Текст книги "II. Аннеска"

LVIII

Стелящийся подобно туману полумрак был главным атрибутом святилища. Его подлинный размер был неочевиден и терялся в колышущемся отблеске десятков свечей, установленных в тонкие жерла железных подсвечников-треножников, высотой в несколько локтей, расставленных по сему пространству. Поодаль от каждого из них располагались резные аналои, древесные каркасы которых, отливающие черно-красными оттенками, были испещрены резьбой: просветленные лики христианских великомучеников; животные – подлинные, соответствующие действительности, и невиданные; орнаментальный декор, увитый виноградными лозами и иными растениями – все это и мириады иных деталей бренного и небесного бытия можно было узреть на гранях этих причудливых постаментов, служащих ложем для переплетов Священного писания и молитвенных свитков. Подле некоторых из этих вычурных подставок для книг стояли монахи, шепотом произнося духовную песнь во славу Господа, сложив руки в молитвенном жесте. Их глас, обращенный вовнутрь, к сердцу – во имя спасения души себя и каждого, растворялся в окружающей тьме, но мог быть без труда различим для того, кто пожелал бы его услышать.

Чуть далее самого центра залы, ближе к противоположной от входа стене, поддерживаемый четырьмя плотными веревками, казалось бы, в пустоте, будто бы паря в воздухе, будучи подхваченным неощущаемыми ветрами, парил крест. Под ним, укрытое его тенью, располагалось подобие кафедрального кресла, сотворенное из дуба. Каждый из его подлокотников являл собой постамент для скульптуры серафима. Лики божественных посланцев, запечатлевшие в себе неотвратимость страшного суда, были направлены на того, кто предстает пред сим седалищем, а их главы были склонены друг к другу, соприкасаясь в самой верхней точке с высокой спинкой кресла – тем самым распространяя благодатную защиту на того, чей сан позволял занять сие место.

И место действительно было занято – досточтимым мужем преклонных лет с ясным волевым взором, в чьих руках, должно быть, была сосредоточена великая власть. Он был облачен в сутану вишневого цвета, подпоясанную темной шелковой фасцией, а его чело венчал червленый головной убор, внешняя часть полей которого укреплялась тончайшим серебряным обручем. В правой руке неизвестного покоилось Евангелие, его раскрытый кожаный переплет был обращен нашему взору, в левой – простой пастырский посох с закругленным навершием, наподобие тех, что принадлежат епископам. Пока мы робко приближались к нему, взор его был будто отрешен от всего сущего, но едва расстояние между нами сократилось до полутора десятка шагов, его глаза с сапфировым отливом мгновенно застыли на нас. Тотчас же из темноты появился мальчик в церковной облачении и, повинуясь приказу, забрал у преподобного посох и книгу. Наша аудиенция началась.

– Мне известна цель твоего визита, Виго, купец и травник! – повелительно проговорил Властитель часовни. Его голос был четок и полон сил. Теперь я могла внимательно разглядеть овал его лица, на котором в загадочной пляске смешивались между собой отблески неприступной гордости, хладного высокомерия, но также аскетической добродетели и самоотверженной рассудительности. В его глазах виделись все эти качества, чередуясь между собой и дополняясь многими другими, являя при этом единое целое и утопая в конечном счете в темнеющих, полых и глубоких, подобно болотной трясине, глазницах, вбирающих в себя сизые извилистые потоки напряженных вен. Уста престарелого клирика почти не имели видимой жизненной силы: вместо нормального для любой здравствующей души карминного цвета его тонкие губы цветом своим походили на хмурую и блеклую облачность дождливых небес. И, если бы не его полный несокрушимой уверенности глас, я бы сочла, что узрела пред собой усопшего, чьих впалых щек и выступающих бритвенной остротой скул уже давно не касался живительный солнечный свет.

– Перед тобой клирик-регент Люций, Хранитель Ордена Багровой Божьей Матери на территории всей Богемии. Волей Господа и Понтифика я призван вершить здесь власть и хранить братьев и сестр Божьих от рукотворных напастей бренности и искусительного обмана Дьявола, покуда подлинный Помазанник пребывает в недуге. Яви же то, с чем пришел, ибо твое искусство угодно Ордену и тем, кого он защищает. На то благословляю тебя именем нашей Владычицы – Пресвятой Девы Марии, укрытой алым одеянием!

– С искренней признательностью благодарю вас, Владыка, – Виго предпочел скрыть свою тревогу за учтивостью. Но тремор его рук стал зрим, когда он с некоторой неловкостью принялся расстегивать пряжки ремней, удерживающих сундук с врачевательными ингредиентами на его спине.

– Позвольте же травнику продемонстрировать свое искусство! Внесите в эти своды плоскость, где травник сможет разложить свои снадобья и травы. – едва последнее слово Досточтимого сорвалось с его уст, как из укрытых тьмою недр залы тотчас же появились два юных монаха с непокрытыми головами, дабы наскоро установить перед кафедральным креслом квадратную тумбу, укрытую бесцветной льняной тканью, и с той же поспешностью удалиться. Едва возвышение заняло свое место, Виго, не мешкая и не говоря лишнего, принялся опустошать содержимое сундука, дабы исполнить повеление Люция, кратко называя при этом разновидность каждого извлекаемого из сундука растения или мази и их свойства, обозначая тем самым их применение и возможную полезность для королевского двора и Ордена. Сие действо оказалось весьма продолжительным и завершилось лишь тогда, когда Преподобный поднял правую руку и, направив в потолок указательный перст, степенно изрек:

– Довольно, травник. Я вижу, что ты отменно разбираешься в своем ремесле и подтверждаешь своим знанием то благоприятное мнение, которое сложилось о тебе у настоятеля Кутна-Горы и которым он поделился со мной в один из недавних дней. Знай, что Орден готов дать тебе возможность быть полезным для всех, перед кем он несет ответственность. Кроме того, я, будучи его Хранителем, готов санкционировать молитву о благополучии в твоем служении нашей Владычице – Матери Божьей, дабы на тебя снизошло ее благословение, и ты мог бы оказаться в числе тех, кто обретет защиту, укрывшись в ее рубиновом подоле.

– Благодарю вас, Владыка, – молвил Виго, после чего поклонился в пояс.

– Твоей задачей будет снабжать местный лазарет кровоочистительными травами и только ими – дабы помочь носителям голубой крови из числа пражской знати, нашедшим там временное, но добровольное пристанище, жертвующим ею по собственному самоотверженному усмотрению во славу величия Богородицы и воссоздания ее спасительного одеяния силами Ордена. В складках одеяния сего (да будет оно скорейшим образом соткано в этом Храме, в других церквях, а также в святилищах прочих христианских королевств!) добропорядочные христиане, жертвующие ныне собою, найдут свое благодатное укрытие – ибо бремя их нынешних грехов будет умалено, а свершения будущих станет невозможным. Укрыты багровой вязью подола будут страждущие и верующие, их первых да коснется Спасение, ибо есть на то воля Заступницы нашей перед Христом, Пресвятой Приснодевы! – продолжил Люций. – Если ты преуспеешь в исполнении своих обязанностей, обещаю, тебе будет дарован орденский чин, а вместе с ним монопольное право заниматься своим ремеслом в землях Богемии.

– Будет исполнено, Ваше Преосвященство. Я сердечно признателен вам за то, что вы узрели во мне способность внести свою скромную лепту в процветание сей земли. – Виго продолжал ограничиваться лишь ответами полными покорности и, в определенной степени, нарочитого раболепия.

– Чтобы получить должность травника, ты должен также получить согласие от Командора Ордена – Ательстана Жестокосердного, а также от Косьмы Хлебородного – представителя венценосного союзника Ордена и Верховного Интенданта сей Твердыни, как в пору подлинного здравствования Помазанника Божьего, так и в теперешней ситуации, когда тот поражен болезнью. Без приглашения Косьмы Хлебородного Орден никогда бы не был расквартирован в этих чертогах. Возражения со стороны упомянутых почтенных персон не будет – все это лишь формальные процедуры, но они должны быть соблюдены согласно установленному между нами договору. – темп речи Люция постепенно замедлялся, в его словах было достаточно ясности, но не было выразительности. Фигура старца напоминала своеобразный механизм, вся жизнь которого подчинена нескончаемому церемониалу и скитанию меж различных символов веры, чистоту которой я не бралась оценивать.

– Где я могу найти этих уважаемых мужей и как скоро я должен получить их одобрение, чтобы приступить к работе? – спросил тогда Виго.

– Я думаю, ты сможешь заручиться их поддержкой до конца сего дня, если не позабудешь о расторопности. Лекари нашего лазарета изъявляют свою нужду в омеле и тысячелистнике настолько явственно, что я был вынужден удовлетворить их просьбу вперед иных дел, от которых зависит благополучие и стабильность Града и его окрестностей. – сказав это, Люций поднялся с кресла и, взяв в руки посох, который, словно по волшебству совершенно незаметно для меня вновь оказался в его руках, будучи принесен тем же помощником, подошел к тумбе, на которой лежали экспонаты Виго. Осанка церковника была прямее стрелы, отчего казалось, что в его теле идет непрекращающаяся борьба между старостью, которая поработила своей печатью его лик, и молодостью, которая сохраняла свои позиции, укрепившись в его теле. Взяв наугад склянку, в которую были помещены некие ягоды (кажется, рябина или клюква – это нельзя было установить с определенностью из-за мутной поверхности сосуда) и задумчиво повертев ее в руках, ловя ее гранями отблески пламени свечей, Хранитель Ордена проговорил:

– Отправь к Ательстану свою служанку, с которой ты явился ко мне, а сам останься здесь, дабы я мог благословить тебя. Командор проводит много времени в розарии, посему вероятно его можно отыскать там.

Помолчав немного, Люций вынул из внутренностей своей сутаны две небольшие продолговатые таблички-медальона. На их гладкой, напоминающей своими переливами мрамор поверхности, которая на самом деле представляла собой кость, был выбит крестообразный символ Ордена:

– Травник и его служанка – возьмите эти жетоны. Их демонстрация даст понять другим членам Совета Ордена, у которых вам надлежит получить одобрение, что согласие от меня уже получено.

Одевая сей замысловатый пропуск на шею, я обратила внимание, что на его обратной стороне краской или чернилами винного цвета была выведена должность Люция и его инициалы. Получив от Виго разрешение удалиться для исполнения наказа, поклонившись в пояс Люцию, признавая за ним его Святейшество, я покинула стены часовни.

LIX

Наваждения продолжали вторгаться в мое бытие, ибо по выходу из Святилища окружающее меня действо выглядело уже совсем иначе. От кровавого подола, что плели ткачи на своих веретенах, не осталось и следа – вокруг больше не было никого. Все пространство внутреннего двора твердыни укрылось клубами тумана, в которых зажженные факелы на противоположных стенах казались призрачными маяками, омываемыми густыми парами бесцветной пучины. Подобно светлячку в ночной час я двинулась в сторону света, надеясь тем или иным образом попасть в розарий, где могла бы состояться моя встреча с одним из властителей сего предела. Впрочем, действительность не свидетельствовала об удачливости моей интуиции, ибо по достижению мною источника пламени предо мной предстали черные стены и арка, за которой покоился очередной бесприютный лоскут пространства, окруженный укреплениями, аналогичный тому, который я только что миновала.

Должно быть, моя растерянность сильно бросалась в глаза, ибо до того, как я начала все это осознавать, откуда-то из мглы ко мне вышел рыцарь в стандартном обмундировании и шлеме с опущенным забралом, дабы вопросить меня о цели моего нахождения здесь. Не найдя ничего лучше, я сдернула с шеи жетон Люция, чтобы решительно впихнуть табличку в поле зрения стража. Это тотчас же возымело эффект, ибо узрев печать воин мгновенно поник и осунулся, источая едва ли не телесно ощущаемую покорность.

«Как мне попасть в розарий?» – холодно вопросила я, на что рыцарь, не произнеся ни слова, поднял руку и указал на арку, возвышающуюся за ним, а после, удостоив меня подобием поклона (насколько позволяли его доспехи), он медленной поступью растворился в дымке, продолжая творить свое бдение. Не мешкая, я последовала в указанном мне направлении.

Следующий крепостной двор был весьма скромного размера. Он служил своеобразным перекрестком между другими частями цитадели, но два из трех возможных путей были закрыты массивными деревянными воротами. Поэтому оставалось либо подняться по ступеням на зубчатую замковую стену, дабы созерцать с возвышенности безбрежную панораму окрестностей, над которой довлел лишь горизонт, светила и вечность, либо направиться по прямой, также по ступеням, но вниз – вероятно, ближе к естественному уровню земной тверди. Я без промедления избрала вторую возможность и, миновав довольно широкий прямой пролет из трех десятков вырубленных из камня ступеней, где вполне могли разойтись два человека, наконец, оказалась в розарии.

Обитель волшебных цветов представляла собой геометрически правильный прямоугольник, окруженный все теми же хмурыми стенами. В некотором отдалении от них, на равном расстоянии друг от друга, должно быть по периметру, насколько хватало глаз во мгле, располагались дубовые деревянные столпы, поверхность которых была глаже мрамора. Они служили точками опоры для покатой крыши, уложенной темно-красной черепицей. К некоторым из этих древесных колонн были прикреплены железные обручи – вместилище свечей или факелов. Таким образом, розарий находился в окружении галереи, в которой расщеплялась будничная суета и людской гомон прочей части цитадели. Здесь каждый мог найти упокоение, оставшись в мерном мерцании приглушенного освещения один на один с собственным смирением и размышлениями, созерцая красоту цветения роз и вкушая их аромат – в мыслях как о любви и страсти, так и о той жертве, что Христос совершил во имя человечества, а быть может и обо всем вместе.

К сожалению, мое явление в сие умиротворенное место было вызвано нуждой и свершилось в сезон завоевания естества зимой и ветрами, а потому на месте чудесного соцветия жертвенных растений, я созерцала лишь причудливую вязь стеблей, лишенных листьев, в окружении пронзающих шипов. А сих растений вокруг было превеликое множество – я знала это наверняка, но из-за влажной мглы, а может быть из-за действительной масштабности сада, я не могла узреть его противоположный конец. Одно я знала точно: его невидимое мне окончание венчает еще одна высокая квадратная башня, ибо размытая громада ее тени нависала над большей частью сего розария. Я также знала, что в отдалении, левее и по диагонали, имело место невероятное свечение, переливающееся всевозможными оттенками красного, рыжего и огненного. То был не факел, а будто бы колдовство, и я не сомневалась, что тот, за чьим согласием я явилась сюда, находится именно близ него.

Так и оказалось. Пробравшись сквозь вязкую массу тумана, чрез лес тернистых кустов, усыпанных тысячью игл, в каменистых округлых клумбах, меж которых пролегали извилистые мощеные тропы, в самом конце моему взору предстал силуэт мужа в массивных доспехах, стоящего ко мне спиной. Его волосы, собранные в высокий хвост, пылали оттенком пламени и были под стать доспеху, состоящему из пластин того же цвета, но темнее на несколько тонов. Подле воина воздымался исполинский топор с протяженной и гладкой графитовой рукоятью. Циклопическое лезвие орудия смерти нашло пристанище в тверди, куда его, по-видимому, погрузил владелец, ныне пребывающий в глубоких размышлениях, ибо он не проявил никакого внимания к звукам моих гулких шагов. Правой рукой незнакомец держал глухой шлем, прижимая его к правому боку. Верхнюю часть этого защитного кожуха чела венчала фигура змея со сложенными крыльями, чешуйчатое тело которого пронзали стрелы. Пред самим же воеводой располагалась расщелина длиною в два десятка локтей, из распоротого естества которой шел жар и неторопливо проистекало подобие инфернальной магмы. Казалось, что латник, смотря в самое ее чрево, сам стал вулканической статуей, зачарованный ее жаром и своими думами.

– Любое уединение обречено быть нарушенным ради рутинного исполнения своего долга, и ни у кого нет власти избежать такой участи, не так ли? – неожиданно вопросил рыцарь. По тембру его прерывистая речь напоминала глас умудренного жизнью старца. Едва я подготовилась к ответной реплике, как воитель повернулся ко мне и теперь я могла рассмотреть его продолговатое, овальное лицо с острыми скулами и глубоко посаженными глазами, святящимися нефритовым светом. Лик Командора, увенчанный изогнутым носом с пробитыми несколькими серебряными кольцами ноздрями, был почти лишен морщин, а его подбородок венчала борода, сплетенная в тугую рельефную косу. Взирая на него, не представлялось возможным с точностью определить, сколько ему могло быть лет. Быть может, поэтому или по иной причине, что мне неведома, я начала ощущать волнообразные приступы тревоги – ужас неясной природы, что источал сей муж.

– Я Ательстан, командор богемского крыла Ордена Багровой Божьей Матери, ведущий свой род из холмистых предгорий йоркских земель. Чем я могу быть полезен вам в сей непогожий день?

– Меня зовут Аннеска, я скромная служанка травника, которую Досточтимый Люций прислал к вам с его священной печатью, дабы испросить разрешения на деятельность моего господина во благо Ордена, – нарочито уверенно, спешным монологом отчеканила я, демонстрируя главному рыцарю печать.

– Считайте, что мое согласие получено, – ответил Ательстан, забрав из моих рук табличку церковника. Прикосновение его длани поразило меня ледяным холодом (хотя быть может, причиной тому было мое усиливающееся волнение), ибо кисть его руки была облачена в темную перчатку из стеганой кожи.

– Разве может быть иначе? – пожал плечами воин, а после задумчиво продолжил, устремляя взор пронзительных зеленых глаз куда-то выше, в клубящую пустоту за мной:

– Без малейшего сомнения необходимо санкционировать любое действо во благо Ордена, дабы приблизить явление Богородицы в алом одеянии и спасти тем самым всех, кого мы вознамерились защитить, кто нам соратник!.. Вопрос лишь только в вере и степени ее искренности! Верите ли вы?! Отчего-то мне кажется знакомым нечто в вашем облике, хотя я не могу понять, что именно…

Сказав последнюю фразу, воевода перевел взгляд на меня, ожидая ответа.

– Верю. Бесспорно, верю! – сумятица настигла мой разум, ибо я тщетно помышляла о способе уйти от его проницательного взгляда.

– В нагромождение хорошо известных, желаемых, но недосягаемых образов? Они занимают ваш разум? – в голосе Ательстана промелькнула усмешка, и хотя она была ощутима лишь в начале его слов, мне представлялось, что он издевательски смеется надо мной в своих мыслях будто бы из самой вечности.

– Я не совсем понимаю вас, о каких именно образах вы говорите? – теперь я непроизвольно уставилась на Ательстана с широко открытыми глазами, что, однако, ничуть его не смутило.

– О совокупности всех образов, но и о каждом в отдельности. Например, что является нашей целью как добропорядочных христиан, помимо личного спасения?

– Приближение Царства Небесного!

– Раз так, то, пусть и в грезах, каким вы представляли себе это место? – расспрашивал меня Ательстан, продолжая смотреть то на меня, то будто бы сквозь меня, на дымку позади.

– Признаться, я не думала об этом иначе, чем в тех формах и выражениях, которые использовал Иоанн Богослов, – после небольшой паузы произнесла я, опустив голову и разглядывая каменные перипетии земных пород тверди, из которых состояла брусчатка розария.

– Что же, хорошо. Но что если сей образ есть лишь его восприятие сего вожделенного королевства? Что если каждый из нас узрит его по-своему, а часть из нас и вовсе не возжелает быть там – едва только отыщет себя в его пределах? Что если праведники, Святые и Ангелы, занимающие пространство близ Господнего престола, покажутся безжизненными в своей роли свидетелей вечности, того самого вожделенного рая? – с этими словами Ательстан надел шлем на голову и облокотился на длинное топорище, которое по-прежнему покоилось на своем месте, вонзенное в твердь. Конусообразный, напоминающий спартанский, закрытый силуэт военного головного убора с крестообразной прорезью для глаз и рта, увенчанный убиенным драконом, придавал его владельцу подлинно инфернальный вид – таковым он представлялся в оттенках огня, однако в действительности таил в себе ледяной сердечник ужасного механизма, не останавливающегося ни перед какой преградой.

– Не в моем праве подвергать сомнению текст «Апокалипсиса» и углубляться в недра воображения, чтобы пред ставить себе его суть: образ может исказить знание, отрешить жаждущего от спасения.

– А может и помочь! – медленно парировал Ательстан, чей голос, исходящий из-под бездушного шлема, теперь звучал гулко и глухо. – За моей спиной вы видите расщелину, порожденную на первый взгляд Геенной Огненной. Осмельтесь, подойдите к ней и взгляните в ее глубину. Ручаюсь, вы увидите одну из тех сцен или образов, о которых так много написано в известных всем нам непререкаемых источниках… Признаться, мне правда интересно, какой из этих образов увидите вы?