Текст книги "II. Аннеска"

XXXIV

Мой путь лежал в Кутна-Гору, где вероятно нашли свое пристанище останки Гамалиила Молчаливого. За неимением других источников информации, оставалось лишь довериться сведениям, полученным от кладбищенского незнакомца. Впрочем, убедиться в их правдивости было не трудно, ведь если жертв вокруг действительно с каждым днем становится все больше, а могильные земли переполнены, значит, кто-то должен был заниматься перевозкой тел мертвых прежних поколений. Искать его вслепую не имело никакого смысла, а потому я направилась упомянутую выше синагогу на окраине некрополя, надеясь узнать у ее хранителя, как мне поступить.

Стук моих перстов по деревянной поверхности двери святилища резко пронзил вечернюю тишь. Мне не пришлось гадать, есть ли кто-либо внутри, ибо весьма скоро дверь была отворена, и передо мной появился пожилой человек в сером платье. Вероятно, сперва он хотел укорить меня за столь неделикатный и нежданный визит, сказав, что усопших надобно хоронить на рассвете, а не глубокой ночью, но, узрев мое богатое облачение, сменил тон на более любезный и замер в ожидании, стараясь понять цель моего прихода.

– Мне необходимо попасть туда, куда перевозят останки тех, кому прежде принадлежали могилы этого некрополя. Среди тех, чьи тела были столь неожиданно подняты из мест вечного сна в последнее время, был мой отец, новое место покоя которого я желаю непременно знать, – сухо молвила я тоном, не терпящим возражений.

Еще раз внимательно посмотрев на меня и мое облачение, словно пытаясь понять, действительно ли я та, за кого себя выдаю, хранитель святилища, должно быть, отбросил все возможные подозрения и проговорил:

– Полагаю, на самом деле вам нужен не я, а человек, который непосредственно занимается перевозкой останков в некрополь Кутна-Горы, если вас, разумеется, не смутит зловоние, исходящее от вековых костей.

– Кто этот человек? – скрестив руки на груди, спросила я.

– Во всем городе таких перевозчиков наберется человек семь, но именно отсюда вывозит тела только один. Его имя – мастер Эврен. Как правило, он снаряжает свою повозку в путь только тогда, когда набирается достаточно костей, чтобы полностью наполнить ее, – раввин продолжал размеренно отвечать на мои вопросы, но теперь уже отстраненно, смотря сквозь меня.

– Что это значит?

– Это значит, что он отправляется в путь реже, чем остальные. Но вам повезло, вы пришли как раз вовремя, ибо уже на рассвете его ждет очередное путешествие в Кутна-Гору. Останков вновь собралось слишком много, – в голосе служителя послышались оттенки усталости и сожаления.

– Где мне найти этого человека?

– Его жилище расположено неподалеку отсюда – близ одной из опор Юдитина моста. Когда вы ступите на его поверхность, стоя по направлению к крепости Суверена, бросьте взор направо. Вы увидите лестницу, основание которой расположено у самой воды. Спустившись вниз, вы узрите дверь, за которой и живет перевозчик костей. К сожалению, это все, что я могу для вас сделать.

До следующей точки моего странствия я добиралась в полной темноте, укрывшей своей пеленой всю Прагу. Мой душевный настрой был окончательно подорван сим фактом и буквально истекал ядом малодушия и трусости. Тропинки некрополя сменились не менее мрачными каменными артериями пражских улиц, которые в кромешной тьме без преувеличения сводили меня с ума. Их бесконечные развилки, узость неумолимо подавляли мое сознание, мою надежду на какое-либо духовное умиротворение. Внезапно для себя я оказалась на подобии площади, в центре которой из стороны в сторону бродил некий престарелый горожанин, облаченный в плащ. В его руках ярким светилом пылал факел. Едва он услышал мои шаги, как резко обернулся и обнажил клинок, лезвие его меча замерло в дюйме от моего сердца. Я даже не успела отреагировать на столь близкую смертельную опасность. Однако он быстро понял, что ошибся, подозревая во мне своего врага или иную ночную напасть. Также молча, не проронив ни слова, он убрал меч в ножны и побрел прочь. В ночном городе и правда было неспокойно, оттого я все больше верила историям своих собеседников о том, что вокруг происходит нечто неладное.

XXXV

Мост Юдиты, залитый светом вдруг выглянувшей луны, поражал своей протяженностью и монументальностью – двадцать арочных сводов, расширяющихся к центру реки, удивляли своим геометрическим совершенством и массивностью. Начало и конец гряды этих монолитных полусфер, возвышающихся над черной безмолвной водой, венчали квадратные башни с решетчатыми заграждениями и пылающими жаровнями на зубчатых крышах. Что же касается подпорных стен сей исполинской переправы, они вероятнее всего были сложены преимущественно из красного песчаника, хотя отдельные участки отличались своей темной поверхностью, что свидетельствовало о примеси, иногда значительной, магматических пород – обсидиана или диабаза, а может быть того и другого вместе. Словом, не оставалось сомнения в том, что я находилась перед величайшим достижением инженерной мысли, что невольно побуждало вспомнить о великих чудесах света, известных с самой древности. Быть может, я бы позволила себе с большей тщательностью изучить конструкцию сей достопримечательности, если бы не полное отсутствие горожан вокруг – только два рыцаря в багровых плащах охраняли мост в этот ночной час. Хотя они и казались безразличными ко мне, я почти физически ощущала тяжесть их всепроникающего взгляда из крестообразной прорези конусообразных шлемов. Мне нужно было поспешить пройти мимо них и не навлечь на себя лишних подозрений.

Я без труда нашла спуск к воде, о котором говорил раввин, возрадовавшись правдивости его слов. Спуск действительно находился подле правой и ближайшей ко мне башне. Чем меньшее количество ступеней мне оставалось пройти вниз, тем громче становился шум и плеск течения речной воды – звук, который был усладой сердцу в своей естественной простоте. Преодолев последнюю ступень, я оказалась на каменной прямоугольной плите, находившейся почти на уровне воды, отчего даже самая миниатюрная волна, поднятая на водной глади слабым дуновением ветра, заливала ее пространство влагой. Мне оставалось лишь открыть еще одну из дверей в своей жизни – чтобы встретиться с перевозчиком.

Зловоние буквально сразило меня наповал: зловоние неотторжимое и всеобщее – то, которое присуще лишь мертвым телам, долгое время лишенным погребения. Воистину, мой разум тускнел и наливался свинцом от приторной духоты и сладковатого запаха гнили. Я не могла найти источник столь пагубного запаха, ибо помещение, в котором я оказалась, представляло собой небольшую комнату, в которой не было почти ничего, кроме утвари неясного назначения и одинокого масляного светильника, стоящего на полуразвалившейся деревянной бочке. Если бы я оказалась здесь при иных обстоятельствах, я бы никогда не подумала заглянуть за темное и ветхое покрывало, висящее на одной из стен, за которым оказался еще один узкий проход. Но теперь, оказавшись здесь по нужде, сконцентрировавшись должным образом и сохраняя должную внимательность, я сразу заметила сей лаз, ширины которого хватало только для одного человека.

Ход был протяжен. Пытаясь отвлечься от смрада, я мысленно считала свои шаги. Когда я досчитала до ста двадцати шести, лаз перевоплотился в помещение с низким сводчатым потолком. Значительная часть его пространства, скудно освещаемого небольшими свечами, была заставлена полусгнившими похоронными носилками и развалившимися гробами. Последние были по большей части отворены или варварским образом проломлены. Однако были и такие, у которых крышек не было вовсе, поэтому останки, покоящиеся в них, а иногда и относительно целые тела, завернутые или полузавернутые в рваный и грязный пожелтевший саван, бесстыдно открывались взору любого. Вся эта омерзительная обстановка, дополняемая разбросанными комьями кладбищенской земли, нечистотами всех мастей и всевозможными останками, стремительно пробуждала в моем естестве позывы к рвоте, а также искреннее желание вырвать себе глаза, нос и уши, лишь бы только лишиться возможности ощущать все это. Оставалось только славить Господа за то, что он не дал мне возможность узреть пол этого места. Воображение отчего-то рисовало на нем пятна загустевшей крови вперемешку с острыми осколками костей, издающими хруст, стоило лишь наступить на них.

Среди всего этого некрофилического хаоса я не сразу заметила самого перевозчика: долговязого худого человека в черном балахоне с длинными, спутавшимися от грязи, седыми власами. Бледный и сморщенный лик его, походящий на кожуру умирающего плода, покрывала тьма мелких, но глубоких морщин. Однако самой пугающей чертой его лика было полное отсутствие носа – на его месте ужасающей тьмой зияло омерзительное отверстие. Я бы сочла сию персону забальзамированным телом, застывшим в вертикальном положении, если бы не глаза – моргающие, движущиеся, пылающие бледно-зеленым блеском, наводящие ужас на того, на кого падет их взор.

Безобразный владыка подземелья сперва не обращал на меня никакого внимания. В недвижимости, подобно болотному древу, навис он над длинным столом, на который было водружен покойник. Его руки, погруженные в разверзнутое чрево мертвеца, вероятнее всего производили некие манипуляции с внутренностями – чавкающие тошнотворные звуки, прорезающие душную тягость гнетущей тишины, не позволяли в этом усомниться.

– Приветствую вас, мастер Эврен, – борясь с душевным и телесным тремором, проговорила я.

Ответа не последовало. Ни в первый раз, ни во второй, когда я снова повторила приветственную фразу. Очнулся от своих мыслей и своего специфического занятия перевозчик лишь тогда, когда я подошла к нему совсем близко – взмахнув при этом странным образом руками, отчего широкие рукава его балахона показались мне крыльями.

– Кто из священников прислал тебя, или то был раввин? – вопросил он высоким и чистым голосом, как если бы вместо него говорил ангел.

– Раввин. Он пообещал мне, что вы сможете помочь моему горю.

– Что за горе гложет деву с поверхности? – пропел перевозчик, даже не удостоив меня взглядом. Он вновь повернулся ко мне спиной, дабы продолжить изучать внутренности мертвеца.

– Я желаю, чтобы вы отвезли меня в некрополь Кутна-Горы, – ответила я, ощущая охватывающий меня холод. – Именно там покоится теперь прах отца моего.

Перевозчик обернулся и замер, некоторое время пристально рассматривая мое лицо. Взор глаз его был подобен взору церковного цензора, ибо вся моя душа мгновенно затрепетала от необъяснимой тревоги.

– Вы лжете, о дева! – с абсолютным спокойствием изрек он наконец. – Ни в Праге, ни в том месте, куда вы так стремитесь, нет останков того, кто был вашим отцом или любым другим близким вам человеком.

Снова наступила тяжелая тишина, грозящая роковым исходом. Впрочем, мне не довелось даже приступить к размышлению о собственной уязвимости, ведь перевозчик решил продолжить свой монолог:

– Как бы то ни было, отриньте любые опасения! В этом месте события, которые происходили под открытым небом, совершенно не важны: будь они нечестивыми или праведными. В этих залах только я являюсь воплощением Судии, – с этими словами перевозчик скрестил руки на груди, отчего теперь я могла видеть, как на его белесых, похожих на тонких ленточных паразитов пальцах повисли остатки слизистых жил и комочки жира усопшего. Мне стало плохо и остатки той еды, которой потчевал меня Иазер, устремились из моего желудка, неспособного более сдерживаться, наружу, орошая меховой нагрудник.

– В моих руках находится будущее не только мертвецов, но и живых, оказавшихся здесь, неважно по какой причине. Такова воля Властителей с Холма… – невозмутимо говорил Эврен, будто бы не замечая постыдного проявления моей естественной несдержанности. Певучий голос перевозчика сохранял абсолютную монотонность, однако, чем больше я внимала ему, тем сильнее ощущала его давление на мой замутненный тошнотой рассудок. Из-за этого в моем сознании зарождалось стойкое впечатление, что его голос делится на тысячи иных голосов, превращаясь в подобие колоссального хора, чье дьявольски гармоничное созвучие было слишком невообразимо для любого, ведущего свой род от Адама, чья душа заведомо обречена на мучения.

– Почему вы позволяете мне остаться, а не гоните прочь, как гонят обманщиков? – в конце концов спросила я, сумев наконец обуздать все новые и новые волны рвоты, все еще будоражащей мои недра своим кислотным ядом.

– Потому что в вашем существе мне видится нечто необычное, что есть только у мертвых. Это вызывает у меня интерес, – голос перевозчика на мгновение показался мне плотной вибрацией, преодолевающей любые препятствия.

– И что же это?

– В вашей душе явственна та пустота, которая присуща лишь покинувшим этот мир. – при слове «пустота» мое сердце содрогнулось. Сие понятие неким образом имело на меня существенное влияние: оно пугало меня чем-то неведомым, чем-то, чего следовало всеми способами избегать.

– Как такое может быть? Что вы имеете в виду, говоря о пустоте в моей душе?

– Возможно, вскоре вам станет ясно. Прошу вас, взгляните внимательно на то тело, с которым я сейчас работаю, – плавным движением кисти перевозчик подозвал меня ближе к себе.

– Как вам будет угодно. Что я должна почувствовать? – вопросила я перевозчика, исполняя его просьбу и рассматривая тело препарированного мертвеца.

– Не почувствовать, увидеть! – уточнил обретающийся во смерти, вновь опуская свои руки в тело покойника, дабы отыскать его сердце. Как только цепкие перста Эврена подцепили сей орган и вынули его наружу в первозданной сохранности, чтобы положить на медное блюдо рядом, он взял в руки скальпель. При помощи сего инструмента с почерневшим лезвием несколькими умелыми движениями расчленитель рассек извлеченный орган пополам. Далее, одна из половин была оставлена на медном блюде, а вторая возвращена покойному на привычное место. Наконец, перевозчик сотворил над челом усопшего некий загадочный жест, а затем повелел ему встать. Ответом на сие повеление стал хруст костей, раздавшийся во внутренностях покойного, за которым последовало омерзительное кряхтение. Миг и усопший уже немного приподнялся на своем смертном ложе, хотя глаза его так и не приобрели осмысленное выражение, неуклюже выкатившись из-за век, а в раздробленной грудной клетке и вовсе не было и не могло быть дыхания. Еще миг – и воспрянувший ото сна загадочным образом обрел ненадолго способность прямохождения: его ступни коснулись пола, он сумел пройти несколько шагов, прежде чем гниющие и обезображенные органы, пребывающие в его грудной клетке, не вывалились наружу, потянув за собой своего несчастного хозяина – наземь, теперь уже навсегда.

– Вы внимательно наблюдали за происходящим, верно? Пусть оно и показалось вам несуразным? – осведомился перевозчик.

– Воистину, вы сотворили то, что было подвластно лишь Сыну Божьему и самым одаренным из учеников его! Это невероятно! Я стала свидетельницей величайшего из чудес – чуда воскрешения мертвого тела! – мое сердце колотилось с неистовой силой, а сознание с трудом боролось со сбивчивостью в словах и мыслях.

– Значит, вы не увидели ничего, – изрек перевозчик. – В том, что произошло, нет никакого чуда. Это не воскрешение, а всего лишь оживление плоти. Воскрешением было бы возвращение в этот мир души, ушедшей из тела, а отнюдь не возвращение тела, которое без духа не более, чем кусок гниющего мяса. Вернуть же оживляющее суставы пламя способен лишь тот, кого вы именуете Богом… В том, что произошло нет ни малейшего чуда… Есть только то, что есть в вас и для вас есть страшнейшее из ужасов.

– Говорите, я вся во внимании. Укажите мне на то, что я не смогла разглядеть. Что же это?

– Ваша душа подобна той пустоте, что была сейчас в этом восставшем теле, лишенном души. Ваша душа как бы отсутствует, или же она существует, но пребывает в сильнейших мучениях и пребывает не здесь, но в неизвестном мне месте по причинам, которые мне неведомы.

– Если вы говорите, что мучения эти столь значительны, то почему я не чувствую боли, которая обременила бы мой рассудок, и почему я все еще способна говорить с вами?

– Проклятие, которое лежит на божественном огне, тускло тлеющем в вас, я полагаю и состоит в том, что многие вещи недоступны вашему пониманию. Иными словами, в вас кроется удивительная и непостижимая бесчувственность, подобие которой есть только в теле усопшего. Ее истоки мне неизвестны, но она, бесспорно, отличается от той бездны, куда попадают наши души после смерти наших тел. Этими словами я желаю показать, что естество ваше обретается в некой пограничной сфере между жизнью и смертью, не имея возможности перейти ни в первую, ни во вторую. Вы есть – необъяснимый парадокс сего мира, – перевозчик вновь взял в руки скальпель и направился к другому столу. Там также покоилось тело, у головы которого стояла маленькая свеча, уже почти догоревшая.

– Значит, именно благодаря чрезмерной бесчувственности я не могу понять, что со мной не так? – вопросила саму себя я, последовав за перевозчиком. – Но что, если я располагаю знанием об этом душевном недуге? Значит, не все еще потеряно? Значит, есть способ вернуть ход вещей в то русло, в котором ему надлежит быть?

– Возможно. Однако я не ведаю, кто бы мог помочь вам.

– Вы знаете что-то о Гамалииле Молчаливом – иудее, ныне мертвом, который занимался изучением смерти и человеческих тел, души от которых уже отделились?! Вы определенно должны знать его, ибо он, по-видимому, был похоронен на некрополе иудеев!

– Я не слышал имени этого человека, но представляю, о ком вы говорите, ведь одно из тел, которое мне доводилось перевозить на кладбище Кутна-Горы, источало ту энергию смертоносного знания, которая знакома и мне, ибо я также отыскал в феномене ухода из жизни то, что составило основу моей жизни. Вы именно затем хотите попасть туда, чтобы отыскать его захоронение? – перевозчик вновь обратил свой пристальный взгляд на меня, после чего я снова почувствовала необъяснимую тревогу.

– Да. Именно так. Я искренне верую, что его дух даст мне совет, как мне обрести умиротворение, пока дни мои еще не сочтены, – теперь я говорила совершенно искренне.

– Вы отчаянны в своих стремлениях. Вам понадобится много удачи, чтобы воплотить их в жизнь. Впрочем, быть может у вас получится, ибо все те останки, что переправлены мною туда, так до сих пор и не погребены, вопреки здравому смыслу. Там тоже идет игра со смертью, которую последняя не прощает! – голос перевозчика опять показался мне голосом многотысячного ангельского хора, красота которого вводила в ступор.

– Что вы имеете в виду?

– Я поясню, а также поведаю о самом некрополе Кутна-Горы во время нашего путешествия. Время начать его почти пришло, ибо скоро наступит рассвет, – сказав сии слова, перевозчик покрыл голову широким капюшоном, под которым не было видно ничего, кроме его острого подбородка и прядей седых волос, ниспадающих на изможденную грудь. – Следуйте за мной к повозке полной мертвецов. Мы отправляемся в путь.

XXXVI

Мы покинули помещение, в котором произошла наша встреча, чтобы переместиться в следующее, менее значительное по размерам. Эта комната, с таким же низким потолком, как и предыдущая, была освящена несколькими чадящими факелами. В ней не было ничего кроме массивного воза с впечатляющей грудой влажных лохмотьев на нем. В сию удручающую конструкцию уже была впряжена поразительно худая лошадь. Несчастное животное поначалу показалось мне каким-то забальзамированным скелетом, однако при виде хозяина оно издало низкий хрип, что знаменовало собой наличие еще достаточного количества жизни в его полумертвом теле.

Перед тем, как отправиться в путь, перевозчик, надо полагать, решил проверить скорбный груз в последний раз. Он скинул с этой импровизированной колесницы скорби все зловонные покрывала и моему взору предстали несколько гробов, небрежно взгроможденных друг на друга, один из которых был настолько плохо закрыт, что из него виднелась высохшая рука мертвеца. Подле деревянных футляров с усопшими располагался десяток погребальных урн, преисполненных прахом. Чтобы керамические конструкции не гремели, между ними размещались свертки с костями. Несмотря на весь этот разнообразный прискорбный груз на возе оставалось еще достаточно свободного места – как для держателя поводьев, так и для его неожиданной спутницы в моем лице.

Неспешный цокот копыт болезненной кобылы обозначил начало нашего пути. Первое время между мной и перевозчиком царило молчание, за время которого я не переставала думать о настоящем назначении подземных залов, по которым мы двигались. Не являлись ли они воплощением легендарного Аида, или их бытие здесь скорее иносказательное напоминание о действительном преддверии царства мертвых, где в скорби и унынии обретаются души сотен тысяч умерших людей… Стремясь отвлечься от тревожных мифологических дум, я вновь решила заговорить с Эвреном:

– Эти залы настолько же бесконечны, насколько темны. Даже свет факела в руках ваших не может поглотить хотя бы толику той тьмы, что окружает нас… Скажите мне, мастер Эврен, когда были сооружены сии подземные коридоры и куда они могут привести нас?

– Эти чертоги – есть не что иное, как пражские катакомбы, возведенные в неизвестное мне время. В действительности, в них нет ничего, что могло бы восхитить или устрашить вас, если бы не эта тьма вокруг и сырость, что придает этому месту некоторую таинственность, своеобразную мистику. Человеческий дух начинает плести из узоров этой тьмы то одеяние, которое кажется ему наиболее привлекательным. Поверьте, если бы пламя моего факела было ярче, вы увидели бы лишь голые каменные стены, местами истекающие влагой. И ничего более… – голос перевозчика был все также прекрасен. На этот раз его журчание не показалось мне столь ужасающим, и в глубине души я чувствовала искреннюю благодарность и облегчение.

– Что же касается того, куда ведут эти залы… Они ведут за укрепления великого города Праги, в один из восточных лесов. Все эти сооружения, вы, должно быть, теперь это понимаете, построены в качестве своеобразного пути отступления на случай фатальной для прекрасной твердыни осады неприятелем. Я же пользуюсь этим ходом для того, чтобы своим видом и своей работой привлекать меньше всеобщего внимания. Другие перевозчики поступают так же. Не страшитесь, скоро сей сводчатый низкий потолок сменится куполом неба и свежий воздух наполнит естество ваше умиротворением.

– Да, вероятно, вы правы. Из тьмы мы выдумываем множество тех явлений, которые при свете божьем показались бы нам не только немыслимыми, но и греховными. Именно поэтому я полагаю, что ночь грешна, ибо она представляется мне временем, когда душа отказывается подчиняться рассудку, превращая окружающую действительность в сущий порок – как для себя, так и для прочих душ.

– Я не берусь судить об этом, ибо то, во что веруете вы, обременено излишней вычурностью. За блеском же этого помпезного свода правил, который вы именуете учением Христа, кроется невозможность его исполнения, а значит корень бесконечного страдания… Вы убиваете себя тем, во что верите… Однако, вновь повторю я вам, мне нет до этого никакого дела, ибо моя деятельность лежит в совсем иной плоскости…

– Пусть будет так… Я вижу, что нам едва ли удастся сойтись во мнениях. Но не поведаете ли вы мне тогда, куда мы направляемся? Что вы имели в виду, когда говорили, что кости усопших в Кутна-Горе также лишаются перезахоронения? – Во мне, по неясному стечению обстоятельств, появилась необыкновенная смелость – я продолжала задавать вопросы, мне начинало это действительно нравиться. Я настолько увлеклась этим занятием, что даже не смогла толком испытать приступ ужаса, когда крышка гроба, лежавшего ближе всего ко мне, слегка приподнялась, словно под ней был кто-то живой. Однако, вспомнив слова перевозчика о том, что из-за непроглядной тьмы вокруг большая часть окружающих явлений обязана своим существованием лишь нашему воображению, я вскоре перестала обращать внимание на эти странности, ибо не хотела нарушить ход нашей беседы, равно как упустить какую-либо важную фразу моего собеседника.

– Мы направляемся в то место, которое с некоторых пор обрело огромную славу в умах паствы Божьей, – начал перевозчик, на этот раз настолько монотонным голосом, что из него вмиг испарилась вся его красота. – Мы направляемся к стенам цистерцианского святилища, вокруг которого расположено действительно великое кладбище. Известность ему принесло паломничество некоего аббата Генриха в Святую Землю. Как гласит молва, оказавшись в лоне Христове, он посетил Голгофу и взял с нее горсть земли. Он вернулся назад и развеял ее по всему кладбищу. Весть об этом мгновенно разнеслась по свету, и люди Божии стали почитать кладбищенскую почву близ часовни с тем же трепетом, с каким почитают всю палестинскую землю, воображая, что это кладбище есть своеобразный оазис святости. Посему множество христиан, чувствовавших приближение смерти, стали приходить к монахам святилища с просьбой о получении места для захоронения на сем божественном некрополе. Долгое время монашеское братство никому не отказывало, но, поскольку мы живем в мире полном лишений и несправедливости, всему приходит конец… Освященная земля пусть и обширна, но все же не бесконечна. С определенного момента мертвецов стало просто негде хоронить – как и сейчас в Праге – отчего и в Кутна-Горе стали вскрывать могилы с целью освободить их для новых усопших. Извлеченные же кости к великому счастью не уничтожали, а складывали в склепы, расположенные под часовней – планируя использовать их для некой цели, о которой я не могу сказать ничего достоверного. Они хранятся там, должно быть, и поныне вместе с теми останками, что перевожу я из великого града Праги по приказанию новой власти с холма.

– Отчего люди так жестоки, и почему в их душе есть место для подобной несправедливости?! – в сердцах воскликнула я в ответ на слова перевозчика. – Сколь долго еще мы будем гневить Бога, пока он не ниспошлет на нас потоки серы и огненный дождь, разверзнув небеса, после чего все мы сгинем в Преисподней?

– Не в моих силах ответить на этот вопрос, – покачал головой перевозчик. – Одно я знаю: сия игра с мертвым телом воистину приведет когда-нибудь к тем бедствиям, о которых ныне не может помыслить никто из живущих.

Между тем в тоннеле, по которому волочилась наша повозка, ведомая дряхлой кобылой, стало заметно светлее. Обратив взор вперед, я увидела выход – в форме полусферы, залитой дневным светом, слепящим привыкшие к тьме глаза. Каково же было мое необъяснимое воодушевление, когда мы наконец миновали его, выбравшись под открытое небо, пусть и затянутое знакомой бесцветной пеленой! Как было отрадно снова ощутить себя на свежем воздухе в густой чащобе одного из лиственных лесов, окружающих Прагу!

С этого момента мы более не разговаривали ни о чем, поэтому каждый из нас был предоставлен самому себе. Сие безмолвие вновь погрузило меня в неотвязные думы – но на этот раз в думы полные мечтаний о недосягаемых островах Блаженных, где нет места несправедливости и греху, где все – братья и сестры, отдавшие себя всецело Господу. Вслушиваясь в шелест листьев и скрип осей повозки, я помыслила о Боге с той чистотой и раскаянием, которая была свойственна мне в мою бытность сестрою Божьей. И сия чистота пробудила во мне новую волну стыда за те греховные поступки и помыслы, что были совершены мною за последнее время.

«Раз есть сей стыд, – рассуждала про себя я. – Значит Бог, вероятно, по-прежнему, любит меня, несмотря на то, что мои действия омрачали его лучезарную славу. Он все еще оставляет мне шанс на спасение моей души, нужно только раскаяться… Но как? Где? Могу ли я быть уверена в том, что моего раскаяние в принципе достаточно для того, чтобы грех был прощен? Какова должна быть его мера?» Вопросам не было конца, но все же они были окрашены в тона надежды.

Внезапно земля вокруг задрожала, как если бы по ней мчался легион всадников. Я встрепенулась и, едва возжелав вопросить перевозчика о том, что бы это могло быть, действительно услышала многоголосное ржание. Обратив взор в его сторону, я увидела несколько рыцарей Ордена Багровой Божьей Матери, появившихся среди деревьев, восседающих на конях и при полном вооружении. Один из наездников, суровый черноволосый широкоплечий муж, единственный, чья голова была непокрыта кольчужным капюшоном, жестом приказал нам остановиться, а после молвил:

– Именем Ательстана, командора Ордена, надзирающего за богемскими землями с благословления Святого Престола и в согласии с законным Сувереном сих окрестностей, назовите себя и цель вашего путешествия!

Услышав требование рыцаря, перевозчик отпустил вожжи и сошел на землю, молвив:

– По поручению Косьмы Хлебородного, смотрителя Крепости на Холме и с разрешения Достопочтенного Люция, территориального хранителя Ордена я перевожу усопших в некрополь Кутна-Горы, дабы там монахи цистерцианского ордена предали их земле…

– Намедни была ограблена пекарня Премысла, известная на весь город своим прекрасным хлебом. Нечестивцы зверски убили ее владельца и унесли с собой все мешки с мукой. Ходят слухи, они скрылись в окрестных лесах на повозке. Нам надлежит досмотреть и вашу! – отчеканил рыцарь.

– Как пожелаете. Досматривайте все, что пожелаете, – пожал плечами перевозчик, после чего направился к повозке, чтобы открыть гробы и явить миру останки мертвецов.

– Кто вы, знатная дева, путешествующая в столь неприглядном обществе? – вопросил тогда рыцарь, пока его соратники изучали гробы, стоящие на возе в окружении прочего скарба.

– Я дочь кромержижского купца, который скончался некоторое время назад в Праге. И теперь, будучи его любящей дочерью, я хочу проследить за тем, чтобы его останки были преданы земле на новом месте, – уверенно изрекла я, будто ранее эту фразу мне приходилось повторять уже множество раз.

– Я сочувствую вашему горю и той нелегкой задаче, которую вы исполняете. Бог вам в помощь! – в голосе рыцаря послышалось подобие сочувствия. Однако это не помешало ему продолжить выполнение своих обязанностей. Спешившись, он присоединился к остальным рыцарям.

Выполняя приказ стражников, перевозчик принялся неспешно вскрывать гробы и прочие сосуды, в которых хранились останки усопших, используя для этого загнутый железный прут, которым он подцеплял гвозди и крышки. Вскоре воздух вокруг нас наполнился непереносимым, уже хорошо знакомым мне зловоньем, которое не развеивалось даже на лоне девственной природы. Когда перевозчик начал открывать очередной гроб, из его внутренностей снова послышался знакомый звук, который во время нашей поездки по катакомбам я приняла за наваждение. Приготовившись к худшему – к обвинению в разграблении могил и чернокнижии, я затаила дыхание, с трепетом ожидая дальнейшего развития событий… Едва последний гвоздь футляра смерти был вырван, как из-под крышки тут же показалась шевелящаяся рука в обрывках савана. Затем живой мертвец наконец отбросил доску, отделявшую его от небесного света, сорвал с себя обмотанный лохмотьями погребальных пелен, облепленный насекомыми разных мастей и белесыми червями, и отчаянно воскликнул: «Я НЕ МЕРТВ…СМЕРТЬ ЕЩЕ НЕ ЗАБРАЛА МЕНЯ. ИМЕНЕМ ГОСПОДА ИИСУСА ХРИСТА! Я ХОЧУ ЖИТЬ, НЕ ДАЙТЕ МНЕ УМЕРЕТЬ! Я ХОЧУ ЖИТЬ!» В ответ на это перевозчик подошел к нему и с силой ударил по голове железной жердью. Чело мертвеца от удара проломилось и омрачилось пятном вязкой крови, он замолк…