Текст книги "II. Аннеска"

– Не изумляйтесь, доблестные хранители Ордена, излишнему проворству этого усопшего. Его неприглядное поведение вполне закономерно, ведь он, по-видимому, из тех грешников, кто самовлюбленно цепляется за жизнь даже тогда, когда ей давно пора покинуть его измученную плоть, дав тем самым его душе законное положенное время подготовиться к страшному суду. Чем руководствуются сии глупцы – ума не приложу?! – с ироничной улыбкой истолковал суть произошедшего смотритель мертвых тел.

Выражение лица предводителя рыцарей не предвещало ничего хорошего. От его любезности не осталось и следа. Его брови сдвинулись на переносице, а глаза приобрели тот блеск, который характерен для тех, кто свято, почти фанатично верует в какую-либо идею, отдаваясь ей всем сердцем. Казалось, что в следующее мгновение он обнажит клинок и убьёт нас на месте, ибо мы были в его глазах омерзительнейшими из грешников.

Перевозчик, однако, не разделял моих страхов. Покопавшись некоторое время в своем безразмерном балахоне, он извлек на свет некий свиток, в нижней части которого располагалась печать, по-видимому, принадлежавшая кому-то из вышестоящих представителей Ордена. С плохо скрываемым удовлетворением он продемонстрировал пергамент грозному рыцарю и молвил:

– Я благодарю вас за то, что вы согласны со мной в том, насколько самоотверженно верен я в своем служении Пражскому двору и, разумеется, Ордену, установившим над ним патронаж – не меньше вашего. Вместе мы творим поистине важное дело во Христе, прославляя величие Богемии, неустанно заботясь о ее процветании.

Предводитель рыцарей нахмурился. Он молча оседлал лошадь и с явным сожалением приказал своим людям продолжить путь. Как только всадники развернулись прочь, неугомонный недобитый мертвец с разбитым челом вновь поднялся из гроба, громогласно сетуя на преждевременную кончину и желание жить. Однако теперь никто более не обратил на это внимание, равно как и на то, что перевозчик вновь прервал его ламентации метким ударом железного прута.

– Фанатики, насильники, взяточники! – с пренебрежением молвил перевозчик, когда последний силуэт наездника исчез среди лесных ветвей. – От их существования нет никакого проку, одни напасти, одна потеря времени и ничего более!

– Признаюсь, я счастлива, что они не причинили нам никакого вреда, – со вздохом ответила я. – Разве не чудо, что они оставили нас в живых в момент, когда восстал рвущийся к жизни усопший! Убеждена, что они без труда сделали бы нас его товарищами, изрубив мечами прямо на месте. Что бы с нами было, если разрешительная грамота была бы не при вас?!

– Все несколько более прозаично, чем вам кажется, – разразился тирадой Эврен. – Отряды мечников Ордена Багровой Божьей Матери прекрасно знают о деятельности перевозчиков и о путях нашего следования. Они также знают, что наше дело согласовано с их непосредственными Властителями. Но что, кроме беспринципности, корысти и жажды наживы, заставляет их досматривать нас едва ли не при каждой встрече (часто подстроенной ими) – в поисках золотых монет или, что хуже, иных ценностей, которые иногда сохраняются в той или иной форме на телах в гробах или в урнах – я не ведаю! Мы, перемещающие останки, гонимы и ненавидимы всеми, и даже разрешение, подписанное самим магистром Ордена, которое есть только у меня и еще одного соратника по моему ремеслу, не всегда спасает нас от чрезмерно ушлых носителей клинков… Я привык к встречам с ними… Но полно! Дайте мне заколотить эти гробы обратно, и мы продолжим наш путь!

В полном ужасе от услышанного, от нового подтверждения того, как низко пал этот мир, я вновь взобралась на повозку и всецело сосредоточилась на парадоксальных мыслях, обременявших мой разум.

XXXVII

Далее до самой Кутна-Горы наш путь пролегал без происшествий. Сей град был моложе Праги, но оттого не менее самобытен. Его немногочисленные улицы были полны торговцев, инженеров и шахтеров, добывающих серебро, покоящееся в глубоких шахтах неподалеку. Жизнь здесь кипела.

В действительности, монастырь, в который мы направлялись лежал в городском предместье. Поэтому у меня и не было возможности в деталях проникнуться атмосферой и нравами этого города, хотя подобная мысль и появлялась у меня неоднократно. Должно быть, я проникалась азартом странствий, и впечатления, которые они дарили – будь то приятные сердцу или скверные – хотелось черпать в таком множестве точек бытия, в каком это только было возможно.

Вскоре мы приблизились к месту обитанию монахов – низкие, но массивные башни уверенно подпирали собой пасмурные небеса. Должно быть, это место ничуть не отличалось от сотен других монастырей в римском стиле, если судить по тем описаниях, которые мне доводилось слышать ранее.

Едва повозка поравнялась с невысокой, но аккуратной монастырской оградой, Эврен попросил оставить его одного. Признаюсь, для меня сие требование оказалось неожиданным, но я не стала просить его передумать, зная, что успех всех дальнейших действий зависит лишь от меня и не следует чрезмерно отдалять тот час, когда пора будет взять все в свои руки. Не спрашивая себя о том, почему перевозчик поехал с мертвецами мимо обители, а не в нее, я подошла к деревянной калитке и, отворив ее, очутилась во дворе монастыря, поросшем сочной молодой травой. Здесь все было просто, все обыкновенно, однако, вступив в него, я испытала своеобразную ностальгию: невозможно было не сравнивать это место с моей родной обителью, в которой мне вдруг очень захотелось оказаться – хотя бы на одно короткое мгновение – и в которой я провела свои лучшие дни. Неброский фонтан, сложенный из речных булыжников, меж щелей которых бежала вода; сколоченные из потемневших досок десяток цветочных клумб, полных пестрых полевых цветов; узкие окна монастырской часовни, укрытые от непогоды поблекшим лунным стеклом – все это возвращало меня в ту пору, когда в моей жизни был лишь Господь и трепетное служение его славе.

Волевым усилием отогнав от себя сентиментальные воспоминания, я увидела монаха, идущего мне навстречу. Лицо цистерцианца было скрыто капюшоном, а от его тела исходил неприятный запах пота вкупе с тем ставшим мне уже хорошо знакомым ароматом, который мне довелось вкусить в пражских катакомбах, полных мертвецов.

– Честной брат! – молвила я. – Где я могла бы отыскать чудотворное кладбище, которым славится сия обитель? Я явилась сюда из дальних земель в надежде посетить могилу тех, кто связан со мной давними родственными связями.

Мне показалось, что до монаха не сразу дошел смысл моих слов, ибо он прошел мимо меня, и лишь через несколько шагов повернулся ко мне вполоборота. С неудовольствием в голосе он проговорил:

– Ах, эти бесконечные посетители! От них нет спасу и покоя! Что только не готовы они сделать, как только не готовы они лгать перед ликом Господа, лишь бы вымолить прощение у него на этой священной земле!

– Но я… – попыталась я возразить.

– Не надо слов. Я знаю, зачем вы пришли! Как и все, кто был до вас, вы желаете получить место для себя или своих родственников на сем некрополе, который и без того переполнен. Но это не ко мне!.. Вам нужен брат Марсилий, в приемной, – с этими словами монах продолжил свой путь, продолжая бормотать нечто нечленораздельное.

Разумеется, я была обескуражена столь недружелюбным приемом. Не найдя ничего лучше, полагаясь исключительно на собственную наблюдательность, я пересекла двор и вошла в большой дверной проем, по-видимому, ведущий в зал, где воздаются почести Господу. Оказавшись в полутемном помещении, в окружении свечей, я поразилось тому, что вокруг по-прежнему нет людей. Лишь тщательно присмотревшись, я увидела в дальнем углу стол и сидящего за ним монаха, в чьих руках покоилось потрепанное гусиное перо, которым он время от времени водил по пергаменту. Я направилась к нему, стараясь, чтобы звук моих шагов отчетливо разносился под монастырскими сводами и заранее привлек ко мне достаточно внимания. Впрочем, мои усилия были напрасны, ведь служителя, казалось, совершенно ничего не интересовало: он не отрывался от своего занятия ни на мгновение. «Что за удивительная отрешенность обременила всех, кто находится здесь!» – подумала я тогда.

– Где я могу увидеть брата Марсилия? – вопросила я.

Писарь, на голове которого был выстрижен крест, поднял на меня взор и, прищурившись, молвил:

– Я брат Марсилий. Что привело вас сюда, раба Божья?

– Мне хотелось бы посетить могилу человека, который похоронен у стен этой обители.

– Чью именно? – тяжело вздохнув, спросил монах с явной и неподдельной усталостью. Было видно, что диалог со мной не приносил ему никакой радости и он с нетерпением ждет, когда тема будет исчерпана, дабы снова заняться своим делом.

– Я желаю увидеть надгробие Гамалиила Молчаливого, – как можно увереннее произнесла я, стараясь не выдать своего сильного волнения!

– Хм, как все мы несчастны здесь! – ухмыльнулся Марсилий, а после усталым и монотонным голосом проговорил:

– Каждый Божий день сюда приходят люди не самой чистой души… а с некоторых пор стали приходить и те из них, кто не только не хочет искупить собственную вину, но хочет достичь еще большей степени неисправимости, посещая последнее пристанище тех, кто был самым неисправимым из грешников!

– Еще кто-то посещал могилу этого человека до меня? – удивилась я.

– Насколько мне известно, нет, но в обители этой покоятся самые разные люди, многие из которых были неисправимыми богохульниками или просто-напросто последователями совсем не христианского вероучения! – подняв указательный палец вверх, важно произнес монах.

– Значит, я все-таки могу посетить это надгробие?

– Конечно можете. Мне ли вас останавливать? – с сарказмом молвил монах. – Только этот чернокнижник похоронен не на освященной кладбищенской земле, а в подвале под часовней. Вам понадобится ключ, чтобы отпереть его.

– Могу ли я просить вас одолжить мне его?

Марсилий опустил руку в глубины собственной рясы и извлек оттуда связку ключей. Затем он долго и задумчиво перебирал ее над столом, словно пытаясь отыскать в ее звоне потаенный смысл. Только когда мое терпение стало подходить к концу и мое беспокойство стало все труднее скрывать, монах прекратил медлить и, отсоединив от общей связки один из ключей, подал его мне на вытянутой руке:

– Надеюсь, вы не боитесь крыс. Этих тварей так много близ могил отщепенцев. Идите с миром! – с этими словами Марсилий вновь погрузился в чтение и исправление свитка, всем видом демонстрируя мне, что больше из него не удастся выдавить ни слова.

Не зная наверняка, куда мне идти дальше, я вернулась во внешний монастырский двор. Оказавшись в уже знакомом мне месте, обратив свой взор на каменный фонтан, я увидела подле него еще одного монаха, который старательно очищал цветочную клумбу от сорняка. Спросив его, как попасть в часовню, я не получила словесного ответа. Мне полагалось узреть лишь скупой жест, указывающий на ту же дверь из которой я только что вышла. Моему негодованию воистину не было предела!

Вернувшись к столу Марсилия, я думала прямо спросить его о том, куда мне идти. Однако, присмотревшись к окружавшему его антуражу, мой взор упал на стену позади него, в которой был еще один дверной проем, неприметный лишь по той причине, что вокруг был полумрак, от которого тот не отличался. Не сочтя необходимым спрашивать у монаха разрешения, я поспешила войти в него. Никто и не думал меня останавливать.

XXXVIII

Каменный зал часовни, в котором я оказалась, был хорошо освещен – не только свечами, но и дневным светом, проникавшим сюда через небольшие окна. Взглянув на алтарь, я поняла, что он далеко не так редко используется по назначению, как могло бы показаться посетителю, столкнувшемуся с полным безразличием обитающих здесь слуг Господних. Жертвенная поверхность была ухожена и покрыта белой тканью. Подле ступенек алтаря на коленях стоял некий муж, вероятно, прихожанин, усердно воздававший молитвы Господу Нашему. Как славно, подумала я, что это место, несмотря на все здешние странности, все еще исполняет свое прямое предназначение!

Чуть позади трех пар рядов деревянных скамей находился вполне различимый спуск вниз, прикрытый решеткой. Стараясь не привлекать внимание молящегося у алтаря незнакомца, я поспешила к решетке. С большой поспешностью я спустилась вниз, где мне предстояло столкнуться с еще одной дверью, для отворения которой и нужен был ключ Марсилия. Возрадовавшись тому, как легко провернулся ключ в замке, я стала еще ближе к последнему пристанищу Гамалиила.

Я очутилась в самом начале темного сводчатого коридора, рядом с которым по левую руку от меня висел переносной подсвечник с тремя горящими свечами. Под ним темнела навесная полка, что крепилась к стене не гвоздями, а тяжестью своего веса, будучи вставлена в прорезь между краями грубой каменной кладки. На ней лежал небольшой нож: его лезвие было покрыто уже ставшей привычной для меня запекшейся кровью. Не раздумывая ни секунды, я вынула подсвечник из креплений и взяла его с собой. Нож постигла та же участь, ибо он виделся мне символом деятельной защиты. Быть может я была все еще ведома благодатью Божьей.

Пройдя по коридору, я увидела наконец захоронения. Откровенно говоря, то было лишь их подобием. Все стены катакомб были изрезаны небольшими нишами, в которых покоились кости, завернутые в сомнительного вида тряпицы, пропитавшиеся, опять же, уже хорошо известным мне запахом смерти и разложения. У каждого углубления была прибита жестяная табличка с высеченным на ней именем. Тогда я мысленно поблагодарила Бога (хотя бы за такой?) непритязательный порядок, присущий сим сводам: признаюсь, я ожидала гораздо более убогого зрелища, вспоминая слова перевозчика об извращении культа успения. И переубедить в этом меня не смогли даже крысы, возящиеся в нишах и обгрызающие остатки савана. С противным писком они разбегались прочь, едва на них падал свет свечей.

Я провела достаточно много времени, тщательно осматривая стены этого помещения в надежде найти искомое имя – до рези и боли в глазах. Но безуспешно! Не находя искомого, я снова и снова возвращалась к вход у в склеп и начинала осмотр сначала, но не достигала успеха. Как выяснилось несколько позже, мои кружения вдоль ниш были бессмысленны, ибо место захоронения Гамалиила Молчаливого располагалось на полу, неподалеку от центральной части западной стены, чуть слева. Признаться, мне и в голову не могло приди, что едва ли не весь пол этого помещения состоял, по сути, из могильных плит. Я заметила эту особенность лишь поскользнувшись на влажном камне и едва не расшибив голову, вследствие чего свет с подсвечника осветил поверхность, по которой я ступала.

Столь ожидаемый момент настал! После множества сложностей и тягостных лишений, я (наконец!) стояла у могилы Гамалиила Молчаливого. Я не могу сказать, что чувствовала сильное воодушевление в те мгновения, ибо в глубине моей души бурлила тревога: я совершенно не понимала, что мне следует делать дальше. Человек, вернее давно усопший, к которому я явилась, преодолев столь большое количество трудностей, безвозвратно мертв, в чем тогда был весь смысл моего паломничества к его мощам, овеянным пеленой людской ненависти и проклятия?

Сии вопросы на самом деле были неуместны, ибо я действительно имела дело с волшебством, о степени порочности которого я могла только догадываться. Едва только мой разум преисполнился мыслями о тщетности пришествия к могиле Гамалиила, как я была удостоена его темного слова без лишнего промедления. Из-под погребальной плиты явственно доносился глас его, пышущий необыкновенной живостью, невероятной иронией и своеобразным величием:

– Живой человек в который раз не может обойтись без моих познаний, хотя и презирал способное его спасти и подвластное мне искусство всю мою телесную жизнь. Его деяния подобны жалкой и подлой твари, таскающей овец! Как много раз я наблюдаю один и тот же эпизод!

– Мастер Гамалиил? Вас ли я слышу? – робко вопросила я.

Ответа не последовало. Но воздух наполнился звенящей тишиной, которая с каждым мигом становилась все тягостнее. Презрев все правила ведения беседы, я сорвалась на крик:

– Мастер Гамалиил! Я пришла к вам с просьбой о помощи! Помогите мне, прошу вас! – стоило мне дать волю эмоциям, как все в склепе вновь стала прежним, а все звуки, наиболее привычные слуху каждого из нас, вернулись в свое нормальное состояние.

– Вы жаждете моей помощи? – задумчиво проговорил голос. – И чем же может помочь вам проклятый, прозябающий в христианской часовне, изгнанный из сообщества людского, да и ко всему прочему погребенный наспех вне канона моего народа – вповалку с безымянными или, хуже того, неблагонадежными представителями паствы христовой?

– Я жажду вырваться из той внутренней пустоты, что снедает меня, жажду водрузить реликвию, данную мне, в ее законное ложе, дабы исполнить собственное предназначение. Мне ведомо, что вы могли бы помочь мне в этом!

Вновь на некоторое время сущее погрузилось в безмолвие. К счастью на этот раз оно было абсолютно органичным. Первым его нарушил тот, пред чьими останками я предстала.

– Пожалуй, я знаю, где находится то, что прекратит ваши метания, и все, что ныне заставляет вас страдать, в одно мгновение перестанет играть для вас какую-либо роль – по крайней мере, до следующего витка вашего бытия…

– Слава милостивому Господу! – воскликнула я, нарочно пытаясь отнестись к словам Гамалиила проще, не вникая в глубину их значения. – И где же находится то место?

– Я расскажу вам все, что потребуется, со столь великой радостью, какая только доступна мертвой душе, никак не находящей покоя – если вы окажете мне небольшую услугу, – многозначительно ответил голос.

– Разве у меня есть выбор? – в бессилии воскликнула я тогда. – Что надлежит мне сделать?

– Останки моего тела, что лежат под этим камнем, во время перезахоронения были обмазаны смолой в знак презрения к моей бренной деятельности. – Гипнотическая уверенность воспылала в речах Гамалиила, отчего мне оставалось лишь внимать и укрепляться в своем неизбежном согласии помочь ему. – Моя душа не только не может смириться с этой несправедливостью, но и по сей причине не может покинуть сие злосчастное узилище, некогда бывшее мне телом. Останки его должны быть очищены! Для этого нужен лишь раствор особого рода. Если сия жидкость, пусть даже всего несколько капель, будет нанесена на мои кости, они волшебным образом обретут прежний вид… Ваша задача состоит в том, чтобы принести к моему надгробию эту субстанцию в любом, самом незначительном количестве.

– Как называется сия микстура, и где ее возможно отыскать? – с отчаянием воскликнула я. – Как можно найти то, что не имеет названия?

– Вам незачем так убиваться. – глас кудесника заиграл оттенком утешения и воодушевления. – Моя просьба не столь трудна, как кажется на первый взгляд. Сия субстанция есть вода из купальни пресвитера Иоанна, величайшего из правителей, царя индийского, а резервуар, содержащий ее целительное естество, расположен пред алтарем главного храма столицы его необъятного царства. Я был бы рад забаве отправить вас в сие тридевятое царство, но жажда скорейшего освобождения, усталость от затянувшегося томления под сей проклятой плитой, обязывает меня сообщить вам, что один из местных монахов некоторое время назад уже побывал там. Благополучно возвратившись, он принес в эти стены флакон с несколькими каплями святой жидкости. Узнайте, кем является этот монах и где хранит он эту склянку с эликсиром моей свободы! Принесите ее сюда и окропите живительным составом мою могильную плиту! Только в этом случае мой дух освободится, взамен вы получите знание о том, чего ищете.

Безмолвие пало на мглистые подвальные своды в третий раз. Сколь много прошло мгновений после того, как Гамалиил изрек свое и замолчал, будто бы и не говорил вовсе, сказать я не могла. Указ был дан, хотя его содержимое и ввергало меня в смятение. Исполнение воли кудесника означало бы окончательное мое восстание против отблеска божественной благодати, который некогда охранял мою душу от греха и мог бы в конечном итоге привести к Спасению. Воплощение в явь чародейского наказа означало бы, что я выражаю согласие на возведение себя самой на место вершительницы чужих судеб посредством соприкосновения с волшебством неясной, вероятно, темной природы. Не означает ли это, что в том случае, если мои действия будут ключом к освобождению Гамалиила из того узилища, в котором он пребывает по причинам подлинно мне неизвестным, но, вероятно, весьма веским, я совершаю очередной, но теперь уже превеликий грех, как бы примеряя на себя королевский облик Христа, которому одному дано право наделять кого-либо подлинной духовной и телесной свободой?