Текст книги "Возмездие"

13

Я снова ушла в себя. Мои занятия с психологом продолжались, и я по-прежнему кроме него никого к себе не подпускала. Я вновь стала проводить свои дни только в комнате, я не выходила из нее. Я закрылась в своем маленьком мирке. Марк Романович пытался отогнать мои мысли по поводу жатвы, но я все равно продолжала о ней думать. Каждую ночь я просыпалась от кошмаров, которые мне снились. Иногда посреди ночи раздавались выстрелы, теперь они звучали так отчетливо и громко, что со мной случалось то, что случилось со мной на жатве. Я забивалась в какой-нибудь угол и старалась не кричать, а если и кричала то только в подушку, чтобы никто ничего не слышал. Мне было страшно, мне было плохо. И, может быть, действительно было бы лучше, если бы меня не было. Но я понимала, что лучше бы от этого было только мне самой, а это уже было эгоистично.

В течение недели я вспомнила еще кое-что. Это воспоминание было таким тяжелом, что о нем даже не хотелось думать, но оно постоянно стало всплывать у меня в памяти. Я отчетливо помнила, как меня душили. И душил меня Максим. Мне стало так странно. Я хотела отогнать это воспоминание, потому что Максим мне был небезразличен, но ничего не получалось, так как я теперь пыталась с помощью этого воспоминания отогнать от себя Максима. С каждым разом все становилось сложнее и сложнее. Казалось, никогда никакого умиротворения в моей жизни не будет. Все шло прахом. Жизнь становилась невыносимой.

Было одно хорошо. Я никак не пересекалась с Марией. Она больше не отправляла своих слуг ко мне для того, чтобы я спустилась в столовую и поела вместе с ней, она больше не присылала ко мне Эдгара. И если бы я не видела из окна своей комнаты, как она, выходя из дома, садилась в машину, я бы вообще забыла про ее существование. Но я все-таки видела ее, и поэтому планы мести в моей голове только росли. Я целыми днями думала, как достать ключ от ее кабинета, ведь кроме нее никто не мог туда зайти. Даже уборка проводилась там очень редко и то под присмотром самой Марии. И ключ свой она всегда носила с собой. Но я продолжала думать, что вся моя затея когда-нибудь осуществится.

Так продолжалось примерно две недели. Была уже поздняя осень. Даже снег начал выпадать, но он тут же таял, не попадая на землю. Было пасмурно и некрасиво на улице. Будто сама погода подстраивалась под мое настроение. Мне было хреново, и погода была хреновой. Только это и казалось правильным и гармоничным. Но в какой-то момент я решила, что стоит выйти из комнаты. В этот день, наконец-то, выглянуло солнце. Я выбежала навстречу Марку Романовичу. Он был слишком удивлен, поэтому я взяла его под руку, и мы пошли гулять по саду. Я улыбнулась ему несколько раз, но потом решила, что это вовсе ни к чему.

– Что же заставило вас, наконец, выйти из комнаты? – в конце концов, спросил психолог. Я посмотрела на него, улыбнулась и снова отвернулась. – Что?

– Да ничего. Просто…

– Ну?

– Почему должно что-то обязательно случиться для того, чтобы я вышла из комнаты? Сегодня для меня было достаточно того, что просто выглянуло солнце. Это же просто замечательно!

– Это лишь ваше притворство, – пробурчал Марк Романович. – Своего рода маска для окружающих, чтобы они не приставали к вам. Но было бы лучше, если между нами не было этой маски, Таня, и…

– Стойте! – тихо рассмеялась я. – Расслабьтесь. Попытайтесь представить, что вы мой друг, а не психолог, хорошо?

– Я и так ваш друг, – улыбнулся Марк Романович. – И как друг я должен…

– Вы ничего не должны. Единственное, чем обязаны друзья друг другу так это преданностью. Больше друзьям друг от друга ничего не нужно, – после этого мы продолжали молча гулять. Это продолжалось довольно долго, я начала снова уходить в себя, снова начала прокручивать в своей голове разные мысли, которые казались ужасными и страшными. – Скажите мне, что случилось?

– Что, простите? – переспросил психолог, когда мы зашли в беседку. – Что вы хотите услышать от меня?

– То, что вы должны мне сказать, – уверенно сказала я. Марк Романович делал вид, что не понимает меня. Он продолжал смотреть на меня так, будто вообще не знает, о чем идет речь. Он бы и дальше сидел с таким глупым выражением лица, если бы Варвара не подбежала к нам с горячим чаем. Потом она снова ушла. – Марк Романович, прошу вас, не делаете вид, что вы не понимаете, о чем я говорю с вами! Если вы жалеете меня, то я могу подумать, что вы считаете меня слабой. Неужели только из-за жалости вы не говорите мне того, что я должна знать?

– Вам будет очень больно.

– Если это что-то такое важное, то мне будет и через год больно, если вы отложите этот разговор сейчас. Если вы мне действительно друг, то вы должны мне сказать.

– Друзья должны быть преданы друг другу. Вы же про это говорили? Я ничего вам не должен, – он спокойно сделал глоток чая и отвел свой взгляд в сторону. Я ела его глазами. Мне нужно было узнать то, что все мне боялись сказать. – Ладно, – тяжело вздохнул Марк Романович, наклонившись ко мне поближе. – Только, пожалуйста, не уходите снова в себя, прошу вас. Вам надо жить, несмотря ни на что. Вы слышите меня?

– Я постараюсь…

– Вы должны обещать, что не закроетесь снова в своей комнате, не уйдете в себя. Вы должны обещать, что будете продолжать бороться.

– Я обещаю, – шепотом произнесла я. Марк Романович встал и повернулся ко мне спиной. Он долго молчал, не поворачиваясь ко мне.

– Вы же уже догадались, что вы никогда не принадлежали к роду таких людей, как Мартыновы, Максим, Мария?

– Да, я недавно поняла, что я обычная рабочая…

– На жатве убивали таких же людей, как и вы. И… – психолог снова замолчал. Он по-прежнему не смотрел на меня. – Скажите, вы помните своих родителей, Таня?

– Нет, из семьи я помню только свою сестру, – напряжение в воздухе все росло и росло. Как и мое волнение. Мне стало тяжело дышать. – Не томите, пожалуйста. Скажите уже, и покончим с этим!

– Вашу мать убили на жатве, – теперь он развернулся ко мне. Я просто смотрела на него в течение нескольких минут. – Таня? – я продолжала молчать и смотреть на него. Он действительно говорил про мою маму? Может быть, у моего психолога нет чувства юмора, и он решил так неудачно пошутить? И что за дыра росла в моей душе? Стало душно, просто невыносимо. – Скажите что-нибудь…

– Моя. Мама. Умерла.

– Вам следует понять только то, что теперь она не мучается как раньше, при жизни. Её душа спокойна…

– Какая к черту душа?! – закричала я. В следующее мгновение я начала рыдать. – Вы понимаете, что она умерла, а я ее даже не помню?! Моя мать умерла! И я ничего не сделала, я даже не знала, что ее могут убить, а я там была…

– Вы ни в чем не виноваты.

– Где гарантия того, что через месяц у меня перед глазами не убьют мою сестру или отца? Я потеряла две недели, и вы мне ничего не говорили! – мне было бы намного проще, если бы психолог начал кричать на меня в ответ. Но он просто смотрел на меня с состраданием, пытался помочь мне успокоиться. Лучше бы он ударил меня, чем жалел. Мне было бы проще терпеть все это. Но мне стало невыносимо тяжело. Я, уткнувшись в грудь Марка Романовича, всхлипывала и что-то выкрикивала, пока он своим бархатным голосом шептал мне слова утешения. И мне было противнее и противнее. Я же себя жалела, я себя прощала за то, что дала ничтожным людям убить мою мать, дала этим людям возможность забрать у меня самое дорогое. Они ломали меня с каждым днем, а я жалела себя, как пятилетний ребенок, который, получив синяк, жалуется об этом родителям до тех пор, пока этот синяк не исчезнет. – Мне нужно пойти к Максиму, – тихо сказала я, когда чуть успокоилась. – Он мне нужен.

– Если вам так будет легче…

– Езжайте к себе, – я отошла от него на шаг. – Вас ждет Марго. Она скоро вырастет, цените время, которое она проводит с вами.

– Я не могу оставить вас в таком состоянии.

– Вы боитесь того, что я сойду с ума, – говорила я больше утвердительно, чем вопросительно. – Мне кажется, я уже давно сошла с ума. Как только начала жить в этом доме, я сразу начала терять здравый ум. Мне уже не страшно сделать себе еще хуже.

– Вы должны понять одно. Вам надо жить дальше, – Марк Романович крепко обнял меня. – Не пытайтесь наказать себя, вы ни в чем не виноваты.

– Я причина всех бед, – всхлипнула я. – Я бросила Варю на произвол судьбы, я ничего не сделала для того, чтобы спасти маму, из-за меня Мария издевается над Максимом. Всё из-за меня! Неужели этого еще недостаточно для того, чтобы меня кто-нибудь пристрелил?

– Пожалуйста, не говорите так, – он еще крепче обнял меня. Я чувствовала, как его рубашка становилась мокрой от моих слез. – Я позову Максима.

– Я сама дойду до него, отправляетесь домой, – устало проговорила я. – Я сама!

– Я приеду сегодня вечером, обещаю вам, – не умолкал психолог, беря свой кожаный портфель. Он довел меня до дверей дома, еще раз обнял и поцеловал макушку, потом он скрылся у меня из виду. Я долго смотрела ему вслед, утирая при этом слезы, которые никак не останавливались.

Дверь в комнату Максима была открыта. Я тихо прошлась по маленькой прихожей и застала его спящим мирным сном на кровати. В руках его была книга, которую он, видимо, читал. Я легла рядом с ним, приобняв его, и уснула тем мирным сном, каким спал он.

Какое все-таки чудное состояние – сон! То чувство, когда тебя ничего не тревожит, и время пролетает так быстро. Это было то состояние умиротворения, которое длится, на первый взгляд, всего лишь мгновение, но ты просто не замечаешь, как летит то время, когда тебе хорошо. Ты замечаешь лишь то, что плохо. Запоминаешь все самое ужасное, все от чего тебе хочется избавиться. Хорошее бывает с тобой в данное время и в данном месте, плохое же с тобой постоянно. Но только во сне ты не думаешь об этом плохом воспоминании или чувстве, ты просто спишь, ничего не чувствуешь. А после сна все зависит от того, что было до него. Так я проснулась с мыслью о том, что мать моя была убита, сестра была в розыске, а я ничего не могла сделать. Мне было тяжело открыть глаза, так как они опухли от слез. Только я подумала о матери, как они снова стали литься ручьем, я тихо всхлипнула, совсем забыв о том, что я была в комнате Максима. Его даже не было уже на кровати. Я взяла его подушку и уткнулась в нее лицом, чтобы рыдания мои были никому не слышны. Я даже не знала, сколько я так пролежала, мне казалось, что я теперь могла целую вечность так лежать и рыдать. Я продолжала так лежать и тогда, когда чья-то рука коснулась моего плеча. Я знала, что это был Максим, и потому перевернулась на спину, чтобы посмотреть на него. И опять то же выражение лица, что и у Марка Романовича. Жалость, сострадание. Мне не хотелось видеть эти эмоции в их глазах. Я отвернулась от Макса, встала с кровати и подошла к окну. Солнце скрылось за тучами, шел сильный дождь и дул сильный ветер, который наклонял деревья в одну сторону так, что у них не хватало сил разогнуться.

– Мне очень жаль, что так вышло, – тихо произнес Максим, подойдя тоже к окну. Мы стояли в одинаковой позе, прислоняя лоб к стеклу. Я покосилась в сторону Макса, он все еще продолжал жалеть меня. – Прости меня…

– За что? – я немного всхлипнула и отвернулась от него, чтобы утереть слезы. – Что бы ты ни сделал, я все равно же прощу тебя, Макс.

– Я думал, может быть, если бы я раньше тебе обо всем рассказал, ты бы наверняка уже нашла Варю, возможно, спасла бы свою маму. А я ничего не сделал. Точнее, я делал все наоборот. Все мои действия, я думал, пойдут тебе на пользу, но…

– Не вини себя, пожалуйста, – поморщилась я. – И так тошно! Какой смысл говорить о том, что бы ты смог сделать? Что произошло, то произошло. Ничего уже не поделаешь, – тело мое содрогнулось в последний раз, когда я тяжело вздохнула, чтобы успокоить себя. Я перестала плакать. Мы продолжали с Максимом стоять у окна и думать о чем-то своем. Смотря каждый раз на него, я вспоминала, как он душил меня, и при этом всем я понимала, что я любила его. И он, возможно, тоже любил меня. – Я вспомнила недавно кое-что…

– Что?

– Ты пытался задушить меня. Должна же быть какая-то причина?

– Я до последнего надеялся, что этого ты не вспомнишь, – себе под нос сказал Максим. – Это была какая-то безумная ревность. Мне так хотелось, чтобы ты была только рядом со мной, но и при этом я старался не подпускать тебя к себе слишком близко, я думал, что наши отношения будут неправильными. Я решил почему-то, что если ты не будешь принадлежать мне, ты не будешь принадлежать никому больше. Я понимаю, что это чистой воды эгоизм. Я просто увидел тебя рядом с Игорем, – ты его еще не вспомнила, да? – он держал тебя за руку, и что-то во мне закипело, мне хотелось убить и его и тебя. Я сдержался, ушел от вас, но ты как маленькая девочка погналась за мной, начала объясняться. Я подумал, что если тебя не станет, что если ты умрешь, ты ведь никому не сможешь достаться. А потом я готов был уже задушить тебя, ты начала плакать. Я ненавижу себя за это. Я вообще ненавижу себя, потому что я делаю тебе постоянно больно. Как только я появился на твоем жизненном пути, ты начала мучиться, твоя жизнь стала напоминать какой-то ад. А ты приходишь ко мне в комнату после всего этого дерьма и обнимаешь меня. И лишь только это делает меня счастливым, – он повернул ко мне свое прекрасное лицо. Я молча смотрела на него, ничего не говорила ему. Было видно по его лицу, как тревога в нем росла с каждой секундой. – Скажи что-нибудь…

– Что же ты хочешь, что бы я сказала?

– Что угодно.

– Поцелуй меня, – как-то даже с мольбой произнесла я и тут же ощутила тепло его губ. Он обхватил меня с такой силой, что мне стало трудно дышать. И все равно мне было мало. Я притягивала его к себе за ворот кофты, я с каждым движением пыталась прижать его к себе еще больше. Я обхватила его лицо, оно было таким горячим, кожа была такой бархатной. Не отрываясь от него, я начала двигаться в сторону кровати. Рухнув на нее, я поняла, что хочу большего, хочу еще больше, чтобы как-то заставить огромную дыру в душе затянуться. Мне становилось труднее дышать, так как я начинала чувствовать тяжесть тела Максима, который, судя по всему, делал усилие, чтобы не придавить меня собой. Я нащупала руками пуговицы его кофты и начала их лихорадочно расстегивать. Одна пуговица… две… три…

– Таня, – неожиданно произнес Максим, я посмотрела на его сосредоточенное лицо. В глазах его была затуманенность, как и у меня в голове сейчас. Но он, скорее всего, продолжал еще мыслить здраво. – Остановись, пожалуйста, – он осторожно убрал мою руку со своей кофты и встал с кровати, я же осталась лежать на ней и смотреть отчаянно в потолок. – Это все неправильно.

– Тебя волнует разница в социальном положении? – спросила я и грустно усмехнулась.

– Нет, это вообще никакой роли не играет. Просто… я не могу вот так вот взять и воспользоваться твоим горем. Думаешь, я не понимаю, что ты хотела этого лишь для того, чтобы отвлечься? Я понимаю, но не могу воспользоваться этим. С моей стороны это было бы мерзко.

– Так ты переживаешь за свою добродетель?

– Я переживаю за тебя.

– Что ты читаешь? – решила я сменить тему, чтобы снова не расплакаться. Я взяла книгу, которую Максим читал перед сном. – «Робинзон Крузо». И как? Интересно?

– Да, мне нравится. Различные испытания и прочее. Затягивает, особенно когда нечем заняться, – он сел на кровать, взял книгу и раскрыл ее на той странице, где остановился. Я положила свою голову на его грудь и начала слушать, как он читает. Но долго он не читал, так как я часто его перебивала и спрашивала о чем-то. – Не понимаю, почему вам запрещают читать?

– Ну, мне кажется, есть книги, способные повлиять на мировоззрение людей. Наверняка есть же такие книги, которые заставляют людей бунтовать, бороться. Правительство изначально боялось того, что люди восстанут против всего государства. Поэтому нам запретили читать книги. Но я помню, как у нас лежало всего две книги. Когда я приходила поздно, родители обычно сидели и читали. Они были такими счастливыми, умиротворенными, – я погрузилась в воспоминания. Я понимала, что память моя стремительно возвращается ко мне. – Мама всегда, когда я еще стояла на пороге, кричала мне, чтобы я села ужинать, а сама не отрывалась от книги. Я вспомнила ее. Они с Варей очень похожи. А я больше похожа на папу. Ты ведь видел моих родителей?

– Да, – Максим отложил книгу совсем. – Они души не чаяли в вас с Варей. Они всегда гордились тобой. Они любили тебя.

– Я знаю, – я грустно вздохнула и снова погрузилась в свои глубокие, печальные мысли.

Марк Романович, как и обещал, приехал вечером ко мне. Я пригласила его к себе в комнату, где мы довольно долго беседовали. Он старался не говорить о моей матери, он видел, как мне было тяжело. Но я сама начинала о ней вспоминать, я рассказывала психологу о ней. Некоторые хорошие воспоминания, казалось, должны были заставить меня хотя бы улыбнуться, но я начинала снова лить слезы. Мне было с одной стороны стыдно за то, что я такая слабая, но с другой стороны – я была человеком, и у меня была душа, которая страдала, я должна была выплеснуть все это. В те моменты, когда я всхлипывала от рыданий, психолог просто молчал, и это было хорошо. Хорошо, что он не старался меня утешить, мне так было намного проще, из-за него я не жалела себя лишний раз. В это время он пролистывал мой личный дневник. Он хмурился иногда, перечитывал некоторые страницы по несколько раз. Но он ничего не говорил, но я не могла сказать, что он не помогал мне. Напротив, если бы его не было в моей комнате, я бы чувствовала себя одинокой, несмотря на то, что в соседней комнате находился Максим. Марк Романович был чем-то светлым и теплым, одно его присутствие облегчало мне жизнь, с ним дышать становилось проще. Я любила его. Но совсем не той любовью, которой я любила Максима. Нет. Я любила его, как брата, как родного человека. Я знала, что если с ним что-то случится, я буду переживать за него, как за Варю, маму и Максима. Я прекрасно понимала, что он для меня значил.

Он хотел остаться до самого позднего вечера, но я убедила его в том, что сестра его будет волноваться. Я слегка обняла его и проводила взглядом машину, на которой он отправился домой. Я снова поднималась в свою комнату, где меня ждал плохой сон, одиночество и печаль. Проходя мимо, я остановилась у двери кабинета Марии. Я внимательно осматривала ее, я вновь начала думать над тем, как открыть ее, но в голову мою ничего не приходило. Точнее говоря, у меня было много мыслей, но все они были настолько смешны и глупы, что я и представлять себе не хотела, как буду осуществлять их. Я решила, что все эти планы должны подождать до завтра.

На моей стороне был Максим с Эдгаром и Марк Романович. Нам нужны были союзники. Я была уверена в том, что есть целые семейства в городе, которые были на стороне повстанцев, но они ждали удобного случая, как и я ждала удобного случая, чтобы отомстить Марии. И в том и в другом случае нужно было время, терпение, а так же хороший план. Мария была на последнем месте в моем мысленном списке важных дел. На первом была Варя, которую я должна была найти, на втором – восстание. Марию я оставляла как на десерт, я уже придумывала для нее муки, я хотела, чтобы она испытала всю ту боль, которую она причинила мне. Она знала, что мать мою убьют на жатве, и потому так хотела, чтобы я пошла на нее. Она сделала все, чтобы растоптать меня, надавив на больное. И разве после всего этого заслуживала она снисхождения? Она должна была, как минимум, умереть. Смерть для нее будет благом, а она должна была страдать.

14

Последующие два дня я провела совсем одна в размышлениях. Я не закрывалась у себя в комнате, меня все видели, и все могли поговорить со мной, но ко мне никто не решался подходить. Все прекрасно понимали, что я хотела побыть одна и подумать обо все как следует. Я бродила по дому, заглядывая во все углы, я даже гуляла по саду. В основном я сидела в беседке. Вокруг было тихо и спокойно. К тому же Мария не могла выйти из любой комнаты и накинуться на меня со своими колкими словами и ядовитыми речами. Здесь никого не было, только деревья качались из стороны в сторону из-за завывающего ветра. Было прохладно, даже чуть холодно. Иногда вместо дождя шел мокрый снег. И когда совсем становилось морозно, когда уже кисти рук были ярко-розового цвета, я вновь заходила в дом и начинала снова бродить по комнатам. В свою комнату я не решалась зайти, я думала, что она меня снова затянет в ту яму одиночества, из которой мне потом не захочется выбираться. А так, находясь рядом со всеми, и в то же время вдали от них, я чувствовала себя не такой покинутой. Все вокруг что-то ходили и делали, занимались своими делами, вели свою размеренную жизнь. И я, пропитанная этой домашней и спокойной атмосферой, уже думала не столько о грустном прошлом, сколько о многообещающем будущем. Марк Романович меня не трогал, но все равно приезжал. Я заметила, что два этих дня он проводил с Максимом, пролистывая мой личный дневник, который я доверяла только ему. Оба они лишь наблюдали за мной, не смея отрывать меня от размышлений.

Первым, кого я решила посвятить в свои планы, стал Максим.

Ночь стала снова невыносима. Выстрелы, крики, бомбежки продолжались. Они были слышны даже несмотря на то, что ветер за окном ужасно выл. И все эти звуки вместе не могли заглушить тех звуков, которые были в доме. У Максима снова начался жар, сквозь все стены, что нас разделяли, я слышала его болезненные стоны, которые он пытался сдерживать. Я быстро накинула на себя халат и вышла из комнаты. Я постучалась в дверь комнаты Макса. Эти тяжелые шаги говорили о том, как трудно ему было передвигаться. Когда дверь отворилась, я увидела перед собой бледное, измученное лицо. Глаза его были так затуманены, что мне казалось, он вот-вот потеряет сознание. Я повела его к кровати. Он шел, еле переставляя ноги. Как же плохо ему было! Он что-то, морщась, бубнил себе под нос.

– Не смотри на меня! – отчаянно выкрикнул Максим, когда я уложила его на кровать. Он лег на бок. Я увидела его спину. Вся его ночная рубаха была в крови. – Пожалуйста, уйди! – умолял он, пока я пыталась снять с него рубаху. Сколько мук было в его слабых телодвижениях и замученном лице! Он казался мне в эту минуту слабым ребенком, которому нужна была помощь. И я должна была помочь ему.

– Послушай меня, – начала я. – Ты должен пересилить себя. Эти раны надо обрабатывать, Максим, понимаешь? Сейчас ты снимешь рубашку, я промою твои рубцы, и я обещаю тебе, что я уйду. Потерпи, – я приподняла его на кровати, помогла ему встать, и мы медленно направились к ванной комнате. Набрав в ванную воды, я затолкнула туда Максима, который, наверное, вообще не понимал того, что с ним делали. Вода была чуть горячей, поэтому он стал шипеть от боли. Я начала снимать с него рубашку, он не сопротивлялся, настолько он был слаб. Дальше было сложнее. Я начала промывать ему раны. Вода от крови становилась красной, а Макс кусал себе губы, чтобы не заорать от боли, он лишь тихо стонал. Внутри меня все сжималось от осознания того, что я причиняла ему боль. Убрав весь гной, я еще раз промыла ему всю спину, потом, достав, аптечку, я все обработала. Как только я сделала всю работу, я начала помогать Максиму выбираться из ванны, но тело его стало тяжелым, оно обмякло. Внимательно посмотрев на лицо больного, я поняла, что что-то пошло не так. Он был ужасно бледен, глаза были закрыты. – Максим! – он не отвечал, он перестал вообще что-либо делать. Он не стонал и не ворочался. Я поняла, что он потерял сознание. – Макс! – я несколько раз ударила его по щекам. Он не реагировал. Я решила бежать за Эдгаром, но как только я отпускала тело Максима, голова его погружалась под воду. Он мог захлебнуться. Не знаю, откуда у меня взялось столько сил, но я вытащила его из ванной, аккуратно уложила его голову и повернула его на бок. Я тут же ломанулась за врачом, который, к счастью, оказался дома. Я не могла ему толком все объяснить, поэтому я просто вытолкнула его из комнаты, и мы побежали к Максиму. Меня начало трясти, когда я увидела, что он продолжать лежать так же, как я его и уложила. Если бы он не дышал, я бы решила, что он мертв. Но он дышал, это было тем единственным, что успокаивало меня. Эдгар медлил, он что-то сидел и обдумывал. – Да сделай же что-нибудь! – крикнула я. Врач не обращал на меня внимания. Он начал рыться в аптечке, но ничего нужного не находил. У меня началась паника, когда он просто выбежал из комнаты, ничего не сказав. Я села на пол рядом с Максом, который все никак не приходил в сознание. Я снова начала давать ему пощечины. Я начала думать, как привести его в чувства. Я боялась того, что он мог вот так умереть. Наконец прибежал врач. Эдгар положил какую-то таблетку под язык Максима, и тот сразу очнулся и начал сильно кашлять, пытаясь выплюнуть эту таблетку. Мы с врачом одновременно вздохнули с облегчением. Он пару раз осмотрел Максима и пошел снова к себе после того, как мы вместе довели больного до кровати. Я оставалась сидеть возле него. И какое-то непонятное чувство счастья посетило мою душу в тот момент, когда Максим, сжимая мою руку, просто тихо и ровно дышал, просто жил. Мне было приятно помогать ему, заботиться о нем. Во всем этом было столько радости, что она переполняла меня. И если бы не ночной полумрак, который присутствовал в комнате Максима, он бы заметил эту радость. А так мы не видели даже выражения лиц друг друга, каждый из нас только мог ощущать присутствие другого.

– Который час, как думаешь? – тихо спросил Максим, сжав немного мою руку так, словно хотел убедиться в том, что я никуда от него не ушла.

– Часа четыре утра уже, – прошептала я, ложа голову на кровать. Я сидела на полу, поджав колени под себя, и рисуя невидимые линии своими пальцами на ладони Максима. – Ты спишь? – спросила я через некоторое время.

– Не могу уснуть, – он тяжело вздохнул. – Таня, встань с пола, ради бога! Иди сюда, – он потянул меня за руку, и через пару секунд я уже лежала рядом с ним на кровати. Он теперь не мог нормально лечь. Каждое движение приносило ему боль, и он изредка от этого издавал болезненные стоны. Потом вдруг все стихло. Я слышала только тяжелое дыхание больного. – Таня…

– Что такое?

– Ты боишься?

– Чего же мне бояться, если самое страшное уже произошло? – тихо ответила я. Максим молчал. Ему нужен был ответ. Честный ответ, а не моя отговорка. – Да, я боюсь, – немного погодя ответила я снова. – Ты ужасно напугал меня сегодня. Я думала о том, что будет, если ты вдруг умрешь. Не знаю, пережила бы я. Даже представить себе не могу мир без тебя. Не хочу знать, что это значит. Что бы ни случилось, я буду счастлива, если буду просто знать, что ты живой.

– А если я умру?..

– А ты не умирай.

– Ну а все-таки. Ведь война, – прошептал Максим. – На войне всегда умирали. И что будет с тобой, если я погибну?

– Ну, тогда погибну и я, – я тяжело вздохнула. – Все очень просто.

– А если?..

– Хватит уже, Макс, – зевая произнесла я. – Надо постараться заснуть.

– Нет, еще кое-что… – он снова начал ворочаться, стараясь не ложиться на свою изуродованную рубцами спину. – Два дня ты о чем-то думала. Мне надо знать, о чем. Я не усну, пока ты не скажешь.

– Мои планы тебе не по вкусу, – нахмурившись ответила я. – Но раз уж ты не можешь уснуть, то я, пожалуй, скажу. Я хочу отомстить Марии и найти Варю. Это пока мои самые главные задачи. И я думаю о том, что надо как-то пробраться в кабинет Марии, ведь там находится вся информация о том, что сейчас происходит. Наверняка, там большое количество нужных нам бумаг. Я хотела бы, чтобы ты мне помог как-нибудь достать ключ от ее кабинета. Я ничего не могу придумать по этому поводу.

– Я понял тебя, Таня, – устало проговорил Максим, все тщательно обдумав. – Это подождет до утра, когда мы проснемся. Чтобы ты не мучилась, скажу тебе, что я с тобой, я уже знаю, что делать. А теперь надо поспать, – и через несколько минут я начала слышать, как он забавно сопел носом, все более и более погружаясь в сон, который, судя по всему, теперь приносил ему чувство облегчения, так как во сне люди не испытывают боли ни физической ни душевной.

Я проспала еще два часа и встала, оставив Максима одного. Я пошла к себе, умылась и пошла в сад, ожидая психолога. Сегодня он приехал раньше обычного. Мы почти с ним не разговаривали, только изредка спрашивали друг друга о чем-то незначительном. Прогулявшись немного по саду, мы пошли в гостиную, где уже горел камин. Каждый из нас думал о чем-то своем. Я была в трауре, и кроме мрачных и грустных мыслей у меня не могло быть других мыслей. Я иногда тяжело вздыхала, а Марк Романович тут же спрашивал меня, что случилось. Я не разговаривала с ним, мне просто было нужно, чтобы он был рядом. И молчать мне с ним было довольно легко, будто бы он мог читать мои мысли, знать то, о чем я думаю. Мало ли этого?

Я предложила ему зайти к Максиму, который наверняка уже проснулся. Когда мы зашли в его комнату, он обматывал себя бинтами, я решила ему помочь. За ночь, кажется, ему полегчало. Цвет лица стал более живым, чем ночью. Варя принесла ему бульон, и он нехотя поел его. Психолог же просто наблюдал за всеми моими движениями и разговаривал иногда с Максом.

– У меня к вам огромная просьба, Марк Романович, – обратился Максим к психологу. – Съездите с Таней к Мартыновым…

– Зачем это? – возмутилась я. – Еще и без тебя…

– Мне нужен Антон, точнее он нужен нам. У него есть друг Николя…

– Не тяни, пожалуйста.

– В общем, нам нужен Николя, но без Антона ничего не выйдет. Но сюда его везти не надо, а то Мария может что-то заподозрить.

– Можем привезти его ко мне, – отозвался Марк Романович. – Только я не понимаю, зачем нам Антон и Николя?

– Я потом вам все объясню. Дайте мне знать, когда Антон будет у вас, и я подъеду. Езжайте, – мы уже стали выходить из его комнаты. – Стойте! Таня, останься здесь. Будет лучше, если Марк Романович поедет без тебя, так ни у кого никаких подозрений не будет. А вы, Марк Романович, скажите Мартыновой, что вам просто надо позаниматься с Антонио. Всё.

– Ну и зачем нам Антон Мартынов? – спросила я Максима, когда дверь за психологом закрылась.

– У его друга есть то, что нам нужно. Он поможет сделать ключ от кабинета Марии. Это ведь нам нужно?

– Все слишком просто, – пробубнила я себе под нос, – Этому Николя надо будет дать что-то взамен…

– Наркотики. Я слышал о нем. Ему не нужны деньги или что-то другое, взамен он берет только наркоту. Это хорошо, что Антон только начал курить табак, а не другую дрянь.