатых американцев и англичан, больше подошла бы такая машина. У «ведетты» нет ни тех мягких сидений, ни того комфорта, к какому привыкли эти люди.

– А как же Джонсон?

– Джонсон взял меня потому, что я говорю по-английски.

– Вот видишь! Значит, этого достаточно.

– Ему ведь меня рекомендовали. К тому же в тот момент у него, кроме меня, никого не было под рукой. Но я-то понимаю, что эта машина его не устраивает. Ты не знаешь, какие в Америке машины: «шевроле», «понтиаки», «бьюики» – все это машины серийные. Люкс начинается с «кадиллака»!

– Но ты же не собираешься покупать себе «кадиллак»!

– Нет. Но добротный старенький «роллс-ройс» или «бентли» десятилетней давности – собираюсь.

– Это будет дорого стоить.

– С деньгами он меня не торопит: я смогу отдать их, когда захочу.

– Тебе придется больше работать.

– Конечно. Но у меня будет другая машина, и хоть она будет стоить дороже, зато и денег будет нам больше приносить. Да, славный он малый, этот Джонсон.

– Но и ты оказываешь ему большие услуги.

– Конечно.

– Кстати, шины ты у Валлоне получил?

– Нет. У него совсем плохи дела.

– Что, заболел?

– Нет, просто сел на мель.

– Когда мы были с тобой у него, мне показалось, что дела его идут неважно.

– А теперь он и вовсе закрылся: нечем больше платить. Деньги, которые я дал ему за «ведетту», он истратил.

– Значит, шин своих ты не получишь, и гарантия, которую он тебе дал, ничего не стоит.

– Боюсь, что да. Хотя он полон самых добрых намерений. Сегодня утром я обнаружил совершенно раздавленного, сломленного человека и закрытый гараж – ему даже рабочим платить нечем. Единственное, что ему осталось, это пустить себе пулю в лоб.

– У него не хватит на это мужества.

– Не обольщайся. У него не хватило мужества вести повседневную борьбу за существование, но сейчас это человек, дошедший до точки. К сожалению, у него нет никого, кто мог бы ему помочь.

– А если он продаст помещение?

– У него не хватит денег даже на то, чтобы покрыть долги. А потом у него, оказывается, жена в Соспеле и пятеро детей – он мне все рассказал.

– Только этого не хватало! Какой легкомысленный человек!

– Итальянец. В Неаполе сколько угодно таких семей. На улицах бродят золотушные дети с искривленным позвоночником. У меня осталось ужасное воспоминание о Неаполе.

– Ты бывал там?

– Во время войны… когда служил в армии… до высадки здесь.

– Ах, так ты, значит, был…

– Я тебе об этом расскажу как-нибудь. Так вот, представь себе, что Джонсон, узнав про гараж Валлоне, предложил мне…

– Ну, нет! Этого ты на себя не взвалишь!

– Конечно! Я так и сказал: нет. Хотя, учти: дело стоящее.

– Но он же прогорел!

– Именно потому. Можно было бы купить этот гараж за гроши. И еще дать немножко Валлоне.

– Нет, – сказала она, – не надо.

– Согласен, не надо, – повторил он следом за ней. – Но нельзя же допустить, чтобы он застрелился.

– Он и не застрелится.

– Я тоже так думаю. Но кто может знать заранее? Вообще-то говоря, я мог бы согласиться временно… а потом перепродать кому-нибудь другому. – Эта мысль воодушевила его. – Таким путем и его, беднягу, мы вытащили бы из беды. Джонсон заинтересован в этом помещении, а главное в том, чтобы создать компанию по прокату автомобилей высокого класса, которые обслуживали бы аэродромы его будущей компании. А потом эти машины оставались бы в распоряжении клиентов на время их пребывания здесь. Да, дело, конечно, стоящее, ничего не скажешь. И тот, кто за это возьмется, кое-что положит себе в карман.

– И ты говоришь себе: «Почему бы этим человеком не стать мне!»

– В общем, да!

– Гюстав, если ты согласишься на это предложение, я больше не увижу тебя.

– Наоборот: я буду занят в определенные часы и в определенные часы свободен. Ну, а кроме того, ты сможешь быть со мной, сможешь мне помогать.

– Я же ничего не умею. Я не способна сделать простейший подсчет, я не умею работать, ты это знаешь, я же ничего от тебя не скрыла. Я способна только любить тебя.

– Разве гараж этому помешает?

– Да. У тебя совсем не будет для меня времени.

Он рассмеялся. Но этот прилив веселости длился недолго.

– Ты права. Я скажу «нет».

Он обнял ее, притянул к себе.

– Из-за этого Джонсона мне некогда даже любить тебя, – сказал он, увлекая ее к постели.

– Три дня, – сказала она с милым укором. – Уже целых три дня!..

– Тебя, значит, тянет ко мне?

– Я так люблю видеть тебя счастливым.

– А сама ты счастлива?

– Ну, как ты можешь спрашивать!

В тот вечер все было, как в первый раз, и Лоранс спросила:

– Я делаю успехи?

– Ты же моя жена.

Его умиляло, что и в жизни и в любви она во всем подчинялась ему, старалась угадать малейшее его желание. Она была молода и свежа, тело у нее было крепкое, и он любил ласкать ее изящные, едва наметившиеся формы. Дитя, любящее дитя, бесхитростная, прямая и чистая, она дарила ему то, чего ни одна женщина, даже Глория, – кстати, где-то теперь Глория? – никогда ему не дарила.

Он заснул крепким, спокойным сном. Любить вот так, с полной отдачей себя – это необходимо, это придает тонус жизни. Да, это и есть жизнь, Лоранс права.

Утром он первым выскочил из постели, она еще спала, сраженная усталостью от избытка счастья. Пока он намыливался и брился, – а он уже опаздывал, – встала и она, заспанная, похожая на девочку, которая проснулась по звонку в пансионе!

– Кофе! Скорее!

– Боже мой! Уже восемь!

Он выпил кофе, стоя у двери.

– Поцелуй же меня.

Он обнял ее, на мгновение прижал к себе и тотчас отпустил. Он уже закрывал дверь, когда она спросила:

– Как ты решил насчет Валлоне?

– Я еще раз поговорю с Джонсоном. Если мне удастся сделать так, чтобы он помог ему…

– Да… так будет лучше… если это возможно…

– Попробую, – сказал он.

Он поговорил с Джонсоном в тот же день. И Джонсон сказал:

– Разузнайте все толком. Съездите к этому малому и привезите мне все сведения.

И Гюстав поехал к Валлоне.

Итальянец был в том же состоянии, что и накануне, если не более удрученном. Гараж был по-прежнему закрыт.

– Не хватило у меня духу даже поехать в Соспель, – сказал он, – жена еще успеет узнать новость.

– Что же ты делаешь?

– Ничего.

И в самом деле Валлоне ждал – чего, он и сам бы не мог сказать. Он явно дошел до точки.

– Тебя же посадят.

– Ну, а что я могу поделать?

– Принимай меры.

– Какие? Банк отказал мне в новом авансе: там считают, что уже достаточно дали.

– Ну-ка расскажи мне все, как есть.

Он снова сел в ногах неопрятной постели, где лежал Валлоне; рядом на ночном столике стояла бутылка красного вина, из которой время от времени Валлоне наливал себе стакан. Он пил. О, не слишком! Но ничего не ел: не было сил есть. Тем не менее он все же рассказал Гюставу, как обстоят дела.

Надеяться ему действительно было не на что – слишком глубоко залез он в долги. Гараж его переходил в руки банков – они наживутся, перепродав его. Помещение ведь стоило куда больше тех сумм, которые взял в долг Валлоне. Дела же у него шли плохо из-за неудачного района. Тут надо было что-то придумать, а не ограничиваться обычным ремонтом, сдачей в аренду боксов и мест для стоянки и продажей подержанных машин.

В полдень Гюстав должен был снова увидеть Джонсона. Тот отдыхал все утро и, когда Гюстав пришел в «Рюль», попросил его подняться в номер.

Как и Валлоне, он тоже был в пижаме, но только несколько иной. Чувствовалось, что это человек очень богатый. Хотя одеяние его и выглядело, пожалуй, кричаще, это не очень удивило Гюстава – он этого даже не заметил, невольно перенесясь в атмосферу своей прежней жизни. Его занимало сейчас лишь то, что рассказал ему Валлоне. И вот, пока Джонсон расхаживал по комнате, возле открытого окна, за которым виднелось море, освещенное хотя и зимним, но все же теплым солнцем, – впрочем, это было ему явно безразлично, – Гюстав изложил состояние дел:

– Валлоне мне все сказал. Расстегнулся на все пуговицы. Вы же понимаете: меня ему нечего бояться… и нечего терять – я всего лишь шофер. Так вот: можно заплатить его долги. Дело представляется мне выгодным. Только вести его надо не так, как сейчас, а как вы предлагаете. Я берусь все уладить и вырвать гараж из лап банков. Сунуть немного Валлоне – и он передаст вам все: другого выхода у него нет, он все равно взлетит на воздух, а так – вы его даже спасаете… во всяком случае, он уходит не с пустыми руками. А у него жена… дети…

Джонсон негромко рассмеялся:

– Как трогательно.

– Если это дело вас интересует…

– Да, конечно, интересует, – сказал Джонсон. – Даже как недвижимость гараж этот имеет смысл приобрести. Но я же говорил вам, что у нас другой расчет. Какая бы ни была выгодная операция, она должна быть увязана со всем остальным: нельзя проводить ее отдельно, только ради нее самой. Ну и вот, я еще раз все взвесил и пришел к выводу, что это может нам очень пригодиться. Вполне реально было бы создать компанию по прокату автомобилей.

– Я тоже так считаю.

Джонсон полез за чековой книжкой в карман пиджака, который висел в шкафу, занимавшем всю стену. Внутри в дверцы были вделаны зеркала; Джонсон открыл их и стал виден со всех сторон, как в трельяже. Наконец, он повернулся.

– У нас, знаете ли, дела решаются сразу – «да» или «нет». В данном случае я говорю «да». Так вы сказали мне сколько?..

Гюстав назвал цифру.

– Учитывая Валлоне? Это вполне разумная цифра, и риска, по-моему, тут никакого.

– Но потом вам придется еще вложить капитал в машины… А на это потребуется немало.

– Если бы речь шла только о машинах! А обслуживающий персонал – мойщики, смазчики, механики… целый комбинат. Я знаю, во что это выльется. Но об этом подумаем позже. Сейчас же надо сделать самое неотложное – купить. И поскольку цифру он вам назвал…

Джонсон выписал чек на весьма солидную сумму. Подписывая его, он сказал:

– Отведите нашего приятеля к нотариусу. Составьте акт о продаже, или, вернее, бумагу о передаче вам предприятия Валлоне. Чтобы все было по правилам, по закону. Разузнайте все как следует, проконсультируйтесь. Так или иначе, споров я тут не предвижу: на чеке указана предельная сумма – мы с вами ее обговорили, и я предоставляю ее вам в кредит. Таким образом, больше предложить ему вы все равно не сможете.

– Но вы же сами будете решать.

– Да, конечно, я сам подпишу акт о приобретении гаража для Средиземноморской компании по прокату автомобилей «люкс». (СКОПАЛ, – хм, недурное название, надо будет его сохранить.) Но мне еще надо создать эту компанию. А пока руки у меня связаны, мне нужно подставное лицо – им будете вы, Гюстав.

– Я?

– Не откажетесь же вы сделать мне одолжение, тем более что именно вы навели меня на мысль об этом деле… и именно вам я обязан…

– Ничем вы мне не обязаны.

– Нет, обязан. Всякое усилие заслуживает награды. Да и потом, зачем мне кого-то искать, когда есть вы?

– Хватит, хватит…

– Мне нужен для этого француз… непременно… по многим соображениям: проблема национального престижа, налоги, – словом, вам все ясно. А потом – вы же были владельцем гаража, вы знаете дело… и вы знаете французов. Затевать это без вас я не могу и не хочу. Я подпишу с вами контракт…

– Но, мистер Джонсон…

– Либо вы соглашаетесь, либо отказываетесь. Если да, я затеваю это дело. Если нет, – умываю руки.

Он по-прежнему держал чек, но готов был в любой момент его уничтожить.

– Так вы согласны?

– Да, – сказал Гюстав.

Когда он постучался к себе домой и Лоранс открыла ему, просияв от счастья, – она никак не ждала его к обеду, – она тем не менее сразу поняла, что он пришел неспроста. А он вытащил из кармана чек и сказал только:

– Я спас Валлоне.

Однако сам-то он знал, что хоть это и правда, но далеко не вся.

Глава IX

В общем, думал Гюстав, ему необыкновенно повезло. Однако это не слишком его удивляло: в той, прежней, его жизни восхождение свершилось тоже очень быстро. В этой же, в новой, он лишь воспользовался случаем. Он получал в руки дело, которое, если его поставить как следует, потребует не больше и не меньше сил, чем любое другое, а директорское жалованье плюс комиссионные даст ему в месяц куда больше, чем он мог бы заработать в качестве шофера, владеющего одной-единственной машиной. И чтобы утвердиться в своем решении, чтобы оправдаться перед самим собой – подобно тому, как он это сделал в первую минуту, сказав, что спас Валлоне, – он твердил себе, что рад за Лоранс, что теперь он сможет баловать ее, дать ей то, чего она заслуживает в благодарность за такую любовь, то, что должна иметь «его жена». Заметив тревогу на ее лице, он изложил ей все эти доводы и, хотя не вполне ее убедил, зато, казалось ему, привел такие аргументы, против которых не поспоришь, которые не опровергнешь: человек не имеет права упускать случай, особенно если этот человек не одинок. Надо ведь думать и о себе и о том, что могут появиться дети. Он верил, что именно поэтому так и поступил, верил не менее искренне, чем в ту пору, когда, завершая какую-нибудь сделку, всячески старался оправдать перед самим собой свои поступки. Лоранс умилилась. Да и как могло быть иначе? Тут он добавил, что, если у них увеличится семья, – ну, а раз человек заводит речь о семье, значит, он собирается жениться, – им потребуется более просторная квартира, даже дом. Кстати, что сказала бы Лоранс насчет дома.

Можно было не сомневаться, что девушка, вышедшая из буржуазной среды, положительно ответит на такой вопрос. Дом – Лоранс, конечно, не отказалась бы от дома, только чтобы он был маленький. И, отбросив всякие потаенные мысли, они принялись мечтать – не строить воздушные замки, а мечтать о вполне реальном, логически оправданном, осуществимом будущем.

К тому же все складывалось на удивление удачно. Джонсон, как человек, привыкший к крупным операциям, делал все с размахом. Гюстав разнюхал для него новое дело, и он был благодарен ему – щедро вознаграждал за труды, но не забывал при этом пользоваться его услугами. Теперь Гюставу приходилось работать вдвое больше, поскольку Джонсон нуждался в нем, чтобы завершить приобретение участков для Европейской компании воздушных сообщений «люкс» (ЕКВСЛ), да и ему самому пора было ставить на ноги компанию по прокату автомобилей.

В связи с этим надо было предпринять ряд шагов, разрешить уйму проблем. Прежде всего надлежало создать первую компанию – только после этого можно было приступать к строительству и приобретению дорогостоящих материалов, а также к набору персонала. Для начала решили ограничиться Лазурным берегом. Но дело подвигалось быстро, ибо деньги всемогущи, особенно когда к твоим услугам капитал целого консорциума, а именно консорциумом и, притом весьма крупным, была ЕКВСЛ, поскольку Джонсон, хоть и был здесь главной действующей фигурой, финансировал ее далеко не один.

Прошло меньше недели с тех пор, как Лоранc узнала от Гюстава, что он будет возглавлять Компанию по прокату автомобилей «люкс»; и вот однажды, услышав шум машины, въезжающей во двор, она выглянула из окна и увидела «бьюик» и выходящего из него Гюстава. Он заметил ее и победоносно помахал ей рукой. Она подбежала к дверям и, не дожидаясь его стука, открыла. Опережая ее вопросы, он пояснил:

– Джонсону надоело трястись в моей старой «ведетте». Да и нашлепки на шинах вот-вот могли отлететь. Надо было покупать новые. А потом вчера у меня забарахлило зажигание, аккумуляторы, мотор, короче: пришла пора сдавать ее на слом. Я ее продал, и мы купили новую.

– «Бьюик»?

– Двухлетней давности. В безупречном состоянии. Миллион четыреста. Просто даром. Кстати, можешь не волноваться: заплатила за нее ЕКВСЛ. Вот поедем кататься, сама увидишь, какая разница.

Она промолчала. Она знала, что кататься поедет не скоро. Джонсон теперь ни днем, ни вечером не расставался с Гюставом.

«Что поделаешь, я же не могу его бросить!»

Он любил казино, ночные кабаре, этот Джонсон, и, проведя весь день за деловыми разговорами с агентами или самими владельцами, отдыхал за бутылкой шампанского в Канне – «У Брюммеля» или в Ницце – в «Лидо». Но он не любил проводить время в одиночестве, терпеть этого не мог. В результате, Гюстав, вернувшись поздно ночью к себе, на Французскую улицу, неизменно заставал Лоранс спящей. Он тихонько раздевался, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить ее, – его всегда умиляло то, как по-детски безмятежно она спала, – и осторожно ложился рядом. Но засыпал он не сразу – в голове его мелькали цифры: столько-то придется платить мойщикам, столько-то – механикам, столько-то – бухгалтерам, столько-то – за переоборудование помещения. Что до стоимости самих машин, – это он уже давно подсчитал, давно решил договориться с одной фирмой, чтобы она поставляла их новенькими и заменяла после того, как они пройдут тридцать тысяч километров. Теперь надо еще подумать о страховке…

Утром он вставал рано. Отправлялся в гараж и там измерял шагами помещение для стоянки машин, ремонтные мастерские, ходил с этажа на этаж, прикидывал, подсчитывал, вкладывая в это всю душу, совсем как в той, другой жизни, в начале своей карьеры в Нью-Йорке, – только на этот раз он все время думал о том, что его деятельность должна быть ограничена масштабами одной компании, вот этим пространством, заключенным между этими стенами, машинами, которые уже виделись ему здесь и длякоторых ночью он уже установил тарифы – столько-то за километр и столько-то за день, – подсчитал прибыль от всего дела в целом, определяя, можно ли это назвать победой, стремясь к победе так, как если бы она была только в его интересах.

А через час он уже заезжал за Джонсоном на своем «бьюике». И они снова мчались по дорогам, обследовали участки, посещали нотариусов. Во время переговоров он оживлялся, начинал торговаться, и Джонсон, заключив сделку, рассыпался перед ним в комплиментах: право же, Гюстав оказался таким помощником, какого он и не ожидал встретить в Европе, он это скажет господам из административного совета, которые через некоторое время приедут из Нью-Йорка, Гамбурга, Рима, Парижа на два дня в «Рюль», чтобы окончательно условиться обо всем, что надлежит сделать, утвердить заключенные им сделки, установить сумму, выделяемую на закупки, подписать обязательства, помимо уже существующих, предварительных, которые дадут приток новой крови, и тогда в кассу ЕКВСЛ потекут доллары, марки, лиры, швейцарские и французские франки.

– Начало положим здесь, на Лазурном берегу. Затем, мой мальчик, я вас оставлю, а сам займусь севером и заеду сюда по дороге в Италию – посмотреть на вас. Вы, случайно, не говорите по-итальянски?

– Нет. Вернее, плохо. Хотя с грехом пополам объясниться могу.

– Это уже кое-что. Значит, вы и тут можете мне пригодиться.

– Но ведь у меня на руках будет эта компания.

– Конечно. Однако все уже завертится, а я, если и попрошу вас со мной поехать, то всего на несколько дней. Это будет для вас отдыхом. К тому же я не собираюсь ехать завтра. Но все звенья должны быть связаны между собой с тем, чтобы цепь представляла единое целое.

– Естественно.

– В один прекрасный день мы наверняка установим прямое воздушное сообщение с Нью-Йорком, с Филадельфией, с Чикаго… и с Канадой… и с Южной Америкой.

– Надеюсь, вы не собираетесь конкурировать с «Эр-Франс» или с «Сабеной»?

– У нас совсем другие цели, вы же знаете наш замысел.

Да, теперь Гюстав знал их замысел и обсуждал его с Джонсоном. Не все казалось ему приемлемым – далеко не все; он видел возможные ловушки. И высказывал свои опасения американцу, говоря себе, что в общем-то это его не касается, тем не менее он считает своим долгом сказать все, что думает, прежде всего из симпатии к тому, кто оказал ему доверие, а затем и по другой причине, более простой и более понятной: он ведь теперь связан со СКОПАЛом, а эта компания может существовать, может выстоять лишь при условии успеха основной идеи, при условии, что будет создана система люксового отдыха. В противном случае СКОПАЛ потеряет всякий смысл, и все усилия Гюстава пойдут впустую.

Как-то раз Гюстав, вернувшись домой, спросил Лоранс:

– Ты умеешь стенографировать?

– Нет. Я даже на машинке – и то стучу только двумя пальцами.

– Видишь ли, нам теперь нужен секретарь. Я собираюсь открыть в гараже контору – там, где раньше жил Валлоне. Со временем она станет конторой автомобильной компании. А до тех пор это будет штаб всего концерна, поскольку Джонсон решил сосредоточить там все дела, пока фирма не откроет своей конторы и, по всей вероятности, не приобретет собственного здания. Мы с Джонсоном создадим здесь мозговой центр, сосредоточим в одном месте весь архив – бумаги, связанные со сделками, контракты и тому подобное. Да и адрес у нас будет не гостиничный. Вот мне и нужен кто-то, кто мог бы составлять письма, отвечать по телефону, писать под диктовку на стенотипе или хотя бы стенографировать. Человек, который приходит в «Рюль» помогать Джонсону, работает сдельно, так сказать, на подхвате, а нам нужен постоянный. Вот я и подумал, не могла ли бы ты…

– Ах ты, мой бедненький! Я ведь могу только сварить тебе кофе и поджарить бифштекс!..

– Готовишь ты превосходно.

– У меня достаточно для этого времени. Жду тебя, жду и начинаю выдумывать, что бы такое приготовить. Хорошо еще, когда не зря стараюсь, а то ведь бывает, что ты приходишь, когда уже все сгорело. Нет, пришить тебе пуговицу, вести твое хозяйство, покупать продукты – вот и все, что я умею. А когда у нас будет домик, я займусь его устройством, постараюсь сделать его поуютнее, вечерами же, как у нас тут говорят, буду «дожидаться тебя». Хотя Гюстав и заговорил с Лоранс о секретарской работе, он ни минуты не сомневался в том, что она не сможет ее выполнять, – просто он хотел услышать это из ее собственных уст. И он сказал:

– Ну, хорошо, я наведу справки. Схожу к «Пижье». Здесь, конечно, есть филиал этой фирмы.

– Посмотри объявления в «Пти Нисуа», – посоветовала она.

Они вместе просмотрели газету. И нашли семь подходящих объявлений, которые Гюстав отметил карандашом.

– Мне непременно нужно найти человека до конца недели. Эти господа приезжают в субботу.

– Какие господа?

– Ну, те самые, из административного совета.

– Значит, дело идет к концу?

– Мне кажется, мы недурно поработали. И когда они уедут, я смогу целиком посвятить себя СКОПАЛу. Чего-чего, а работы у меня хватит.

Она почти не видела его всю неделю, а начиная с субботы, он и вовсе исчез. В ночь с субботы на воскресенье он поехал развлекаться «с этими господами» – повез их в ночные кабаре. И поскольку Джонсон хотел иметь его под рукой в воскресенье с самого утра, он ночевал в «Рюле», на одном этаже с остальными. Накануне вечером он был им представлен и сразу стал среди них «своим». Он говорил на том же языке, думал так же, как они, и держался с ними на равной ноге. Надо сказать, это удивляло немца, прибывшего из Гамбурга, итальянца и американцев, приехавших из Чикаго и Нью-Йорка. Но только француз держался с ним немного настороженно, чувствуя, что этот малый, который еще накануне никого не знал и который, как выяснилось, оказался в курсе всех дел, – более изобретателен, даже более въедлив, если это возможно, чем Джонсон. На другой день в час аперитива, когда они со стаканом в руке, забыв на время о частностях, обменивались в баре «Рюля» соображениями общего характера, Фридберг, главный патрон, мозг всей операции, прилетевший накануне утром в Орли из Нью-Йорка и затем на другом самолете в тот же день добравшийся до Лазурного берега, заметил Джонсону, отведя его в сторонку:

– Любопытный малый этот Рабо. Я согласен доверить ему руководство СКОПАЛом. А может, он стоит и большего?

– Несомненно. Он мне очень помог. Он умен, изобретателен, и в то же время у него есть чувство меры. Быть может, даже излишнее. Вы меня поняли?

– Да… да… – сказал Фридберг. – Он из тех, кто шагает быстро. Быть может, даже слишком быстро, если я вас верно понял. Такие порою опережают тех, кто вывел их на дорогу. Надо быть очень внимательным, заключая с ним контракты.

– Да ведь он же француз.

– Француз ли, немец ли, англичанин или американец – не имеет значения. Существует порода людей, которые есть всюду, и всюду они одинаковы – у них те же достоинства и те же недостатки; их сила в каком-то особом качестве, присущем только им, сопоставимом, если хотите, с качествами моей нации, хотя среди таких людей далеко не все евреи, это – прирожденные дельцы. И этот малый – из таких.

– Согласен, – подтвердил Джонсон.

– Вот и надо, чтобы он служил нам, а не себе.

И они оба рассмеялись, отлично поняв друг друга.

Совещания продолжались четыре дня. С самого начала стало ясно, что Фридберг и Джонсон заправляют всем: Гюстав это понял еще прежде, чем услышал их выступления, даже прежде, чем началось обсуждение главного вопроса. Поэтому на них он и стал инстинктивно ориентироваться – не потому, что хотел урвать что-то для себя (он бы немало удивился, если бы кто-нибудь ему об этом сказал), – просто, служа им, отстаивая интересы, которые не имели прямого отношения к его собственным, Гюстав вновь обретал чутье следопыта, жажду поиска и открытия, которыми обладал в той, прошлой, жизни, и хотя он добровольно ее покинул, но в глубине души все же по ней тосковал. Чем он рискует? Ничем. Так он отвечал себе, когда у него возникала мысль, что он слишком глубоко залезает в дела, которые, собственно, его не касаются. Но он просто не в силах был удержаться и не высказать своего мнения, своего суждения, – а Джонсон частенько спрашивал его взглядом, – и, когда ему удавалось провести свою точку зрения, он не мог отрицать, что это доставляло ему подлинную радость, чувство удовлетворения, ничем материально не подкрепленное, но все же приятное.