Текст книги "II. Аннеска"

LI

Часы, полные тьмы, пролетели за одно мгновенье, и мои глаза, освободившись от грез и часто бывающих навязчивыми сновидческих образов, открылись лишь на рассвете, когда из-за притворенных дощатых ставен в скудное убранство комнаты начали пробиваться тусклые лучи рассвета.

Выстраданная мною безмятежность оказалась слишком щедрым даром, чтобы длиться долго. Пробудившись, я еще некоторое время оставалась в недрах покрывала из пожелтевшего бараньего меха, не сообразив, что львиная доля тепла, которым я наслаждалась, происходит не столько от него, сколько от того, что я даже не освободилась от дорожной одежды, отходя ко сну. Испив несколько глотков воды из деревянной чаши, стоявшей на небольшом деревянном табурете подле меня, я уже готовилась встать, как раздался стук в дверь, заставивший меня вскрикнуть от неожиданности.

– Кто там? – взяв себя в руки, вопросила я в неизвестность.

– Это Агния, служанка, дочь Барто, – молвил в ответ невысокий женский голос с едва различимой хрипотцой.

– Что тебе нужно в столь ранний час? – хмуро поинтересовалась я.

– Мне поручено передать вам письмо.

– Оставь его подле двери, Агния, и прими мою благодарность. – В тот момент мне действительно не хотелось видеть рядом с собой никого. Возможно, я повела себя надменно, но чувство раздражения в душе моей было так сильно, что я боролась с ним до того самого момента, когда звук шагов уходящей служанки уже стал неразличим для моего слуха. Я старалась не дать этому чувству вырваться наружу, чтобы не предстать перед ни в чем не повинной женщиной в самом что ни на есть дурном свете, за чем обязательно последовало бы еще более жгучее чувство стыда и неловкости.

Предназначенное мне послание было уложено в добротный конверт, шершавая поверхность которого напоминала монастырские книги, полные мудрости и замысловатых сведений. Я удивилась тому, что он был скреплен не привычной восковой, но соломенной печатью. Тонкие нити высохших растений были переплетены между собой в небольшой квадрат и в дополнение к этому искусно прошиты нитью, что делало их единым прочным целым. Признаюсь, искусность сей миниатюрно исполненной работы изумила меня, отчего душевная неудовлетворенность моя несколько ослабла. Разумеется, я ощутила и любопытство, ведь конверт был абсолютно чист и лишен каких-либо опознавательных знаков, которые могли бы позволить определить имя отправителя без прочтения самого письма. Не теряя времени, я поспешила распечатать послание.

«Достопочтенная Аннеска! – начинался текст этого краткого послания на латыни. – Виго Красный свидетельствует Вам свое расположение и еще раз заявляет об искренней и безмерной благодарности за те услуги, что оказали Вы своими действиями его ремеслу, обеспечив ему прочное основание и уверенную надежду на его подлинное процветание. Я пишу Вам сии строки, будучи уже в престольном городе Праге, куда я прибыл еще намедни, но уже принял меры к тому, чтобы обосноваться здесь всерьез и надолго. Я бы хотел пригласить Вас посетить мою новую обитель в Гортензиевом переулке. Вы без труда отыщете это место, свернув во второй поворот направо после моста Юдиты, идя по нему со стороны главной рыночной площади, видя пред собой славную возвышенность, где расположена твердыня местных августейших особ. Когда Вы окажетесь в пределах сей небольшой улочки и пройдете еще около пятидесяти шагов, посмотрите наверх – на ближайшее здание и, убедившись, что древесные стены его второго этажа окрашены в янтарный цвет, смело заходите внутрь. Я буду рад видеть Вас. Рассчитываю, что Вы примете мое приглашение, ибо убежден, что все дороги ведут в Прагу, которая усилиями горожан, странников и нас с Вами при удачном развитии событий вполне могла бы стать подобием Иерусалима Небесного. Как знать, сколь много пользы еще может принести наше уже состоявшееся, воистину плодотворное знакомство! С безмерным уважением и заботой, Ваш Виго».

Добравшись до конца послания, по достоинству оценив каллиграфические красоты каждого символа, открывшиеся моему взору и сознанию, я ненадолго задумалась. Мои мысли занимал не столько вопрос, принимать или не принимать приглашение Виго (я инстинктивно понимала, что точно приму его), сколько те слова и мотивы, с которым я явлюсь к нему, дабы в конечном итоге просить его о помощи в организации встречи с властителем пражских земель. Разговор двух служителей, случайным свидетелем которого я стала накануне, весьма взволновал меня – теперь перемещения по Праге могут быть осложнены по причинам, природа которых была мне еще неведома. Если слова культистов были правдивы и монарший квартал закрыт для посещений, мне совершенно не хотелось привлекать к себе еще больше внимания, пытаясь проникнуть туда, дабы получить аудиенцию у Властителя. И вообще, что я должна была сделать, чтобы попасть туда, если дела обстоят таким образом? Впрочем, я была убеждена, что Виго сможет помочь мне – вопрос был лишь в том, использовать ли при встрече с ним ложь, недосказанность и прочие неоднозначные формы красноречия, дабы добиться своей цели, или же попытаться быть с ним искренней и поведать ему чистосердечно, зачем именно я хочу увидеть Владыку сих мест.

Как знать, чем бы закончились сии душевные метания, если бы не ясное осознание того, что время играет против меня. Подавив в себе очередной приступ мнительности и тревоги, который и стал источником всего этого промедления, я поспешила спуститься в основной зал харчевни, дабы, приняв утреннюю пищу и попрощавшись с Барто, скорее отправиться в Прагу. К моему счастью на сей раз мне не пришлось долго искать возможности скорее очутиться в Твердыне. – Едва я вышла из трактира, как увидела небольшую конную процессию земледельцев пражских предместий, которые, по-видимому, привезя в Седлец выращенные собственным трудом дары природы, направлялись обратно в родные места. Мне не составило большого труда заручиться их согласием на то, чтобы я стала их спутницей. Думаю, решающим доводом стал тот факт, что я согласилась заплатить за одну из двух свободных лошадей, чтобы так же ехать верхом.

Меня весьма воодушевляло, что в этой процессии было два вооруженных воина. Это означало, что мы с меньшей вероятностью привлечем внимание бродяг и прочих нечестивцев, которые ставят своей целью нападать на добропорядочных путников или христианских паломников в их странствиях между поселениями. Сначала я подумала, что воины, охранявшие нас, являются представителями пражской стражи. Признаться, эта мысль так воодушевила меня, что я уже начала думать о том, какие именно вопросы я могла бы им задать, чтобы лучше понять, как попасть в Княжий квартал. Однако присмотревшись к неразговорчивым мужам, я поняла, что ошибаюсь: воины были облачены в добротные кожаные доспехи, качество и искусность которых были слишком хорошо заметны, чтобы принадлежать служителям пражского гарнизона. Кроме того, на их груди блистали небольшие серебряные броши, сердцевину которых венчали звериные головы из того же материала – не то лисьи, не то волчьи. Должно быть, передо мной были члены дружины одного из пражских феодалов. В любом случае, это нисколько не смущало меня. Я радовалась столь быстрой и безопасной возможности покинуть постоялый двор у злосчастного монастыря на костях и внутренне ликовала от созерцания стремительно яснеющего неба, которое только-только начали озарять первые лучи встающего солнца. Мы двинулись в путь.

LII

Наше не слишком продолжительное путешествие в первопрестольный град не было отмечено интересными событиями, о которых имело бы смысл рассказывать. Единственный эпизод, о котором стоит упомянуть – один из привалов, который мы сделали у засохшей осины впечатляющих размеров, что располагалась чуть дальше от всех остальных деревьев, источавших, напротив, жизнь и процветание. Ствол древа-изгоя несколько наклонился к земле, и казалось, что любое последующее ненастье с сильным порывом ветра уж точно могло повалить его, закончив его предсмертные страдания. Спешившись, мои соратники расположились подле его почерневших корней и, разложив нехитрый провиант, чтобы утолить голод и жажду, заговорили о своих повседневных заботах, предметом которых были обыкновенные будничные неурядицы, а также пересказывали истории о знакомых им людях, имена которых были мне неизвестны.

В некоторый момент их разговор коснулся того, что, по-видимому, происходило в Праге в самое последнее время, и здесь я не могла не прислушаться.

– Ты слышал, Матей? – сказал один из воинов, которого звали Джозефа. – Уже около трех дней наш свечник не может попасть в храм в монаршей четверти Праги. Рыцари Ордена закрыли все ходы в королевский квартал! Никогда не видел его таким недовольным!

– Оно и понятно, – с усмешкой ответил Джозефа. – Где же еще ему взять тот самый воск позолоченного оттенка, за которым он многие годы ходит туда каждый субботний день. Не видать ему теперь милости от воеводиных дочерей, которые так любят жечь эти свечи в своих покоях. От их запаха, как по мне, можно задохнуться! Быть может оно и к лучшему.

– К лучшему ли… Врата же закрыты не по прихоти, а из-за смертей, которых каждую ночь становится все больше!

– Молва гласит, что сие есть дело рук нечисти, упырей, что просыпаются, едва солнце зайдет за горизонт, и иссушают тех несчастных, кто имел неосторожность выйти из дому в поздний час. А если это так, и дело в дьявольских созданиях, то даже каменные стены и замки не спасут высокородные семьи на августейшем холме от их клыков и скверны! Не верю я, что это поможет справиться с напастью, уж лучше бы все мы усерднее молились и, глядишь, Господь смилуется над всеми нами! Разве ты сам, проснувшись вдруг в ночи, не слышал как нет-нет, да и огласит округу истошный крик откуда-то из городских пределов, крик, в котором слышится лишь смерть?

– Я слышал, Джозефа, слышал, – с печалью в голосе сказал Матей, сняв с пояса ножны и присаживаясь на большой плоский камень подле древа. – И не раз видел умерших сам – бледных, в нелепых позах, то там, то здесь на улицах. И видел едва ли не каждый раз на пути в мостовую оружейную, где я теперь частый гость. Куда только смотрит городская стража?!

– Никуда она не смотрит! – раздался хриплый голос одного из земледельцев, поддержавшего разговор. – С появлением Ордена и йоркского мужа от стражи толку нет. Сколь много раз я наблюдал, как некогда доблестные привратники покорно смотрят в землю, стоит лишь рыцарям появиться перед ними. Сия кротость не доведет нас до добра!

– Полно тебе, Войтех. Твое дело следить за плугом, а не распространять вероломные мысли! – строго осадил его Джозефа. – Не ровен час своими речами ты накличешь беду на Дом Воеводы и на всех нас. Орден приглашен сюда по воле Папы и с согласия приближенных к Суверену, дабы силой их веры и знаний наконец-то освободить его от недуга! Едва он поправится, как, без сомнения, власть будет возращена ему, ибо народ всегда любил его и для Воеводы он был почти отцом!

– Лишь бы все было так, как ты молвишь! – с грустью ответил Войтех, достав из поясной сумки яблоко и также усевшись на камень.

– Неведома нам суть происходящего, но столь много смертей без войны страшит людей, их тревога все сильнее, – продолжил Матей. – Ставни нашего имения теперь всегда закрыты, лишь только наступает закат, а женщины в этом году больше не поют гимны плодородия, собираясь подле своих домов в вечерние часы, как это всегда было раньше!

– Довольно предаваться унынию! – воскликнул тогда Джозефа. – Давайте же скорее закончим нашу трапезу и поспешим в родные края. Несмотря ни на что наши семьи здравствуют, сейчас светит солнце, а небо безоблачно. И значит это, что надежда есть!

Пока земледельцы собирали свой нехитрый скарб, чтобы двинуться дальше, у меня было достаточно времени, чтобы осознать всю многослойность происходящего. Пражский мор, сверхъестественный или рукотворный, меня не страшил, но тревожило бремя неизвестности. Усталость вынуждала меня бороться за каждый следующий шаг в моем странствии и иссушала мою кровь не хуже вампирического укуса. Однако, как бы мне не было тяжело, то была тяжесть, которую я стоически преодолевала каждый день, и с каждым днем училась преодолевать все лучше, а потому, отринув все раздумья и глубоко вздохнув, я поспешила приготовиться продолжить наш совместный путь.

Следующая часть путешествия абсолютно походила на предыдущую. Путешественники изредка переговаривались между собой о житейском, но ко мне не проявляли ни малейшего интереса. Мне оставалось лишь вслушиваться в цокот копыт наших лошадей, в звуки природы и вспоминать про себя молитвы, которые я, признаться, начала постепенно забывать из-за плотности не самых радостных событий последнего времени. В такой обстановке мы добрались до пражских предместий, где, попрощавшись со своими спутниками и отдав им лошадь, я снова осталась в одиночестве. Хотя нет – это не было одиночеством, потому как я точно знала, куда мне надлежит направляться, а стены Первопрестольного города уже виднелись на горизонте.

LIII

Небо вновь воодушевляло своей ясностью, а дневное светило теплом. По мере приближения к твердыне я не уставала удивляться тому, как солнечный свет наполняет жизнью все вокруг и способствует преумножению надежды и высокому моральному духу. В мягких лучах огненного диска лица людей, встречавшихся мне по пути, казались благообразнее и счастливее, а стены сооружений вокруг, некоторые из которых были весьма ветхи, будто бы в одночасье лишились сырости, плесени и иных недостатков. Солома, которой были устланы крыши некоторых из них, полностью прогрелась на солнце и искрилась золотистым, хлебным оттенком, а изумрудная глубина травы вокруг их стен и светло-голубое небо над ними дополняли сию безмятежную идиллию. Контраст этот в нынешней моей действительности и правда был невероятен, ведь за последнее время я уже привыкла к жизни в бесконечном ночном бдении, в лишенных света каменных сводах с тусклым светом свечей и персонами, внушающими то страх, то недоверие – внушающими их замыслами, в которых мне была отведена роль безвольного исполнителя.

И вот я оказалась у пражских стен. В этой части города они были еще не слишком высоки и едва превышали два человеческих роста. Чтобы попасть за них, мне нужно было преодолеть небольшие каменные врата, перед которыми располагалось мощеное пространство, свободное от зданий и прилавков. По обе стороны от них расположились два привратника, которые не проявляли к тем, кто проходил мимо них, ничего, кроме безразличия. Виной тому вероятнее всего был жар, исходящий от нагретой солнцем брусчатки, с которым они боролись подобно Сизифу, измученные тяжестью своего обмундирования. Не имея возможности покинуть свой пост и сделать два десятка шагов в сторону ближайшей тени, они могли только смахивать пот со лба и все сильнее опираться на древки с большими городскими знаменами, которые покоились в их руках. В остальном вокруг не было ничего необычного, что могло бы дать мне понять, что в городе что-то не так. Предусмотрительно примкнув к первой из встретившихся мне групп людей, должно быть, разных склонностей, нравов, но одного положения, я миновала привратников, и таким образом свершилось мое очередное пришествие в Прагу.

Решив добраться до пристанища Виго без промедления, я старалась при этом не терять внимания ко всему, что встречало меня на улицах и чем жила Прага. Часть этого огромного города, которая предшествовала мосту Юдиты, в сравнении с прочими местами, где мне довелось побывать, показалась мне абсолютно мирной и безмятежной. Горожане, посетители и странники шли мне навстречу пестрой толпой, спеша по своим делам, и на их лицах, и в их движениях я не усматривала ничего необычного. Кузницы, торговые лавки и прочие жизненно важные заведения были открыты, их владельцы – ремесленники или купцы – зычно зазывали своих покупателей; колокола церквей и часовен звонили ровно тогда, когда им было положено звонить, а открытые двери таверн и постоялых дворов источали приятный запах пищи и хмеля. В воздухе слышалось многоголосие его жителей и обыкновенная суета теплого солнечного дня. Лишь дважды мне встретилась тройка закованных в броню рыцарей Ордена, которые в полном вооружении мерно шествовали по одной из улиц. Но и в их движениях не было никакой враждебности и суеты.

В некое мгновение в одного из таких культистов откуда-то со стороны устремился кожаный мяч, нечаянно брошенный одним из мальчиков, игравших на улице. Округлый снаряд, предназначенный для забавы, со звоном ударился о кольчужное одеяние мечника и отскочил на землю. Воин же, нисколько не смутившись, остановился, подобрал мяч и отдал его перепугавшемуся владельцу, предварительно осенив отрока крестным знамением. Сей эпизод несколько успокоил меня, ибо я увидела в этом поступке подлинную человечность – качество, которое во всех моих прошлых столкновениях с Орденом совершенно не было заметно.

Также припоминаю, что после этого я, оказавшись на еще одной небольшой площади, увидела маленький помост, на котором стоял глашатай в просторном складчатом одеянии до пола, подвязанном золотой лентой. Это был седовласый муж с орлиным взглядом и изогнутым носом, в одной руке у него было уже знакомое мне городское знамя во весь его рост, а в другой свиток, где были запечатлены декламируемые им тезисы. Спокойно, но с выражением он, пользуясь разнообразными художественными приемами и акцентами речи, но при этом предельно ясно сообщал окружающим о том, что доступ в Верхний город закрыт. Сей тезис был представлен им в форме небольшой речи. Ее идея состояла в том, что затвор на княжьем дворе лишь временный – до тех пор, пока в городе не восстановится порядок, чем неустанно и заняты представители уважаемого городского гарнизона в содружестве с рыцарями Ордена Багровой Божьей Матери. Это сообщение дополнялось библейскими аллюзиями и метафорами. Как только глашатай доходил до конца, он тут же начинал читать его снова. Я была искренне удивлена его манере красноречия, хотя, пожалуй, была с таковым чувством единственной. Практически все прохожие вокруг меня, коих было весьма существенное количество, проходили мимо помоста без всякого интереса, а стража, призванная охранять носителя княжьего гласа от неурядиц, и вовсе развернулась к нему спиной, не демонстрируя ни малейшего к нему уважения. Как бы то ни было, услышанные мной слухи о том, что княжий двор закрыт, подтвердились. Хотя я была готова к этому, признаться, категоричное подтверждение сего обстоятельства меня изрядно расстроило.

На мосту Юдиты мне встретился еще один глашатай, похожий на первого, чьи речи были весьма поэтичны. Вещал он о том же самом, однако вокруг его импровизированного постамента, сооруженного из пустых бочек, собралось некоторое количество недовольных людей, внимающих произносимым речам. Одежда некоторых из них была весьма необычна, из чего я сделала вывод, что ими могли быть иноземцы или путешественники. Лица части странников были омрачены разочарованием, унынием и недовольством, ведь цель их прибытия, расположенная, по-видимому, за закрытыми воротами державной части града, теперь была им недоступна. Должно быть, никто заранее не предупредил сих дельцов об ограничении свободы передвижения в местных пределах, а известие об этом здесь и сейчас явилось для них пренеприятнейшей неожиданностью.

Собственно говоря, сам монарший квартал был уже хорошо виден любому, кто оказывался на мосту. Сделав первый шаг по истоптанной брусчатке и подняв голову, любой уже отсюда мог узреть холм, где располагалась монументальная крепость Суверена – в окружении иных построек меньших размеров и небольшого количества одиноких деревьев. Ее каменные башни, укрытые геральдическим полотнами с символикой Праги, дополнительно обрамляли огромные штандарты ордена, воткнутые словно копья прямо в плоские зубчатые кровли квадратных башен. Огромные лоскуты ткани степенно развевались на ветру и были столь обширны, что даже на расстоянии было возможно безошибочно определить, кому они принадлежат и кто властвует над этой землей. День стремительно уступал место прохладным сумеркам, и если в ближайших домах и лавках постепенно зажигались свечи и масляные светильники, то холм наместника быстро погружался в кромешную мглу и даже там, где могли быть дозорные посты, не оставалось ничего, кроме беспросветной темноты.

Мне не составило труда отыскать Гортензиев переулок и нынешнюю обитель Виго. Она действительно представляла собой добротное сооружение в два этажа, первый из которых был построен из камня, а второй – из дерева. Верхняя часть фасада, как и отмечалось в письме, своим цветом напоминала янтарь, а черные балки, разделяющие пространство его стен на геометрически правильные симметричные части, выложенные по горизонтали, вертикально и под углом, лишь подкрепляли мысль о том, что сие творение – дело рук талантливого зодчего. Из приоткрытых ставень дома проистекал теплый свет, источником которого мог быть как открытый, но укрощенный огонь, так и какая-нибудь замысловатая лампа. Признаться, сочетание всех этих деталей показалось мне достаточно привлекательным для того, чтобы желать остаться здесь, дабы перевести дух, хотя бы на какое-то время.

Решив не испытывать судьбу бессмысленным ожиданием и бездействием, к каковому решению меня подтолкнул нарастающий звон кольчужной поступи очередного патруля меченосцев, я трижды постучала в темную дубовую дверь. Некоторое время ответом мне было лишь безмолвие, нарушенное прошедшими мимо рыцарями, не обратившими к счастью на меня никакого внимания. Сложно сказать, по причине ли моего нетерпения или по заведенному здесь порядку вещей, но после того, как я постучала снова, за дверью послышался шорох, после чего она распахнулась. Моему взору предстала пожилая женщина, замотанная с ног до головы в черное одеяние. Ее лик, испещренный глубокими морщинами, но сохранивший при этом проницательный взгляд, был белее снега, равно как и тонкие руки, неестественно и нелепо стремящиеся из безразмерного одеяния в открытый мир, однако цепко держащие небольшой серебряный подсвечник. Внешний вид незнакомки (то ли смотрительницы, то ли привратницы) изрядно напугал меня. От неожиданности я вскрикнула, что вызвало у женщины подобие улыбки – насколько это позволяло ее безжизненное лицо, а после голосом, в котором запечатлелось бремя множества прожитых ею зим, она произнесла:

– Должно быть, вы – Аннеска, женщина, приглашенная Мастером в эти чертоги в знак признания ее заслуг. Права ли я?

– Да, я и есть та, кто помогла вашему господину. Я приняла его приглашение, едва оно попало мне в руки.

– Меня зовут Зоджа, я хранительница сего очага, – медленно проговорила женщина. Казалось, она не услышала мой ответ, хотя и обратила на меня свой переливающийся ледяной мерзлотой взор. И от сего действа мне стало тревожно, ведь она смотрела в одночасье и на меня, и сквозь меня – в самое сердце ночного пространства за моей спиной. Мне стало казаться, будто я оказалась на решетке в самой Преисподней, только тяготы адского пламени и муки незаживающих ожогов заменял собой ее взгляд. – Следуйте за мной и не спрашивайте лишнего: Мастер приказал накормить вас и уложить спать, а завтра, ближе к полудню он встретит вас в главном зале.

Я с радостью подчинилась этому приказному гостеприимству. Для ночлега мне отвели одну из дальних комнат на втором этаже, куда требовалось подняться по лестнице с ветхими и едва не проваливающимися ступенями. Несмотря на то, что снаружи сие строение производило прекрасное впечатление, его внутреннее убранство местами пребывало в упадке, а некоторые комнаты, казалось, и вовсе пустовали уже очень давно, ибо в них не было ничего, кроме потемневших от пыли и времени стен. Должно быть, в планах Виго было привести сие место в порядок, но я не могла сказать наверняка. В любом случае, я была крайне признательна ему за то, что даже в столь неблагоприятных условиях он смог предложить мне ложе, теплое покрывало и пищу. Мною быстро овладел сладкий сон.