Текст книги "Вдова Клико. Первая леди шампанского"

38
Съесть ворону

Мои работницы жгут костры и ходят с факелами по виноградникам, чтобы защитить от мороза распускающиеся почки.

У меня слезятся глаза от дыма, когда мы с Лизеттой едем в повозке и кормим их горячей картошкой и поджаренными на огне колбасками, чтобы у них не мерзли руки. А чтобы подбодрить, наливаем им горячее и пряное вино.

Мы бодрствуем всю ночь, пока над горизонтом не встает солнце. Когда опасность мороза миновала, вдова Лавинь отпускает работниц поспать.

Мы с Лизеттой тоже уезжаем. Этим утром мы должны закончить упаковку груза, и работницы, скорее всего, уже в амбаре. С гребня холма я вижу стоящую у амбара коляску.

– У кого это хватило смелости так рано приехать ко мне? – говорю я Лизетте.

С коляски спрыгивает широкоплечий мужчина – Луи Боне. Мое сердце скачет, словно камень, пущенный по воде.

Заправляю под чепец пропахшие дымом волосы.

– Я выгляжу так же ужасно, как ты? – По лицу Лизетты размазана сажа.

– Еще хуже. – Она плюет на свой передник и вытирает мне щеки. У меня кружится голова от усталости, еще мне смешно, что я встретилась с Луи в таком виде, выгляжу как оборванка. Впрочем, думаю, ему все равно. Он видел меня потерявшей разум от горя. Он видел меня властной и жесткой. Он видел меня ковыляющей в грязи по виноградникам, выбрасывающей лопатой из пресса виноградный жмых, перекатывающей бочки в меловых пещерах. Я отвергла его любовь, и все же он остался моим верным разъездным агентом. Моим верным другом.

Луи машет мне, и я соскакиваю с повозки, бегу по скользким камням. Жду, что он тоже побежит мне навстречу, но он поворачивается и помогает женщине сойти с коляски. Должно быть, это его жена, германская дева в крестьянской блузке и узорчатом тирольском жилете; с белоснежной кожей, пышными кудрями и грудью, которой позавидует сама богиня Свободы. А еще она хорошо готовит. Merde.

Германская дева достает из коляски сверток и качает его на руках. Луи обнимает рукой свою семью – картина, достойная кисти Фрагонара. Проклятье.

А ведь это могла быть и я. Я с усилием растягиваю губы, хоть и сомневаюсь, что это походит на улыбку. Я иду к ним, но лодыжка подворачивается, ногу пронзает резкая боль, и я падаю.

Луи в три прыжка оказывается рядом и подхватывает меня.

– Вы устали. Мы явились не вовремя. – Он глядит через плечо потом снова на меня. – Мы приедем позже.

Я собираюсь с силами.

– Чепуха. Познакомьте меня с вашей женой.

Он сглатывает, его кадык дергается.

– Мадам Клико, познакомьтесь, это Беатрис и наша дочка Габриэла.

Беатрис, пожалуй, не больше двадцати, она пахнет персиками. Я хочу пожать ей руку, но спохватываюсь, что у меня грязные ладони.

– Дайте-ка я помоюсь, и мы встретимся за завтраком. Луи, вы знаете, где у нас столовая. – Я ковыляю прочь как можно быстрее, насколько мне позволяет больная лодыжка.

Луи вернулся. В груди моей бушует пожар. А чего я еще ожидала? Чувства не испаряются так легко.

– Возьми себя в руки, Барб-Николь, – бормочу я себе, обтирая губкой пот и грязь минувшей ночи.

* * *

Луи ждет меня за обеденным столом, размахивая перед Феликсом мешочком с лавандой, словно мальчишка. Потом бросает, и кот гонится за ним.

Что, если Луи не понравится мой план? Конечно, я не нуждаюсь в его одобрении, но что, если он не одобрит его? Смогу ли я идти вперед, как делаю это всегда, не оглядываясь на то, что думают другие?

Из-под серебряного колокола на буфете струятся восхитительные запахи, но меня чуть не тошнит от волнения.

– Берите себе еду, Луи, – говорю я, а сама вонзаю зубы в шоколадный круассан, чтобы унять в животе порхающих бабочек, наливаю из кувшина кофе, кладу в него три куска сахара и добавляю густые сливки.

Он ставит на стол полную тарелку с колбасой, яйцами, картофелем и кукурузой и принимается за еду.

– Где ваша семья? – спрашиваю я из вежливости, но сама рада, что сижу наедине с ним.

– Лизетта устраивает их на отдых в гостевом доме.

Я пью остывший кофе с плохо растворившимся сахаром.

– Жена и дочка. У вас много хлопот.

Он запускает пальцы в густые волосы.

– Вы дали мне ясно понять, что у нас строго деловые отношения. – Он молча жует с угрюмым видом. – Что вас интересует? Чтобы приходили заказы. И все. Вы можете рассказать мне что-то о том, как живут ваши разъездные агенты? Жорж женился в Италии? Или Пауль в Швеции? Вам известно, что Шарль сломал ногу?

– Шарль прислал мне на этой неделе три заказа, – говорю я.

– Вот-вот, я как раз об этом и говорю. Это все, что вы хотите знать. Сколько заказов. Мне тоже это важно. Но ведь, кроме дела, еще есть и жизнь. – Махнув рукой, он сбивает сахарницу, и она разбивается о каменный пол. – Я ухожу от вас.

– Постойте. – Я хватаю его за руку. – Жорж женился на крестьянской девушке с Сицилии, и у нее ребенок. Пауль женился на своей детской любви, Элизабете-Анне. Он зовет ее Бет. Я послала Шарлю шахматы, чтобы он не скучал, пока заживает нога.

Луи надувает щеки и садится.

– Я просто не знаю, как нам теперь вместе работать.

– Так же, как всегда. – Мне так и хочется протянуть руку и взъерошить его медные кудри, заверить, что все получится. Я не должна снова терять его.

Он реагирует первым и накрывает мою руку ладонью.

– Нашу дочку будут крестить в это воскресенье в Отвиллерском аббатстве. Мне бы хотелось, чтобы вы поехали с нами и стали ее крестной.

Тоска в моем сердце выпадает хлопьями, будто испорченные сливки.

– О нет, Луи. Я не могу. – Как он может рассчитывать, что я стану крестной его дочери?

– Пожалуйста, Барб-Николь.

Откусив от раскисшего круассана, я жую и жую, не торопясь с ответом.

– Что вы слышали о Наполеоне и его Великой армии?

– Кажется, царь сжег Москву, и Великой армии негде пополнять запасы провизии. Наполеон поселился в Петровском дворце, дуется будто отвергнутый любовник, шлет царю любовные послания и просит о встрече.

Мой Нос зудит от волнения – чует удачу.

– Это цугцванг, как в шахматах. Наполеон бросил все свои ресурсы, чтобы победить царя. Но царь перехитрил его и лишил Наполеона возможности защитить свой титул.

– Наполеону остается лишь вернуть свою армию домой и перегруппироваться. – Луи подцепляет на багет последний кусок яичницы.

– Наступила зима. Если Наполеон останется в Москве, его армия умрет от голода и морозов. Если он отступит, то признает поражение. В любом случае Наполеон проиграл. У него нет следующего хода. Цугцванг.

– Я бы не стал делать ставку против Наполеона, – говорит Луи.

– А я делаю ставку на «Вдову Клико». Мы готовы покорить Россию.

Он смеется.

– Я не шучу, Луи. Это как раз то, к чему мы готовились. Дай-ка я покажу тебе вот что. – Я веду его в сарай, где сорок женщин набивают ящики с бутылками соломой, заколачивают гвоздями крышки и грузят в фургоны, распевая веселую тробайрицкую песню, которой их научила Лизетта.

Луи расставляет ноги, упирается кулаками в бока и выпячивает губы, словно хочет свистнуть.

– Куда этот груз пойдет? – спрашивает он. – Я не продам даже половины этих ящиков.

– Я зафрахтовала судно в Руане. Оно отправится в Санкт-Петербург, как только я подам сигнал.

– Чистая авантюра, противозаконная и опасная. – Луи гладит бороду. – Если Британский королевский флот не конфискует в море наше вино, это сделают Швеция, Пруссия или Россия. Сейчас не время для безрассудных шагов, пока свирепствует ненависть ко всему французскому.

Взяв из тележки бутылку, я показываю ему пробку.

– Ты никогда не задумывался, почему на наших пробках изображен якорь «Клико»? Якорь символизирует ясность и смелость во время шторма на море. Когда все остальные носятся и кричат, что на них рушится небо, для нас самое время проявить смелость. – Я вынимаю пробку и лью золотую жидкость в мой тастевин, наслаждаясь ароматами груши, заварного крема и сдобы. – Попробуй.

Он делает глоток, и у него разглаживается складка между бровей.

– Что это за нектар?

– Самый безупречный винтаж из всех, какие мы делали. «Кюве Комета». – Я наливаю в тастевин еще немного шампанского. – Год Великой кометы подарил нам лучший урожай за десятилетие. Погода была идеальная – не слишком жаркая, не слишком холодная, не слишком дождливая. Мои работницы собрали вдвое больше винограда, чем в другие годы.

– «Кюве Комета» – роскошное шампанское, его не стыдно подать царю. – Луи делает глоток и держит вино во рту, оценивает его нёбом. – Русские будут без ума от него. – Он гладит пальцем якорь, изображенный на дне тастевина.

– В первой партии десять тысяч бутылок, – говорю я. – Наш агент в Санкт-Петербурге согласился встретить ее в доках. Потом я отправлю еще десять тысяч. «Вдова Клико» станет первым шампанским в России после окончания войны.

Луи берет меня за плечи и поворачивает в сторону от работниц.

– Если партию конфискуют, это конец для «Вдовы Клико». Наполеон пока еще не отменил запрет на вывоз шампанского из страны. Тебя бросят в тюрьму, а то и хуже…

– Если я не сделаю этого сейчас, моей винодельне все равно конец. – Я киваю на работниц. – Эти женщины трудились за хлеб и кусок баранины весь прошлый год. Я в долгу перед ними. Я в долгу перед нашими разъездными агентами. Шампанское должно отправиться в Россию.

– Так вы не намерены отказываться от этой дурацкой идеи? – Он сердито смотрит на меня, а я на него. Наконец он отворачивается и трет глаза. – Черт побери, Барб-Николь. – Он прижимает кулак к губам. – Я буду сопровождать этот груз.

– Нет, Луи. – Мое сердце стучит от волнения где-то в горле. – Слишком опасно. Я не могу просить, чтобы вы покинули вашу новую семью.

– Она может остаться с вами тут в Бузи? – спрашивает Луи, подняв брови.

Я перевожу дух. Превосходный контракт. Он рискует жизнью, а я беру на себя заботу о его семье.

– Разумеется. – достав связку ключей, я протягиваю ему один ключ. – Ваша семья может жить в этом доме. Беатрис и Габриэле нужен свой дом, да и я смогу ближе познакомиться с ними.

Он запрокидывает голову и смеется.

– Что-то мне подсказывает, что вы на это и рассчитывали.

– Я не стала бы вас заставлять, если бы вы сами не выразили желания, – улыбаюсь я и показываю на ящик. – Сейчас я буду класть солому, а вы ставьте бутылки. Так будет быстрее.

– Вы уверены, что так нужно? – фыркает он.

Я хватаю из тюка пук сена.

– О, и для меня будет большая честь стать в воскресенье крестной вашей дочки.

– Для меня это очень много значит, Барб-Николь.

– Луи, у вас прекрасная семья. Я рада за вас. – Отвернувшись, чтобы не выдать эмоций, я набиваю соломой новый ящик.

Потеряв Франсуа и маман, я стала смотреть на вещи по-другому. Врожденное упрямство не должно разлучать меня с близкими людьми. Жизнь может меняться за мгновение, за вспышку падающей звезды, а люди, которых мы любим, могут расстаться с нами навсегда.

«Вновь посетив это место, где я проводил мои молодые дни, и сравнивая безмятежность, которой я наслаждался тогда, с состоянием ужаса и тревоги, в каком сейчас пребывает мой разум, я адресовал себе такие слова: “Я часто искал смерть в бесчисленных баталиях; я больше не испытываю ужаса перед ее приближением; теперь мне следовало бы приветствовать ее как благо… тем не менее я все-таки желал бы снова увидеть Жозефину!”»

Письмо Наполеона Жозефине из Бьенна

Наполеон чувствует по запаху рядом с собой Красного человека, или, возможно, смердит его собственная гнилая душа. Трудно сказать. Из окон Петровского путевого дворца он глядит на горящую Москву, его ноздри с наслаждением дышат воздухом с примесью дыма. Это все затеи Красного человека, собственный, личный ад Наполеона, где на глазах рассыпались его ценности – братство, свобода и равенство, за которые он когда-то так упорно сражался. Мир был свидетелем его деградации и отступничества.

Изувеченные и мертвые солдаты усеяли московские улицы, и все же царь Александр не ответил на его просьбы о мире. Он вспоминает время, которое они провели вместе после Тильзита, как они поделились друг с другом обидой на отцов, которые никогда их не любили. Тогда он даже стер слезу со щеки Александра. Царь был так прекрасен в своей печали. Наполеон должен найти способ вернуться в его сердце.

«Милостивый государь, брат мой! Нет больше прекрасного, гордого города Москвы: Ваш Ростопчин поджег его. Я начал войну против Вашего Величества без злобы: одна записка от Вас перед или после последней баталии остановила бы мое шествие, и я хотел бы отказаться в Вашу пользу от привилегии первым войти в Москву. Если Ваше Величество хранит еще какую-то часть тех былых чувств, Вы благосклонно примете это письмо. Тем не менее Вы можете лишь быть мне признательным за то, что я осознаю то (ужасное), что происходит в Москве. Посему, милостивый государь, брат мой, я молю Всевышнего, чтобы Он и далее хранил Ваше Величество под своей святой и правой защитой».

Наполеон

– Ты останешься в истории как ноющая царская шлюха, – усмехается Красный человек, его гнилое дыхание смешивается с вонью от разлагающихся трупов. Ты сам себя кладешь к ногам царя. – Его голос проскальзывает как червь в мозг Наполеона. – Он использует твою слабость, чтобы унизить тебя. Ты должен раздавить его или сам будешь раздавлен его безразличием.

– Что ты понимаешь в братских отношениях? – усмехается Наполеон.

Он ждет ответа царя. Тогда он обнимет Александра как брата, и они вместе создадут новый альянс.

3 октября Наполеон пишет снова.

«Я посылаю к Вам одного из моих адъютантов для обсуждения некоторых важных предметов. Я надеюсь, что Ваше Высочество поверит тому, что он имеет сказать Вам, и прежде всего, когда выразит чувства особого уважения и почтения, которые я давно питаю к Вам»[12]12
  На самом деле это письмо к Кутузову. – Примеч. пер.


[Закрыть].

Наполеон

19 октября в Москве идет снег, накрывая белым одеялом тела убитых и дымящиеся руины. Александр живет в Санкт-Петербурге и игнорирует его письма. Наполеон отдает приказ оставить Москву.

– Ты трус! Трус! – Гноящиеся губы Красного человека никогда не шевелятся, но его голос сверлит мозг. – Ты должен вести Великую армию на Санкт-Петербург и победить там царя.

Приказы Красного человека принесли Наполеону больше славы и могущества, чем он мог мечтать, но какой ценой?

Три миллиона солдат погибли. Другие два миллиона не имеют военного опыта.

– Надвигается зима, а от Москвы до Парижа слишком далеко, – пытается возражать Наполеон. – Москва сгорела, нет ни провизии для моей армии, ни подков для лошадей.

– Ты позволяешь слабости командовать тобой.

Наполеон ударяет кулаком по столу.

– Наступило время действовать. Хватит думать! Иди!

– Ты подыгрываешь стратегии царя, – не унимается Красный человек. – Ему нужно, чтобы ты отступил. Возьми его врасплох в Санкт-Петербурге.

– Ох, не беспокойся. Я сделаю Александру такой блестящий сюрприз, что он долго его не забудет.

Наполеон приказывает армии взорвать Кремль. Его единственная цель – отомстить Александру.

Он собирается с духом перед суровым походом через Россию с тем, что осталось от его Великой армии. Ничто не может его удержать. Ни умирающие от усталости лошади, ни солдаты, которые разрезают лошади брюхо и спят там, чтобы не замерзнуть, которые бредут вслепую сквозь метель, падают и замерзают. Ни ложь его командиров, что солдаты едят баранину и картофель, хотя он знает, что на этих разоренных землях нет ни провизии, ни фуража.

Когда Великая армия достигает границ Российской империи, из шестисот тысяч остается лишь сто пятьдесят тысяч солдат. Они проклинают Наполеона, плюют ему вслед. Красный человек охраняет его от всех. Потом Наполеон получает сообщение из Франции, что его враги задумали дворцовый переворот и хотят свергнуть его с трона. Он бросает армию и возвращается через Реймс в Париж.

39
Месть – блюдо, которое подают холодным

Без маман приходится мне украшать Отель Понсарден к Рождеству. Лизетта, Ментина и кузины помогают мне, а папá «руководит» и выпивает целую бутылку кальвадоса. В атриуме установлена большая елка, ее макушка достает до третьего этажа. Она уже украшена игрушками, ленточками. На концах веток прикреплены свечи, которые потом мы без труда зажжем с ведущей наверх красивой кованой лестницы. Папа́ вызывают к двери.

Когда он возвращается, лицо у него пепельно-серое.

– Северные ворота сожжены. Русская и прусская армии идут к городу. – Он садится на ступеньку и роняет голову на руки.

– Ментина, останься тут с дедушкой. – Я беру из шкафа плащ и шаль. – Войска будут проходить мимо моих пещер, а Жакоб как раз готовит партию шампанского для отправки в Санкт-Петербург. Я не сомневаюсь, что солдаты без всякого приглашения угостятся нашим вином.

– Жакоб там? – Лизетта зарделась. – Я пойду с вами.

Втроем мы спешно сооружаем каменную стену над входом в пещеру. Когда заканчиваем, я посылаю их маскировать другие наши пещеры, а сама возвращаюсь в Отель Понсарден.

Русские и французские сапоги грохочут по мощеным булыжником улицам Реймса. Солдат тысячи и тысячи, мой Нос чувствует вонь мести, многомесячного пота, гнойных ран, дым деревень, которые они сожгли по дороге.

В окнах Отеля Понсарден ни одного огонька, даже во флигеле прислуги. Дверь заперта, и я стучу молоточком.

Папá втаскивает меня в дом и запирает дверь на засов.

– Наполеон прислал сообщение, что приедет на ночь сюда к нам. – Он ходит по вестибюлю, прижав пальцы ко лбу. – Русские разнесут весь город в клочки в поисках Наполеона, а если найдут его здесь, то убьют и меня. – Его глаза полны страха и безысходности. – Тебе надо уйти отсюда, Барб-Николь. Прямо сейчас. Поезжай в Бузи и оставайся там.

Я хватаюсь за мой тастевин. Ясность и смелость.

– Папá, где Ментина?

– В безопасности. Ее увезла Клементина.

– Но почему сюда приедет Наполеон?

Папá прижимает палец к губам, не переставая ходить.

– Ты слышала про заговор против Наполеона?

– Что вы сделали, папá? – Меня охватывает ужас.

– Пока Наполеон был в Москве, мы пытались посадить на трон короля. – Папá ускоряет шаг, а в его голосе звучит паника. – Но генерала Мале арестовали, а Наполеону послали сообщение.

Я беру папу под руку.

– Успокойтесь, а то у вас будет сердечный приступ.

– Возможно, он знает, что я участвовал в заговоре, – вздыхает он. – Иначе зачем еще ему приезжать сюда?

Наши ворота скрипят, и я заглядываю в крошечное окошко на входной двери. Во двор въезжает массивная черная с золотом карета, кучер нахлестывает лошадей.

Папá раскрывает рот, и я чувствую зловонный запах страха, струящийся из его пор.

Я подталкиваю папу.

– Уходите. Я поговорю с Наполеоном. Бегите в каретный сарай. Там в задней стене дыра, через которую вы можете выбраться.

Папá стоит неподвижно, и я толкаю его сильнее. Спотыкаясь на деревянных ногах, он выбегает в заднюю дверь.

С тяжелым вздохом я набираюсь храбрости, поправляю ворот на моем рыжеватом плаще и жду, когда Наполеон выйдет из зловещей кареты. Насколько он может быть опасным, он, бегущий задрав хвост с проигранной войны?

Громкий стук в дверь, и у меня уходит сердце в пятки. Я спокойно открываю дверь, очень спокойно, готовая увидеть Наполеона, но только не это.

В шаге от меня стоит Красный человек; его обожженная кожа сочится кровью. Он узнает меня, и его черные глаза щурятся, а похожий на рану рот растягивается в усмешке. Остатки ноздрей шевелятся, словно ловят мой запах, хотя сам он воняет тошнотворной мертвечиной.

Он отходит в сторону, и к портику идет Наполеон, двууголка сдвинута набок, белая жилетка в пятнах крови, двубортный мундир порван и заляпан грязью, три золотые пуговицы потеряны.

– Где ваш отец?

– Его вызвали к заболевшей семье. Боюсь, что там тиф.

Он глядит на атриум, на гирлянды из падуба, обвитые вокруг перил, на наряженную елку.

– Армии врага занимают Реймс, – говорит он, наморщив лоб. – Мне нужны ночлег, еда и укрытие для лошадей и моих слуг.

– Я сожалею, но папá отпустил всех слуг. Вы не можете переночевать в Отеле Понсарден.

Наполеон сжимает лиловые от холода губы, его лицо напрягается.

– А вы уверены, что Николя Понсарден не в Париже?

Выйдя из дома в портик, я запираю за собой дверь.

– Муж моей сестры очень болен. Папá поехал помочь ей. – Быстро подумав, я добавляю. – Я могу проводить вас в особняк моего брата, он недалеко от Реймса. Брат сочтет за честь предложить вам ночлег.

* * *

В полночь мы подъезжаем к особняку Жана-Батиста. Слуги давно спят, но мой брат сразу приходит мне на помощь. На нем ночная рубашка с пуговицами из дорогих камней и кружевные чулки, длинные светлые кудри завязаны на затылке синей лентой.

Он будит слуг, чтобы они по моему указанию приготовили гостевой дом. Свежие перья в подушке императора, горящие камин и свечи, бутылка «Вдовы Клико» в ведерке со льдом, приоткрытое окно.

Не забыть про окно.

Мы с братом стоим снаружи, когда Наполеон и его солдаты входят в дом.

– Добро пожаловать, сир. – Жан-Батист делает низкий реверанс. – Покои готовы для вас.

Пройдя вперед, я открываю дверь и убеждаюсь, что все сделано так, как я распорядилась: огонь горит, а окно слегка приоткрыто. Шагнув назад, я уступаю дорогу Наполеону.

– Мне не нужна охрана, – говорит он. – Я предпочитаю сегодня побыть один.

– Как пожелаете, сир. – Жан-Батист изящно машет наманикюренной рукой.

Адъютант расправляет плечи и вскидывает подбородок.

– Я буду стоять у вашей двери, сир.

Наполеон вынимает шпагу и слегка ударяет его по каждому плечу.

– Ты верно служил мне, мой друг. Но сегодня ты останешься с другими. Мне нужно побыть одному.

Адъютант кратко кивает и отходит.

– Тогда хорошо. – Жан-Батист делает пируэт в своих бархатных туфлях. – Отдыхайте, мы не будем вам мешать.

– Доброй ночи, сир, – говорю я с реверансом.

– Мадам Клико, я хочу поговорить с вами, – говорит Наполеон. – Наедине.

– Я скоро приду, – говорю я Жану-Батисту.

Он колеблется, и я машу ему рукой.

– Жди меня. Потом покажешь мне мою комнату.

Он идет по коридору и в его конце оборачивается. Он хмурит брови.

Наполеон кашляет, его лицо бледно и напряжено.

– Я уверен, что вам известно про нелегальный экспорт шампанского в Россию.

– Конечно, сир, – отвечаю я.

– Более того, это акт измены Франции и вашему императору. Карается смертью. – Его зрачки расширяются до размера мушкетной пули. – Когда моя армия шла по России, я мучительно жаждал шаманского. Мои люди старались найти мне приемлемую замену. Пленные русские, чтобы угодить мне, предлагали мне то, что было у них самое лучшее, «Вдову», как они говорили. В каждом вшивом городке в России мне предлагали «Вдову», «Вдову», «Вдову», словно это было верхом изыска и могло мне угодить. – Он поднимает шпагу и направляет ее острие в самое уязвимое место на моей ключице.

Если это конец, мне все равно надо узнать напоследок.

– И вам оно нравилось, сир?

– Вполне. – Он сильнее давит на острие. – Шампанское – это вкус победы и большое утешение при поражении. – У него дрожат колени, и он переступает с ноги на ногу. – Хотелось бы мне, чтобы я мог сегодня вечером обдумать мое будущее за бутылкой шампанского.

– Мое лучшее шампанское стоит во льду в вашей комнате, император. Это «Кюве Комета».

– Туше. Тогда я пощажу вашу шею… сегодня. – Он убирает шпагу.

– Я счастлива это слышать, сир. – Я пячусь и хочу уйти. Но Наполеон еще не закончил свой монолог.

– Вы не можете спрятаться от своего призвания, мадам, как бы ни пытались. Разве я бросил вызов ему, когда оно выдвинуло меня на мировую сцену? Пожалуй, я суеверно ответил на вызов судьбы, но это вера в себя, интуитивное восприятие собственной значимости, которое заставляет нас идти вперед без страха. – Он прищуривает глаза. – Моя миссия еще не окончена. А ваша?

Он распахивает дверь, и в углу стоит Красный человек.

С моих глаз спадает пелена, и я понимаю с полной уверенностью, кто он такой.

– Пожалуйста, вдова Клико, вы не составите мне компанию за вашим шампанским? – говорит Наполеон.

– Меня ждет брат. Желаю вам доброй ночи, император.

Пускай он один общается с дьяволом.

* * *

В коридоре Жан-Батист флиртует с адъютантами.

– Я устала, братец. – Я беру его за руку. – Ты не покажешь мне мою комнату? – Мы идем через двор к его дому.

Когда солдаты уже не видны, я прижимаю его к каменной стене и зажимаю ладонью его рот.

– Ты можешь молчать, что бы мы ни услышали и ни увидели сегодня ночью?

Его раздвоенный подбородок качнулся в кивке.

Я веду его за руку, и мы обходим сзади гостевой домик, тщательно стараясь, чтобы солдаты не увидели нас под окном Наполеона. Жан-Батист встает на цыпочки и хочет заглянуть в окно, но я тяну его вниз и прижимаю палец к губам.

Мы слышим голос, бесплотный как ветер.

– Твое время прошло. Ты проиграл.

– Мне нужно поговорить с императрицей, – с мольбой в голове говорит Наполеон. – Мария-Луиза напишет отцу, чтобы он вернул Австрию на нашу сторону.

– Ты рассчитываешь, что тебя спасет женщина? – Красный человек презрительно хохочет. – Я ошибся в тебе. Ты достаточно бессердечен, чтобы убить в сражении пять миллионов мужчин, но недостаточно силен, чтобы убедить правителей Европы подчиниться твоему главенству.

– Я посвятил мою жизнь тебе и твоим приказам, – умоляет Наполеон. – Ты должен дать мне еще один шанс.

– Ты подвел меня. – Жужжание и рокот. Они стремительно перерастают в торнадо. Хлопает дверь. Тишина.

Жан-Батист проводит пальцем по шее. Все кончено.

Но тут мы слышим хлопок пробки и шорох пенных пузырьков. Что это? Тост за их примирение после ссоры?

Наборные каблуки Наполеона стучат по деревянному полу, останавливаются у окна прямо над нами. Он пьет «Вдову Клико» из узкого хрустального бокала и глядит на звезды.

Закрыв глаза, я вдыхаю его глубинную сущность… бьющееся сердце, утрата любви, утрата чести, жертва без награды.

Он снова наливает себе шампанское, возвращается к окну и глядит на восток в сторону России. Я представляю себе царя Александра на другом краю горизонта… двух императоров, которых разделяет расстояние в тысячи километров. Они пьют шампанское «Вдова Клико», чтобы укрепить свою решимость.

Сладкое, сладкое удовлетворение.

Наполеон поднимает к небу третий бокал шампанского.

– Невозможно – это слово из лексикона глупцов. – Он грозно глядит на звезды, словно они его покорные солдаты, опрокидывает в глотку бокал и выбрасывает его в окно. Бокал упал возле нас на мощенную камнями дорожку, во все стороны брызнули осколки.

Мы стремглав бежим через мокрую лужайку.

– Все, конец. Наполеон проиграл.

– Я слышал лишь, как угрюмый кучер ругает своего хозяина, – подмигивает Жан-Батист. – По-моему, Наполеону это нравилось.

Я шлепаю его по руке и иду к своей коляске.

– Красный человек не кучер.

– Ты куда направилась? – спрашивает он.

– Мне надо отправить в Россию еще больше шампанского.

Через два дня мы грузим десять тысяч пятьсот бутылок на шхуну «Гебродерс», отправляющуюся в Россию. Луи сопровождает груз и оставляет свою семью на мое попечение.

Луи пишет:

«”Гебродерс” – первое за много лет судно, идущее на север из Руана. На нем все исправно, погода благоприятствует, большую часть дороги будет холодно.

Меры по моему размещению на борту ниже всякой критики. Нет даже койки. Я просил месье Рондо, чтобы он позволил мне иметь хотя бы жесткий матрас и подушку, за которые он вышлет вам счет. Я не просил одеяло или простыни – обойдусь плащом. Еще я попрошу двадцать порций супа, некоторое количество картофеля и лук.

Пожалуйста, передайте закрытый конверт моей жене».

Я немедленно пишу в ответ.

«Я огорчена, что вы так плохо устроились на борту. Жаль, что месье Рондо ничего не предпринял для вашего удобства, особенно в отношении постели. Я молюсь, чтобы ваша дорога была как можно более короткой и благополучной.

Я прилагаю письмо от Беатрис. Она милая девушка. Я учила ее играть в шахматы, а Габриэла в это время резво ползала по гостиной».

Через месяц он пишет из Эльсинора и, как всегда, прилагает письмо для Беатрис.

«В проливе Каттегат нас задержал датский фрегат, тащивший на буксире в качестве военной добычи норвежское судно. Я затаил дыхание, когда датчане проверяли нашу шхуну, но осмотр оказался поверхностным, и нас отпустили».

3 июля Луи наконец прибывает в Кенигсберг. Он пишет:

«С неописуемым удовлетворением я проверил наши образцы перед их отправкой нашему агенту в Санкт-Петербурге. Кристально чистая вода горного ручья не бывает прозрачней, а вкус вообще неописуемый. Великая комета помогла вам, волшебница».

Волшебница… Сожалея о моем утраченном шансе, я благодарна судьбе за нашу дружбу, выдержавшую неразделенную любовь и шесть войн. Дружба, пожалуй, и есть самая драгоценная любовь из всех, ведь ее дарят и принимают без всяких сомнений… И я читаю письмо дальше.

«Я продаю часть вина здесь, в Кенигсберге, чтобы оплатить дорогу. Торговцы высунули языки от предвкушения. Один виноторговец пришел ко мне в гостиницу, умолял продать ему партию. Мы столковались на пяти с половиной прусских крон».

Вчетверо больше нашей обычной цены! Я пишу ему:

«Не знаю, как вы сумели продать вино за такую цену. Я даже дважды перечитала ваши строчки, прежде чем поверила им. Ни за что не ожидала такого замечательного возврата средств.

Ментина обрела в маленькой Габриэле сестренку. Они неразлучны. Я нашла тут в Реймсе школу для девочек, так что Ментина может продолжить учебу и жить вместе с нами».

С нами. Моя семья увеличилась.

В течение нескольких следующих месяцев Луи присылает мне заказы еще на семьдесят тысяч бутылок, да и другие агенты тоже совершают феноменальные продажи. Мои пещеры, которые были забиты от пола до потолка, теперь освобождаются. После стольких лет жизни на грани выживания деньги падают с неба словно манна небесная. А Наполеон…