Текст книги "II. Аннеска"

XXVIII

Сначала я не увидела ничего примечательного – лишь сотни мелко выведенных письмен. Присмотревшись, я начала понимать, что этот свиток действительно заполняли разные люди, поскольку почерк в разных частях документа отличался. Всмотревшись еще более внимательно, я начала замечать, что некоторые строки содержали заглавия, представляющие собой имена – мужские или женские. Под каждым из них начинался новый смысловой фрагмент текста, написанный одним из участников библиотечного сообщества, где он стремился запечатлеть какие-либо важные, по его мнению, аспекты своей жизни и своих свершений в стенах книгохранилища, если таковые были.

Авторами свитка действительно были разные люди. Беглым взглядом я отметила для себя автобиографический пассаж Феодосия-латинянина – мастера астролябии (имя и статус его были написаны на латыни, языке вполне знакомом мне) и некоторые иные сегменты текста, сотворенные людьми безмерного таланта, чья деятельность была и таинственна, и захватывающа!

– Не устану повторять, что сей каталог восхищает меня точностью в деталях и любовью, с которой он создан и храним. Я преклоняюсь перед теми, кто приложил руку и разум к его созданию и хранению! В иных обстоятельствах я многое бы отдала, чтобы хотя бы на один-единственный божий день оказаться на вашем месте и получить великую честь внимательно изучить весь этот документ, что очаровывает меня до исступления! – прерывающимся голосом проговорила я.

– Этот пергамент существует уже шестьдесят четвертый год, – невозмутимо продолжала смотрительница. – Об этом свидетельствует дата, оставленная первым человеком, записавшим историю своей жизни. Однако, займемся же той задачей, которая побудила нас обратиться к нему… Вы говорите, что искомый вами человек был иудеем. Я полагаю, его имя также окажется иудейским, ибо ему вряд ли требовалось изменять его, дабы обезопасить себя от преследований, ведь Прага – один из немногих городов земли, где к народу Моисея даже в свете недавних перемен относятся с уважением и без предрассудков. Давайте посмотрим внимательнее…

На некоторое время между нами воцарилась тишина. И тишина затянулась настолько, что я уже начала сомневаться в том, что в свитке, который теперь был развернут полностью и занимал едва ли не половину сего миниатюрного помещения, получится что-то отыскать. Однако, к моему великому счастью, эти подозрения не оправдались.

– Взгляните вот сюда, сестра – на фрагмент за авторством некого Гамалиила Молчаливого, сына Израилева… – с прежней невозмутимостью проговорила смотрительница. – Этот человек – единственный во всей книге, носящий несомненно иудейское имя и прямо пишущий о своей принадлежности к этому древнему народу.

Я посмотрела на запись, но ее язык оказался мне незнаком. Тщетно пытаясь хотя бы в конце страницы отыскать фразу на известном мне наречии, я спросила смотрительницу о содержании текста.

– Хотя буквы, выведенные его рукой, более мелкие, чем у других, и обширны в количестве, пергамент в этом месте сохранился даже лучше, чем в его начальной части. Но это не помогает нам узнать что-то конкретное о персоне Гамалиила. Сведения, записанные здесь им самим, хотя и изложены поэтичным и образным языком, но в то же время скупы. Упомянуто лишь, что в этих стенах он оказался, явившись с востока, дабы продолжить заниматься тем, чем он занимался всю жизнь, а именно – исследованием мертвого тела во всех его аспектах. Большая часть написанного посвящено его исследованиям: вскрытию тел и рассмотрению их механических свойств… Но нет почти ничего о судьбе самого автора. Лишь в одном месте он упоминает, что он некоторое время жил в еврейском квартале Праги. Так что, полагаю, – заключила смотрительница. – Вам следует отправиться туда и расспросить об этом человеке его обитателей. Увы, этот документ не сообщает более ничего, что может вам помочь.

– Что же, мне надлежит искренне поблагодарить вас за вашу готовность помочь мне, – молвила я. – Да пребудет с вами Бог!

– Благодарю вас. – на лице смотрительницы появилась слабая улыбка. – Прошу вас лишь заметить, что сведения, которые мы с вами отыскали в каталоге, были занесены в него тридцать лет назад. Не удивляйтесь, если искомый вами человек уже мертв, однако, учитывая то, как бережно иудеи обычно относятся к памяти своих соплеменников – кем бы они ни были – шансы пролить больше света на эту историю у вас все же есть. Последуйте моему совету – найдите в еврейском квартале города человека, достаточно сведущего, чтобы он мог помочь вам. Позвольте мне пожелать вам удачи. От самого сердца.

XXIX

Расставшись со смотрительницей библиотеки, чье собрание пострадало от разности мнений о дозволенном и недозволенном, я, еще меньше прежнего уверенная в истинности всего того, что было совершено и совершаемо мною, направилась в еврейский квартал. Путь туда я, по своему обыкновению, узнала от одного из городских жителей, который отнесся ко мне с должным почтением. Дорога не заняла много времени и весьма скоро я уже стояла перед высокими деревянными воротами, обрамляющими вход в иудейскую общину.

Мгновение и я внутри. И вновь меня захлестнуло чувство удивления, ибо улица, на которой я оказалась, была совсем не похожа на улицы в иных частях города. Она была шире, а покрывающая ее брусчатка, хоть и была совершенно суха, имела приятный взору темно-серый оттенок, который обычно имеет камень, только что вытащенный из воды. Не сумев найти объяснение этому феномену, я перевела взгляд на каменные дома – стены каждого из них были почти вплотную прижаты к стенам соседних. Мне показалось, что у фасадов строений была общая симметрия. Оконные проемы на каждом из них имели сходные формы. То же самое можно было сказать о конструкции крыш, выложенных черепицей, едва ли не одинаковых по высоте. По крайней мере, таково было первое впечатление. У двери же каждого из домов висел светильник, внутри которого вечером от руки хозяина загоралась свеча, свет которой делал дорогу путника, шествующего мимо, светлой, уютной и приятной сердцу.

Вокруг было практически безлюдно: я встретила лишь пару статных мужей в роскошных одеяниях, с длинными бородами. Их осанка была столь горделива, что я – в своей ветхой, едва прикрывающей наготу рясе – невольно почувствовала стыд и неловкость. Несмотря на то, что в эти мгновения я хотела провалиться под землю, мне без труда удавалось удерживать в сердце своем неотступное осознание: я нуждаюсь в помощи обитателей местных домов. В таком облачении, да и будь оно много приличнее, самостоятельно отыскать Гамалиила Молчаливого я не смогла бы ни при каких условиях, пусть иудейский квартал и не был велик по размерам.

Пребывая в растерянных чувствах и теряясь в сбивчивых мыслях о возможных исходах моего визита в сие место, я вышла на небольшую площадь, посередине которой располагался колодец. Близ него я увидела мальчика в головном уборе, что свойственен лишь иудеям: должно быть он пришел сюда утолить жажду. Его юное лицо было светло и свободно от всевозможного лукавства, и в то же время он был достаточно зрел для того, чтобы помочь мне сориентироваться в незнакомой обстановке. Без всяких прелюдий я прямо спросила его о Гамалииле Молчаливом.

– Гамалиил Молчаливый? – переспросил меня с интересом мальчик, отчего его лазурные глаза стали напоминать две морские акватории, и уверенно проговорил:

– В моей родословной никогда не было таких имен. В родословных друзей моей семьи их не было тоже, а, следовательно, не было никогда и во всей Праге!

– Как же так? Архив вашей библиотеки утверждает обратное, – выразила сомнение я. – Говорят, некогда он был частым гостем сих сводов знаний и определенно принадлежал к вашему народу, о чем он с гордостью сообщал в своих записях. Неужели ты и правда ничем не можешь помочь мне, дитя мое?

– Библиотека, дым из которой не так давно застилал всю округу? – насторожился мальчик. – Я не знаю, кого вы ищете, госпожа, но вам поможет мой отец, ибо он часто рассказывал мне об этом месте, обучая меня искусству жизни.

«Искусство жизни…» – мысленно проговорила я последние слова мальчика, дивясь способности этого юного мужа одновременно проявлять и самостоятельность, и верность своей семье и роду.

– Скажи мне, дитя мое, где я могу отыскать его?

– Вам не нужно утруждать себя, – невинно, но с небольшой хитринкой сказал мальчик, улыбнувшись той улыбкой, которой умеют улыбаться лишь дети. – Я отведу вас к моему отцу, ибо он наставлял меня всегда быть радушным к людям, попавшим в беду или находящимся в поиске.

– Благодарю, – коснувшись плеча ребенка, сказала я. – Пусть Бог хранит твою чистую душу!

XXX

Мы прошли несколько домов вверх по улице и остановились у одной из дверей. Она была выкрашена темно-синей эмалью, поверх которой желтой краской был начертан неизвестный мне символ. Мальчик постучал в нее три раза и, спустя некоторое время, дверь отворилась. Навстречу мне вышел невысокий престарелый муж в робе медового цвета. Его лицо поразило меня тем, что было неимоверно вытянуто. Это впечатление усиливали волнистые пряди седых влас, обрамляющие его правильные и благообразные формы. Едва только взоры наших глаз пересеклись, он молвил:

– Исаак, сын мой, кого ты привел в дом наш?

– Отец, – ответил мальчик с едва заметным волнением в голосе. – Эта женщина хочет узнать об одном из тех, кто принадлежит к нашему народу.

– Это действительно так? – посмотрев на меня, спросил незнакомец. Я утвердительно кивнула головой.

– В таком случае, Исаак, ты можешь быть свободен. Я сам приму нашу гостью. Теперь иди!

Настал момент, когда я должна была назвать свое имя и цель, ради которой явилась сюда, что и было мной сделано.

– Так вы ищете Гамалиила Молчаливого? – криво усмехнулся он. – Тогда я вряд ли смогу вам помочь. Однако не корите себя за невезение. Посетите мою скромную обитель и отведайте вкуснейших яств. За время нашей трапезы я по крайней мере поведаю вам о том, почему я совершенно бессилен помочь вам.

– Я принимаю ваше приглашение, – ответила я, кивнув головой. – Как мне будет позволено называть вас?

– Меня зовут Иазер. Моим ремеслом является переписывание книг, дошедших до нас от древних, начиная со времен Августа, – неторопливо ответил мой собеседник.

Мы вошли в дом старого иудея и оказались в большой зале с огромным столом, на котором стояла разнообразная серебряная и золотая утварь, полная пищи, да добрый десяток резных деревянных подсвечников. Чуть позади стола мерно пылал очаг, привнося в каменные стены жилища, увешанные роскошными гобеленами, приятный сердцу уют.

– Мои дочери всегда поддерживают в этом доме порядок и огонь, – молвил Иазер. – Но полно! Стол ждет вас, как и наш с вами разговор!

Заняв место напротив гостеприимного хозяина, я начала поспешно утолять свой голод, ибо чувствовала его несказанно сильно. Признаюсь, в эти мгновения я была рада теплой и хорошо приготовленной еде едва ли не больше всего на свете.

– Итак, – произнес через некоторое время Иазер, убедившись, что мне удалось справиться по крайней мере с первой волной голода. – Если вы хотите, чтобы я поведал вам о Гамалииле Молчаливом, я сделаю это. Однако долгого рассказа не выйдет. Для него вполне довольно нескольких скупых фраз.

– Но, почему? – эмоционально воскликнула я.

– Потому, что этот человек своими богомерзкими поступками настроил против себя весь народ Израиля. Ни один из сынов его, состоящий в пражской общине, не захочет сказать вам ни единого слова об этом еретике. И я не желаю этого делать, но моя деятельность вынуждает меня сделать небольшое исключение.

– Деятельность?

– Да, переписывание и реставрация книг, как я уже говорил. Некоторое время назад, еще до закрытия библиотеки, которую некоторые горожане чаще называли «университетом», я выполнял для его смотрителей работу, которая состояла в копировании определенной группы рукописей на пергаменте чудесного качества, привезенном из далекой Персии. Среди них была рукопись Гамалиила Молчаливого – не сказать, чтобы ветхая, но и недостаточно хорошо сохранившаяся, чтобы пролежать еще хотя бы несколько зим. Поскольку я узрел иудейское имя в самом ее начале, я начал перепись именно с нее. И, занимаясь ею, все более ужасался написанному! – лицо Иазера, пока он говорил, стало сильно меняться. Теперь на нем лежала печать отвращения, брезгливости и усталости.

– И что же вы узнали из его сочинений? – поинтересовалась я, наблюдая тем временем пляску пламени свечей, стоящих на столе, стараясь не придавать излишней важности открывшимся обстоятельствам.

– Отвратительные словесные нагромождения, повествующие об исследованиях мертвой плоти, о богопротивном вскрытии покойников, об опытах с целью возвратить их к сознательной жизни, даровав воскрешение… Я не могу говорить более об этих мерзостях и сохранять спокойствие, а потому прошу меня простить! – всплеснув руками в конце концов вскричал Иазер в негодовании.

– Я не хотела доставлять вам неудобство своим вопросом…

– Не может быть никаких неудобств! – сказав это, Иазер хлопнул ладонью по столу, отчего я вздрогнула и ощутила волны тревоги по всему позвоночнику. – Не станет хуже от того, что больше людей узнают, что и среди нас бывают оступившиеся. И еще одно…

– Что именно?

– Он мертв вот уже десять зим! За это время тело его изъели черви, и никогда более он не сможет творить свои отвратные опыты, позоря не только народ Израиля, но и весь род человеческий! Я полагаю, что теперь, получив представление о том, кем он был, вы откажетесь от поисков всего того, что связано с этим отщепенцем – не только потому, что все он мертв, но и потому, что все это есть самое настоящее зло! Мне с превеликим трудом удалось подавить в себе приступ отчаянья и не позволить ему стать видимым. Однако я не желала верить в то, что Гамалиил Молчаливый ушел в прошлое столь безвозвратно. Я искренне верила, несмотря ни на что, в возможную связь его с нынешним днем, ибо люди, подобные ему, никогда не уходят в небытие, оставив после себя одну лишь пустоту – чем бы они не занимались. Созерцая лицо Иазера, пылающее теперь, уже казалось, самым настоящим экзальтированным удовлетворением по поводу кончины ненавистного отступника, я понимала, что, если я продолжу задавать прямые вопросы, я не узнаю даже, где расположена могила некроманта. Поэтому, мне оставалось вести себя так, чтобы мой собеседник сам поведал все необходимое. Заметив в нем изрядное тщеславие, я полагала, что сделать это будет нетрудно. Главным было сохранять должное равнодушие и делать вид, что я полностью согласна с его мнением.

– Какой ужас! – воскликнула я. – Я благодарю вас за то, что вы поведали мне истину. В моем сердце более нет желания отыскать этого ужасного человека!

– Тогда мои старания были не напрасны! – радостно молвил Иазер и взял со стола очередную пшенную лепешку. – Зная, что зло порождает интерес, и зная о той молве, которая ходит о Гамалииле Молчаливом среди людей, мечтающих в той или иной степени укротить счастье в самой корыстной и низменной его форме, привороженных ореолом тайны, витающим вокруг него, я всеми силами стараюсь развенчать славу этого нечестивца.

– И кто же чтит его?

– Те, кто обитает в пределах городской библиотеки и выходят за пределы дозволенного, за что теперь несут наказание забвением, изгнанием и страхом. Когда я предложил им уничтожить эту гнусную рукопись, предсказывая, что ее наличие в создаваемом мной документе принесет лишь беды их сообществу, они ответили мне отказом, сказав, что сведения в ней слишком ценны. Как видите, я был прав. Этих людей больше нет – пусть они и не убиты, однако они рассеяны, а их труды превращены в золу. Мне становится дурно от одного только предположения о том, что скрывается в недрах библиотеки! Жаль только, что в огне были сожжены и достойные кодексы, но такова плата за духовную слепоту и мнимую вседозволенность хранителей книжного архива!

– Убеждена, что даже в этих обстоятельствах вы принесли всему пражскому обществу исключительно пользу, и ничего больше! – с восторгом и придыханием изрекла я. – Подумать только, если бы вы не взялись за переложение этой рукописи на новый пергамент, вы бы не дали знать своим ближним, насколько отвратительно ее содержание, что ее следует всячески опасаться! Неудивительно, что ее пожрало очищающее пламя, хотя мне жаль ваших усилий, потраченных на ее вынужденное воспроизведение.

Вдруг за своей спиной я услышала шорох, после чего в залу вошла невысокая молодая девушка в темно-синем одеянии с хорошо развитой грудью. Она подошла к Иазеру, своему отцу и вопросила его, не требуется ли нам принести еще каких-либо домашних яств. Получив наставление принести некий напиток, название которого мне сложно воспроизвести, она удалилась, оставив после себя в моей памяти странный, должно быть травяной аромат.

– Вскоре вы испробуете одну пленительную настойку, – загадочно пояснил происходящее Иазер. – Не сомневаюсь, вы останетесь довольны. А после вы можете остаться в моем доме до зари. Вы также получите новое одеяние, ибо ваше никуда не годится и даже в относительно спокойной Праге может привлечь к вам нежелательное внимание.

– Почему вы так добры ко мне? Несмотря на мое уважение к вам, я не могу не спросить о том недоверии, которое иудей питает к христианину и наоборот…

– Забудьте эти предрассудки. Они, быть может, присутствуют у некоторых людей моей общины, но только не у меня. Всю свою жизнь я переписывал и переводил книги – как языческие, так и христианские, написанные на языке греков и римлян. Я также имел дело с сарацинами и их трудами. Познав часть наследия каждого из этих народов, я невольно освободился от многих навязчивых устоев, хотя и до определенных пределов, если вспомнить о деятельности Гамалиила Отступника. Я радушно принимаю в своем доме любого, в чьем разуме нет воинственной злобы. Если вспомнить о вас, мой сын, Исаак, никогда бы не посмел заговорить с вами, если бы вы показались ему персоной, внушающей недоверие. Посему я спокоен, и могу позволить себе сделать для вас доброе дело.

– Разве добро может быть так сильно связано с желанием? Разве у чистой души эта способность не проявляется сама собой? – удивилась я.

– Прошу вас, не ищите в моих благочестивых побуждениях по отношению к вам какого-либо потаенного, неведомого смысла. Я добр к вам лишь потому, что таково мое настроение сейчас. Более того, узрев на вас монашескую робу, я справедливо рассудил, что вам можно рассказать о том, о чем вы так хотели знать, ибо я не желал, чтобы человек, посвятивший свою жизнь благочестию, сам того не зная связался с творениями омерзительными, коих в мире этом великое множество – с теми, что могут опорочить его веру и привести ко греху. Неведение в этом случае не только запятнало бы его добродетель, но и могло привести к великим бедам. Я убежден, что любое зло, даже самое незначительное, в одночасье может обернуться для сущего великой трагедией. В истории мироздания, изложенной в некоторых книгах, которые мне довелось прочесть, существует множество тому примеров.

– Тогда ваши мотивы мне ясны. Бесспорно, ваше радушие заслуживает еще большей благодарности! – с улыбкой молвила я. – Однако не боитесь ли вы, что память о Гамалииле будет распространяться почитателями его трудов, а интерес к сей персоне будет возникать у тех, кто прошествует близ хладного надгробия отщепенца в какой-либо из божьих дней?

– О нет! В Праге этого не будет! – с удовлетворением уверил меня Иазер. – Библиотека закрыта, культисты древних знаний, что нашли в ней пристанище, изгнаны: не осталось никого, кто питал бы интерес к Гамалиилу Молчаливому. Архив книгохранилища в его текущем виде, очищенный и лишенный скверны, ждет своего нового хранителя, что рано или поздно будет избран из числа местных добропорядочных христиан, угодных как Ордену, фактически правящему городом, так и знатнейшим семьям. Что же касается надгробия… Могу вас уверить, на единственном в Праге иудейском кладбище, расположенном в дальнем конце этого квартала, тела святотатца нет! А это значит, что наша община еще десять зим назад ведала о том, кого предстояло похоронить близ наших собственных родственников: я не удивлен, что они приняли решение оставить его тело без погребения!

– Какова же тогда судьба усопшего? Его сбросили в реку или отдали на растерзание волкам?

– Ха-ха-ха! – рассмеялся Иазер и добавил:

– Мы не настолько жестоки и предпочитаем предавать изгоев забвению, а не уничтожать их в той или иной насильственной или вызывающей форме – будь они живы или мертвы. Вероятно, покойный был отдан либо христианам, либо нечестивым людям из библиотеки, прикрывающим свои черные помыслы тягой к псевдонаучным знаниям, добрая половина которых, не сомневаюсь, уже столкнулась с невзгодами после своего изгнания из этого порочного гнезда! Откровенно говоря, эта история меня более нисколько не волнует!

В воздухе повисло молчание. Чтобы в нашей беседе не возникло излишней неловкости, я поспешила перевести разговор в другое русло:

– Все говорят, что князь Праги болен. Что с ним произошло?

– Он слишком доверился народу и стал уязвим для его невыносимой любви! – в голосе Иазера послышался сарказм. – Его душу сгубило бремя общественных дел, а также чрезмерная вера народа в то, что он обладает даром врачевания. Я полагаю, последнее и привело к тому, что он приобрел свой недуг. Хотя я не знаю, чем именно он болен, но не удивлюсь, если дело в разновидности лепры, что пришла в сей град с цыганами некоторое время назад!

– Лепра? Но как может сие заболевание поразить лишь одного человека, разве оно не приносит с собой тысячу стрел, которые впиваются во множество сердец? – искренне ужаснулась я.

– Думаю, что болен не только Суверен, но и определенное количество других людей – как приближенных к нему, так и не слишком приближенных, – прищурив глаза, сказал Иазер. – Кто знает, быть может это такая разновидность лепры, что поражает не тело, как это обычно бывает, а душу, ментальное естество человека?

– Не знаю, что и сказать. В ваших словах есть смысл. Я не видела костров, где догорали бы тела несчастных.

– Их и правда нет. Но людей теперь закапывают в землю чаще обычного, что, признаюсь, странно. Между тем у некоторых разыгралось воображение, оно рисует им кровопийц и прочих чудовищ, пришедших к нам из-под земли. Неужели вы не видели толпы оборванцев на улицах города, которые на руках своих носят обескровленные тела?

– Ваша правда. – я кивнула в ответ. – Мне довелось видеть сих людей своими глазами.

– Вот! – указав перстом на меня, окрепшим голосом бросил Иазер. – Чернь эта и есть самый достоверный показатель болезни. Она же ее носитель… в столь странной форме.

– Но разве при проказе кровь может уйти из жил наших? Разве тела, пораженные сим недугом, не покрываются омерзительными волдырями и гнойными язвами? Разве античные врачи, описывая болезнь сию, упоминали среди признаков ее потерю крови? – парировала я.

– Все верно, но времена меняются, как меняются и грехи наши вместе с болезнями, что Бог посылает на главы грешников за злодеяния, совершенные ими, – глаза Иазера вдруг забегали в разные стороны. Было ли это знаком того, что мне надлежало умерить остроту нашей дискуссии, стараясь избегать тех тем, где может возникнуть хотя бы какое-то подобие спора?..

– Да, в этом вы правы. Достаточно вспомнить, как Бог обрушил кару на город Рим множество столетий назад – за то, что жители его не только не веровали в него, но и всячески очерняли славу Всевышнего своими грязными деяниями. Но скажите мне тогда, кто же сейчас управляет Прагой? – Несмотря ни на что, я продолжала задавать вопросы.

– Городом управляет рыцарский Орден Багровой Божьей Матери во главе с досточтимым клириком-регентом Люцием, который является его территориальным магистром. И сия ситуация легитимна, ибо Рим по запросу, который был сделан пражскими вельможами с крепостного холма, приближенными к Суверену (как только последний потерял жизнеспособность), постановил Ордену прибыть сюда, дабы содержать Богемию под присмотром во Христе.

– По-видимому, это мнение определенно разделяет большинство жителей Праги, – медленно проговорила я, сличая в уме версию Иазера со словами смотрительницы сожженного архива.

– В городе нет радикальных настроений, – продолжил мою мысль Иазер. – Народ понимает, что лучше такая временная власть, санкционированная Святым Престолом, нежели бесконечная борьба удельной знати (например, вышеградской) за право занимать богемский престол в монаршем квартале. Никому не хочется видеть вокруг смерть и отчаянье. Командором рыцарей в ордене является иноземец по имени Ательстан Жестокосердечный – импозантный муж диковинной наружности, с власами цвета пламени. Его слава столь же неоднозначна, как предания о древних завоевателях и героях. Я слышал, что вот его и вправду недолюбливают, хотя мне неизвестно, чтобы он совершал что-то непозволительное. Возможно, это не более чем молва!

– Что же особенного в его неоднозначной славе, за что его сердце нарекли жестоким? – с интересом спросила я.

– Оставляя в стороне пустые сплетни, о нем известно как минимум два факта, которые кажутся мне занятными и которые относительно достоверносты, – Иазер поднял взор под потолок и уставился в одну, известную лишь ему, точку пространства. – Говорят, что нет в мире воина, который способен его победить. Когда Орден искал достойного кандидата на должность командора, его высшему совету было предложено выбрать из девяти почтенных мужей, которые безупречно проявили себе не только в ратном деле, но и в вопросах веры, отличаясь фанатичной преданностью. Десятым стал Ательстан Жестокосерднечный. Он пришел в Орден со стороны и неизвестным мне и загадочным образом едва ли не в одночасье стал пользоваться в Ордене огромным влиянием. Он бросил вызов каждому из девяти претендентов и беспощадно поразил насмерть каждого, чтобы остаться единственным из достойных!

– Он иноземец? Выходит, сей доблестный воин, кроме всего прочего, ведет род свой не из этих мест? – настороженно вопросила я.

– Его род происходит из земли англов и саксов. Из страны Альбион. Если же быть точнее – из некого йоркского дома, о котором я не могу ничего сказать, кроме того, что он йоркский, – покачал головой Иазер.

– Невероятно! В чем же тогда заключается второй факт, заслуживающий доверия?

– В том, что над этим человеком не властны ни время, ни сама смерть! Быть может, эти слова походят на богохульство, но в одном из тех горячих поединков с девятью лучшими рыцарями ордена, пришелец из Йорка был пронзен копьем – там же, где было пронзено тело Иисуса Христа римским солдатом. Любой другой умер бы от сей страшной раны, но иноземец не только не побледнел от страшного увечья, но поверг наземь противостоящего ему воина, нанеся тому смертельный удар. Исходя из сего обстоятельства, разве вы не согласитесь, что смерть равнодушна к этому человеку? И, в конце концов, в этом иконографическом эпизоде не содержится ли достаточного основания, чтобы признать чудом неординарную живучесть этого человека?

– Современная история Праги насыщена событиями не меньше, чем история Пелопонесской войны, пусть их характер более миролюбив и менее судьбоносен. Хотя кто знает, каков будет их масштаб и исход в последующие дни… – Моя любознательность была удовлетворена. Я чувствовала удовольствие от уверенности, которую постепенно обретала в этом городе, узнавая хотя бы основные закономерности его существования.

В залу вновь вошла девушка в синем одеянии, держа в руках кувшин, из горла которого вился ароматно пахнущий дымок.

– Ах, Роксана! – увидев вошедшую, произнес Иазер с недовольством. – Дочь моя, ты заставляешь гостей нашего дома слишком долго ждать!

– Простите меня, отец мой. Я искренне не желала этого, – покорно молвила девушка, не сводя с меня глаз.

– Я слышал от тебя эти слова огромное множество раз, но никогда ничего не менялось. Впрочем, сейчас я не склонен требовать от тебя раскаянья за медлительность, ибо тогда мне придется прервать беседу. Будь свободна!

Девушка, странно улыбнувшись мне, удалилась из залы, оставив на столе передо мной и Иазером сосуд с неким напитком.

– Попробуйте сей прекрасный нектар! – посоветовал мне собеседник, сопроводив свою рекомендацию учтивым жестом.

– Я сделаю, как вы говорите. Но прежде скажите, из чего он сварен? Мне незнаком его аромат, – я начала с интересом разглядывать глиняный кувшин, поверхность которого была до того горяча, что я не могла даже поднести к нему руку.

– Быть может, вы знаете, что большинство сынов Израиля, живущих на пражской земле, промышляют торговлей, что приносит им не только достойный доход, но и возможность побывать и на противоположном краю мира. Так вот, этот нектар сотворен по рецепту, привезенному уважаемым купцом Менделем, моим другом, из земли, которую ее жители именуют не иначе, как Бактрия. Он основан на смеси целебных трав, растущих там в изобилии. Некоторые из них придают бодрость телу, иные – духу. Горяча же эта жидкость потому, что только обогретые жарким пламенем пробуждаются в ней лечебные свойства, дабы она подарила их вкушающему.

– Теперь я понимаю, почему ее запах кажется мне столь незнакомым, – задумчиво произнесла я, поднеся край кувшина к своим губам и сделав из него глоток.

Вкус напитка показался мне как мягким, напоминающим молоко, так и едким, словно сок одуванчика. Однако смешение это удивительным образом влияло на тело, побуждая его испытывать наслаждение и трепет.

– Сия жидкость великолепна! – восторженно воскликнула я. – Обладать ею, бьюсь об заклад, были бы счастливы многие из тех, в чьих руках сосредоточена власть над людьми!

– Я рад, что мой скудный стол кажется вам достойным, – отведя глаза, сказал Иазер. – Могу ли я теперь, будучи уверенным, что вас не мучит голод и жажда, попросить вас рассказать о вашей жизни?

– О моей жизни? – удивилась я. – Что может быть особенного в жизни убогой монахини, все свои годы отдавшей служению Господу?

– В свободное от работы время, я занимаюсь сочинением разнообразных историй, – разъяснил Иазер суть своей просьбы. – История вашей жизни, какой бы размеренной она ни была, могла бы оказаться прекрасным источником для моего воображения. Разве я прошу вас о многом?

– О, нет! – поспешила я уверить своего собеседника. – Никоим образом! Я с великой радостью расскажу вам о том, что происходило со мной с того момента, как я себя помню до сегодняшнего дня.

– Прекрасно! Тогда позвольте же мне немедленно стать вашим слушателем!..