Текст книги "Место под солнцем"

– Подождите, – опять перебил Богданов, – что значит – не совсем здорова? В каком смысле?

– Она – онкологическая больная, перенесла операцию и тяжелое послеоперационное лечение. Ей правда могло стать нехорошо.

– Онкологическая – это рак, что ли? – смягчился Богданов.

Такие вещи он понимал. А главное, Орлова не требовала, не наезжала, не качала права. Просто просила помочь.

– Да. Это рак. У Светланы, извините за подробности, была удалена правая молочная железа.

– Чего? – не понял Богданов. – Какая железа?

– Грудь у нее отрезали правую, – спокойно объяснила Орлова, – по этой примете найти молодую женщину в больнице не так сложно… Вы хотя бы подскажите, куда нам обратится, как вообще поступить в подобной ситуации.

«В больнице, – горько усмехнулся про себя Богданов, тут же вспомнив утренний труп на пустыре, – в морге уже ваша Светлана. Ох, сейчас мать вой поднимет. Ведь точно, она. Высокая блондинка, джинсы, белый свитер пушистый, на вид чуть за тридцать…»

– Подождите здесь одну минуточку. – Он встал и направился вглубь, по коридору, в кабинет, где сидели оперативники.

По дороге, мельком взглянув на пожилую тетку, заметил, как она побледнела. Почувствовала, видно. Елки, сейчас придется отправлять ее на опознание в морг. Философское отношение к жизни в подобных ситуациях Богданову предательски отказывало.

Узнав, что сейчас предстоит отправиться в морг опознать труп, Элла Анатольевна судорожно сглотнула и вцепилась в Катину руку.

– Было бы хорошо, – сказал опер из криминального отдела, которому дежурный со спокойным сердцем передал на руки всю троицу, – было бы хорошо, если б вы поехали с нами.

– Да, разумеется, – кивнул Паша.

Еще полчаса, пока они ехали в Пашиной машине вместе с молчаливым опером, для Эллы Анатольевны ее дочь была жива.

…Катя никогда не бывала в морге, только в кино видела прозекторскую, цинковые столы, тела на столах. Когда откинули простыню с мертвого лица Светы Петровой, она изо всех сил старалась держать себя в руках. Она думала о том, что Элле Анатольевне сейчас значительно хуже и о собственных эмоциях лучше забыть.

– Да, это Светлана, – прошелестела посиневшими губами Элла Анатольевна, – что у нее с шеей?

– Странгуляционная полоса. След удавки, – объяснила врач, полная молодая женщина в зеленом халате.

Слова типа «держитесь», «постарайтесь успокоиться» звучали бы глупо, а потому их никто не произносил. Элле Анатольевне отдали Светину сумку, вещи, которые были на ней надеты. Она прижала к груди пакет и застыла, глядя в одну точку.

– По официальному заключению, смерть наступила в результате асфиксии, механического удушения. Никаких повреждений на теле не обнаружено, нет следов борьбы. Предварительная версия – убийство с целью ограбления, – монотонным официальным голосом сообщил опер. – Элла Анатольевна, вы сейчас в состоянии ответить на мои вопросы?

Петрова уверенно кивнула. Покачнулась и стала медленно заваливаться на Катю, которая держала ее под руку. Паша успел вовремя подхватить.

– Ничего страшного, обморок, – сообщила патологоанатом, присутствовавшая при опознании, и поднесла к лицу Петровой вату с нашатырем.

Глава 24

Бомж Бориска проснулся поздно, в веселом волнении. Давно уже так славно не высыпался. Обычно Сивка будила чуть свет, а тут, в тайном подвале, дрыхни в свое удовольствие, валяйся хоть целый день. Никто слова не скажет.

Часов у него не было, но он давно научился чувствовать время с точностью до десяти минут. Сейчас минуты тянулись медленно, занять их было нечем. Вылезать до темноты он не рисковал, валялся на своей лежаночке, смолил охнарики, которых у него был целый карман, кашлял, почесывал вшивую голову, шугал крыс.

Иногда начинал дремать и ясно видел во сне тихий подмосковный лесок, где в июле много земляники, выйдешь на опушку – в глазах красно от крупных ягод. У кряжистых пней торчат тесными стайками рыжие крепенькие лисички, которые так вкусно поджарить со сметанкой.

У опушки изба-пятистенка, обязательно с беленой русской печкой, с погребом, в котором хранится соленое сало в чистых тряпицах и целая бочка пупырчатых крепеньких огурцов, а на скатерти, на большом столе посреди избы, всегда есть бутылка перцовки.

Все это Бориска видел ясно, отчетливо, как будто фильм смотрел по цветному телевизору. И особенно живо представлялась ему румяная, добрая баба. Подперев щеку круглой полной рукой, она задумчиво глядела на Бориску голубыми, ласковыми глазами.

Она не станет драться, как Сивка, будет щи варить, квасить капусту, хрустящую, с клюковкой, и петь хорошие народные песни, такие, чтобы брали за душу.

Бориска в настоящей деревне никогда не был, но из раннего детства, совсем из другой жизни, остались обрывки красивых воспоминаний о поездках на лето к какой-то двоюродной тетке на Тамбовщину. Из этих обрывков сложилась сама собой сладкая пастораль. А как там, в заброшенной деревне Удальцово, сложится все на самом деле – об этом московскому бомжу Бориске думать вовсе не хотелось.

За пыльным подвальным окном стало темнеть. Бориска решил больше не спать, потянулся с хрустом, сполз со своей лежаночки, походил по подвалу, чтобы размять затекшие от долгого безделья конечности. Сейчас хорошо бы выпить. Хорошо бы, да нечего. Сам о себе не подумаешь – никто не подумает. Не оставил он вчера ночью ни глоточка. Однако можно и перетерпеть. Оно даже как-то спокойней – идти на встречу с убийцей трезвым как стеклышко. Все-таки убийца. А с другой стороны, как же не выпить по такому случаю? Хотя бы для храбрости.

Так, обсуждая с самим собой сложный, но чисто теоретический вопрос, хорошо было бы выпить сейчас или нет, Бориска скоротал еще полтора часа.

Наконец настала полночь. Он тихонько вылез из подвала, сгорбившись, вжав голову в плечи, прошмыгнул в тот самый двор со сказочным домиком, песочницей и глухим, но проломленным в одном месте забором.

Ждать пришлось совсем недолго. Не прошло и получаса, как мелькнула знакомая тень. Бориска затаил дыхание, он решил сначала понаблюдать за убийцей, на всякий случай. Сердце билось гулко, часто, Бориске не терпелось, но он ждал, пока убийца сядет на лавочку у забора.

Убийца огляделся по сторонам, не спеша прошелся от сказочного домика до песочницы, повернул голову к ярко освещенному подъезду. Из подъезда выходили люди, двое мужчин и женщина. Они довольно громко разговаривали, женщина смеялась. Вероятно, они были у кого-то в гостях.

Убийца быстро отступил в темноту, к той самой скамейке у забора. Веселая компания загрузилась в машину и укатила. Двор опустел. До Бориски донесся запах сигаретного дыма. Убийца сел на скамейку и спокойно закурил. Бориска отодвинул доску, вылез сквозь дыру в заборе, бесшумно подошел и сел рядом.

– Деньги с собой? – спросил он хриплым шепотом.

– Привет, доброжелатель. Выпить хочешь?

– Некогда мне. Давай деньги, и гуд-бай, – буркнул Бориска, однако от предложения выпить у него защекотало в носу.

И правда, выпить очень хотелось. Весь день во рту ни капли, а нервничать всухомятку не сладко.

– Ох, какой ты серьезный. Сразу тебе деньги. А доказательства есть у тебя? Думаешь, на слово поверят?

– Поверят, еще как! Все расскажу, в подробностях.

– Ты и подробности знаешь?

– Знаю. Я все видел. Сидел вот в этом теремке и все видел. Так что ты мне лапшу на уши не вешай. Давай деньги, и разойдемся навек.

– На век ли? Вот дам я тебе сейчас тысячу, ты потратишь, захочется тебе еще, опять письма станешь писать.

– Нет. Все по-честному. Я не какой-нибудь там…

– Интересно, и что ты собираешься делать с косушкой? Это ведь сумма-то серьезная.

– Да уж найду что. Тебя не касается.

– Почему же не касается? Меня как раз очень интересуют твои планы на будущее.

– В деревню уеду, в натуре, – нервно сглотнул Бориска, – надоел мне этот поганый город. Уеду на свежий воздух. Дом куплю.

Он вдруг подумал, что убийца – первый человек, с которым он делится своими сокровенными планами. Ни с кем еще не делился, ни с Сивкой, ни с дворником Саидычем. А убийце все выкладывает как на духу, чисто по-человечески. Вот ведь интересные бывают повороты, в натуре…

– Ладно, верю. А выпить тебе не мешает. Нервничаешь сильно, к тому же такое дело грех не обмыть. Деньги у меня в машине. Сиди здесь, сейчас принесу. Чтобы скучно не было, вот тебе, держи.

В руках у Бориски оказалась поллитровка «Столичной». Она была холодненькая, и у Бориски опять защекотало в носу, он даже чихнул.

– Будь здоров, доброжелатель. Минут через пятнадцать принесу тебе твою косушку.

Оставшись один, Бориска быстро отвинтил пробку и жадно припал сухими губами к холодному горлышку бутылки.

Глава 25

– Ну как я могу ручаться за слова психически больного человека? У вас, в конце концов, есть свои эксперты. А меня увольте. – Доктор Гончар был сильно раздражен и не пытался это скрыть.

– Мне не нужны ваши ручательства, – спокойно и терпеливо объяснял майор Кузьменко, – я прошу вас как специалиста определить степень ее вменяемости, причем не для суда, а для меня лично. Грубо говоря, вы как врач можете мне сказать: больная Гуськова совсем ничего не соображает, или…

– Ничего, кроме бреда, вы от больной Гуськовой не услышите. Она не даст вам полноценных свидетельских показаний. Мне странно, как вы, юрист, этого не понимаете.

– И тем не менее мне необходимо побеседовать с Гуськовой. Никто не собирается использовать ее показания как свидетельские на суде. Это оперативная информация, не более.

– Ну, если бред можно считать оперативной информацией, в таком случае – пожалуйста. Делайте что хотите. Только не в моем кабинете. – Гончар демонстративно уткнулся в бумаги.

– А где?

– В ординаторской, в процедурной, во дворе – где угодно.

Это было уже откровенным хамством. Но Кузьменко стерпел. Он догадывался, что завотделением уперся, как осел, просто так, для собственного удовольствия. У него тяжелая нервная работа, он каждый день имеет дело с сумасшедшими старухами и таким вот дурацким способом выпускает пар, разряжается.

Есть порода людей, которым нравится ставить других в неловкое положение и создавать трудности там, где от них хоть что-то зависит. Ничего не стоит поставить на место такого хама-любителя, но для этого надо опускаться до его уровня и вступать в нудную нервозную перепалку по принципу: «А ты кто такой? Сам дурак!» А Ивану было некогда и лень этим заниматься.

«Фиг с тобой, разряжайся, – решил майор, – выведу старушку погулять во двор и спокойно с ней побеседую. Благо, погода хорошая».

Иветта Тихоновна сразу его узнала и спросила строго:

– Почему так долго? Я требовала, чтобы вы пришли немедленно. У меня очень важные сведения.

– Простите, раньше не мог, – мягко ответил Иван, – я вас внимательно слушаю. Что вы хотели сообщить?

– Пистолет взял тот мальчик, из Комитета ветеранов Афганистана. А потом кто-то подложил его назад, в ящик. Думаю, это сделала жена того человека.

– Иветта Тихоновна, давайте все по порядку, – вздохнул майор, чувствуя, что опять напрасно теряет время.

– По порядку! – фыркнула Гуськова. – То-то я вижу, какой у вас порядок! Сначала надо было разобраться, а потом арестовывать Олю. Здесь плохое питание, а мне надо питаться хорошо. Когда вы ее отпустите, чтобы она меня забрала?

– Иветта Тихоновна, расскажите, пожалуйста, что за мальчик к вам приходил? Как он выглядел?

– Я знала, что этим кончится. Когда люди ведут себя аморально, это всегда плохо кончается. О ней уже пишут в газете! Хорошо, что ее родители не дожили до такого позора!

– Где? В какой газете?

Надо было уходить. Этот вредный Гончар был, к сожалению, совершенно прав. Стоило ради такого бреда пилить на другой конец Москвы, терять столько времени? Иван ругал себя последними словами.

– А вообще вы, милиция, должны принимать меры против теперешней так называемой демократической прессы. С этим надо что-то делать! Я нарочно вырезала и сохранила заметку. Безобразие! – Гуськова поджала губы и отвернулась, как бы еще раз глубоко переживая некое, одной ей ведомое «безобразие».

– Могу я взглянуть на эту заметку? – безнадежно спросил Кузьменко.

– Сейчас – нет. Она осталась дома. Но у меня отличная память. Я не сумасшедшая, как кажется некоторым. Газета называется «Кисе». Латинскими буквами, в переводе с английского – поцелуй. Мне принесла ее соседка. Разумеется, ни она, ни я такую, с позволения сказать, прессу, не читаем. Но тут – особый случай. Мария Петровна, серьезная, порядочная женщина, считает своим долгом следить, чем увлекается ее несовершеннолетний внук. Мальчику всего пятнадцать, а он читает такую прессу. Вот вам демократия и новое воспитание! В этом бульварном листке открыто пишут о всяких половых извращениях, об этих ужасных прыгающих музыкантах и голых девицах, ну, таких, у которых профессия – ходить голышом. Причем печатают цветные фотографии. И вот там, можете себе представить, – Иветта Тихоновна сделала страшные глаза и выдержала длинную эффектную паузу, – я увидела фотографию Оли! Моей Оли!

Майор Кузьменко взглянул на часы и поднялся со скамейки.

– Простите, Иветта Тихоновна, мне пора. Спасибо за информацию. Давайте я провожу вас в палату.

Он понял, что бреду не будет конца, можно просидеть здесь до вечера. Погода, конечно, замечательная, в больничном дворе птички поют, но нельзя быть таким идиотом…

– Нет! Вы должны меня дослушать! Я еще не сказала главного! Если вы думаете, что у меня бред, то глубоко ошибаетесь. Вы можете проверить. Вырезка из газеты хранится у нас дома. Олю сфотографировали скрытой камерой.

– Что, голышом? – не удержался майор.

– Нет, избави Бог. До такого не дошло, – замахала руками бабушка, – ее сняли в каком-то кафе, рядом с сыном известного артиста. Там названа его фамилия, сказано, что он владеет игорным заведением, женат на известной балерине, но сердце его так переполняет нежность, что он не может остановиться. Вы представляете, подобный тон в печатном издании?!

Гуськова вцепилась в его рукав и тараторила так быстро, что стала задыхаться. Майор отлично представил себе подобный тон, а потому раздумал уходить, опустился на скамейку и закурил.

– Не волнуйтесь, Иветта Тихоновна. Я не уйду, пока вы не расскажете все, что считаете нужным.

– Спасибо. – Старушка перевела дух и продолжала уже спокойней: – Мою внучку обозвали загадочной красоткой Оленькой Г. Но намек совершенно прозрачный! Совершенно! Так вот. Этот человек женат, и у моей Оли с ним роман. Я знаю, для девочки это очень серьезно. У нее не то воспитание, чтобы, как теперешние, развлекаться подобным образом. Я пыталась с ней говорить, но она давно меня не слушает. Она стала врать мне, приходить очень поздно, а я…

– Иветта Тихоновна, давайте вернемся к тому молодому человеку, который приходил к вам домой, – осторожно перебил ее Иван, – вы ведь понимаете, это самое важное. Вы можете вспомнить, когда именно он приходил к вам? Какого числа?

– Конечно, могу. Это было второго сентября. Оля ушла в университет. Я всю жизнь проработала в системе народного образования, первое сентября для меня особенный день. А мальчик приходил второго утром, около одиннадцати.

– Как он выглядел?

– Совсем молоденький, не старше восемнадцати. Худенький такой, с приятным лицом, с усиками. Он принес продукты, хорошие продукты – ветчину, сыр, апельсиновый сок, шоколадные конфеты. Такие конфеты потом приносила Маргарита, очень вкусные, там разная начинка – пралине, суфле. И красивая коробка.

– Маргарита Крестовская? – уточнил майор.

– Да. Она очень воспитанная, внимательная девочка, часто бывает у нас, они с Олей дружат с первого класса.

– Пожалуйста, постарайтесь описать молодого человека подробней. Рост, цвет волос, может, что-то запоминающееся в лице?

– Волос я не видела. Мальчик был в черной кожаной кепке и не снял ее, когда вошел. Я не стала делать замечание, промолчала, как тактичный человек. Рост средний, лицо приятное, ничего такого запоминающегося. Усики темные, аккуратные.

– Он показал вам какое-нибудь удостоверение?

– Разумеется! Разве я бы впустила его в дом без документа? Оля ушла в университет. А у меня поднялось давление, и знаете, в тот день была магнитная буря. На вас влияют магнитные бури?

– Да, конечно, – рассеянно кивнул Иван и тут же раскаялся.

– А что вы чувствуете? Я, например, чувствую страшную слабость и головокружение. И знаете, так покалывает в ногах, прямо будто мелкие иголочки. И еще в глазах темнеет, особенно если смотришь в одну точку. Вы у себя наблюдали подобные симптомы?

– Наблюдал. Скажите, вы не помните, как выглядело удостоверение?

– Отлично помню. Солидная красная книжечка, снаружи ничего не написано, а внутри – фотография, круглая печать, фамилия. Я и фамилию запомнила, представьте. Она очень простая: Петров.

– А какая там обозначена организация? – спросил Иван и подумал, что, в общем, это не имеет значения.

Красные книжечки продаются на Арбате. Можно сварганить себе любой документ, вклеить фотографию, изобразить печать. Чтобы обмануть такую старуху, не надо особенно стараться.

– Комитет ветеранов Афганистана. Все как положено. Моя дочь и ее муж, родители Ольги, были офицерами, и мы являемся родственниками погибших.

– Это я знаю. Скажите, а раньше вам приносили продукты от этой организации?

– Нет. Мы получаем небольшое пособие, но продукты принесли впервые. Этот мальчик, Петров, объяснил мне, что пришла гуманитарная помощь из Америки. Потребовалось найти мое пенсионное удостоверение. Оля такая рассеянная, постоянно кладет все в разные места. Знаете, она вообще все теряет в последнее время. Даже одежду, нижнее белье. Мне необходимо хорошо питаться, каждая копейка на счету, а она все теряет, потом приходится покупать новые вещи. При теперешних ценах это просто невозможно. Вам, как официальному лицу, я могу сказать, недавно она потеряла бюстгальтер, хороший, почти новый. Перерыла весь дом и не могла найти.

– Простите, Иветта Тихоновна, давайте мы не будем отвлекаться от главного. Значит, понадобилось ваше пенсионное удостоверение.

– Да. А я себя плохо чувствовала, мне трудно было искать. Я спросила, нельзя ли просто сообщить все данные, которые есть в удостоверении. Я их помню наизусть. А он говорит, нет, к сожалению. Нужны еще другие документы – свидетельства о смерти, оба, Марины и Николая. И очень любезно предложил мне, мол, вы скажите, где все это может лежать, я сам посмотрю. Ну, я не возражала, красть в нашем доме нечего. А все документы Марины и Николая лежат в том ящике, где пистолет. Мне тогда не пришло в голову, что этот Петров заметит его. Я совершенно не беспокоилась, документы лежали на видном месте, сразу, как откроешь ящик, а пистолет – в самой глубине, в шкатулке.

– Вы проверили ящик после того, как этот молодой человек ушел?

– Нет. Я плохо себя чувствовала. Это только потом мне пришло в голову.

– Когда именно?

– Когда я узнала, что Олю подозревают в убийстве, я подумала: наверное, из-за этого пистолета. И сразу вспомнила, как Петров открывал ящик.

– А потом, после пятого сентября, кто-нибудь посторонний приходил к вам, открывал ящик?

– Из посторонних никого. Только вы. Кто-то еще к Оле зашел, сразу после вас. Я мельком увидела, он в кухне сидел, в комнату не зашел. Толстый такой мужчина, солидный. Я потом спросила Олю, кто это, она сказала, мол, знакомый.

– Сама Ольга при вас за последние дни открывала ящик? Брала в руки шкатулку с пистолетом?

– Не помню. Она за этим столом часто занимается, я ведь не слежу, какие ящики она открывает. За Петровым я наблюдала, он чужой. А за внучкой своей зачем?

– Вы рассказали Ольге об этом Петрове?

Старушка почему-то густо покраснела и поджала губы.

– Иветта Тихоновна, рассказали или нет?

– Нет.

– Почему?

– Так получилось… Она вернулась очень поздно в тот день. Мне хотелось есть, и пока я ее ждала… В общем, я сама не заметила, как съела все, и ветчину, и сыр. И потом уже не хотела ее огорчать. Врач ей сказал, мне нельзя переедать, нельзя полнеть в моем возрасте… Скажите, у вас случайно нет каких-нибудь фруктов?

– К сожалению, нет, – покачал головой Иван.

– А вообще какой-нибудь еды нет с собой случайно? Хотя бы булочка или шоколадка? Мне необходимо хорошо питаться. А здесь я не наедаюсь. Надо, чтобы вы срочно отпустили Олю, и скажите ей, чтобы, когда она приедет за мной, обязательно привезла сразу что-нибудь поесть. Главное, что-нибудь сладкое, шоколадку или вафельки, такие, с розовой начинкой. Она знает.

– Хорошо, – кивнул Иван, – обязательно.

Он проводил Гуськову назад, в корпус, сдал ее с рук на руки дежурной медсестре, потом добежал до ближайшего коммерческого ларька, купил большую шоколадку, две пачки вафель, упаковку апельсинового сока, вернулся в больницу и передал пакет для Гуськовой.

* * *

– Мы в очередной раз поссорились, но не сильно. Я ходила за ней по всей квартире, пока она одевалась, и пилила, пилила, старая дура. Если бы я знала… А она была такая серьезная, сосредоточенная. Обычно за словом в карман не лезет, а тут – молчит. Огрызнется иногда, но как-то вяло. Вроде о чем-то своем думает. Одевалась, красилась тоже вяло, механически. А потом говорит: мам, дай тысяч десять, на всякий случай. У меня ни копейки. Ну, я наскребла тысячными, сотками, около десяти, может, чуть меньше. Она сунула в сумку.

Все это Элла Анатольевна рассказывала не оперативнику, а Кате и Паше, когда они привезли ее домой. Они пробыли у нее до вечера. Версия районного опера о том, что Свету Петрову убили с целью ограбления, трещала по швам. Но он этого не слышал. Он отложил допрос матери убитой, боялся, она опять хлопнется в обморок, и отпустил с миром до завтра. Оперативник не сомневался: это убийство обречено встать в почетные ряды «глухарей», несмотря на то что труп опознали.

Сидя на кухне, совершенно трезвая, бледная, Элла Анатольевна глядела в одну точку сухими пустыми глазами и вспоминала, что у Светы в тот вечер было с собой не больше десяти тысяч мелочью. Дешевые серебряные сережки.

– Знаете, индийский ширпотреб, крупные, плетеные, с шариками. На елочные игрушки похожи. Даже в темноте их нельзя принять за дорогие. Никаких колец, браслетов, кулонов. Ничего.

Оказалось, Элла Анатольевна отчетливо, в деталях, помнит, как ее дочь собиралась, чтобы выйти из дома на пару часов в субботу, в десять вечера.

– А перед этим она говорила с кем-нибудь по телефону? Может, вы слышали, как она договаривалась о встрече? – спросила Катя.

– Весь вечер только и делала, что говорила по телефону. Ей звонили, она кому-то названивала. Разве разберешь? С Вовчиком своим болтала полчаса, с Викой, которая в Польшу за обувью собирается. Потом еще с разными людьми, с Маргошей, со Славиком-«челноком». Она поболтать любит, бывало, часами висит на телефоне. Два слова по делу, остальное просто так, про жизнь.

Элла Анатольевна рассказывала о дочери, и ей становилось легче. Живые, знакомые имена, детали недавнего вечера, оказавшегося последним, как бы заслоняли невозможную правду. Она пока не сознавала, что произошло. Это был своеобразный психологический наркоз. Срабатывал инстинкт самосохранения. Катя совсем недавно пережила почти то же самое.

– А вы говорили, она должна была в субботу встретиться с Маргошей, – вспомнила Катя, – не знаете, когда именно, где?

– Ой, не могу сейчас вспомнить. Может, мне вообще показалось. С кем-то она договаривалась, я подумала почему-то, что с Маргошей. Но сейчас понимаю – нет, вряд ли с ней.

– Почему? – спросил Паша.

Он почти не участвовал в разговоре, слушал молча, только иногда вставлял короткие вопросы.

– Ну, по интонации. Она обычно с Маргошей говорит так по-простому, весело, похихикают, бывало. А тут – да, нет. И какая-то вся напряженная. Я потом спросила, с кем это ты? Она только буркнула: отстань.

– То есть Светлана в тот вечер была напряженной, раздраженной, вела себя необычно? – сделала осторожный вывод Катя.

– Да, тихая какая-то была, подавленная. Или мне сейчас так кажется?

Катя обратила внимание, что Элла Анатольевна вовсе забыла о спиртном. Пили чай, курили на кухне. Катя спросила, не оставить ли ей денег, но Элла Анатольевна покачала головой:

– Спасибо. У меня есть на книжке кое-что. Если ты оставишь, я не сдержусь, ночью за водкой побегу. А начну сейчас – все. Уже не остановлюсь никогда…

На улице стемнело, пора было уезжать.

– Если понадобится помощь, мой телефон у вас есть, – сказала Катя на прощание.

Когда они сели в машину, Паша тихо произнес:

– Дешевенькие сережки, десять тысяч мелочью… грабитель, который идет на убийство, вряд ли бы позарился на такую ерунду. Для него логично было бы все это бросить. И дешевые сережки он не стал бы вынимать из ушей, и десять тысяч вряд ли тронул бы. Разве это деньги для серьезного грабителя? Он ведь грабитель, и ему не надо, чтобы убийство связывали с ограблением. Однако ничего из перечисленных вещей при трупе не нашли.

– Ну, иногда и за бутылку могут убить, за пачку сигарет, – неуверенно возразила Катя.

– Могут. Но тогда обязательно взяли бы и сумку, и сигареты с зажигалкой. Если на нее напал какой-нибудь озверелый алкаш или наркоман, он уж взял бы все до нитки. Это в принципе довольно простая психология. Не бином Ньютона.

– То есть ты хочешь сказать, что ограбление инсценировали?

– А ты сомневаешься? Надеешься – все совпало случайно?

– Мне бы хотелось сомневаться и надеяться, – призналась Катя.

– Не получится. Ты не страус, голову в песок спрятать не сумеешь. Да и не надо.

Они не заметили, как подъехали к Пашиному дому. Было совсем темно.

– Ты уверена, что хочешь домой, а не ко мне? – тихо спросил Паша, взяв ее за плечи и глядя в глаза. – Я понимаю, пока рано. Слишком мало времени прошло. Но после того, что сегодня случилось, тебе не страшно будет остаться одной в пустой квартире?

– Паша, я поеду домой. Без тебя мне было бы очень тяжело, ты даже не представляешь, как я тебе благодарна. Но сейчас будет лучше, если я поеду домой. Когда я захочу остаться, тебе не понадобится об этом спрашивать. Ты сам поймешь.

– Ты мне знак подашь? – Он улыбнулся. – Как в шпионском фильме? Я ведь не такой понятливый, как тебе кажется. К тому же, когда чего-то очень ждешь, начинаешь торопить события, принимать желаемое за действительное… Ладно, ты меня прости. В конце концов, ты вчера похоронила мужа, все ясно… Прости. Когда захочешь остаться, я и правда сам пойму.

– Спасибо. – Катя легко прикоснулась губами к его щеке и села в свою машину.

– Позвони мне, когда приедешь, – попросил он, прежде чем она захлопнула дверцу.

* * *

Дома, в пустой квартире, в полном одиночестве, Катя в первый момент как будто оглохла от тишины. И сразу поймала себя на том, что боится своего сотового телефона. Сейчас он затренькает, и опять она услышит: «Привет, молодая вдова», – или что-то в этом роде.

Она почти не сомневалась – сегодня, ранним утром, в половине пятого, говорила по телефону с убийцей. Женщина, изображавшая Свету, когда самой Светы уже не было в живых, вероятней всего, и набросила удавку. Но из этого разве следует, что она же выстрелила в Глеба?

Мигал огонек автоответчика. Прежде чем прослушать записи, Катя набрала Пашин номер.

– Я уже дома.

– Я тебя люблю, – произнес он тихо, – почему-то по телефону это сказать легче. Можешь ничего не отвечать. Ты еще не раздумала искать того бомжа, помнишь, ты рассказывала? Бориска-помоечник, кажется?

– Да, Бориска-помоечник… Завтра попытаюсь его найти.

– Мне обязательно надо быть на работе с утра и хотя бы часов до пяти. Может, ты отложишь поиски бомжа? Я приеду к тебе, и мы займемся этим вместе.

– Спасибо, сама как-нибудь справлюсь. Если мы будем вместе, он может испугаться, подумает, вдруг ты из милиции?

– Ну, смотри, как знаешь… Если вдруг ночью опять будет звонок, сразу потом перезванивай мне. В любое время. Не оставайся с этим кошмаром одна. Хорошо?

– Хорошо, Пашенька. Спасибо.

– Когда все кончится, мы… ладно, прости, не буду. Завтра я весь день на фирме, телефон у тебя есть.

Положив трубку, Катя подумала, что и правда, с этим кошмаром нельзя оставаться наедине. И почему вдруг так вышло, что странный, молчаливый Паша Дубровин, который ровным счетом ничего не значил для нее, вдруг оказался единственным человеком… Нет, вот об этом пока думать рано. Кем для нее стал Паша и что будет дальше – время покажет.

Катя включила автоответчик. Первый голос был мамин.

– Доченька, где ты? Как ты себя чувствуешь? Позвони обязательно.

Потом – Маргоша.

– Катька, куда ты пропала? Мы с Константином Ивановичем ужасно волнуемся, позвони, пожалуйста, как только появишься. Надо поговорить. Целуем тебя.

Да, Глеб похоронен, настало время для серьезных разговоров. Пора делить имущество. Они волнуются. Им не терпится.

Следующее сообщение оставил Лунек.

– Катя, добрый день. Это Валера. Позвони мне, надо встретиться.

Катя усмехнулась про себя, подумав, что с Луньком, вором в законе, ей значительно проще будет обсуждать имущественные вопросы, нежели с добрейшим родственником, Константином Ивановичем Калашниковым.

На пленке осталось последнее сообщение.

– Здравствуй, Катюша. Это Егор Баринов. Я не стану выражать тебе соболезнования, ты, наверное, вдоволь наслушалась. Мне надо встретиться с тобой, по возможности скорей. Не надеюсь, что позвонишь мне, поэтому, прости, буду беспокоить тебя звонками, пока не застану. Обнимаю тебя, девочка.

– Вот только Егора Баринова мне сейчас не хватало, – пробормотала Катя, – «обнимаю тебя, девочка»… Очень трогательно. Интересно, что ему надо?

Она перезвонила родителям, сказала, что чувствует себя нормально, пожелала им спокойной ночи. Потом перезвонила Валере на сотовый.

– Какие у тебя планы на завтра? – спросил Валера и, не дождавшись ответа, сообщил: – Митяй заедет за тобой к десяти утра.

– Валер, давай чуть позже, к одиннадцати. Я хочу выспаться, и потом, мне, как в «Бриллиантовой руке», перед визитом к шефу надо принять ванну, выпить чашечку кофе.

– Будет тебе и ко-офе, и какава с чаем. Нет, Катя, Митяй заедет в десять. Позавтракаешь у меня. Разговор серьезный и срочный. Слушай, ты почему смурная такая?

– А что, очень заметно?

– Ты мрачней, чем была на похоронах.

– Да понимаешь, в морге сегодня была, – неожиданно для себя сообщила Катя, – так получилось, попала на опознание. Тоже убийство, только не выстрел, а удавка.

– О Господи, Катюха, это что за новости?

– Давай завтра, Валер, ладно? Сейчас сил нет объяснять.

– Завтра – подробности, а сейчас в двух словах, – жестко сказал Лунек.

– Ну помнишь, вчера, когда мы стояли на лестнице, приехала пожилая поддатая женщина?

– Помню. Дальше?

– Ее дочь, Светлана, пропала в субботу. Я с детства знаю обеих, сегодня позвонила поинтересоваться, как дела. Дела оказались плохи, пришлось подъехать, сходить с этой женщиной в районное отделение милиции. Но даже заявления писать не пришлось, сразу выяснилось, что дочь ее нашли мертвой на пустыре.