Текст книги "Место под солнцем"

Глава 13

В дверь позвонили, и Оля вздрогнула. Она никого не ждала в гости, особенно в субботу утром, в половине десятого.

«Опять какая-нибудь бабушкина подружка с хлебушком», – раздраженно подумала она и, готовясь дать жесткий отпор, подошла к двери, поглядела в «глазок».

За дверью стояла Маргоша Крестовская. Оля не удивилась и обрадовалась.

– Прости, что без звонка, у меня через час съемка.

Маргоша чмокнула Ольгу в щеку, скинула туфли, сунула ноги в растоптанные Ольгины тапочки, бросила свою светлую замшевую куртку на старый облезлый сундук в прихожей.

Из большой кожаной сумки она вытащила пачку молотого кофе, сигареты, маленькую упаковку с французским сыром «Камамбер».

– Это для нас, – пояснила она, вываливая дары Ольге в руки, – отнеси на кухню, свари нам кофейку.

Потом она извлекла из своей бездонной сумки гроздь бананов в целлофановом мешке, коробку шоколадных конфет, картонную литровую пачку апельсинового сока.

– Это для Иветты Тихоновны.

– Маргоша, спасибо, ну что ты… Зачем столько всего? – растерянно и благодарно улыбнулась Ольга.

Но Маргоша уже была в комнате. Послышался скрип кровати, и скорбный, но очень громкий бабушкин голос запричитал:

– Деточка, спасибо, а мне так плохо сегодня с утра, так плохо, сердце колет, и вот здесь, в ноге, все время дергает что-то. Я всю ночь не спала, прямо будто током бьет. Ты не знаешь, что там может дергать? Нерв? Да, вот именно, нерв. Все время нервничаю. Ты бы поговорила с Олей, она безобразно себя ведет, совсем меня не кормит и раздражается из-за каждого пустяка.

– Иветта Тихоновна, у вас самая лучшая внучка в мире, – серьезно и внушительно ответила Маргоша.

– Да уж, лучшая… Сегодня открыла форточку, я говорю: Оля, меня знобит. А она отвечает, мол, душно у нас, нельзя жить в такой духоте. А меня все время знобит. Знаешь, деточка, прямо как будто холодной водой кто-то обливает, это, наверное, тоже нервы… Ох, какие вкусные конфетки! Где ты купила такие конфеты? Дай-ка мне очки, я хочу рассмотреть коробку. Они на Олином столе. Нет, не в ящике, сверху…

Сквозь тонкую стенку было слышно, как Маргоша открывает и закрывает ящик письменного стола.

– А бананы теперь почем? – спросила Иветта Тихоновна с набитым ртом.

Оля не стала прислушиваться к разговору, вытерла грязный после бабушкиного завтрака стол, поставила чайник, достала из буфета старую медную джезву. Прежде чем варить в ней кофе, надо вымыть, снаружи и внутри толстый слой пыли. Сама Оля кофе почти не пила, не покупала. Дорого.

Наконец Маргоша вышла из комнаты, уселась на табуретку в кухне и выразительно закатила глаза.

– Да… Коробку шоколада смела в минуту. Ей плохо не станет?

– Ей всегда плохо, – пожала плечами Ольга.

– Может, все-таки положишь ее в больницу? Так невозможно жить. Ты посмотри на себя, бледная, синяки под глазами.

– На хорошую больницу у меня денег нет, – сказала Ольга, выключая огонь под джезвой, – а в обычную психушку – это все равно что на помойку. Не могу.

– А себя на помойку в двадцать три года не жалко? – Маргоша нервно передернула плечами и закурила.

Ольга молча достала старую фарфоровую пепельницу, оставшуюся еще от родителей. Сама она никогда не курила, и пепельница стояла в буфете.

– Когда ты в последний раз виделась с Глебом? – спросила Маргоша.

– С Глебом у меня все, – ответила Оля, не поворачивая головы.

– Давно? – Маргоша удивленно подняла брови.

– Мы расстались пять дней назад.

– Поссорились?

– Нет. Расстались. И давай не будем об этом.

Маргоша молчала, наблюдая, как Оля разливает кофе по некрасивым дешевым чашкам.

– Оля! – послышался голос Иветты Тихоновны из комнаты. – Зайди ко мне на минуту!

– Прости, я сейчас, – пробормотала Ольга и кинулась к бабушке.

Оставшись одна, Маргоша глотнула кофе, подошла с чашкой и с сигаретой к окну. На улице шел дождь.

Оля вернулась, молча села за стол.

– Ну что? – сочувственно спросила Маргоша.

– Да ничего, как всегда. Скучно ей. Пожаловалась, что в ноге стреляет.

– Оль, ты как себя чувствуешь? – внезапно спросила Маргоша.

– Нормально, – пожала плечами Ольга, – а почему ты вдруг спрашиваешь?

Маргоша поставила чашку на стол, положила дымящуюся сигарету в пепельницу, подошла к Ольге совсем близко и внимательно посмотрела ей в глаза.

– Значит, ты решила порвать с Глебом?

– Я же просила, не надо об этом. – Ольга поморщилась, как от внезапной боли.

– Но ведь ты его любишь, – Маргоша печально покачала головой, – ведь это первая твоя любовь.

– Он женат.

– Ну и что?

– Ничего. Я не хочу это обсуждать. Все кончилось.

– Да, Оленька. Все кончилось. Мне очень трудно сказать тебе об этом, я тяну время, но никуда не денешься. – Маргоша глубоко вздохнула и произнесла: – Глеба убили. Три дня назад.

– Как это?

Глаза Ольги стали огромными, рука, державшая чашку, задрожала. Маргоша едва успела отскочить. Горячий кофе едва не пролился на светло-бежевые Маргошины джинсы.

– В него выстрелили ночью из кустов, во дворе. Они с женой возвращались из театра, с премьеры.

Лицо Ольги стало белым, Маргоша даже испугалась: сейчас хлопнется в обморок, и что делать?

– Похороны в понедельник. В десять отпевание в церкви преподобного Пимена на Новослободской.

– Да, – проговорила Ольга посиневшими губами, – я поняла… В понедельник, в десять часов, у Пимена преподобного…

* * *

Съемка проходила на стройплощадке на Миусах. Старый дом реставрировала какая-то турецкая компания. День был темный, пасмурный. Резкие лучи софитов делали освещение странным, тревожным, что и требовалось для жуткой сцены перестрелки в пустом полуразрушенном доме, среди штабелей труб, гор кирпичей и прочих строительных штук. К щелям между блоками бетонного забора прилипло несколько любопытных мальчишек. Оттуда хорошо просматривался кусок площадки, фасад дома, подъемный кран.

Фасад был аккуратно обтянут зеленой сеткой. С крыши до земли, поверх сетки, тянулся толстый двойной трос. Маргарита Крестовская ловко карабкалась по нему, как обезьянка по лиане. Она была вся в черном – узкие джинсы, короткая кожаная куртка, перчатки. Роскошные рыжие волосы скручены узлом и спрятаны под черную кожаную кепку с длинным козырьком, повернутым назад.

– Смотри! Класс! Во дает! Сорваться запросто может!

– Спорнем, не сорвется? Это ж каскадерша, профессионалка.

– Ни фига! Это актриса! Никакая не каскадерша! Ща ваще, прикинь, без дублеров работают! Кто не может, того не снимают, в натуре!

– Ты че, в натуре, совсем, что ли? Ты бы так полез?

– Заплатили – полез бы. Я на физре по канату лучше всех.

Детям было не больше двенадцати, они отчаянно матерились, смачно сплевывали сквозь зубы, произносили слова с характерным гнусавым растягиванием гласных, всячески демонстрируя друг перед другом приблатненность и крутизну.

– Слышь, мужик, закурить не найдется? – обратился один из них к майору Кузьменко, который медленно шел вдоль забора.

Майор искал проход на площадку. Он знал, что съемка именно здесь, но забор все тянулся, и как попасть вовнутрь, майор пока не понял.

– Не найдется, – буркнул Иван, – мал еще курить!

В штатском, в неказистой кожаной курточке и потертых джинсах, длинный худощавый майор выглядел несолидно. В свои тридцать шесть он все еще был похож на студента-отличника. Скромный интеллигентный молодой человек, ни за что не подумаешь, что милиционер, оперативник. Мягкий, чуть растерянный взгляд сквозь очки, открытая детская улыбка, тихий голос.

Мальчишка, попросивший прикурить, смерил Ивана испепеляющим взглядом, презрительно сплюнул и отвернулся, всем своим видом давая понять, что вовсе он не маленький, а очень даже большой, «крутой, центровой, основной, в натуре»…

– Ну ваще! Кузя, зырь! Ни хрена себе! – завопил его приятель, углядев через щель нечто невероятное.

Мальчишка бросился к забору и тоже завопил от восторга.

Рядом, непонятно откуда, возник огромный охранник в камуфляже и негромко прикрикнул на детей:

– Кончай шуметь, пацаны!

– Скажите, – шагнул к нему Иван, – как пройти на площадку?

– Туда нельзя. Съемка, – ответил охранник и хотел было скрыться за забором, но майор протянул ему свое удостоверение.

Охранник мельком взглянул на фотографию, потом на Ивана.

– Пойдемте. Только осторожно, в кадр не попадите.

Оказавшись наконец на площадке, Иван закурил рядом с охранником и стал ждать, когда закончат снимать этот дубль. Ему надо было поговорить с Крестовской.

Маргарита не просто карабкалась вверх по тросу. Она отталкивалась ногами от стены и ловко раскачивалась. Рядом, в строительной люльке, медленно ехал вверх оператор с камерой. Два актера, игравшие кавказцев-бандитов, перебегали с этажа на этаж по разломанным лестницам внутри пустого, полуразрушенного дома, палили в красавицу из окон. Она лихо уворачивалась от пуль и отстреливалась из маленького пистолета сквозь сетку.

Майор Кузьменко, задрав голову, любовался тонкой фигуркой, которая балансировала на уровне пятого этажа. Сердце невольно замирало – никакой страховки не было видно.

– Крестовская сама работает все трюки, никаких каскадеров, – шепотом сообщил Ивану охранник.

– Здорово работает, – кивнул Иван, – и стреляет профессионально. А страховка есть?

– Там страховочный пояс, но это так, больше для психологического спокойствия.

– Все, стоп! Снято! – хрипло крикнул режиссер в микрофон. – Отлично, Маргошка. Умница.

Крестовская оттолкнулась ногами от стены и ловко сиганула в строительную люльку к оператору, стянула с головы кожаную кепку, красиво тряхнула огненно-рыжими волосами. Наконец люлька оказалась на земле.

– Здравствуйте, Маргарита Евгеньевна… – Иван представился, показал удостоверение. – Мне нужно задать вам несколько вопросов.

– Да, конечно. – Она обаятельно и немного печально улыбнулась. – Вы насчет убийства Глеба? Кофе хотите?

Они присели на какие-то бревна, Маргарита достала из огромной кожаной сумки термос.

– Вы хорошо знали Глеба Калашникова? – спросил майор.

– Ну, как вам сказать? – Она протянула Ивану пластмассовый стаканчик с черным кофе. – Осторожно, очень горячий, не ошпарьтесь.

– Спасибо, – благодарно кивнул майор.

– Честно говоря, с Глебом у нас были не слишком теплые и близкие отношения. Он не мог мне простить, что его мама осталась одна. Сами понимаете, ситуация сложная. Кто я ему? Мачеха? Нелепо… Я моложе на десять лет.

Из близких родственников убитого Маргарита Крестовская была единственным человеком, с которым можно спокойно, без напряжения, побеседовать о личной жизни Глеба Калашникова. Понятно, что гибель пасынка – не смертельное для нее горе. Вряд ли какой-нибудь из вопросов вызовет у юной мачехи гнев, слезы, гипертонический криз или сердечный приступ.

Мать, Надежда Петровна, была в тяжелом состоянии, врачи просили до похорон ее не беспокоить. Отец, народный артист, депутат Думы, тоже заявил по телефону, что чувствует себя плохо, сердце пошаливает, и попросил не трогать его несколько дней.

Конечно, жена, Екатерина Филипповна Орлова, свидетельские показания давала спокойно и толково, надо отдать ей должное, в истерике не билась. Однако с ней о многом не поговоришь. Например, обсуждать активную гульбу Калашникова, его хождения «по бабам» как-то неловко. Да и бесполезно. В этих вопросах жена не самый компетентный человек.

Между тем поговорить о дамах, с которыми постоянно встречался богатый бесшабашный казинщик на стороне, было необходимо. Следователь Чернов, да и сам майор Кузьменко вовсе не исключали, что одна из них причастна к убийству.

Близких друзей у Калашникова не оказалось, но приятелей и знакомых – пол-Москвы. Его знали все и не знал никто. Говорили, что он вовсю изменял жене, был неразборчив и непостоянен в своих увлечениях, но конкретных имен не называли.

От нескольких разных людей Кузьменко слышал, что в последние полгода у Глеба была некая Оля, «одна, но пламенная страсть». Фамилию этой Оли назвать не мог никто. Говорили, будто на вид ей около двадцати, хороша собой необычайно, вроде студентка, но может быть, и нет. Кто-то где-то видел их вместе, мельком. То она сидела в машине рядом с Калашниковым, то кто-то столкнулся с ними в ресторане.

Глеб почти никогда не появлялся с ней на людях. Из этого можно сделать пока только один осторожный вывод: неизвестная Оля – человек замкнутый и нелюдимый, рестораны и всякие шикарные тусовки ее не особенно привлекают. Сам Калашников был шумным, общительным, одиночества не терпел, даже вдвоем с дамой сердца не любил долго оставаться наедине. С прежними своими пассиями мелькал повсюду, на престижных премьерах, презентациях, в закрытых клубах.

Чтобы не тратить зря время, майор решил задать Маргарите прямой вопрос. Она с самого начала показалась ему человеком искренним, спокойным и разумным. Если знает про Олю – скажет.

– Ольга Гуськова – моя бывшая одноклассница, – спокойно сообщила Маргоша, – да, у них с Глебом был серьезный роман. Они познакомились месяцев восемь назад, кажется, прошлой зимой. И у обоих крыша поехала.

– То есть?

– Ну, влюбились сразу, хором. Он в нее, она в него.

– Жена знала об этих отношениях? – быстро спросил Кузьменко.

– Думаю, догадывалась.

– А разводом там не пахло?

– Нет, – Маргарита покачала головой, – Глеб от Кати не собирался уходить. Он изменял ей направо и налево, но никогда бы не ушел. Даже к Ольге. Он как-то сказал мне: «Солнышки» приходят и уходят, а семья остается». Он своих баб «солнышками» называл.

– И много у него их было, «солнышек»?

– Я знаю только про Олю. А вообще, если честно, разговоров было значительно больше, чем «солнышек». Он сам себе такой имидж создал, а люди любят посплетничать.

– Но с Гуськовой все было серьезно?

– Более чем. Хотя, в общем, представить семью с Ольгой невозможно.

– Почему?

– Ольга человек странный и глубоко несчастный. Родители военные. Отец – офицер-пограничник, мать – военврач. Оба погибли в Афганистане, когда ей было семь. Она выросла с бабушкой. Бабка всегда была чумой, а сейчас у старушки прогрессирующий старческий маразм. Оля живет с ней вдвоем в однокомнатной квартире, учится в университете на философском факультете. В общем, сумасшедший дом.

– Но она хотела замуж за Калашникова?

– Безумно! Для нее отношения с мужчиной вне брака – смертный грех.

– Она верующая?

– В определенном смысле. – Маргарита пожала плечами. – Правда, нельзя сказать, какого она вероисповедания. У нее такая каша в голове – ужас. То голодом себя морит в Великий пост, не вылезает из церкви, по православным монастырям ездит, то выходит в астрал, как индийский йог. Это, между прочим, несовместимые вещи. Если бы что-то одно, тогда понятно. А так… – Маргарита безнадежно махнула рукой. – В общем, она очень странная. С ней даже разговаривать сложно.

– Но вы, как я понял, знаете ее довольно хорошо, – мягко заметил майор, – стало быть, продолжаете с ней общаться после окончания школы.

– Мне ее жалко, – вздохнула Маргарита, – у нее ведь никого нет, кроме маразматической бабушки. Она даже о маразме не догадывалась, думала, дурной характер, мучилась, будто в чем-то виновата. Старуха изводила ее дикими капризами, скандалами, она терпела. Я нашла психиатра, ей объяснили, что это болезнь. Честно говоря, я не знаю, кому был нужнее врач – ей или бабушке.

– То есть вам кажется, Ольга Гуськова не совсем здорова психически?

– Нет, этого я не говорила. – В Маргошиных ярко-зеленых глазах на миг блеснул жесткий огонек.

«Она по-своему привязана к этой несчастной странной Ольге, – понял майор, – ей неприятно говорить о ней как о психопатке. Она хороший человек, красотка Маргоша, восходящая кинозвезда. Однако мне придется задать ей еще один неприятный вопрос».

– Скажите, Ольга предпринимала какие-либо попытки разбить семью? – Майор кашлянул.

Да, вопрос для Крестовской, безусловно, неприятный. Не только по отношению к несчастной подружке, но и с намеком на личную жизнь самой Маргариты.

– Точно сказать не могу, – спокойно ответила Крестовская, – я слышала, будто в последнее время какая-то женщина звонила Кате анонимно, говорила гадости в трубку, угрожала. Врать не хочу, подробностей не знаю. Да вам, наверное, Катя уже успела рассказать?

Нет, Катя об этом не сказала ни слова – ни Кузьменко, ни Чернову. Любопытно, почему?

– Вы полагаете, звонить могла Ольга? – спросил он.

– Не знаю. Значит, Катя вам о звонках не говорила?

«Так. А тебе, красавица, почему это так интересно?» – внезапно напрягся майор.

И тут же с милой улыбкой спросил:

– А как вы думаете? Говорила или нет?

– Могла и не сказать. Катя очень скрытный человек. Она не выносит, когда кто-то лезет в ее личную жизнь.

– Я успел это заметить, – кивнул майор.

На съемочной площадке началась суета. К Маргоше подлетела девушка-гример и стала бесцеремонно накладывать ей тон на лицо, словно майора не было рядом.

– Внимание! Ребята, все по местам! Снимаем! Маргошка, хватит болтать! Пора работать! – простуженным голосом закричал в микрофон тощий маленький режиссер.

Взглянув внимательней на хилую фигурку в теплом плаще, в шарфе, намотанном на шею в несколько слоев, в вязаной детской шапочке с помпоном, майор узнал известного на всю страну режиссера Василия Литвиненко и удивился: неужели он снимает боевики?

– Простите. – Маргоша встала, сделала несколько быстрых движений руками, плечами, повертела головой.

Она разминалась. Ей предстояло опять лезть вверх по тросу. Гримерша при этом продолжала что-то делать с ее лицом и волосами.

– Я подожду, – улыбнулся майор, – я с удовольствием посмотрю на съемку.

– Посторонних уберите с площадки! – раздраженно произнес в микрофон Литвиненко. – Все по местам!

Маргоша, весело подмигнув, подбежала к режиссеру и что-то зашептала ему на ухо, потом быстро чмокнула его в щеку.

– Васька, не заводись! – донесся до майора ее голос.

«Все-таки потрясающая женщина, – думал Иван, глядя, как легко и изящно Маргоша взлетает вверх по тросу, – из-за такой можно запросто голову потерять…»

Маргоша раскачивалась на тросе и палила из пистолета. Все выглядело очень натурально, и майор подумал, что боевик, наверное, получится классный. Надо будет непременно посмотреть.

Напряжение на съемочной площадке нарастало. У героини кончились патроны. Балка, на которой держался трос, предательски надломилась. Казалось, еще минута – и красавица сорвется с высоты, ее подстрелят злодеи. Но тут заработал подъемный кран. В будке сидел главный герой. Он развернул кран, в последний момент Маргоша ловко ухватилась за крюк.

– Снято! – радостно крикнул режиссер. – Всем спасибо!

Майору пришлось довольно долго ждать, пока Крестовская переоденется в одном из строительных вагончиков.

– Скажите, – обратился он к молоденькой гримерше, которая присела на бревна с ним рядом и задумчиво курила, – фильм скоро выйдет?

– Месяца через три. Съемки почти закончены, – ответила девушка.

– А кто написал сценарий?

– Кузьма Глюкозов. Вы читали романы про Фрола Добрецова?

– Нет, – признался майор, – что-то слышал, но не читал.

– Странно, – пожала плечами девушка, – вы ведь в милиции работаете?

– Да, – кивнул Иван.

– И детективами не интересуетесь?

– Интересуюсь. – Майор улыбнулся. – Но старыми, классическими. Агата Кристи, Жорж Сименон.

– Сейчас все читают Глюкозова, – авторитетно заметила девушка.

– Ладно, я непременно почитаю.

– Не советую. Дрянь редкостная.

Наконец появилась Крестовская. Светлые джинсы, светлая замшевая куртка, тонко подкрашенное лицо.

– Простите, что заставила вас ждать. Знаете, какое у меня предложение? – весело обратилась она к майору. – Я голодная как волк. Здесь есть отличный гриль-бар. Давайте пообедаем вместе и договорим.

Гриль-бар находился на углу Большой Грузинской и Васильевской. Народу оказалось довольно много. В это приличное, не слишком дорогое заведение приходила обедать состоятельная чиновно-коммерческая публика с Тверской. Столики были отгорожены друг от друга перегородками, увитыми живым плющом. Вкусно пахло жаренным на углях мясом. Тихо потренькивали радиотелефоны, кое-где слышалась приглушенная английская и французская речь. Майор подумал, что гриль-бар успешно конкурирует с шикарными дорогущими бистро и ресторанами «Палас-отеля», расположенного в двух шагах. Кухня здесь не хуже, а цены раза в три ниже.

Их с Маргаритой усадили за единственный свободный столик. Кузьменко заметил, какими взглядами провожают Маргошу все без исключения мужчины, и представил на миг: если бы это была его девушка, такая красивая, легкая, праздничная… Иван тут же одернул себя: она свидетельница. Нельзя терять голову. И вообще он человек женатый, двое детей.

– Простите. – Официант уже принял заказ, но продолжал стоять у столика, смущенно переминаясь с ноги на ногу. – Вы Крестовская?

Прожженный молодой хмырь в бабочке глядел на Маргошу с детским восторгом и умилением.

– Да, – улыбнулась она, – я Крестовская.

– Вы в жизни еще красивей! Я смотрел недавно боевик по видюшнику, «Кровавые мальчики», фильм, извиняюсь, фиговый, но вы… – Он выразительно прикрыл глаза и причмокнул. – А правда, что вы сами выполняете все трюки?

– Правда.

– И часто вас узнают? – спросил Иван, когда официант удалился.

– Не слишком, – улыбнулась Маргарита.

– Это приятно?

– Конечно, приятно. Актеры – люди тщеславные. Однако все хорошо в меру. Вот моего мужа это иногда утомляет. Его узнают везде и глазеют, словно он не человек, а предмет, выставленный для всеобщего обозрения. Иногда это становится противно. А иногда помогает в неприятных ситуациях, особенно с гаишниками.

Появился официант, быстро и красиво разложил на столе приборы.

– Я извиняюсь, можно у вас автограф попросить? – Он протянул Маргарите новенькую книжку в ярком переплете.

На обложке красовалась цветная фотография Крестовской. Маргарита с развевающимися волосами была снята по пояс, в черном вечернем платье с открытыми плечами. В руке она держала маленький пистолет. Как ни поворачивай книжку, дуло направлено в того, кто смотрит на картинку.

– «Кузьма Глюкозов. Верное сердце путаны», – прочитал майор.

– Это ж надо, – пробормотала себе под нос Маргоша и покачала головой, – фильм еще не доснят, еще монтировать не начали, а они подсуетились, переиздали свой шедевр под новой обложкой. Лихо. – Она усмехнулась. – И главное, никому ни слова: ни оператору, ни режиссеру, ни мне… Это кадр из рабочих материалов к фильму, который мы сейчас снимаем, – объяснила она майору.

– А что, будет фильм по этой книжке? – обрадовался официант. – И вы в главной роли? Я думал, просто так вас сняли на обложку, в качестве модели. А скоро фильм выйдет? Я обязательно посмотрю! Вот ручка, напишите мне что-нибудь!

– Как вас зовут? – спросила Маргоша, ласково улыбаясь официанту.

– Вячеслав. Можно просто Славик.

«Славику, на добрую память», – черкнула Крестовская на титульном листе и поставила внизу красивую, размашистую подпись.

– Спасибо! Буду теперь везде спрашивать кассету с фильмом. Он так же называется?

– Так же. Но спрашивать кассету начинайте не раньше чем через три месяца. А вы книжку прочитали?

– Нет, – признался официант, – я ее только что купил в ларьке, здесь, через дорогу. Еще утром заметил, а сейчас вот увидел вас и сбегал купил специально, чтобы вы подписали.

Он удалился, радостный и смущенный.

– Надо будет сказать Симоновичу, чтобы заплатил мне за такую рекламу, – хохотнула Маргарита.

– Симоновичу? Это кто, издатель?

– Автор. Вернее, один из пяти авторов, которые штампуют шедевры под псевдонимом Кузьма Глюкозов.

– Что, романы действительно такие плохие? – спросил Иван.

– Дрянь. Дешевая штамповка. Знаете, такая литература вроде китайского ширпотреба, которым на вещевых рынках торгуют. Я когда попыталась читать Глюкозова, у меня было ощущение, будто я купила сапоги и на второй день отвалились подметки. Противно, когда тебя надувают и считают придурком.

«Трудно представить Маргариту Крестовскую, которая покупает китайский дешевый ширпотреб на вещевом рынке», – подумал майор.

– Сейчас каждый так или иначе отдает дань жуликам и халтурщикам. Одни покупают сапоги, у которых отваливаются подметки на второй день, читают дрянные книжки, от которых тухнут мозги. Другие снимаются в дешевых халтурных боевиках, – усмехнулась Маргарита. – Вот Вася Литвиненко еще года два назад клялся публично, что никогда, ни при каких обстоятельствах не станет снимать кино по плохому сценарию. Однако снимает. Плюется, ругается, но снимает. Куда денешься?

– Обидно, когда хороший режиссер из-за денег вынужден участвовать в халтуре. И за актеров обидно. Я давно не видел хороших отечественных фильмов. Когда смотришь все эти теперешние комедии и боевики, такое впечатление, что тебя, зрителя, считают идиотом.

– А это удобно – думать, что все кругом идиоты. Можно, не слишком надрываясь, много денег заработать, – глубокомысленно заметила Крестовская, – ведь и правда придурков много. Иначе все жулики – и литературные, и рыночные – давно бы позакрывали свою коммерцию.

С Крестовской было легко и интересно разговаривать. Но майор решил не отвлекаться на посторонние темы. Он ведь здесь не для того, чтобы болтать с ней о кино, литературе и законах рынка.

– Мы остановились на том, что жене Калашникова в последнее время кто-то звонил анонимно, угрожал.

– Было такое дело, – кивнула Маргоша.

– Расскажите, пожалуйста, подробней, как вы узнали об этих звонках? Когда они начались?

– Мне сказала по секрету их домработница, Жанна Гриневич. А когда начались?.. Погодите… – Она замерла с вилкой у рта. – Была одна гадкая история. Дней двадцать назад. Я забежала к Кате за книгой и застала странную сцену. Они с Жанной потрошили подушку.

– Что? – не понял майор.

– Ладно, расскажу сначала. Они шли из магазина, и к ним привязалась какая-то бомжиха, стала нести бред, будто Катю кто-то проклял, мол, кто-то любит ее мужа, напустил на нее порчу и надо вспороть подушку. Самое неприятное, что в подушке действительно оказались всякие мистические штуки: огарок церковной свечи, щепки от гроба, бумажная лента с заупокойной молитвой.

– Бред, – тяжело вздохнул майор, – простите, а почему от гроба? Чем они отличаются от обыкновенных щепок?

– Это мы узнали позже. Я позвонила одной женщине, она потомственная ворожея, объяснила, что это какой-то старинный магический ритуал. – Маргоша смущенно улыбнулась. – Нет, я сама не верю в такие штуки, но тогда, у Кати, мне стало жутковато.

Она с аппетитом принялась за большой сочный бифштекс.

– Калашников водил женщин домой в отсутствие жены? – быстро спросил майор.

– Откуда я знаю? Хотя… Катя весь август была на гастролях, квартира стояла пустая. Жанна не приходит, когда нет Кати. Глеб жил то на даче, то в Москве.

У майора голова шла кругом, но уже не от Маргошиной красоты, а от информации, которая обрушилась на него потоком, всего за пару часов. Все это надо не только переварить, разложить по полочкам, но и проверить.

– Вы сказали, вам стало жутковато. А Екатерина Филипповна? Как она реагировала?

– Катя – железная леди, – усмехнулась Крестовская. – Ей, видите ли, было неинтересно. Потом она не хотела, чтобы я звонила ворожее. Она, по-моему, ни капельки не испугалась, сказала: «Мне противно, но не страшно». И сразу после этого начались звонки.

– Она пыталась выяснить, кто звонит?

– Кажется, нет. Она делала вид, будто ничего не происходит. Она вообще такая – измены Глеба, сплетни, все ей по фигу. И знаете, сейчас, после того, что произошло, она тоже как каменная – ни слезинки. Не понимаю, все-таки муж…

«А Орлову ты, красавица, не любишь, – заметил про себя майор, – однако это твое личное дело».

– Маргарита, мне надо с вами посоветоваться, – сказал он, когда они закурили после кофе. – В понедельник похороны. Там соберутся все знакомые, друзья, родственники. Я бы хотел понаблюдать со стороны, кто как станет себя вести. Народу будет очень много, в лицо я почти никого не знаю. Нужен человек, который стал бы для меня… – Майор задумался на секунду, пытаясь подобрать нужное слово.

– Гидом, экскурсоводом? – с улыбкой подсказала Маргоша.

– Именно, – благодарно кивнул Иван, – вы правильно поняли. Кого из близкого окружения Глеба вы могли бы порекомендовать на эту роль?

– Сложный вопрос, – медленно проговорила Маргоша. – Из близких – никого. Им просто будет не до этого, сами понимаете. Из приятелей и коллег – тоже никого. Пожалуй, придется мне самой сыграть эту роль. – Она вздохнула и печально улыбнулась, а потом, закатив глаза, произнесла с комической торжественностью: – Проведу вас, как Вергилий, по чистилищу и аду.

– Спасибо, лучше вас эту роль не выполнит никто, я, честно говоря, не надеялся, что вы согласитесь. Ведь Константин Иванович наверняка будет в тяжелом состоянии, и вам…

– Пусть он будет рядом с Надеждой Петровной. Они родители, Глеб их единственный сын. А мне в этой ситуации тактичней и разумней стушеваться, постоять в сторонке.

Адрес и телефон Ольги Гуськовой она знала наизусть.

– Только постарайтесь говорить с ней как можно мягче, – попросила она на прощание, глядя на майора умными печальными глазами. – Я ведь вам помогла сегодня и помогу еще. Так вот, моя единственная личная просьба: пожалуйста, постарайтесь не делать Ольге больно.

– Постараюсь, – кивнул майор и отвел взгляд от опасных, бездонных зеленых глаз.

В таких глазах утонешь запросто, пропадешь навек. Лучше не глядеть, от греха подальше…