Текст книги "Место под солнцем"

– Ну, это громко сказано – знаю. Так, видел пару раз, имя слышал.

– А конкретней можешь вспомнить?

– Не хочу конкретней, – улыбнулся он и покачал головой, – не хочу.

– Почему?

Лунек закурил, смерил Катю долгим, оценивающим, откровенно мужским взглядом.

– Кать, вот объясни мне такую вещь, – мягко, чуть приглушенно начал он после долгого молчания, – ты красивая, умная женщина. От тебя можно запросто потерять голову. Ну почему же тебе все мужики-то попадаются… как бы это выразиться поприличней? Ладно, не буду выражаться. Ты меня и так поняла.

– Валер, не надо, – поморщилась Катя, – я тебя отлично поняла, но не надо. Глеб…

– Нет, я не о Глебе, – перебил ее Лунек, – я о твоей первой любви. Догадываешься, о ком? Кстати, что там у вас за история была зимой на Тенерифе?

Катя вовсе не удивилась, что Луньку известно и это. Он же сказал вчера по телефону: «Ты вся как на ладошке…»

– А, ты о Баринове? Никакой там истории не было. Встретились случайно.

– И что? Случайно встретились, поздоровались, разошлись? Глеб вернулся с острова вечной весны мрачный, нервный, советника президента скотиной обозвал. Не в глаза, конечно. Неужели просто так? Без всякого повода?

– А к чему ты вдруг об этом вспомнил? – Катя удивленно подняла брови. – Я спросила тебя о Свете Петровой, а ты вдруг вспомнил о Баринове и Тенерифе. Не вижу связи.

– Да к тому, Катюша, что Света Петрова пять лет развлекала твоего красавца Баринова. Не хотел тебе говорить, но, видишь, ты сама из меня вытянула. Только уж будь добра, подробности не вытягивай. Уж больно они похабные, подробности-то. Выводы делай, в кого влюбляться. Тогда ты еще совсем девочкой была, а сейчас – взрослая женщина, к тому же совершенно свободная. Делай выводы, чтобы прошлых ошибок не повторять. Рядом с тобой должен быть настоящий мужик, крепкий, надежный, а не всякие там… прости, Господи. За тобой ведь теперь будет стоять большое серьезное дело, и много найдется желающих… Ладно, ты прости меня, может, я лезу куда не надо. – Он опять хитро, по-кошачьи прищурился.

– Нет, почему? – мягко улыбнулась Катя. – Я понимаю, мы с тобой партнеры теперь, и тебе вовсе не все равно, кто окажется со мной рядом.

– Правильно, – кивнул Лунек, – мне не все равно. Между прочим, этот твой Дубровин – классный программист. Правда, водился за ним грешок, придумал пару вирусов, очень хитрых. Поимел неприятности, но до суда не дошло. Это ведь подсудное дело… Ну ладно, история давняя. – Лунек небрежно махнул рукой. – Он ведь не корысти ради. Так, развлекался. А фирма, в которой он работает, знаешь, под кем живет? Не знаешь. Под Скелетом. Есть такой кавказский авторитет, старый, умный шакал. Любит Голубя словно родного сына. Ну, кто такой Голубь, ты, надеюсь, знаешь?

– Конечно. – Катя спокойно улыбнулась. – И что из этого следует?

– Пока ничего, – пожал плечами Лунек, – проверяем. Слушай, а у тебя с ним как, всерьез?

– Да никак у меня с ним. Пока никак, а дальше – видно будет. Честно говоря, сама не знаю. – Катя взглянула на часы и поднялась. – Мне пора. Спасибо за завтрак.

– На здоровье. – Лунек тоже поднялся из своего кресла. – Всегда рад тебя видеть. Значит, сейчас даю тебе недельку, чтобы ты отдохнула, пришла в себя. Хватит недельки?

– Вполне, – кивнула Катя.

– Ну и хорошо. Если какие проблемы – звони. Да, родственникам скажи, есть завещание Глеба. Вся его доля отписана на тебя. Так что пусть заткнутся.

– А оно что, действительно есть? – Катя застыла на пороге.

За ее спиной уже маячил Митяй, который должен был отвезти ее домой.

– А как же? – усмехнулся Лунек. – О таких вещах надо думать заранее. Всякое в жизни бывает. Бумажка, заверенная нотариусом, все как положено. Кроме меня, Глеба и моего нотариуса, об этой бумажке не знал никто. Теперь вот ты знаешь.

– Подожди. – Катя нервно передернула плечами. – И давно он написал это завещание?

– Полгода назад.

– Могу я взглянуть?

– Успеешь, налюбуешься. Там все тебе, движимое, недвижимое, все. С одним только условием, что ты продолжишь выплачивать его матери, Надежде Петровне, ту же сумму в твердой валюте. Тысячу в месяц плюс оплата ее непредвиденных расходов в случае болезни и так далее.

– А отцу что?

– Ничего, – выразительно развел руками Лунек, – да ты за дядю Костю не переживай. Небось не бедствует.

Катя не особенно переживала за народного артиста и знала, он действительно не бедствует. Ее поразила новость о завещании. Лунек не случайно оставил это напоследок. Вполне возможно, он лишь к концу разговора принял такое решение – сообщить ей о завещании Глеба. Только сообщить, не показать. А мог вообще скрыть.

Все в его руках, все. И сейчас он ясно дает ей это понять.

– Так что ты с ними особенно не церемонься, с Калашниковым и с его Маргошкой. – Лунек нежно поцеловал Катю в щеку. – И еще. Не суетись насчет этих всех бабских звонков, отравленных бомжей. Убийцу нашли, жизнь продолжается, дел у нас с тобой много. И ментов к этому не подключай, ладно? Зачем нам с тобой лишняя вонь? Они ведь с удовольствием воспользуются любой мелочью, чтобы влезть в наши дела. А это нам только настроение испортит. Мы в своем хозяйстве как-нибудь сами разберемся.

Он проводил ее до машины, еще раз поцеловал, чуть приобняв за талию. Лучший друг и партнер, любитель сказок Пушкина, знаток женской психологии, замечательный парень, вор в законе Валера Лунек. Ему удобно, что убийство Глеба никак не связано с бизнесом. Ему удобно, чтобы все в его империи осталось по-прежнему. Люди приходят и уходят, империя вора в законе должна стоять вечно.

Вишневый джип выехал из ворот. Катя сидела на заднем сиденье, смотрела в тупой подбритый затылок молчаливого Митяя. Интересно, сколько трупов на его счету? Глеб рассказывал, что этот Митяй может покалечить и даже убить одним ударом. Он проходил специальную выучку. Он не человек, а настоящая машина, предназначенная для уголовных разборок. Пару раз он спас Луньку жизнь.

Катя вдруг вспомнила какие-то смутные слухи, обрывки разговоров о торговле оружием и наркотиками, о причастности обаятельного Лунька к нескольким нашумевшим заказным убийствам, о его чеченских связях и о многом другом.

Раньше она могла себе позволить не прислушиваться, не задумываться. А сейчас лучше отдать себе отчет, с кем предстоит иметь дело. И не питать иллюзий. Если уж быть честной перед собой до конца, то вовсе не исключен вариант, что Луньку по каким-то непонятным причинам показалось удобным избавиться от Глеба. Для вора в законе человек перестает существовать, когда выходит из-под контроля. А Глеб в последнее время стал много пить и болтать. Не продумал ли Лунек заранее эту дьявольскую хитрую комбинацию? Не потому ли с такой легкостью согласился с официальной версией, будто Глеба убила Ольга Гуськова?

Катя спросила себя: а не проще ли ей тоже согласиться с этим, жить дальше? И вообще – откуда взялось в ней упрямое убеждение, будто убийца – вовсе не эта женщина? Катя ведь никогда ее не видела, ничего о ней не знает. Ну хорошо, Луньку такая версия кажется удобной. А следствие? Милиция? Они заинтересованы найти настоящего убийцу или нет? Им-то какой резон арестовывать невиновного человека?

Открыв сумочку, она обнаружила, что кассет там нет. Ну разумеется, Лунек оставил их у себя. Она забыла о них, еще бы не забыть, когда он сказал о завещании! И что теперь? Просить Митяя вернуться, забрать кассеты? Отдай их мне, Валера, я все-таки хочу дать послушать следователю Чернову. И сама попытаюсь искать настоящего убийцу. Смешно, в самом деле!

Глава 27

Сегодня у Маргоши не было съемок.

Они с Константином Ивановичем проснулись поздно, Маргоша долго не вылезала из ванной. Они планировали обязательно встретиться с Катей, днем ли, вечером, неважно. Как только появится дома, сразу намеревались к ней поехать. Надо ведь наконец обсудить деловые вопросы. Дело не терпит. Глеб уже похоронен, а жизнь продолжается. Нельзя же страдать вечно. Сейчас дорог не то что каждый день – каждый час. Надо быстро расставить все точки над «i».

Но оба Катины телефона не отвечали. Константин Иванович уже дважды наговорил на автоответчик ласково-тревожный текст, мол, где ты, Катенька, детка, ходишь с утра? Мы так волнуемся, нам надо встретиться поскорей. Но никакого ответа.

Должна же она, наконец, появиться дома! Маргоша плескалась в ванной, чистила перышки. В двенадцать часов дня раздался звонок. Константин Иванович думал, это, наконец, Катя, даже стукнул Маргоше в дверь, мол, вылезай скорее, сейчас поедем. Но это был генерал Уфимцев. Он сообщил Константину Ивановичу, что по подозрению в убийстве его сына арестована Гуськова Ольга Николаевна.

– Ты, Костя, как в воду глядел, – вздохнул генерал, – мои ребята еле отбиваются от журналистов…

Константин Иванович пару раз видел эту странную, очень красивую женщину, очередную любовницу своего легкомысленного сына. Он знал, что Маргоша училась с ней в одном классе, что родители ее погибли в Афганистане.

В январе этого года, когда он вернулся из Лондона, Маргоша сообщила ему о новом увлечении Глеба.

– Мне жутко неловко, – призналась она, – получилось, что я вроде как сводница…

Она рассказала про старый Новый год, про свою несчастную подружку, красавицу сироту, переболевшую тяжелым гриппом.

– Он прямо голову потерял, – говорила она о Глебе, – сначала разозлился ужасно, не ждал меня увидеть на даче, а потом взглянул на Олю – и забыл обо всем. Даже на меня сердиться перестал. Ужасно неудобно перед Катей.

– Не переживай, – успокаивал ее Константин Иванович, – при чем здесь ты? Не эта Оля – так другая какая-нибудь. Ты же знаешь моего сына. А вот то, что он был недоволен твоим приездом и даже не счел нужным это скрыть, с его стороны настоящее хамство. Обязательно с ним поговорю. В конце концов, это моя дача, и ты, моя жена, имеешь право приезжать туда, когда пожелаешь.

Потом произошел неприятный разговор с Глебом. Сейчас вспоминать не хочется. Глеб с самого начала относился к Маргоше как к какой-то захватчице, подозревал ее Бог знает в чем и таким образом постоянно обижал Константина Ивановича. Не мог простить развода и новой женитьбы, жалел мать. Все уже давно простили, приняли Маргошу, привыкли к ней, даже Надя ни словом не попрекнула. Но Глеб продолжал дуться, все не исчезала в нем какая-то враждебность, напряженность… Да, сейчас, когда его нет, лучше не вспоминать о плохом.

А Маргошенька, бедненькая, так тяжело это переживала, так хотела наладить с ним нормальные родственные отношения.

– Я могу его понять, – говорила она со вздохом, – но я же не виновата, что люблю тебя. Знаешь, мне иногда становится страшно. Вот будет у нас с тобой ребенок, и Глеб начнет ревновать еще больше.

– Пусть только попробует! – жестко заявлял Константин Иванович и тут же добавлял мягко, чуть игриво: – А кстати, когда у нас с тобой будет ребенок?

– Вот отснимусь еще в паре-тройке боевиков, и тогда… – улыбалась Маргоша, – мне самой хочется, но я себя знаю. Как только забеременею, на все плюну, перестану сниматься, растолстею. Стану банальной сумасшедшей мамашей. А потом еще нарожаю тебе целую кучу детей, сам не рад будешь, что со мной связался, разлюбишь меня, чего доброго.

– Как тебе не стыдно, малыш, – качал головой Константин Иванович, – что ты такое говоришь…

Он гладил, перебирал блестящие рыжие пряди, глядел в ясные зеленые глаза, и комок подступал к горлу от любви и счастья…

Маргоша вышла из ванной и, когда узнала, кто арестован за убийство, прямо затряслась в истерике, даже задыхаться стала. В первый момент Константин Иванович растерялся, перепугался, это напоминало приступ астмы. Но он знал точно, что у его жены никакой астмы нет. Просто слезы, истерика.

Маргоша горько плакала, по-детски шмыгая носом. Константин Иванович был в растерянности, он никак не мог ее успокоить.

– Это я виновата, я их познакомила, привезла ее на дачу… Ну разве я могла представить? Костенька, миленький…

Константин Иванович впервые видел свою жену в таком состоянии. Он сам готов был заплакать, понимая, что бедная девочка мучается из-за того, в чем совершенно не виновата. Какой она все-таки тонкий, глубокий человечек, у нее обостренное чувство вины.

– Ну все, малыш, все. – Он поднялся с дивана.

Она испуганно вцепилась в его руку.

– Ты куда?

– Водички тебе принести.

Она отпустила руку, горько всхлипнула:

– Спасибо, Костенька. Ты прости меня.

– За что, малыш?

– За истерику…

– Ну что ты, девочка, такое говоришь? – Он растроганно улыбнулся. – Тебе воды или соку? А может, чайку поставить?

– Просто воды, минералки холодненькой.

Он вернулся со стаканом. Маргоша уже не так сильно плакала. В глазах еще стояли слезы, но не было этих ужасных, судорожных всхлипов, от которых сердце переворачивалось. Она сидела на диване в гостиной, поджав ноги, кутаясь в теплый махровый халат. Она недавно вымыла голову, и волосы еще не высохли. Константин Иванович очень любил запах ее влажных волос и, опустившись рядом на диван, уткнулся в них лицом.

– А они точно знают, что это Оля? Что тебе сказал генерал? – спросила Маргоша, залпом выпив минералку.

– Да, малыш. Там все очевидно. У нее нашли пистолет, тот самый, из которого… и еще есть улики. Уфимцев сказал, подробности при встрече.

– У Оли был пистолет?! Ужас какой… если бы я знала… – Она судорожно всхлипнула, и Константин Иванович испугался, что сейчас опять разрыдается.

– Ну что бы ты могла сделать? Так нельзя, малыш. Ты же у меня сильная девочка, я еще ни разу не видел, чтобы ты так плакала. Мне прямо страшно за тебя, за твои нервы.

– Хорошо, Костенька, я сейчас успокоюсь. А когда ее арестовали?

– В понедельник, рано утром.

– В понедельник?! – Маргоша сильно вздрогнула и побледнела.

Константин Иванович заметил, что глаза ее моментально высохли.

– Почему ты так испугалась? – удивленно спросил он.

– Нет. – Она расслабленно откинулась на спинку дивана. – Я не испугалась, просто… Ну, понимаешь, даже не знаю, как тебе объяснить. Это слишком уж символично, что ее арестовали в день похорон. Даже жутко делается. Оля ведь очень мнительная, она склонна ко всякой мистике, она вообще странный и по большому счету глубоко несчастный человек. У нее сумасшедшая бабушка, и больше никого.

– Да уж, несчастный человек, – горько усмехнулся Константин Иванович, – выстрелила в моего мальчика, как профессиональный киллер. Неужели тебе ее жалко?

– Мне пока трудно все это осмыслить, уместить в голове, – тихо призналась Маргоша. – А Катя уже знает? Ей сообщили?

– Понятия не имею. Об этом мы с генералом не говорили. Ты, кстати, вчера звонила ей?

– Да, я оставила сообщение на автоответчике.

– Странно, что она не перезвонила. И странно, что сейчас ее нет дома.

– Ну мало ли какие у нее дела, – пожала плечами Маргоша, – тоже ведь своя личная жизнь.

– Этого-то я и боюсь, – тихо и задумчиво произнес Константин Иванович, – боюсь, кто-нибудь настроит ее заранее…

– А ты думаешь, она так легко поддается внушению? Вообще объясни мне толком, чего ты боишься.

– Если бы я мог самому себе это толком объяснить… Просто какое-то тревожное чувство. Ведь нет завещания, и речь идет о таких деньгах… Всякие могут быть неожиданности.

– Но ведь в любом случае к твоей части прибавляется две трети. Это шестьдесят процентов. Считай, казино твое. Ты все равно ее вытеснишь, если она начнет дурить. Да и не начнет она. Ты ее знаешь, сам говорил, у нее хватит ума понять, что с нами лучше не ссориться, если она хочет сохранить свой театр. При шестидесяти процентах театр тоже в твоих руках. – Маргоша погладила его по щеке. – Не надо волноваться заранее. Мы ведь пока еще с ней не говорили.

– А Лунек? – еле слышно произнес Константин Иванович.

– Ну что Лунек? Ему-то какая разница? Он все равно остается при своем проценте. Дай-ка я еще раз наберу номер. Вдруг она уже пришла?

Маргоша взяла с журнального столика телефон. И сразу, после нескольких гудков, услышала Катин голос.

– Ну слава Богу, – пропела она в трубку, – мы к тебе выезжаем через десять минут. Что-нибудь купить по дороге? А если подумать? Ну, как скажешь…

Нажав кнопку отбоя, она помчалась в ванную, включила фен, стала сушить влажные волосы, весело насвистывая какой-то знакомый мотивчик. Константин Иванович удивился, как быстро забылись безутешные слезы. Это опять была та Маргоша, к которой он привык и которую так любил, – легкая, энергичная, жизнерадостная.

* * *

Артем Сиволап нервничал и злился. Он потратил слишком много времени и сил на это заманчивое, запутанное дело, чтобы просто так бросить, отступить. Сразу после разговора с Игорем Корнеевым он принялся обзванивать всех своих знакомых из программ криминальных новостей, из милиции и прокуратуры. Но вовсе не для того, чтобы направить ментов в больницу к бабушке Ольги Гуськовой. Он сам пытался найти лазейку, зацепить хоть кого-то из оперативно-следственной группы, работающей по этому делу. Но довольно скоро убедился – бесполезно. Ему, как и Игорю Корнееву, объяснили, что расследование курирует сам генерал Уфимцев, он мужик крутой, и никому неохота иметь неприятности. И лучше ему, знаменитому скандалисту, вообще держаться от этого дела подальше.

На следующее утро он помчался в Институт Ганнушкина, попытался прорваться к больной Гуськовой Иветте Тихоновне, но его категорически развернули. Не помогли ни вранье, ни деньги. Он стал уговаривать себя, что все бесполезно и в его практике это не первый и не последний эксклюзив, который срывается с крючка. Много других разных дел, съемки, монтажи, рубрика «Шу-шу» не готова к очередному номеру. Нельзя же все бросить.

И в общем, уговорил. Целый день носился по разным другим делам, однако ночью не мог уснуть до тех пор, пока не сказал себе честно, что завтра утром опять отправится на Мещанскую улицу, разыщет во что бы то ни стало бомжа Бориску, даст ему, сколько тот попросит, поведет в ресторан, закажет лобстера, рассыплется в извинениях, но добьется, чтобы бомж рассказал подробно все, что видел из окошка своего вонючего теремка.

Было два часа ночи, когда он набрал номер оператора Смальцева. Тот не стал ворчать из-за позднего звонка, был готов снимать завтра кого угодно и где угодно, только заплати.

– Ты пока в машине посиди, – сказал он Смальцеву, когда на следующее утро они приехали в злосчастный двор, – ты посиди, а я пошныряю. Но только смотри, чтобы все было готово, чтобы пленка не кончилась и аккумулятор не сел в самый ответственный момент.

– Будет сделано, – вяло отозвался Смальцев.

Артем обошел двор, заглянул в теремок, сбегал к ларьку, к пункту приема стеклотары. Несколько сонных утренних алкашей, попавшихся на пути, ничего внятного ответить не могли. Он уже почти потерял надежду, когда заметил у помойного бака маленькую скрюченную старушку.

– Здравствуйте, – вежливо обратился он к ней, – вы Бориску не видели?

– А тебе зачем? – подозрительно прищурилась старушка.

– По делу, – он протянул ей пятитысячную купюру.

Старушка ловко сцапала деньги и даже облизнулась.

– Помер Бориска-то.

– Как?! Когда?

– Да вчерась. – Она поджала губы и траурно вздохнула. – Взял и помер, в одночасье, а чего, как, не знаю. Сивку-то в милицию забрали, орала сильно.

Старушка развернулась всем корпусом к своей помойке и продолжила деловито копаться, потеряв к Сиволапу всякий интерес. Понятно ведь, больше не даст.

Артем побрел к детской площадке, сел на лавочку, закурил. Странно это, очень странно. Может, зайти в районное отделение милиции, попытаться выяснить, отчего умер бомж? Нет, это уже полный идиотизм.

И вообще хватит. Пора наконец успокоиться. Не выйдет никакого эксклюзива, не даются в руки пикантные подробности этого убийства, зря только Смальцева выдернул, теперь плати ему за целый рабочий день. Он ведь потребует. Была съемка, не было – ему что? Заказал камеру – плати.

Сиволап так глубоко погрузился в свои печальные мысли, что не услышал приближающихся шагов, и сильно вздрогнул, когда женский голос произнес у него над головой:

– Здравствуйте, Артем.

Он поднял глаза. Над ним стояла балерина Орлова собственной персоной.

– Екатерина Филипповна, несколько слов, буквально несколько слов. – Он встрепенулся, вскочил со скамейки, чтобы бежать к машине, за Смальцевым.

– Подождите. – Она остановила его жестом. – Вы один или с оператором?

– С оператором. Я сейчас…

– Да не бегите вы. – Она едва заметно поморщилась. – Не суетитесь. С каким именно оператором?

– Со Смальцевым. А что?

– А в воскресенье вы с кем были?

– С Корнеевым.

– Вы хотите взять у меня интервью?

– Да, разумеется.

– Тогда вызывайте того оператора, с которым были здесь в воскресенье.

– Но почему?

– Меня не устраивает, как работает Смальцев. Я видела несколько репортажей. Он не умеет снимать. Если вы хотите, чтобы я ответила на ваши вопросы перед камерой, вызывайте Корнеева.

– Но я не знаю… это так неожиданно. Смальцев уже здесь, ждет в машине, камера готова, а Корнеев может быть занят, – стал лепетать Артем, уже заранее понимая, что теперь уж достанет Игоря хоть из-под земли.

– Не волнуйтесь, – успокоила его Орлова, – я не передумаю ни через час, ни к вечеру. Если Корнеев занят, вы можете подъехать позже. Мой телефон у вас есть, я буду дома.

Она развернулась и пошла к подъезду. Несколько секунд Артем тупо глядел ей вслед, потом вытащил из кармана куртки сотовый телефон и стал названивать Корнееву – сначала домой, потом на пейджер.

* * *

Родственники не заставили себя долго ждать. Оба, и Константин Иванович, и Маргоша, лучезарно улыбались и торжественно вручили Кате букет белых гвоздик, коробку дорогого французского печенья и бутылку сухого мартини.

– Ты знаешь, нашли убийцу, – сказала Маргоша, чмокнув Катю в щеку.

– Да, – кивнула Катя, – уже знаю.

– А когда же ты успела?.. – удивилась Маргоша. – Нам об этом сообщили только сегодня.

– Я знала уже в понедельник.

– В понедельник? – вмешался Константин Иванович. – На похоронах? Почему же ты ничего нам не сказала?

– Меня просили не говорить. – Катя отправилась в кухню, они за ней следом. – Вам чай или кофе? – спросила она, наливая воду в чайник.

– Кофе, – ответила за двоих Маргоша. – Слушай, а кто же тебя просил не говорить?

– Не важно. – Катя достала электрическую кофемолку, насыпала зерна.

– Ты сейчас будешь здесь гудеть. Я этот звук терпеть не могу, – рассеянно произнес Константин Иванович и ушел в гостиную.

Маргоша придвинулась к Кате совсем близко, чтобы не перекрикивать гул кофемолки.

– Видишь, значит, теперь и со звонками все ясно, и с теми щепками в подушке, – сказала она, – с самого начала можно было догадаться, что Ольга слегка того. – Маргоша выразительно закатила глаза и покрутила пальцем у виска. – А теперь я себя так ужасно чувствую… ты ведь знаешь, мы с ней в одном классе учились. Но я, честное слово, не могла себе представить…

– Маргоша, перестань. При чем здесь ты? Да, я все забываю тебя спросить, ты была знакома со Светой Петровой?

Катя прекрасно помнила, что уже спрашивала об этом. И сейчас очень внимательно следила за Маргошиным лицом. Та опустила глаза, поправила волосы и тихо сказала:

– А почему – была? Я и сейчас с ней знакома. У меня есть идиотская привычка жалеть и опекать несчастненьких. А у несчастненьких есть привычка садиться на шею. Со Светкой – именно такой случай.

– Ее убили, – тихо сказала Катя, выключая кофемолку и продолжая наблюдать за Маргошиным лицом.

– Светку? Ужас какой… Как? Когда?! – Реакция была вполне адекватной, зеленые глаза расширились от испуга и удивления.

– В субботу поздно вечером Свету задушили удавкой на пустыре в Конькове. Милиция считает, это было ограбление. Ты позвони ее маме, Элле Анатольевне. Она очень тепло о тебе говорила. Ей худо сейчас, позвони. Опекать несчастненьких – не такая уж идиотская привычка. И не все они садятся на шею.

– Погоди, а ты откуда это знаешь, так подробно, про Светку?

– Элла Анатольевна была на поминках, жаловалась, что Света пропала. Во вторник я позвонила узнать, как дела. Ну и пришлось приехать, потом мы вместе пошли в милицию.

– Зачем? Они вообще тебе кто?

– Не важно. Друзья детства.

– Обе? – Маргоша нервно усмехнулась.

– Да, обе. Элла Анатольевна стригла мою маму. Света приходила на все дни рождения, праздники. Я обеих помню со своих пяти лет. А ты, вероятно, познакомилась со Светой, когда училась в «Щепке»? Она ведь работала гримером в Малом театре. Удивительно тесен мир…

– Да, удивительно, – вздохнула Маргоша, – я знала, Светка плохо кончит. Она торговала на вещевом рынке, общалась со всякой швалью… Где у тебя кофейные чашки? А, вот, нашла.

– Девочки, вы скоро там? – послышался голос Константина Ивановича из гостиной.

– Да, Костенька, сейчас, – отозвалась Маргоша, – давай я все отнесу, а ты следи за кофе. – Она поставила на поднос чашки, вазочку с печеньем и удалилась.

– Видишь ли, детка, – начал Калашников, когда они уселись вокруг журнального столика в гостиной и Катя принесла кофе, – поскольку я знаю тебя с пеленок, мы будем говорить прямо и называть вещи своими именами. Ты человек непрактичный. Ты талантливая танцовщица, чудесная, умная девочка, но во всем, что касается таких приземленных материй, как бизнес, деньги, ты полный профан. Тот неимоверный груз, который свалился на тебя в связи с нашим общим горем, тебе, детка, не по плечу. Я имею в виду казино, то есть те пятнадцать процентов из контрольного пакета акций, которые ты наследуешь по закону.

Катя слушала молча, не перебивая. Маргошу, казалось, совершенно не интересовал разговор. Она встала, со скучающим видом подошла к книжным полкам, провела пальчиком по корешкам, потом присела на корточки и стала просматривать коробки с видеокассетами, которые стояли в самом низу, в несколько рядов.

– Так вот, – продолжал Константин Иванович, отхлебывая кофе мелкими глотками, – пятнадцать процентов – это и много, и мало. Много в смысле ответственности и головной боли, мало в смысле дохода. Доход казино – вещь непостоянная. Денег, которые тебе даст долевое участие в прибыли, едва ли хватит на то, чтобы содержать театр. Театр классического балета – удовольствие не из дешевых. Ты понимаешь, о чем я говорю?

Катя молча кивнула.

– При прежнем соотношении сил казино имело конкретного хозяина. А теперь, если пятнадцать процентов из шестидесяти, принадлежавших Глебу, окажутся у тебя, то получится ерунда. Доход упадет. Некому будет взять дело в свои руки. Я слишком занят, чтобы взвалить на себя все. Я готов это сделать, но только в том случае, если мне и принадлежать будет – все. Не хочу утомлять тебя подробностями, перейду к главному. Надежда Петровна свои двадцать процентов отдает мне. Будет разумно с твоей стороны поступить так же. А если уж я возьму на себя казино, то за театр ты можешь не волноваться. Я ведь не какой-нибудь тупица «новый русский», я тоже, на минуточку, артист и понимаю, что такое театр. И если мы с тобой договоримся, я сделаю все от меня зависящее, чтобы ты и твои ребята не остались на улице. Ну, что ты молчишь, детка? О чем ты думаешь?

– Константин Иванович, а почему вы говорите о моих пятнадцати процентах? – спросила Катя со спокойной улыбкой. – Глебу принадлежало шестьдесят. Я, конечно, человек непрактичный, однако знаю, что шестьдесят на три будет двадцать.

– Потому, деточка, – стал терпеливо объяснять Калашников, – что при разделе имеется в виду все имущество, выраженное в денежных единицах. То есть речь идет еще и о квартире, доме на Крите, двух машинах, гараже, банковских вкладах. А это на сегодняшний день как раз и составляет в денежном выражении те пять процентов, которые автоматически вычитаются из твоей доли в контрольном пакете акций. Иными словами, ты, конечно, можешь претендовать на двадцать, но в таком случае нам придется делить квартиру, машины, дом, и мы запутаемся. Мы же свои люди, ну зачем нам эти сложности? Ты ведь ничего не теряешь, наоборот. Зачем тебе лишняя головная боль? Да и с моральной точки зрения… Детей у вас нет, ты молодая женщина, выйдешь замуж, и все, что нажито таким трудом, и заметь, не твоим трудом, достанется чужому человеку. Или ты не согласна?

Катя сама не знала, почему тянет время. Она представляла себе, как сойдет с его лица это покровительственно-благодушное выражение, как он взбесится буквально через минуту. Наверняка и Маргоша, которая сидит сейчас тихонько в уголке и перебирает коробки с кассетами, не останется равнодушна…

Ладно, нечего тянуть. Катя уже открыла было рот, но тут зазвонил телефон, и она вздохнула с некоторым облегчением. Еще несколько секунд покоя. В какой бы форме она ни сообщила им неприятную для них новость, скандал все равно разразится. Так пусть не сию минуту…

– Катя, ну слава Богу, – услышала она в трубке, – я уже не надеялся, что дозвонюсь. Ты узнала меня?

Это был Егор Баринов. Он почему-то ужасно волновался.

– Да, Егор, я тебя узнала. Здравствуй.

– Мне надо встретиться с тобой, очень срочно. Желательно сегодня, в любое удобное для тебя время, я готов подъехать, куда скажешь.

– А что случилось?

Краем глаза Катя заметила, как Константин Иванович раздраженно совершенно беззвучно забарабанил пальцами по столу, а Маргоша застыла с кассетой в руках, повернула голову и удивленно уставилась на Катю.

– У меня серьезные неприятности, и помочь мне можешь только ты. Но это не телефонный разговор. Если позволишь, я подъеду к тебе часикам к девяти?

– Хорошо, Егор. Ты знаешь адрес?

– Да, конечно.

– Ну вот, у тебя уже началась своя бурная личная жизнь, – выразительно развел руками Калашников, когда она положила трубку, – уже появился какой-то Егор.

– Да не какой-то, – поморщилась Катя, – это вовсе не личная жизнь. Это всего лишь Баринов.

В углу что-то грохнуло. Маргоша выронила несколько кассет и, не потрудившись поставить их на место, быстро подошла к креслу, в котором сидел Константин Иванович, уселась на подлокотник.

– Баринов? – спросила она, весело подмигнув. – Насколько мне известно, это как раз очень личная жизнь.

– Малыш, перестань. – Константин Иванович похлопал ее по коленке. – У нас серьезный разговор. Так что, Катюша, мы договорились? Или мне еще надо поупражняться в красноречии? – обратился он к Кате с лучезарной улыбкой.

– Нет, Константин Иванович, – медленно произнесла Катя, – вам не стоит больше упражняться в красноречии. Дело в том, что я была у Валеры. Есть завещание Глеба, по которому все движимое и недвижимое имущество принадлежит мне, в том числе и все шестьдесят процентов контрольного пакета акций казино.

Повисла пауза. На лице Константина Ивановича медленно линяла улыбка, Маргоша застыла, вцепившись пальцами в мягкую обивку кресла.