Текст книги "II. Аннеска"

XLVIII

Достав из недр стола посох, в плоское окончание которого была вставлена массивная свеча, что тотчас же была зажжена от ближайшей лампады, Настоятель поднялся со своего места и направился вглубь комнаты. Подходя поочередно к двум стенам по правую и левую сторону от нас, с помощью сей жерди он воспламенил пять факелов. Едва помещение наполнилось светом, а его пределы, наконец, стали зримы, в приличном отдалении от себя я узрела каменную купель. Сосуд для проведения таинства крещения, наполненный до краев священной жидкостью, расположился под тремя узкими окнами с витражным стеклом. Рядом стоял небольшой табурет, на котором в беспорядке лежали склянки, отчего-то подозрительно мне знакомые. Сделав над собой усилие, я вспомнила, что именно одну из таких склянок мне вручил торговец пред вратами, продав «святость» за горсть монет. Хотя меня удивил этот факт, я не стала придавать ему большого значения.

– Из сей купели, дева, ты можешь почерпнуть желанную субстанцию, наполнив ею одну из колб, что лежат рядом, – молвил аббат. – Но не надейся, что вода эта всемогуща и способна устранить недуг. Без веры это невозможно! Без веры это всего лишь вода из подземных источников, что проистекают здесь во множестве.

– Покорнейше вас благодарю, Владыка, – пролепетала я, пытаясь наполнить предательски задрожавшими вдруг руками одну из склянок. – Покорнейше благодарю!

– И все же, как это наивно, жалко, и в сущности греховно, Виго, верить в то, что сия субстанция может изменить судьбу этой несчастной женщины и тех, кто дорог ей, – голос Настоятеля был преисполнен ледяным отвращением и, одновременно, разочарованием. – Но раз уж на то пошло, следует не поражаться человеческому невежеству и глубочайшему безверию, а подумать о пользе, что могут принести эти обстоятельства, о выгоде, которая может быть здесь получена. Ты, как ремесленник и купец в одном лице, должен понять меня, – с некоторой безнадежностью пространно проговорил аббат.

– Что вы имеете в виду, Владыка? – с недоумением вопросил Виго.

– Люди верят в любую несуразицу, стоит только заявить, что эта несуразица – истина в последней инстанции. Если же эта «истина» еще и источник чуда, который излечит страждущих от болезней, дарует им благодать, а, быть может, поможет обрести само Спасение, то все еще проще! – настоятель склонил голову и со смесью сожаления и презрения продолжил. – В этой купели простая вода, разбавленная некогда каплей зловонной жижи, что один из братьев обители привез из какого-то святого места. В неистовстве он рассказывал мне, как почерпнул ее из реки, в которой апостол Фома крестил первых христиан тех земель, и как с трепетом вез ее сюда, терпя многочисленные невзгоды, свойственные долгим путешествиям. Действительно ли свята эта вода или нет – я не ведаю, но молва о новом «чуде», что появилось в этой обители, разлетелась среди верующих стремительнее молний – вопреки моему запрету на распространение этого факта. Если ранее многие стремились сюда, чтобы обрести покой в благодатных комьях земли, то теперь начали стекаться и ради исцеления. Это место стало воплощением мечты, подлинным пропуском в Рай, но с каждым днем имело все меньше общего с истинной верой, потому что прихожане помнили обо всем, кроме Бога. Это печалило меня, отдавшего всю свою жизнь на служение Христу, но, в одночасье, воодушевляло как управляющего этими сводами и землевладельца. За право приобщиться к святости этой воды вне воскресных служб, которые проходили в часовне, вмещающей, к великому сожалению, лишь ограниченное число прихожан, те из них, кто не попал туда, готовы были вносить пожертвования. И, скажу тебе, Виго, эти пожертвования существенно расширили возможности нашего строительства, так что новому дому Господа здесь определенно быть и ему не будет равных! И, Виго, я конечно оценю твой вклад в развитие сих чертогов, твое человеколюбие, которое помогает больным становиться здоровыми… но позже – после того, как эти стены начнут приобретать новый вид.

– Я никогда не сомневался в силе вашего преосвященного ума, Владыка, – сказал Виго, посмотрев куда-то вверх между витражных окон. – Но я слышал, что на возведение даже небольших церквей уходят не то, что годы, а десятилетия. Не успею ли я умереть, прежде чем вы оцените мои старания?

– Доверься мне, Виго. В конце концов, у тебя все равно нет никакого выбора. И ты еще будешь благодарить своего ангела-хранителя за то, что сейчас находишься здесь! – губы настоятеля скривились в подобие улыбки, а после плотно сжались, подобно амбарному замку на петле. Также сжались и его тонкие пальцы на шершавой поверхности посоха-свечи, полном загадочных зазубрин и следов воска. – Ты правильно сделал, что поднял глаза наверх, ибо там находится триумф моей мысли. Идея всех идей!

Виго нехотя поднял взор еще выше, и я последовала его примеру. Над нами по-прежнему была черная пустота бездонного потолка, которую время от времени пронзало едва слышимое клацанье, похожее на металлический скрежет. Вряд ли сей звук можно было вообще услышать, не прекрати мы нашего утомительного разговора. Одно было ясно – с каждым разом звук становился все явственнее и тревожнее… Воистину – это было мгновение, когда пришел наш черед быть пораженными до глубины души, ибо такого мы еще не видели никогда.

На нескольких толстых цепях пред нами медленно опускалась огромная люстра, целиком сотворенная из человеческих костей и черепов. Безумное творение, состоящее из выбеленных известью останков усопших, бесстрастно взирало на сущее десятками пустых глазниц, в которых некогда теплилась жизнь, а теперь не было ничего, кроме цветущей пустоты. Несмотря на безмолвный ужас, роящийся в недрах сей конструкции, она поражала слаженностью своих частей и сверкающей белизной, по сравнению с которой снега шапок карпатских гор уже никогда не будут впечатлять своей чистотой. В основании гигантского экспоната-светильника по всей его окружности был сооружен пояс из сцепленных человеческих кистей рук. Меж их перстами, на равном расстоянии друг от друга, одиноким жердями устремлялись ввысь золотые подсвечники – восемнадцать золотых подсвечников, в которых когда-нибудь загорится теплый огонь свечи.

– Господь Всемогущий! – воскликнул Виго, взявшись за голову. – Что это?!

– Это одна из частей монумента во славу тех, кто был последователен в своей вере и жажде спасения настолько, что, желая обрести упокоение в пределах некрополя, над которым аббат Генрих развеял горсть святой земли с Голгофы, завещали свои останки Церкви до самого второго пришествия. Церковь же вольна делать с ними то, что считает нужным, при условии, что это укрепит веру и приблизит Спасения каждого из нас. – Настоятель подошел к костяной люстре и, опустив светоносный посох в одну из глазниц, разжег в ней огонь.

Покинутое вместилище очей озарилось вспышкой, а после начало мерно источать свет, очерняя своими испарениями белизну кости. Присмотревшись, я с удивлением обнаружила, что в подавляющем большинстве отверстий ужасающей конструкции, увлажненных неким масляным составом, размещались миниатюрные свечи, которые при необходимости могли быть воспламенены. Впрочем, едва ли здесь уместно говорить о простом удивлении. Конструкция, представшая пред нами, лишала всякой возможности размышлять, действовать, наша воля была скована ужасом и непониманием.

– Виго, я думаю, сей объект изрядно впечатлил нашу гостью. Пожалуй, более мы не должны тревожить ее воображение, поэтому я прошу тебя проводить деву до двери, а самому остаться здесь. Я принял решение показать тебе этот костяной светильник не просто так, а с умыслом, который, уверен, придется по нраву твоей душе дельца, – сделав паузу, настоятель обратился ко мне и, осенив меня крестным знамением, мягко сказал:

– Надеюсь, дева, ты простишь нас за вынужденное уединение. Да благословит тебя Господь, даровав твоей душе достаточно мудрости, чтобы она была спасена!

Я не противилась своему вынужденному уходу. Более того, я поймала себя на том, что странный уклад, царящий в обители, равно как и парадоксальные творения, выражающие весьма сомнительные истолкования учения Христа, не произвели на меня никакого впечатления. Являлся ли тому причиной недостаток человечности в моей душе, что с каждый прожитым днем становился все явственнее, я не ведала. Мне было безразлично все вокруг, точно так же как были не важны сотни тысяч иных вещей, которые некогда наполняли сердце радостью, надеждой и иными чувствами, свойственные полноценному бытию.

«Кем я была и кем я становлюсь с каждым новым утром», – вот что думалось мне в то время, как Виго вел меня к массивной двери – прочь из покоев одержимого победой смерти над жизнью Епископа.

XLIX

Глухой удар захлопнувшейся двери, за которой вершилась судьба не только сего места, но и большинства прибывающих сюда людей, пробудил меня от духовного оцепенения. Ледяная капля воды, упавшая на мое чело через худую кровлю, окончательно вернула моему телу энергию, а разуму воспоминания о том, зачем я здесь и что мне надлежит сделать.

Непроизвольно сжав в руке заветную склянку со святой водой, я спешно вышла из обители, чтобы остаток ночи провести в тепле постоялого двора, а с первыми лучами солнца вернуться назад в часовню, в подвале которой находилось пристанище кудесника Гамалиила.

На этот раз ничто не нарушило мои планы. Едва дневное светило озарило тусклым светом окрестности, я отбросила остатки краткосрочного сна и поспешила обратно в монастырь. Оказавшись внутри, стремясь не нарушить покой монашеской братии, совершающей свой привычный утренний молебен, я проскользнула по лестнице вниз, дабы скорее очутиться в мглистых сводах подпола и совершить там акт долгожданного освобождения проклятой живыми мертвой души…

Казалось, я держала открытый флакон с нерукотворной субстанцией на вытянутой руке целую вечность, прежде чем решилась обратить священную влагу на гладкую поверхность могилы Гамалиила. Волны необъяснимого страха и неуверенности сковывали мои суставы, но я нашла в себе силы унять их напор. И вот, наконец, небесная жидкость тонкой струей пала на черный камень надгробной плиты, омыв ее плоскость целительной влагой.

– Искренне благодарю свою спасительницу! – не замедлил раздаться знакомый голос кудесника из-под могильной плиты. – Не зря я возложил на вас свои надежды! Скверна омыта, а мои многострадальные кости теперь чисты.

– Я рада. Теперь выполните свое обещание – расскажите о том, как спастись мне! – холодно бросила я в ответ мертвецу.

В воздухе повеяло странным ароматом, напоминающим запах лесного мха, а после Гамалиил заговорил вновь:

– Не тревожьтесь за мою часть нашего уговора – я сдержу свое слово и расскажу вам о том, как обрести умиротворение. К тому же, вы близки к нему как никогда. Слушайте внимательно!

Загадочный аромат стал еще сильнее. Я ощутила, как он проникает в меня все сильнее, с каждым вздохом принося с собой жжение и жажду. Мне показалось, что на ступенях, ведущих в исподнее часовни, послышались шаги.

– Прошу вас, расскажите мне обо всем, что знаете, как можно быстрее! – взмолилась я. – Мне нужно идти, мне правда нужно идти!

– Самоцвет Гильома, столь трепетно оберегаемый вами, и есть ключ к Спасению – не только вашему, но и всей этой многострадальной земли. Воспользуйтесь его чудодейственной силой и поместите его в десницу прокаженного властителя, над которым долгое время безуспешно бьются лучшие из врачевателей. Он тотчас же воспрянет от недуга и вернет свое право на престол, поразив вероломных узурпаторов, приверженных обряду Крови, священным словом и праведным делом. В благодарность он предложит вам власть, богатства всего мира и любовь народов, но откажитесь от них, и попросите в дар лишь его фамильный серебряный медальон, переданный ему в момент, когда он получил право на трон и взошел на него впервые в своей жизни. Не страшитесь отказа, ибо его не будет. А далее – в час, когда воссияет полярная звезда, возьмите сию подвеску в руки и приложите ее к тому месту, где находится на небосводе сие хладное небесное светило – приложите с тем усердием и уверенностью, как если бы вам с самого рождения было дано право создавать звезды, соединяя их в замысловатые созвездия. То, что предстоит вам увидеть в нем и будет вашим спасением. Вы без сомнения узнаете его! – Такими и только такими могут быть ваши действия. При должной удаче и должном стремлении они будут верны и воплотятся в Пророчество. Дальнейший ход сей истории всецело зависит от вас и вашей воли, что будет и далее распадаться на куски, страдая от той свободы выбора, которая предоставлена ей Создателем!

Шаги на лестнице становились все громче, а запах все невыносимей. Зловоние сжимало мое горло, скручивая его в гордиев узел, отчего я стала судорожно хватать воздух ртом, словно рыба, выброшенная на губительный берег.

– В-в-в-ы г-г-г-ов-в-в-ворите о П-п-п-ражском С-у-в-в-в-е-р-е-н-е, в-в-в-верно? О д-д-делах эт-т-т-той з-з-земли з-з-здесь и с-с-сейчас? О, м-м-мастер, с-с-сколь м-м-много в-р-р-ремени у м-меня есть, ч-ч-чтобы с-ссовершить т-т-то, что м-может быть п-предначертано? – В борьбе с мерзостным удушьем слова давались мне с великим трудом, ибо я выкрикивала их, стараясь преодолеть гул оглушающей поступи, чей источник был уже буквально за спиной. Ответа на этот вопрос дождаться мне было уже не суждено, равно как не могла я и ясно осознать обстоятельства, складывающиеся вокруг меня. Невыносимый запах пропал тем же загадочным образом, как и появился, а тяжелая поступь, разрывавшая пространство за моей спиной, растворилась в пустоте… Именно в этот момент, должно быть, дух кудесника, окончательно освободился от обязательств бренности, сочтя прощание излишним ритуалом. Вряд ли я могу укорить его за это, ведь он сдержал свое обещание, когда я исполнила свое и даровала ему возможность оставить сие место.

Последнее, что я помню из того склепа – как своды помещения снова поменялись, озарившись ярким светом, затем каменный потолок надо мной изменил свою структуру, превратившись в мел. Спустя еще мгновение или два его полукруглые очертания стали закручиваться перед моим взором в тугую спираль, а после наступила тьма, в которой сначала изредка, а потом все больше и больше то здесь, то там поблескивали звезды. Я отчетливо запомнила это ощущение бытия на окраине звездного неба, где сохранялся лишь мой взор, но никак не тело, которое не значило ничего и которое даже не имело привычной мне формы. Да, и сохранилось еще одно стойкое переживание: переживание удовлетворения от того, что теперь мне была известна конечная цель моих скитаний, а что может давать любому действию большую значимость, чем возможность его завершить при определенных обстоятельствах?

L

Низкий размеренный звук монастырского колокола, созывающего монахов на регулярную вечернюю молитву, пробудил меня от вынужденного самозабвенья. С удивлением я обнаружила себя сидящей на сырой земле и прислонившейся к холодной стене одной из монастырских построек, в окружении мешков, должно быть, недавно собранных яблок. Никто из монахов не обращал на меня внимания, хотя путь некоторых из них, спешащих воздать почести Всевышнему, пролегал едва ли не на расстоянии вытянутой руки от меня.

Мне не пришлось долго приходить в себя. Как только мое дыхание обрело стабильность, я ощутила необыкновенный прилив бодрости в теле и ясность в разуме. Это ощущение доставило мне радость, но оказалось обманчивым и кратковременным: стоило мне подняться на ноги и стряхнуть со своего одеяния множество травинок, кусочки соломы и земляную пыль, как я начала ощущать возвращение привычного состояния усталости и ломоты в костях, не говоря уже о скачущей кавалькаде мыслей, привычно приближающей навязчивую хроническую мигрень. Впрочем, сии контрасты душевного и телесного состояния никак не мешали мне начать свой путь в сторону престола Суверена, подле которого я рассчитывала найти определенность своего предназначения и завершение той последовательности злополучных событий, которые происходили со мной все это время.

Я решила покинуть Кутна-Гору на следующем рассвете, благоразумно убедив себя провести надвигающуюся ночь в седлецком постоялом дворе. Он, как и всегда, был полон самых разных людей, хотя моя комната, которая служила мне пристанищем уже не первый раз, вновь оказалась свободна для моего заключительного ночлега в этих стенах. Утолив голод и жажду, я поднялась по лестнице, дабы направиться в свою временную опочивальню. Вставив железный ключ, касаясь которого руки становились липкими от пищевого жира, застилающего в этом трактире чуть не каждую поверхность в рассохшуюся от частого использования дверь, я увидела в противоположной части небольшого коридора двух человек, стоящих ко мне спиной. По первому впечатлению они напоминали рыцарей из Ордена Багровой Божьей Матери, ибо их плащи были отмечены явным и хорошо различимым культовым символом. С другой стороны, это могли быть и адепты, служители, только начинающие свой церемониальный путь. В пользу этого предположения свидетельствовало отсутствие у ночных постояльцев оружия и обмундирования. Более того телосложение незнакомцев было поразительно худосочно, что выдавало в них скорее устремленность к упражнениям духа, нежели тягу к войне. Как бы то ни было, их голоса были достаточно юны и громки, чтобы я невольно стала незримой соучастницей их диалога, который принес мне и пользу, и тревогу, отчего вся последующая ночь прошла в тревоге и опасениях перед лицом грядущего.

– Ты прав, Эсквальд, нам и правда стоит поторопиться с возращением в Пражскую Твердыню! – с явным сожалением в голосе сказал один из культистов другому.

– Я признателен тебе за то, что ты все же прислушался к моим утренним словам, Ослаф, – молвил в ответ другой служитель, а после небольшой паузы негромко продолжил. – Мы и так истратили слишком много часов на попытку добиться от епископа решения по нашей миссии!

– И все же, не страшит ли тебя немилость Верховного Интенданта, чьей волей и печатью мы были направлены сюда? Кто знает, чем обернется его гнев для нас и нашего служения, как только до него дойдет весть о нашем возращении без желаемого результата? – вопросил у своего соратника Ослаф, закутываясь в плащ тем больше, чем сильнее росла его неуверенность в принятом решении.

– Сие дело не в нашей власти, брат мой, – твердо проговорил Эсквальд, ободряюще коснувшись плеча брата. – К полудню мы получим от канцелярии епископа депешу о том, что просьба Ордена услышана и принята к рассмотрению. Сие послание и будет нашей надежной защитой от негодования Совета.

– Да будет Богородица милостива к нам. Надеюсь, что так и случится! – сию реплику Ослафа, должно быть, можно было рассматривать как согласие, ибо она была сказана с большей силой и убежденностью.

– Не менее важно позаботиться о том, чтобы с первыми лучами солнца кузнец осмотрел подковы наших лошадей, а конюх позаботился об их сытости, иначе обратный путь в Прагу будет слишком долгим, что совершенно непозволительно в нашей ситуации, – продолжал Эсквальд.

– Едва минет ночь, я еще раз нанесу визит каждому из них, чтобы после твоего визита в канцелярию мы могли сразу же выдвинуться в престольный град, – кивнул в ответ Ослаф, а после, немного замедлив речь, будто бы с неохотой добавил. – Хотя, кто знает, стоит ли спешить, если уже три дня все пути в монарший квартал перекрыты рыцарями нашего ордена, мы нет-нет, да и попадем на глаза кому-либо из помощников Верховного Интенданта, что вынудит нас дополнительно объясняться.

– Тебя страшит, что все братья узнают о нашей неудаче и это приведет к общественному порицанию, а значит сложностям в достижении последующих рангов в служении, Ослаф? Не думаю, что тебе, равно как и мне, стоит думать об этом, ведь мы получили назначение на миссию из сердца Совета, оно было тайным, а значит равные нам по рангу не узнают ничего. Разве ты забыл про багряный оттенок пергамента, который есть у тебя и у меня, где изложен наш приказ, и что сей оттенок символизирует тайну?

По-видимому, проницательности Эсквальду было не занимать. Равно как и мне осторожности, ибо меня озарила мысль, что я слишком надолго неуклюже застыла у двери, даже видимо не пытаясь нащупать ключом замочную скважину. Кто знает, сколько еще мгновений даровал бы мне Господь, прежде чем меня бы заметили – этого мне хотелось менее всего. Бросив еще раз быстрый взгляд на служителей, которые по-прежнему не видели меня, я смогла почти бесшумно отпереть дверь и, протиснувшись во тьму, которой встретила меня комната, оставить достаточную щель между пространством моей опочивальни и коридором, чтобы слышать собеседников-культистов уже в полной безопасности.

– Да, меня страшит именно это, Эсквальд. Ты совершенно прав, и я не скрываю этого. Орден дал мне кров и кредо. Я не хочу потерять все это, не хочу становиться изгнанником, не хочу сгинуть обескровленным во власти ткачей подола Богородицы из-за того, что не могу влиять на волю тех, от кого зависит успех нашей миссии! – очевидно, Ослаф совершенно не был смущен прямолинейностью своего компаньона, поэтому в его реакции не было ничего, кроме искренности.

– Полно тебе, Ослаф, нет большего греха, чем играть в провидца. Блюди наше кредо и будь в этом откровенен пред собой и братьями. Это лучшее, что можешь сделать ты и могу сделать я, и все, кто причастен к Ордену, – стоически молвил Эсквальд.

– Твоя правда, брат, – ответил Ослаф. – Полно разговоров, час уже поздний! Слышишь поступь? Должно быть, это служанка от Барто, которую я просил принести нам свечей в комнату, дабы мы могли прочесть молитву и отойти ко сну.

И действительно – вскоре фрагмент коридора, что был виден мне сквозь щель, осветился мерцающим пламенем, и моему взора предстала прошедшая мимо служанка, в руках у которой было два подсвечника. Выразив почтение культистам и отдав им источник света, она удалилась восвояси. За ней коридор покинули и сами служители, удалившись в предназначенные им комнаты и оставив меня наедине с ночною тьмою и размышлениями о том, что будет дальше.

Впрочем, беспокойство, с которым я вынужденно намеревалась отойти ко сну, растворилось в моей физической усталости. Едва лишь мое темя коснулось ложа, разум и тело настигло всепоглощающее забытье.