Текст книги "Вдова Клико. Первая леди шампанского"

Война Пятой коалиции

1809. Британия и Австрия создали новую коалицию, чтобы изгнать Наполеона из Франции и посадить на трон Людовика XVIII, живущего в изгнании.

И снова Наполеон разгромил их войско в битве при Ваграме.

«Хотя я искренне любил Марию-Луизу, Жозефину я любил больше. Это было естественно, мы вместе поднимались во власть, и она была мне верной женой, спутницей, которую я выбрал сам. Она была полна грации, даже в том, как готовилась ко сну, как раздевалась… Я никогда не расстался бы с ней, если бы она родила мне сына».

Наполеон о Жозефине

Наполеон торопливо заканчивает письмо, потому что больше не может ни минуты находиться рядом с Красным человеком и его отвратительным запахом. Он изо всех сил старается исправить каждую из прежних ошибок. Жозефина всегда так искусно разбиралась в светском этикете, что ему не нужно было и думать об этом. Но Жозефины больше нет рядом с ним.

Красный человек заглядывает через плечо Наполеона, оценивая пятый вариант так же строго, как и остальные.

«Марии-Луизе Австрийской

Дорогая кузина,

Блестящие качества, отличающие Вашу персону, внушили нам желание служить вам и почитать. Обратившись к Императору, Вашему отцу, с просьбой доверить нам счастье Вашего Императорского Величества, можем ли мы надеяться, что наши чувства, которые сподвигли нас на такой шаг, будут с приязнью приняты Вами? Можем ли мы льстить себе надеждой, что Ваше решение не будет руководствоваться только долгом послушания родительской воле? Если чувства Вашего Императорского Величества будут благосклонны к нам, мы будем дорожить ими, будем постоянно стремиться всячески угождать Вам, и мы льстим себе надеждой, что когда-нибудь завоюем вашу привязанность. Такова цель, к которой мы хотели бы стремиться, в связи с чем мы умоляем Ваше Величество оказать нам благосклонность».

Он отдает письмо Красному человеку.

– Это достаточно галантно? Звучат ли нотки уважения и искренности? Не слишком прямолинейно? С любовью, но вежливо?

Красный человек толкает письмо под его перо.

– Поставьте подпись.

Слова расплываются на бумаге.

– Вдруг она мне откажет? – Жозефина подсказала бы, как добиться благосклонности юной девушки.

– Не беспокойтесь ни о чем, – отвечает ему Красный человек. – Вы женитесь заочно 11 марта в церкви, а встретитесь с эрцгерцогиней 27 марта в вашем дворце в Компьене. Первого апреля в Большой галерее дворца Сен-Клу пройдет гражданская церемония, за ней последует венчание, а на следующий день – публичное празднование в Лувре и Тюильри.

– Когда я смогу законно разделить с ней ложе? – спрашивает Наполеон, надеясь, что невеста не такая угрюмая, как ее отец, иначе его задача окажется мучительной.

– Вы будете объявлены законными супругами на заочной церемонии. – Его черный язык облизывает растрескавшиеся губы. – Но ваш брак не будет освящен церковью, пока папа не обвенчает вас в апреле.

– Я лягу с ней в постель при нашей первой встрече. – Он выдавливает из себя надменный смешок. – И ей это так понравится, что она будет молить меня делать это снова и снова. – Ирония ситуации не прошла мимо его внимания. – Страстность и умение, которые он делил с Жозефиной, теперь подарят ему наследника от королевской девственницы.

Вонь Красного человека терзает обоняние Наполеона, вонь могильных личинок, пирующих на поле сражения. При воспоминании об этом его прошибает холодный пот. Когда солдат гибнет, мухи откладывают тысячи яиц вокруг его глаз, рта и гениталий. Вылупившись, личинки пьют жидкость, сочащуюся из трупа. Вонзаясь все глубже, они питаются разлагающейся плотью и превращают тело в полужидкую массу. За неделю они в десять раз увеличиваются в размере и полностью съедают труп.

Не в силах больше выдерживать ни минуты, Наполеон идет в дальний конец своего кабинета.

– Собери моих помощников. Об этой свадьбе должны говорить во всех королевских дворах Европы, она должна превзойти по роскоши свадьбу Людовика XVI с Марией-Антуанеттой. Моя императрица наденет бриллиантовую корону. Мы поставим в Лувре серебряный алтарь. Я хочу, чтобы были фейерверки, бараньи ножки и колбасы для бедняков, торжественный бал на Елисейских полях, помилование для узников, конный парад, концерты и воздушные шары на Марсовом поле. – Его сердце учащенно бьется.

Красный человек поглядывает на него с довольной улыбкой.

Наполеон ударяет в ладоши.

– Ты еще здесь? Почему ты не уходишь? Я велел тебе позвать моих помощников. Свадьба будет через два месяца, и нужно много сделать, чтобы устроить величайший спектакль в Европе.

Красный человек подходит ближе и хочет его обнять.

– Я доволен тобой, сын мой.

Наполеон выставляет руку, останавливая его.

– Ступай, говорю тебе.

Красный человек исчезает, оставив висящую в воздухе вонь.

На столе стоит чаша с лепестками, которые Жозефина собрала в саду. Зачерпнув горсть лепестков, он утыкается в них носом.

30
Посеешь ветер, пожнешь бурю

– Вы отправили меня в датскую Лапландию, – пишет Луи из Дании, – но люди там такие нищие, что питаются только рыбой и оленьим молоком. И вы думаете, что они могут позволить себе французское шампанское?

Если Луи не сможет продать шампанское, мы ничего не заработаем, а мне все равно приходится оплачивать его значительные расходы. В какой момент я должна уменьшить наши траты?

Не везет Луи и в скандинавских странах с их ненавистью к Наполеону и Франции, и я прошу его вернуться в Россию, где его шутки и бахвальство встречают с распростертыми объятьями. Я согласна с русскими. Чем дольше его нет, тем больше мне не хватает его выходок и забавных историй, освещающих любую комнату.

И вот Луи снова пишет мне из России. Я читаю письмо, и его ликующий тон греет мне сердце.

«Солнце светит в полночь шесть месяцев в году, вызывая у русских неимоверную жажду. Они воняют квашеной капустой, смешанной с луком, старой кожей и водкой, которая у них универсальное лекарство. Проснувшись с головной болью, они пьют. Убирают с поля картофель – пьют. Делают утренние приседания – пьют. Ублажают любовниц – пьют. Моя задача – заменить им водку бутылкой шампанского».

Я смеюсь, глядя на его рисунок: русские в меховых шапках приседают, держа в каждой руке по бутылке шампанского. В последующие недели я часто гляжу на рисунок, когда мне нужно посмеяться.

Но мне уже не до смеха, когда ко мне возвращается партия шампанского.

HORS COMMERCE. «Запрещенные товары» – такой штамп поставили портовые чиновники на наших сопроводительных бумагах. Они завернули наш товар на границе, и обоз привез назад «Клико-Фурно», потребовав двойную плату за беспокойство.

Я пишу об этом Луи и жду его ответа. Своим обычным дружелюбным и слегка холодным тоном он инструктирует меня, как перепаковать вино и снова послать ему, чтобы оно наконец дошло. Иначе он из-за меня потеряет доверие клиентов, которым он уже предложил шампанское. Я не могу разочаровать его после всех мучений, которые он переносит ради продажи.

«Мы должны пойти на обман ради продолжения продаж в России. Пометьте наши ящики наклейкой “Боне. Кофе & Шоколад” и отправьте их через немецкий Мангейм. Доверьтесь мне. В Санкт-Петербурге к французам относятся с опаской».

Следуя указаниям Луи, мы сколачиваем большие ящики и помечаем их «Боне. Кофе & Шоколад». Если наше вино переживет перевозку в фургонах по неровным, разбитым дорогам, им понадобится вся помощь, какую я могу им дать. Перепаковав каждый ящик и набив туда больше соломы, я кладу туда шесть книг «Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский» и надеюсь, что Луи оценит мой юмор, как я оцениваю его.

Фурно поднимается из пещеры, когда мы грузим в фургон последние ящики.

– Что это такое? – Он тычет мясистым пальцем в надписи – «Боне. Кофе & шоколад». Вы думаете, что в порту не узнают груз, который они только что завернули? – Он фыркает. – Ничего не получится, Барб-Николь. Мы не можем возить вино морем, и нам нет смысла платить Боне за то, что он развлекает русскую знать.

– Луи предложил этот способ перевозки. Мы должны поддержать эту попытку. Я посылаю партию другим путем – через Германию и Польшу в Москву. На этот раз все должно получиться.

Луи пишет мне после прибытия этой партии.

«Почему вы не предупредили меня, чего мне ждать от этого вина? О чем вы думали? Вы должны были предупредить меня, что оно мутное и что в нем осадок как в песочных часах. В нем то слишком много пены, то недостаточно, оно то слишком сухое, то слишком крепкое. Я надеюсь, что вы поговорите с Фурно об этих проблемах. Я рискую репутацией и, да, жизнью тут в России, а в этом вине присутствуют все вышеперечисленные недостатки. Более того, мертвые дрожжи слипаются в отвратительных червей. Уж лучше бы вылить это вино в реку, чем продавать его в Москве».

Проблема ясна. Убить змею, иначе наш дом шампанского просто не выживет.

* * *

Я просыпаюсь среди ночи с мыслями о новых методах. Из моих экспериментов я знаю, что бутылки шампанского, куда была добавлена тиражная смесь – бренди, сахар и дрожжи, – сохраняли шипучесть и прозрачность. А бутылки, хранившиеся в холодном, темном подвале, были самыми лучшими.

В доме слишком тихо. Тикающие часы отмечают час за часом моей бессонницы. Феликс где-то гуляет и не согревает мою постель, не успокаивает меня своим мурлыканьем. Когда немного светлеет, я одеваюсь потеплее и иду в пещеру. Я должна проверить прошлогодний винтаж и посмотреть, что можно сделать, чтобы шампанское продавалось. Когда я спускаюсь по ступенькам, меня приветствует знакомый запах: винной ферментации, меловой пыли, старых бочек.

Прошлогодние бутылки лежат на боку словно солдаты, павшие в сражении. Толстый слой дрожжей лежит на дне и растворяется, когда я трясу бутылку. Кто захочет пить такое мутное пойло?

– Мадам Клико, вы тут умрете. – Жакоб вытирает пот со лба. Наш мастер по погребу похож скорее на школьного учителя – его длинный нос торчит из-под очков с толстыми, круглыми стеклами. Интересно, что он видит сквозь них.

– Что вы тут делаете в такую рань? – спрашиваю я.

– Я перевожу бутылки, чтобы они не замерзли. Помните, когда они замерзли в прошлый раз… – Жакоб замолкает на середине фразы.

В последний раз, когда они замерзли, Франсуа плясал, пел и рвал на себе волосы, а Жакоб помог Фурно убрать печальные последствия катастрофы.

– Но, Жакоб, если сейчас перевозить бутылки, то в вине из мертвых дрожжей от тряски образуются змеи, – говорю я ему.

Но он продолжает складывать бутылки в тележку.

– Фурно велел мне перевезти бутылки.

– А я приказываю вам остановиться. Наши вина приходят в Россию мутными, с жгутами и без шипучести.

Тяжелые шаги по ступенькам заставляют меня оглянуться.

– Чего еще ожидать, когда шампанское путешествует в фургоне через всю Европу? – орет Фурно.

– Дайте я объясню, – говорю я с тяжелым вздохом. – Чтобы получить чистое шампанское, мы должны позволить мертвым дрожжам выпасть в осадок, убрать их, потом добавить тиражную смесь из ликера, сахара и дрожжей, чтобы активировать повторное брожение.

– Такая дополнительная работа удвоит цену вина, – заявляет Фурно. – Жакоб, продолжай работать.

У меня горят щеки, хотя в пещерах холодно.

– Если вы не верите мне, поверьте мастерам виноделия. – Я загибаю пальцы. – Шапталь, аббат Годино, Биде и Розье – все они подтверждают, что удаление дрожжей и добавление тиража дает прозрачное и шипучее шампанское.

Фурно трясется от злости.

– Вы еще не родились, а я уже делал вино. Земля въелась в мои поры. Винтажные годы сидят в моих костях. Позвольте мне судить, как надо делать вино.

Я стою, скрестив на груди руки.

– Луи не может продавать в России вино с дрожжевыми змеями.

– Этому мошеннику вообще нечего делать в России. Его траты нас разоряют, он развлекает русских за наш счет. В этом году он израсходовал десять ящиков шампанского, раздавая его направо и налево.

– Как он может продавать вино, если клиенты его не попробуют? – спрашиваю я.

– Этот тип совершенно заморочил вам голову, моя дорогая. – Сквозь его гнев сквозит ревность. – Неужели вы не понимаете, что он мошенник? Он заставил вас поставлять ему вино под его именем, а не под нашим. Творится что-то тухловатое, а он сам находится слишком далеко, и мы не можем его контролировать. Мы должны уволить Луи Боне.

– Боне нужен мне в Москве, – заявляю я, упрямо качая головой. – На этой неделе туда прибудет еще один фургон шампанского.

– Дьявол! Вы такая же упрямая, как все остальные. – Он взмахивает руками и ударяет по бутылке. Она взрывается и окатывает его панталоны.

– Александр, поглядите вокруг. Что вы видите? – Я показываю на проходы с тысячами бутылок вина. – Мы тонем в нашей продукции.

– Проклятье, Барб-Николь. – Он стучит по бочонку. От него воняет сдерживаемым разочарованием и безответной тоской. – Я рискнул всем ради вас. Неужели вы не знаете?

– Какое это имеет отношение к дрожжевым змеям в вине? – Чтобы успокоиться, я хватаю мой тастевин. – Александр, я борюсь за нашу винодельню. За что боретесь вы?

Он морщится, словно я кольнула его ножом.

– Ладно вам, Барб-Николь, как вы думаете, почему я стал вашим партнером? Я думал, что вы станете с радостью учиться у меня виноделию и поймете, какую хорошую жизнь я мог бы вам дать. Вместо этого вы не слушаете ни слова, что я вам говорю, и ловите все, что пишет ваш шикарный торговый агент. – Он грустно вздыхает. – А ведь ваш партнер я, а не Луи Боне.

На этот раз я придерживаю язык и кручу на цепочке тастевин. Ясность и смелость. Будущее зависит от того, что я сейчас скажу.

– Вы правы, Александр. Я была слишком эгоистичной, слишком сосредоточилась на выживании. Это несправедливо по отношению к вам. – Из глубины коридора слышится громкое, настойчивое мяуканье. – Феликс!

Кот подбегает и прыгает мне на руки. Лижет мне щеку своим шершавым языком. Я нахожу в себе силы продолжать неприятный разговор.

– Александр, вы были замечательным другом и учителем. – Я глажу белое пятнышко на груди Феликса и осторожно подбираю слова. – Но мы хотим разных вещей. Думаю, что нам лучше расстаться, когда закончится наш контракт.

Он бледнеет.

– Не гоните коней! Я не считаю вас неудачницей.

– Ох, я не собираюсь уходить. – Я несу Феликса на улицу. – Я намерена заниматься виноделием одна.

Он ошеломленно глядит на меня.

– Вы хотите выпихнуть меня? Я вложил все в эту винодельню. Я нужен вам. Вам нужны мои знания и репутация.

– Я справлюсь сама. – Поднимаясь по лестнице, я глажу Феликса. Его громкое мурлыканье успокаивает мое встревоженное сердце.

– Это ужасная ошибка! – Вопль Фурно отражается эхом от известняковых стен.

– Тогда это моя ошибка. – Распахнув дверь, я выхожу на зимний мороз. Я либо самая глупая на свете особа, либо самая храбрая.

31
Смотреть друг на друга как фарфоровые собачки

Мне страшно не хочется говорить Филиппу о том, что произошло. Он сразу захочет закрыть винодельню, а я должна убедить его в обратном. Ментина приехала домой на каникулы, и я беру ее с собой, чтобы она повидалась с дедом. Ей двенадцать, и Филипп не видел ее больше года.

– Зачем мы идем туда? – Рука Ментины дергается в моей, когда мы следом за служанкой Филиппа поднимаемся по узкой лестнице на второй этаж особняка Клико.

– Он твой дедушка, Ментина. Он семья. А семья – это важно.

На стенах трескается и осыпается штукатурка. Солнце проело дыры в шторах, или, может, это сделала моль, летающая повсюду. Я рада, что Франсуа не видит этого. Плохо, что на это смотрит его дочка.

Ментина морщит орлиный нос, отцовский.

– Я хочу вернуться в Отель Понсарден. Меме сказала, что у нее будет чаепитие.

Служанка стучится к Филиппу, потом открывает дверь. Пахнет хинином, лауданумом, рвотой и пролежнями. Комки пыли катаются по дощатому полу.

При тусклом свете от завешенного окна Филипп пытается сесть в постели. Служанка помогает ему и кладет ему под спину две подушки.

– Ты не сказала, что она приведет ко мне внучку, – ругает ее Филипп и протягивает руку к Ментине. – Глядите-ка, вот как ты выросла. – Ментина отскакивает, испугавшись его толстых, желтых ногтей и пальцев в печеночных пятнах.

Я беру его руку в свои ладони и удивляюсь, какая нежная у него кожа, словно вот-вот растает.

– Ментина приехала домой на каникулы. – Я киваю на затейливо раскрашенный кувшин на его ночном столике. – Вам кто-то принес подарок?

– Прекрасный. – Он смеется. – Откройте его.

Думая, что там лимонные леденцы или лакрица, я протягиваю его Ментине. Она опускает в него руку и вдруг выдергивает ее с криком. На ее пальце болтается серый слизняк.

– Снимите! Снимите! – визжит она.

Я снимаю мерзкое создание и бросаю в кувшин. На его дне шевелятся десятки этих червей. Я поскорее закрываю крышку.

– Пиявки, – говорит Филипп. – Доктор обкладывает мое тело этой мерзостью, чтобы они высасывали у меня плохую кровь. – Ментина корчится, и старик показывает на нее. – У девочки ваше здоровье?

Видимо, его интересует, не передалась ли ей меланхолия Франсуа.

– Ментина очень здоровая.

Она цепляется за мою юбку.

– Значит, ты в твою маму. Может, у тебя проявится и ее деловая хватка.

Ментина морщит нос.

– Я не люблю шампанское.

Он смеется, но тут же хрипит и задыхается.

– Филипп, боюсь, что я сделала нечто импульсивное.

– Я слышал. – Он кривит губы. – Фурно пришел сразу ко мне и сообщил, что вы уходите. Кто вас осудит? С Бонапартом, который машет саблей на все, что движется, делать шампанское себе дороже.

– Я не ухожу из винодельни. Я расторгаю партнерство.

– Не уходите? – Он кашляет, прочищая горло. – Тогда зачем вам расторгать партнерство с Фурно? Ведь у него опыт.

– Я готова делать вино сама.

Он заходится в ужасном приступе кашля и падает на подушку. Ментина снова пятится.

– Я пришла за вашим благословением, Филипп.

Его глаза закрыты. Приложив ладонь к его груди, я чувствую, как слабо бьется сердце.

Он хрипло вздыхает и открывает глаза.

– Мне следовало бы помогать вам больше после смерти Франсуа. Но у меня не было душевных сил.

Я приглаживаю его волосы, тусклые и свалявшиеся.

– Без вас мне не хватило бы смелости. Вы верили в меня, поддерживали деньгами, убедили Фурно стать моим партнером.

Он фыркает, и слюни повисают на его щеках.

– Это сам Фурно умолял меня об этом. Мне следовало бы сообразить, что он лишь хотел жениться на вас.

Бьют часы, и Ментина тянет меня за юбку.

– Меме велела мне вернуться в три часа.

Филипп пытается сесть, но падает на подушки.

– Мне жаль, Барб-Николь, но начинать винодельню в четвертый раз просто глупо. Ненужная трата денег.

У меня сжимается сердце, словно оно попало под винный пресс. Мой свекор не только не одобряет мои планы, но и намерен забрать свой вклад.

– Как грустно, что вы так считаете, Филипп. Я надеялась, что могу рассчитывать на вашу поддержку.

Он водит руками по одеялу, беспомощный, жалкий. Мне не на кого рассчитывать.

Нагнувшись, я обнимаю его и чувствую сквозь ночную рубашку его костлявые плечи.

– Я выплачу вам ваш вклад, как только мы продадим больше вина. – Но война Пятой коалиции делает это маловероятным.

– Из репы кровь не выжмешь, – смеется он.

* * *

Мы с Ментиной с трудом находим дорогу по разросшемуся лабиринту виноградника к Отелю Понсарден.

– Я никогда не любила природу, – вредничает дочка.

– Ты молодец, что навестила дедушку, – говорю я. – Он любовался твоим красивым личиком.

Она морщится.

– Там странно пахло, правда? Это от его болезни и лекарств, – объясняю я.

– Я не чувствовала никакого запаха. Меме говорит, что у меня нет твоего проклятия. – Случайная лоза шлепает ее по лицу. – Ой!

– Ах, милая, тебе больно? – На ее щеке вздулся красный рубец, и я глажу его рукой. – Сейчас мы приложим лед. – Я поднимаю лозу, и она ныряет под нее и идет впереди.

– А что именно сказала Меме? – спрашиваю я, догоняя ее.

– Она сказала, что ты все время возишься в пещерах, после того как мой папочка умер из-за твоего проклятого носа.

Такие несправедливые слова терзают мне сердце.

– Ты неправильно поняла ее, Ментина. Смерть твоего папочки никак не связана с моим носом, – торопливо объясняю я. – Конечно, мне очень грустно, что папочка умер, а как же иначе?

– А мне было очень грустно, когда ты отправила меня в монастырскую школу. Я думала, что это я виновата в смерти папочки и что ты сердишься на меня. Но Меме навещала меня каждую неделю, и мне не было так одиноко. Она водила меня в Лувр и Пале-Рояль, в Люксембургский сад и Тюильри. Она водила меня в театры – Театр Франсез и Монтансье. И вскоре я уже не скучала по тебе так сильно. – Она глядит на меня исподлобья. – Зачем тебе заниматься виноделием? Меме говорит, что тебе не надо работать.

Раньше она никогда не спрашивала об этом.

– Хочешь, мы спустимся с тобой в пещеры после чаепития у Меме? Я покажу тебе, чем я занимаюсь.

Ментина качает головой.

– Потом приедут кузины, и я хочу поиграть с ними. Меме сказала, что я могу переночевать в Отеле Понсарден.

Чем я хотела заняться с ней дома? Перебрать бутылки? Встретиться с бондарем?

– А как же Феликс? Ему будет грустно без тебя.

– Он тоже может прийти к Меме.

Я начинаю возражать, но замолкаю. Неужели я такая эгоистка, раз хочу, чтобы Ментина провела воскресенье со мной, лазая по пещерам?

Мы доходим до центра лабиринта с его тупиками и ложными поворотами. Мы можем так блуждать часами, или нам придется идти назад по своим следам. Я никогда не боялась заблудиться тут с Франсуа, но Ментина крутится вокруг меня и нервничает.

– Куда нам идти? – хнычет она. – Меме подумает, что я не приду.

Я ничего тут не узнаю. Встав на цыпочки, пытаюсь разглядеть за разросшимися лозами крышу Отеля Понсарден, но они такие высокие, что я ничего не вижу.

– Ты не знаешь, куда идти, да? – стонет Ментина.

Закрыв глаза, я вдыхаю запахи мха, рыбы и воды, значит, там река Марна. Справа от нас я чувствую сыр – мягкий бри и терпкий голубой; там рынок. Поворот еще на четверть круга, и я слышу затхлый запах овечьей шерсти на фабрике Понсардена.

Я беру Ментину за руку.

– Нам туда. – Иногда тебе просто надо выбрать дорогу и верить, что она приведет тебя туда, куда ты хочешь попасть.

* * *

Солнечный свет струится через скошенные окна веранды маман. На столе четыре прибора, хотя я думала, что мы будем втроем. Майолика ручной росписи, которой она никогда не пользуется, теперь украшает стол в честь чаепития с Ментиной. Моя рука легко касается этих скульптурных тарелок, скрученных листьев аканта на бледно-желтом фарфоре.

При виде нас маман протягивает руки в зеленых перчатках (она отказывается их выбросить, сколько бы я ни говорила о ядовитом красителе), ее платье из зеленого тюля подсвечено солнцем. Крошечные крокусы рассеяны в длинных волосах, словно они там проросли.

Ментина подбегает к ней и утыкается лицом в ее юбку.

– Какая вы красивая, Меме!

– Давай нарядим тебя к чаю, – говорит маман, как будто сейчас на моей дочке неподходящая одежда.

Проходя мимо меня, она оценивает мое платье с высокой талией, с тончайшей сорочкой и панталонами, мои васильковые туфельки с тонкими лентами, волшебным образом не запачканные в лабиринте.

– Ты приятно выглядишь, Барб-Николь, – говорит она с удивлением.

– Мы навещали Филиппа.

– Как он себя чувствует? Есть улучшение?

Я качаю головой.

– Он страдал больше, чем того заслуживает. – Она вздыхает. – К нам присоединится Николя, но его, кажется, задерживает твой партнер. – Она кивает на окно, и я замечаю ленту, поддерживающую ее растущие брыли. Как грустно, что она чувствует себя некомфортно в собственной коже.

Возле дома Фурно грузит в повозку винный пресс. Папá с красным лицом грозит ему пальцем.

– Он не имеет права это брать! – Я выбегаю во двор.

Фурно забрасывает веревку через повозку, перевязывая груз – корзины, корзинные прессы, бочки и винные бутылки.

– Я думал, что вы джентльмен, – говорит папá.

– Почему я должен страдать? – Фурно показывает на меня. – Это она все разрушила.

– Я уверен, что вы просто неправильно ее поняли, – говорит папá. – Она бывает резкой, вот и все. Это недоразумение.

– Никакого недоразумения нет. – Приподняв юбку, я иду через двор. – Но оборудование следует поделить пополам как минимум.

Фурно залезает на козлы.

– Оборудование поедет со мной, salope[11]11
  Шлюха (фр.).


[Закрыть].

Его оскорбление бьет меня по лицу словно пощечина.

Нахлестывая лошадей вожжами, он уезжает, подняв облако пыли.

– Туда ему и дорога. – Папá обнимает меня за плечи и ведет в дом. – Это занятие было обречено у вас с Франсуа с самого начала. – Он открывает передо мной дверь. – Сейчас надо просто оставить все позади и поскорее забыть.

Онемев, я подсчитываю, сколько у меня уйдет времени и сил на замену оборудования.

– Мне нужно занять как минимум восемьдесят тысяч франков, чтобы заменить то, что увез Фурно.

– Ты что, серьезно? – Папá фыркает от возмущения. – Ни у кого нет таких денег. Особенно у меня, потому что Наполеон заказал еще пятьсот тысяч мундиров, но пока не заплатил за предыдущие. А если я не выполню заказ, он посадит меня в тюрьму за измену. – Он понижает голос, и запах страха просачивается мне в ноздри. – Наполеону всегда требуется что-то огромное. Что-то устрашающее.

– Что это, папá?

С веранды слышится голос маман.

– Вы идете? Чай остывает.

Папá берет меня за руку, и мы присоединяемся к маман и Ментине, хотя у меня нет никаких причин для праздника. Папá обнимает Ментину и целует маман в щеку, когда она приказывает новой девушке-служанке наливать чай.

– Я сказала Ментине, что никогда не подаю к столу пирожные, только когда ты здесь. – Маман передает мне трехъярусный поднос с моими любимыми лакомствами. – Тебе нужно было пригласить на чай месье Фурно. – Звездочка, наклеенная возле ее губ, падает на стол, обнажив свежий прыщ.

– Мы с ним разделились. – Я откусываю половину мадленки.

– Какая жалость. Он был без ума от тебя, – говорит маман и, оттопырив мизинчик, подносит чашку к губам.

Я прижимаю руку к пылающей щеке.

– Теперь я буду управлять винодельней сама и переименую ее во «Вдова Клико-Понсарден».

– Ой, столько сюрпризов, – говорит маман. – Но почему «вдова»? А если ты снова выйдешь замуж? Зачем вешать на себя табличку «вдова»?

– Я хочу, чтобы было ясно с первого взгляда, чье это шампанское, – поясняю я. – За десять лет у нас уже было три названия: Клико-Мюирон, Клико и Сын, Клико-Фурно.

– А Филипп согласен? – Маман поднимает брови.

– Он не хочет даже слышать о новой компании. – Я протягиваю поднос с пирожными Ментине, но она берет только птифур. – А теперь Фурно забрал мое оборудование. Мне нужно где-то занять деньги. – Пытаясь подсластить горечь на языке, я выбираю «Тысячу листов» и лишь потом вспоминаю, что этот торт теперь называется «Наполеон». И с удовольствием откусываю ему голову.

– Я уже сказал ей, что не могу дать сейчас денег, – говорит папá. – Сейчас и так все висит на волоске.

Но маман глядит на крошечные пузырьки шампанского в бокале, и ее мысли витают где-то далеко. Ничего необычного, ведь ее никогда не интересовали мои дела. Ее равнодушие лишь подчеркивает, как я одинока. Фурно уехал, а Луи сейчас в другом конце Европы. И я снова вонзаю зубы в воображаемого Наполеона.