Текст книги "Пакт"

3 апреля французы передали Литвинову документ, добытый их разведкой. Распоряжение начальника верховного командования вооруженных сил Германии Кейтеля.

«Относительно плана „Вейс“ фюрер распорядился о следующем: разработка плана должна проходить таким образом, чтобы осуществление операции было возможно в любое время, начиная с 1 сентября 1939 года».

Кодовое слово «Вейс» означало нападение на Польшу.

Французские и английские представители явились в Москву, хотели заключить договор о взаимопомощи против Гитлера. Сталин поручил Ворошилову говорить с капиталистами. Не позвали Сосо в Мюнхен, вот пусть теперь беседуют с Климом.

Кроме Кагановича, последним евреем на высоком руководящем посту оставался Литвинов. Сосо долго думал и, наконец, догадался, почему не летит Шнурре. Он снял Литвинова, назначил наркомом иностранных дел Молотова и приказал ему поскорее очистить наркомат от всех оставшихся евреев.

Через несколько дней посол Шуленбург известил Молотова, что советник Шнурре теперь готов прилететь на переговоры. Сосо велел Молотову напомнить немцам, как они сильно обидели его в январе, и передать Шуленбургу, что советское правительство согласится возобновить торговые переговоры только после того, как будет создана политическая основа. Шуленбург просил объяснить, какой смысл вкладывает господин Молотов в выражение «политическая основа», но товарищ Молотов не мог объяснить. Насчет смысла товарищ Сталин указаний ему не дал.

Хладобойщик Мерекалов был отозван в Москву и назначен директором Научного института мясной промышленности. В Берлине уже вовсю шли переговоры с новым поверенным, Георгием Астаховым[17]17
  Астахов Георгий Александрович 19 августа 1939-го, за четыре дня до подписания пакта, был отозван в Москву и вскоре арестован. Умер в лагере в 1942-м.


[Закрыть]. Он свободно владел немецким, был опытным дипломатом. Он внятно объяснил немцам смысл выражения «политическая основа».

От Астахова летели шифротелеграммы, дипкурьеры привозили толстые пакеты с развернутыми отчетами. Предложения немцев становились все конкретнее и заманчивее.

– Ну пусть он посмотрит на карту, – говорил Карл Рихардович во время их вечерних прогулок по московским бульварам. – Австрия, Чехословакия, Польша, Россия. Зачем ему война? Он только внутри своей сказки великий и всемогущий. Война это реальность, границы сказки рухнут.

– Сосо уже не понимает, что у его сказки есть границы, – отвечал Илья. – Для него сказка стала былью.

Однажды майским утром 1939 года Илья пришел на службу, достал из сейфа бумаги и разложил на столе. Дверь открылась. Александр Николаевич Поскребышев сделал несколько неверных шагов, рухнул в старое скрипучее кресло напротив стола. Толстые потрескавшиеся губы шевелились, Илья услышал хриплый шепот:

– А ведь он бьет меня! Схватит вот так за волосы, и мордой, мордой об стол.

«За волосы… – изумленно повторил про себя Илья. – Нет ни волоска, сколько его знаю, всегда лысый, голова гладкая, как бильярдный шар. Может, в святилище, в кабинете Инстанции, у него вырастает специальный чуб, чтобы Сосо мог схватить и мордой об стол?»

Илья налил воды, поднес к губам Поскребышева стакан. Александр Николаевич глотнул, уронил лицо на скрещенные руки, зарыдал тихо и страшно. По рукаву пиджака расползалось мокрое пятно. Илья достал из кармана платок, шепотом позвал:

– Александр Николаевич!

Поскребышев медленно поднял лицо, взял платок, вытер слезы, высморкался, выпил еще воды, прохрипел:

– Да, все, все… дай папиросу.

Илья закурил вместе с ним. Сквозь дым они молча смотрели друг другу в глаза. Илья ждал обычного матерного залпа в портрет Хозяина, однако на этот раз Поскребышев не повернулся в сторону портрета, не произнес ни одного ругательства. Когда он заговорил, голос звучал спокойно, ровно.

– Бронку взяли.

Жена Поскребышева, Бронислава, была красавица, моложе его на пятнадцать лет. Полтора месяца назад у них родилась дочь Наташа. Илья знал, что родного брата Брониславы, врача кремлевской больницы Михаила Металликова, взяли еще в феврале тридцать седьмого. Сестра жены Металликова была замужем за сыном Троцкого.

– Исчезла Бронка. Я позвонил Берии. Он говорит: откуда я знаю? Может, с любовником сбежала, нашла кого покрасивше. Поиздевался всласть, потом сказал: задержана. Я к Хозяину, а он… – Поскребышев зажмурился, опять замотал головой. – Он, конечно, посочувствовал и говорит: ничего не могу, это дело НКВД. Да ты не беспокойся, Саша, мы найдем тебе новую жену…

Бронка, Бронюшка, за брата ходила просить Берию, все не может смириться… Молоко для Наташки сцедила в бутылочку и ушла, няньке сказала, вернусь скоро. Ну как думаешь, Крылов, может, отпустят, а?

Существо из ритуальной реальности, жрец сталинского культа, никогда бы не задал такого глупого человеческого вопроса. На такие вопросы в ритуальной реальности всегда один ответ[18]18
  Бронислава Соломоновна Поскребышева расстреляна в 1941-м.


[Закрыть].

Поскребышев не ждал от спецреферента Крылова лживых утешений. Глупый вопрос был всего лишь последним всхлипом в приступе рыданий. Кроме младенца Наташи, на руках Александра Николаевича остался еще один ребенок, пятилетняя дочь Брониславы от первого брака.

– Платок позаимствую у тебя, – произнес Поскребышев и тяжело поднялся. – Ты вот что, немца своего этого, Штерна, предупреди, Хозяин скоро опять вызовет его. Справка по торговым договорам готова?

– Конечно, Александр Николаевич, – Илья достал из сейфа папку, протянул, – вот, возьмите.

– Все проверил?

Лицо Поскребышева уже скрылось под обезьяньей маской суровой деловитости, но глаза еще жили. Когда он взял папку из рук Ильи, прошептал:

– Твою не тронет, главное, с детишками не спешите, пока на сцене пляшет, не тронет, понял? Вот пусть молча пляшет, и все.

Оставшись один, Илья распахнул окно, было трудно дышать.

Два года назад на премьере «Аистенка» Сосо улыбался и хлопал, когда Маша крутила свои фуэте. Теперь, кроме Аистенка, она танцевала на сцене Большого Куклу в «Щелкунчике», Зарему в «Бахчисарайском фонтане», Суок в «Трех толстяках», репетировала сразу несколько партий в новой постановке «Конька-Горбунка».

Илья стоял у окна, зажмурившись, вдыхал утренний майский воздух. В голове крутились разные доводы, почему жену Поскребышева демон слопал, а жену Крылова не слопает.

Крылов не входит в ближний круг. В отличие от Бронки Поскребышевой, Маша Крылова никогда не сидела за одном столом со Сталиным, не ездила на Ближнюю дачу, ее брат еще ребенок, а не кремлевский врач. Да, но ее мама – кремлевский врач, и однажды побывала на Ближней, вскрыла нарыв на ноге со сросшимися пальцами. Ну и что? Никаких родственных связей с Троцким нет. Можно подумать, что у всех, кого берут, есть родственные связи с Троцким. Бронка наполовину еврейка, наполовину полька. Маша русская. Хотя нет! Покойная бабушка, мама Веры Игнатьевны, была еврейка, то есть Вера Игнатьевна наполовину, Маша на четверть. У папы, Петра Николаевича, дед то ли поляк, то ли литовец… Но из артистов Большого никого не взяли даже в тридцать седьмом, а Маша уже солистка, и сейчас тридцать девятый…

Порыв теплого ветра ударил в лицо, звякнула форточка. Илья опомнился, тряхнул головой и прекратил эти бессмысленные споры с самим собой: возьмут, не возьмут, почему, за что. Искать логику в ледяном хаосе магического сознания демона Сталина все равно что заниматься гаданием, но не на пятаке, не на картах или кофейной гуще, а на мучениях и смертях сотен тысяч людей.

Он вернулся к столу, занялся очередной сводкой.

Ни одного советского агента на территории рейха не осталось. Информация о Германии, добытая разведками других стран, приходила через посольства этих стран в Москве, ее воровали или получали легально. Доклады послов и атташе, протоколы переговоров, официальных и тайных, подтверждали: сближение Сталина с Гитлером обернется катастрофой. Да в общем, не требовалось никаких подтверждений, достаточно было вспомнить события последних трех лет и взглянуть на карту.

У Ильи в голове постоянно звучало: «Если завтра война».

Пакт между СССР и Германией – война, без всяких «если». Спецреферент Крылов пытался донести эту простую мысль до сознания Инстанции через свои сводки.

Для кого он их составлял? Для Сосо? Но Сосо твердо верил: если они с Адольфом договорятся, Адольф после Польши нападет на Францию, на Англию, а на Сосо нападать не будет. Для товарища Сталина? Но товарищ Сталин уже кружился в ритуальном брачном танце с товарищем Гитлером.

Эпилог

За стеклом иллюминатора Габи видела леса, бесконечные равнины, темные пятна деревень, редкие ниточки дорог. После бессонной ночи слипались глаза. Она смотрела на блеклое, грустное, беззащитное пространство, по которому ползла крестообразная тень самолета, и думала: «В этом самолете летит война, в самолете фюрера летит смерть».

Никому из всей большой свиты Риббентропа не удалось поспать ни часа в гостинице в Кенигсберге, откуда делегация утром 23 августа вылетела в Москву.

Всю ночь Риббентроп вносил поправки и дополнения, исписал своим косым крупным почерком гору бумаг, требовал срочно соединить его то с Берлином, то с Берхтесгаденом. Когда говорил с Берлином, орал как бешеный. Если в трубке был Берхтесгаден, говорил тихим, сладким голосом:

– Да, мой фюрер… непременно, мой фюрер… вот этот вопрос я бы хотел уточнить, если позволите, мой фюрер.

Трубка в его руке дрожала, и было слышно, как в трубке орет его фюрер.

Габриэль фон Хорвак включил в состав делегации глава секретариата Эрих Кордт, с одобрения Риббентропа. Она уже неплохо знала русский и могла пригодиться в Москве. О том, что она попадет на сами переговоры в Кремль, не было речи. Ей предстояло сидеть в посольстве, переводить русские документы и писать отчеты для МИДа.

– Война начнется через неделю, – сказал Макс, провожая ее в Кенигсберг. – Первого сентября согласно плану «Вайс» германские войска войдут в Польшу.

Это понимали почти все в МИДе и в Министерстве обороны. Из пассажиров самолета только Риббентроп не понимал или делал вид, что не понимает. На его лице постоянно менялись гримасы: то лягушачья улыбка со сжатыми губами и сморщенным носом, то баранья сосредоточенность. Брови вниз, губы трубочкой. Брови вверх, губы бантиком. Иногда он отпускал бодрые шутки о русской водке, морозах и медведях. Ему не терпелось познакомиться со Сталиным, которого он называл «своего рода мистической личностью».

За день до отлета Габи встретилась с Осей и вывалила ему гору информации, доказывающей, что пакт между Гитлером и Сталиным – это война.

– Все я знаю, и в Москве знают, – сказал Ося. – Сталин подпишет пакт. Гитлер готов предложить ему что угодно – половину Польши, Прибалтику, Финляндию, да хоть Австралию с Новой Зеландией. Англичане и французы ни кусочка чужой земли Сталину не предлагают, поэтому пакт он подпишет с Гитлером, а не с ними. К тому же он давно безответно влюблен в Гитлера. Наконец добился взаимности. Как ты думаешь, у тебя там будет хоть капля свободного времени?

– Понятия не имею. Мы летим всего на сутки.

– Если вдруг удастся немного погулять по Москве, обязательно пройди по Никитскому бульвару, он совсем недалеко от посольства. Вечером, часов в девять, там очень приятно гулять. Тихо, красиво.

– Я постараюсь, – обещала Габи, – но это не от меня зависит.

Самолет приземлился. Габи увидела фанерный щит с надписью «Москва» по-французски, флаги со свастикой, с серпом и молотом. У трапа Риббентропа встретил толстый советский чиновник с развевающимися седыми волосами.

Делегацию ждала вереница тяжелых сверкающих автомобилей, похожих на американские «бьюики». Молодые люди в темных костюмах бегали и помогали рассаживаться.

За окном мелькали деревья, пустыри, какие-то трубы, бетонные заборы, косые деревянные домики, фанерные щиты с лозунгами и портретами Сталина, прямоугольные двухэтажные коробки с черными дырами окон, покрытые облезлой розовой или желтой краской. Габи подумала, что это хозяйственные постройки, склады, ангары, но заметила возле коробок белье на веревках и поняла, что внутри живут люди.

Когда миновали окраины, появились высокие дома, широкие проспекты, трамваи, много прохожих. Макс оказался прав. Изображений Сталина тут было больше, чем людей на улицах. В глазах рябило от плакатов, лозунгов, марширующих гигантов с серпами, молотами, снопами колосьев. Пропаганда по рецептам Геббельса, только еще обильнее и грубее.

Старинное, очень красивое здание немецкого посольства находилось в Леонтьевском переулке, неподалеку от Никитского бульвара. Именно там, на Никитском, Ося встретился с доктором Штерном. Коричневый плащ, зеленая шляпа, оторванная пуговица, журнал «Крокодил». Доктор Штерн перепутал пароль. Габи помнила наизусть каждую деталь той встречи. Ося много раз повторял, что своим спасением она обязана вовсе не ему, а доктору Штерну и еще одному человеку. Ося ничего не знал о нем, называл «порядочный человек с возможностями», сокращенно – ПЧВ. Этому ПЧВ Ося передавал информацию через старика священника из итальянского посольства в Москве и через доктора Штерна.

После короткого фуршета Риббентроп уехал в Кремль.

Никакой срочной работы для Габи не было, но всех сотрудников секретариата попросили дождаться возвращения господина министра. Фуршет продолжился. Габи слушала привычную мидовскую болтовню ни о чем, видела знакомые улыбчивые лица. Ей стало казаться, что она не улетала из Берлина и никакого пакта не будет. Конечно, не будет. Никто не хочет войны.

Часам к восьми сияющий, румяный Риббентроп вернулся и восторженно делился со всеми собравшимися в обеденном зале впечатлениями о первом туре переговоров. Сталин пришел вместе с Молотовым, чтобы встретить его. Риббентроп гримасничал, шутил над Шуленбургом: столько лет служит послом и ни разу не удостоился личной встречи со Сталиным.

Рассказ о том, какой великий исторический пакт подпишут сегодня ночью товарищ Риббентроп и партайге-носсе Молотов, как они собираются делить Польшу и Прибалтику, Габи слушать не захотела, отправилась, наконец, погулять по Москве.

Выйдя из посольства, она пошла наугад по тихим зеленым переулкам и скоро очутилась на маленькой площади между двумя бульварами. Справа увидела православную церковь, ободранные купола без крестов, грязные стены, забитые досками окна. На минуту остановилась, вспомнила, что бульвар, который начинается у церкви и упирается в Арбатскую площадь, и есть тот самый Никитский, перешла площадь и медленно побрела по бульвару.

В ушах все еще звучал восторженный бред Риббентропа.

«У Сталина такое сильное, значительное лицо, одно мановение его руки становится приказом для отдаленной деревни, затерянной в сибирских просторах».

Габи механически отмечала, как бедно одеты люди, какие серьезные, усталые лица, ни одной улыбки. На нее косились, в ней угадывали иностранку, и поравнявшись, отворачивались, ускоряли шаг. Она села на скамейку, закурила. Мимо проехал на самокате мальчик лет семи, напевая какую-то веселую песенку. Габи пыталась разобрать слова, но не сумела, мальчик пел слишком тихо.

Кто-то сел рядом. Она повернула голову, увидела старика с милым профессорским лицом, в летней светлой шляпе, в помятом холщовом пиджаке, и подумала: «Ну вот, оказывается, не все в этом городе шарахаются от иностранцев».

– Я часто здесь гуляю, – произнес старик по-немецки.

– Вы немец? – спросила Габи.

Он долго смотрел на нее, вглядывался, улыбался, наконец, сказал:

– Меня предупредили, что вы вряд ли сумеете выбраться, но я все равно пришел, на всякий случай. Боялся, что не узнаю, одно дело фотография, другое – живой человек. Но я сразу узнал, с первого взгляда. Добрый вечер, Эльф. Я доктор Штерн.

Она уткнулась лбом ему в плечо и заплакала. Он молча погладил ее по голове. Когда она успокоилась и подняла лицо, опять увидела мальчика на самокате. На этот раз он проехал совсем близко, она сумела расслышать его песенку.

 
Если завтра война,
слепим бомбу из говна,
в жопу пороху набьем,
всех фашистов разобьем.
 

Она поняла все, кроме двух слов, и спросила доктора Штерна:

– Из чего слепим бомбу? Куда забьем порох?

Он объяснил. Габи очень давно не смеялась, а тут стала хохотать до слез. Карл Рихардович обнял ее и сказал сквозь смех:

– Разобьем, обязательно, разобьем.

© Дашкова П.В.

© ООО «Издательство Астрель»