Текст книги "Вдова Клико. Первая леди шампанского"

10
Радости медового месяца

Медовый месяц мы проводим в Монтань де Реймс – Клико отдали нам фермерский дом в деревне Бузи. Мы взяли с собой только Лизетту. Вдали от семьи и забот на суконной фабрике Франсуа вновь превратился в остроумного и предприимчивого мальчишку, рядом с которым я росла, – лишь с одним чудесным исключением. Наша детская любовь трансформировалась в пылающую страсть, которая связывает нас, как лианы в лесу.

Ох, я волнуюсь перед нашей первой брачной ночью! Лизетта расчесывает мне косы перед зеркалом, а в душе бушует паника. Мое проклятие – не только сверхчуткий Нос, но и «сладкий зуб», из-за чего я все время набираю лишний вес.

– Франсуа нравятся пышнотелые женщины. – Лизетта подмигивает мне своенравным глазом. – Иначе он не выбрал бы тебя.

При мерцающем огне фонаря она искусно наряжает меня в бархатный халат, который сшила для этой ночи.

Франсуа ждет меня возле кровати с балдахином; длинные волосы падают на плечи. Ворот шелковой ночной рубашки расстегнут. Вид его мускулистой груди манит меня на неизведанную территорию. Но я внезапно вспоминаю мое двойное проклятие и робею.

Он зажег свечи по всей спальне, и мое первое желание – задуть их. Он никогда не видел меня голую, и теперь ему уже поздно что-то менять. Франсуа раздвигает кисею органди, я залезаю на кровать, ложусь на подушки, набитые гусиным пухом, и пытаюсь успокоить мое сердце. Я словно смотрю под гипнозом волшебную сказку и не знаю, как превратить ее в реальность.

Франсуа неторопливо развязывает мой халат и распахивает одну его полу, чтобы поцеловать родинку у меня на плече. Но тут халат сам собой спадает с моих плеч.

В глазах Франсуа вспыхивает восторг, он ахает и тянет руку к моей груди. Я вижу его желание и смеюсь, вся неловкость между нами пропадает. Мы становимся самими собой и наслаждаемся нашими ласками, запахами, ощущениями, уникальными нами.

Я с жадностью вдыхаю его запах, с радостью чувствую тяжесть его тела и уверенность, что мы снова вместе. Сплю, обняв его, чувствуя его тепло всем телом, всей кожей.

Большинство ночей Франсуа, заснув, стонет, мечется, кричит приказы неведомым солдатам. Я бужу его поцелуями, обтираю губкой вспотевшее лицо, тру виски и крепко держу, пока его дыхание не сравняется с моим. Хотя Франсуа уже отчислен из армии, война по-прежнему бушует внутри него. Он говорит, что обсуждать тут нечего. Но все-таки те пугающие минуты связывают нас так же надежно, как и занятия любовью.

Утром, еще не открыв глаза, я ощущаю на простынях его запах и протягиваю к нему руку. Но его уже нет – у него теперь привычка вставать рано и куда-то уходить. Он возвращается через пару часов к завтраку. Кроме абрикосовых бриошей, испеченных Лизеттой, он просит яйца с деревенским беконом; аппетит у него под стать моему, и все-таки он совсем не толстеет.

Он не хочет говорить, куда уходит, и из-за этого мне не по себе. При всей его любви ко мне он что-то держит в секрете, отгораживается от меня.

Но все же, когда мы завтракаем, он с азартом говорит о наших планах на день, не дает передышки, словно хочет до конца медового месяца поделиться со мной каждым красивым видом и приключением. Дни идут, и я вижу, что его все сильнее что-то беспокоит.

Лихорадочный темп жизни утомляет меня. Рыбалка на Марне, верховые прогулки в лесу. Мы карабкаемся в домик, который он построил в детстве на дереве. А по вечерам он с такой же энергией играет на скрипке и читает мне отрывки из книг, которые привез с собой, хочет обсудить их, а у меня слипаются глаза от усталости. Когда я уже не могу произнесли связную фразу, он ведет меня в постель, но не для так нужного мне сна. Его руки играют моим телом как скрипкой и заставляют испытывать крещендо за крещендо. Это звучит банально, но именно так я чувствую – что маэстро играет на своем инструменте. Потом я сплю как убитая и вижу в снах яркие эпизоды нашего медового месяца.

Когда я просыпаюсь, его уже нет рядом – он оставляет меня совсем одну.

* * *

В самом конце августа он будит меня до рассвета; в глазах светится азарт.

– Одевайся. У меня для тебя сюрприз.

Наконец-то я узнаю, что он делал. Я натягиваю платье с узором из бархатцев. Лизетта сшила его, чтобы польстить моей фигуре, хотя при наших поздних обедах оно уже тесно мне в талии.

Наш кабриолет трясется по темной проселочной дороге, и вдруг над лежащим под паром полем взлетает ввысь ослепительный огонь, накачивая горячий воздух в расширяющуюся овальную сферу.

– Что это, Франсуа? – спрашиваю я с восторгом и опаской. Несколько крестьянских парней с трудом удерживают над огнем рвущийся в небо шар.

– Это воздушный шар, наполненный горячим воздухом, – отвечает Франсуа. Отблески пламени освещают его скулы, глаза сверкают, он весь полон невиданной уверенности в себе. – Я пилотировал разведывательный воздушный шар в битве при Флёрюсе.

Вот так пугающе и неистово он держит в памяти свой военный опыт. Но все же этот прекрасный символ надежды появляется при первых проблесках рассвета – в ироническом соседстве с преследующими его ужасами.

Парни, держащие воздушный шар, робко здороваются со мной, а Франсуа накручивает веревки на пальцы и шагает ко мне.

– Залезай. – Я прыгаю в корзину. Франсуа залезает следом, поднимает с пола мешки с песком и бросает за борт.

Парни постепенно отпускают веревки, и корзина качается и отрывается от земли. Франсуа подкладывает в печь новые поленья, горячий воздух рвется в шар. Шар набирает высоту, и фигурки на земле уменьшаются. Франсуа обнимает меня за плечи, и мы поднимаемся в лавандовое небо к мерцающим звездам. Нас окружает тишина, которую нарушает только гудение печки.

Звезда прочерчивает розовеющий восток и оставляет роскошный хвост. Франсуа в шутку тянет к ней руку, чтобы поймать ее, словно светлячка.

Я хлопаю в ладоши и спрашиваю:

– Ты загадал желание?

Он делает вид, что кладет пойманную звезду мне в руку.

– Ты сама загадай желание. Только разумное.

Из-за горного хребта выглядывает солнце, и разноцветные глаза Франсуа сверкают как калейдоскоп.

– Я приберегу желание для особого случая. – Выглянув из корзины, я любуюсь рядами красной и золотой листвы, покрывающей холмы словно лоскутное одеяло. Сборщицы винограда, ванданжеры, уже срезают маленькими ножами с лозы виноградные кисти и бросают их в корзины. Когда корзины наполнены, дети относят их к повозке, где статная женщина проверяет их груз.

– Ванданжеры по большей части женщины, – говорю я.

Его рука накрывает мою.

– Виноградники пропали бы, если бы женщины не взяли на себя заботу о них вместо ушедших на войну мужчин.

Мой сверхчуткий Нос улавливает свежие ароматы: плодородной земли, родниковой воды, спелого винограда – запахи, которыми бабушка делилась со мной в известняковой пещере. Запахи для Носа. Жизнь, для которой я предназначена.

Сборщицы винограда машут нам шляпами.

– Они знают тебя? – спрашиваю я.

– Я собирал вместе с ними виноград. – Он улыбается и тоже машет им.

– По утрам? С теми женщинами?

– Виновен по всем пунктам. – Франсуа целует меня в щеку. – Я решил познакомить тебя с ними, прежде чем мы поедем домой. – Он гасит огонь, и шар снижается. Корзина ударяется о землю, оболочка шара волочится по земле. Ванданжеры бегут к нам и привязывают веревки к повозке. Франсуа выпрыгивает из корзины и помогает вылезти мне.

Я неуверенно стою на твердой почве, срываю несколько виноградин, кладу в рот.

– Надо быстрее собирать урожай, иначе виноград испортится.

– Ты уже стала экспертом? – смеется Франсуа.

Высокая женщина пробует виноград из каждой корзины. У нее загорелая, морщинистая кожа. На голове платок.

– Она права, Франсуа, – подтверждает женщина и обращается к сборщицам. – Надо спешить, иначе пино нуар превратится в изюм. – Вы занимаетесь виноградарством? – спрашивает она у меня.

– Нет, но моя бабушка была из Рюинаров и многому меня научила.

– Франсуа, твоя жена из знатного рода. – Она стучит кончиком пальца по своему носу и в облаке оранжевой пыли спрыгивает с повозки.

– Вдова Демер, это моя жена мадам Клико, – знакомит нас Франсуа.

Вдова. Вёв[8]8
  Вёв (veuve) – фр. вдова.


[Закрыть].

– Пожалуйста, зовите меня Барб-Николь. – Я протягиваю ей руку, и она, вытерев перед этим о юбку свою руку, пожимает ее.

– Вдова Демер управляет виноградниками и поставляет нам сок, из которого Фурно делает наше вино, – говорит Франсуа.

– Фурно любит жаловаться, что я либо слишком рано собираю виноград, либо слишком поздно. – Она насмешливо кривит губы, потом смотрит куда-то, заслонив глаза ладонью от солнца. – Мы начинаем давить виноград вон там, под большим дубом. Хотите взглянуть?

Мы идем следом за ней на пригорок, и Франсуа сжимает мне руку, он счастлив. Работницы сортируют виноград, отбрасывают стебли, листочки, тронутые плесенью гроздья, и их тут же уносят белки.

– Почему они отбрасывают так много винограда? – спрашиваю я.

– Они бракуют недозрелые, поврежденные, обожженные солнцем или гнилые гроздья, – отвечает Франсуа.

– Ты всегда был хорошим учеником, – улыбается вдова Демер.

– До войны я не пропускал ни одного сбора урожая, – говорит он мне.

Женщины высыпают лучшие гроздья в давильный бочонок – он высотой с меня. Потом опускают пресс. Он давит гроздья, сок течет по желобу.

– А теперь потише, – велит вдова Демер. – Нам не нужно давить косточки и стебли.

– Почему не нужно? – спрашиваю я.

– Танин в косточках и стеблях лишком терпкий, – поясняет Франсуа.

– Для шампанского идеальны три прессинга, – говорит вдова Демер. – Но Фурно настаивает на четырех. Он хочет выдавливать весь сок, какой возможно.

– Неудивительно, что его вина грубые, как табак, – говорит Франсуа.

Вдова хлопает его по плечу.

– Я буду скучать по тебе, когда ты вернешься в Реймс.

Мы до полудня сортируем вместе с работницами виноград, потом они стелют под дубом одеяла и достают из корзинок хлеб, сыр и вино. Над виноградниками звучит смех. Мне ни за что не хочется покидать это место, этих женщин, эти счастливые часы в нашей жизни.

Вдова режет сыр, а Франсуа опытной рукой открывает шампанское. Он наливает мне шипучую жидкость ржавого цвета с нотками жасмина и персиков. Шампанское сладкое, оно ласкает мне нёбо.

– У вас восхитительное шампанское. В чем секрет? – спрашиваю я.

Вдова хлопает ладонью по земле.

– Вот в чем. В земле, на которой растет виноград. Мы называем ее терруар.

– Но ведь все виноградники растут на земле, – возражаю я.

Она берет горсть земли, и она сыплется у нее между пальцев.

– Да, но почва может быть известняковой или вулканической. Важно и то, что росло на поле раньше. Протекала ли в древности там река. В какую сторону дует ветер. Загораживают ли облака солнце или оно светит на виноградник. – Ее скрипучий голос и мудрость напоминают мне бабушку.

– Все это влияет на вкус винограда? – спрашиваю я.

– Да, эти особенности терруара надо учитывать, и все равно даже при хорошем терруаре можно получить плохое вино. – Она стучит пальцем по ноздре. – Винодел должен иметь нос для вина. На качество влияет все – смесь хороших сортов винограда, год урожая, локация виноградника. – Она отряхивает юбку и встает. – Сейчас я должна поставить свежий сок в погреб.

– Мы поможем? – Франсуа вскакивает на ноги.

Вдова Демер с грустной улыбкой машет рукой.

– Наслаждайтесь медовым месяцем. Любая из нас хотела бы провести денек с нашими мужьями, да не получится. Да, и когда увидите Фурно, не говорите ему, что мое вино лучше, чем его. – Она в шутку грозит нам пальцем. – А то он меня заест.

Вдова берется за дело и отдает распоряжения работницам.

– Мне хочется расспросить ее, как стать виноделом, – говорю я.

– Ее супруг был королевским сборщиком налогов, и в годы Большого террора его казнили на гильотине. Вдова Демер осталась без средств и пришла работать на наши виноградники. Она старательно трудилась, многому научилась, и когда мужчин забрали на войну, Филипп помог ей стать виноделом.

– Как великодушно с его стороны.

Франсуа фыркает.

– Филипп может проявить невероятное великодушие, если остается хозяином положения.

Он ложится на траву. Я устраиваюсь рядом и гляжу на дубовую крону, раскинувшуюся наш нами.

– Что ты имеешь в виду?

– Он делает меня партнером в суконном производстве, чтобы держать под каблуком, – говорит он с раздражением и горечью.

– Я была бы счастлива, если бы папá сделал меня партнершей.

Франсуа опирается на локоть и недовольно глядит на меня.

– Ты что – на стороне Филиппа?

– Я всегда на твоей стороне. Просто хочу сказать, что раз твой отец хочет сделать тебя партнером, значит, он верит в тебя.

– Филипп считает меня слабаком, – бурчит он и глядит на виноградники. – И хочет контролировать меня во всем.

Тут меня озаряет неожиданная мысль. Она представляется мне удачной.

– Теперь я знаю, какое у меня желание. Если твой отец хочет сделать тебя партнером, пусть ты станешь его партнером в виноделии.

Франсуа морщит нос.

– Для него это просто баловство.

– Вот именно, – соглашаюсь я. – Поэтому он с готовностью отдаст тебе его.

Мой муж гладит усы кончиком пальца. Между прочим, он уже не обгрызает свои ногти до мяса.

– В глазах Филиппа я вечный неудачник. Всю мою жизнь он ждет, когда я сделаю ошибку, чтобы показательно исправить ее.

Я нежно царапаю его ладонь.

– Франсуа, давай станем такими, какими хотим стать. И не будем обращать внимания на то, как на нас смотрят родители. Не допустим, чтобы это мешало нашему росту.

– Филипп упрямый, если что-то вобьет себе в голову, – с кислым видом возражает Франсуа.

– Неужели упрямей, чем твоя жена? – Я с усмешкой беру его за подбородок. – Возможно, теперь он увидит тебя в новом свете. Тебя, женатого мужчину.

Война Второй коалиции

1798–1802. Великобритания, Австрия, Россия, Османская империя Португалия, Неаполитанское королевство, несколько немецких княжеств и Швеция объединяются, чтобы противостоять экспансии французских территорий, предпринимаемой генералом Бонапартом. Великая армия потеснила австрийцев в Италии и разгромила в Битве у пирамид в Египте мамлюкскую кавалерию. Вторая коалиция потерпела поражение. Наполеон вернулся в Париж победителем, разогнал Директорию и назначил себя Первым консулом Франции.

«Вуаль порвана… Как грустно, когда сердце разрывается от таких противоречивых чувств к некой персоне. Мне надо побыть одному. Я устал от величия; все мои чувства иссушены.

Я больше не забочусь о славе.

В мои двадцать девять лет я устал от всего».

Наполеон Бонапарт о неверности Жозефины

Красный человек входит в полосатую бело-синюю походную палатку Наполеона, он не считает нужным объявлять о себе.

– Я принес книгу для твоей библиотеки.

Наполеон раскрывает ее. Ах, свежая краска, его любимый запах с тех пор, как отец послал его в военную академию. Этот запах утешал его, когда другие кадеты дразнили его за итальянский акцент, низкорослость и большой нос. В библиотеке он проглатывал книгу за книгой по истории, географии, философии, религии, жизнеописания правителей. Читал романы – «Путешествия Гулливера», «Робинзон Крузо», «Кандид, или Оптимизм».

Наполеон листает книгу и вдруг немеет от неожиданности. Его переписка с Жозефиной перехвачена британцами и выставлена напоказ всему миру. Позор и измена! Письма подтверждают бесчисленные измены Жозефины, и теперь о них узнают все.

Красный человек усмехается своими страшными, кровоточащими губами.

– Эта дама сделала тебя всеобщим посмешищем.

– Власть – вот моя любовница. – Наполеон швыряет книгу в огонь. – Я потратил слишком много сил, добиваясь ее, чтобы позволить кому бы то ни было забрать ее у меня.

Красный человек берет в руки Коран, одну из сотни книг, которые читал Наполеон перед египетским походом.

– Неразумно знать слишком много о своем противнике перед схваткой. Пропадает аппетит к его крови.

– В мире правят две силы, – возражает Наполеон. – Меч и дух. В конце концов меч всегда терпит поражение. Я должен изучить дух моего противника, чтобы понимать, что им движет.

Красный человек насмешливо фыркает.

– Египтяне поклоняются Мухаммеду. Им нет нужды слушать речи французского завоевателя.

Наполеон воздевает руки к небу и кланяется в пояс.

– Хвала Аллаху.

– Что у тебя за план? Молиться их Богу, чтобы они позволили тебе стать их правителем?

– Я хочу разгромить их врага, мамлюков, – отвечает Наполеон. – Тогда египтяне примут меня с распростертыми объятьями. – Он снова кланяется. – Хвала Аллаху. И я дам египтянам то, в чем они так остро нуждаются, – почтовую связь, уличное освещение, монетный двор для выпуска денег, низкие налоги для земледельцев. – Он кланяется. – Слава Аллаху. Я построю больницы, напечатаю книги на их языке, дам денег на их языческие праздники. Хвала Аллаху! – Последний поклон.

– Ты переходишь в ислам? – Взгляд Красного человека вонзается в его душу.

– Сражение – единственная религия для солдата. Но доказано историей, что полезно принять религию той страны, которую я хочу покорить.

– Тогда хвала Аллаху! – Красный человек запрокидывает свою безобразную голову и оглушительно хохочет.

11
Этот парень играет не по твоим правилам, поверь мне

Лизетта уехала из Бузи в начале августа, чтобы навестить кузена в Пруссии. Оттуда она вернется в Реймс и подготовит наш новый дом на рю Опиталь и ее собственный домик за каретным сараем. Я даже не знаю, кто больше рад за нее – она или мы. Ее первый собственный дом. Она даже прослезилась – редчайший случай. Как только мы увидели кирпичный оштукатуренный дом с крутыми скатами крыши и лабиринтом виноградника, он нам сразу понравился. Впрочем, решающим фактором стала библиотека со встроенными книжными полками, которые нам теперь наполнять всю жизнь.

Но даже несмотря на новый дом, мы никак не могли расстаться с нашим крестьянским домом в Бузи. Мы тянули время как могли, пока наконец весь сок не был разлит по бочкам и у нас уже не осталось повода задержаться еще немного.

Кабриолет едет мимо убранных виноградников, стоящих теперь без листьев и ягод. Франсуа молчит, закрыв глаза, лицо унылое. Такое настроение я видела у него и раньше.

Я кладу руку ему на колено.

– Ты помнишь наш план заняться виноделием? Твой отец наверняка его одобрит.

– Нет, не одобрит, потому что это не его идея.

– Тогда мы сделаем так, чтобы ему самому пришло это в голову.

У дверей особняка Клико я спохватываюсь, что оставила в карете мою сумочку.

– Ты заходи, а я сейчас…

Но слуга уже увез наш кабриолет, и он стоит в каретном сарае рядом с немыслимо роскошным красно-черным дормезом, украшенным золотыми листьями. Из любопытства я подхожу ближе. Два странных золотых существа с головой крокодила, туловищем гиппопотама и когтистыми львиными лапами украшают перед кареты. И запах – металлический, сладковатый… Вблизи он уже совсем липкий и зловонный, словно от голов казненных, выставленных на обозрение в годы Большого террора. Не запах внезапной смерти, а медленное гниение, которое держится очень долго.

Кучер на козлах ухмыляется, глядя на меня глубоко посаженными глазами, черными, как дыры. Вонь исходит от него. У него красная, воспаленная кожа, но не от солнца, а от какой-то болезни или от изуродовавшего его взрыва. Его руки покрыты сетью изломанных кровеносных сосудов, толстые ногти напоминают когти птицы. На нем красный головной убор из шелка и красная бархатная ливрея с вышитым на нагрудном кармане перевернутым пентаклем. Тут он высовывает изо рта черный язык и облизывает ободранные губы.

Я хватаю сумочку из нашей кареты и чихаю, чихаю от отвратительной вони. Мчусь со всех ног к дому и чихаю, чихаю до крови из носа.

* * *

Мои глаза все еще слезятся от вони странного кучера, когда я проскальзываю в дверь импозантного вестибюля. В его дальнем конце маленькая группа людей слушает, что говорит мой папá. Я тихонько подхожу к ним, не желая мешать.

Франсуа стоит между Филиппом и Фурно. А вот яркую красавицу и невысокого мужчину я узнаю не сразу. Папá с гордостью снимает ткань с большой картины в массивной раме. Это портрет генерала Наполеона Бонапарта, грозного полководца на горячем коне.

Невысокий мужчина гордо улыбается и кладет руку за отворот мундира с золотыми эполетами и медными пуговицами. Бронзовая медаль висит на его шее на широкой синей ленте, совсем как на картине. Только теперь я вдруг понимаю, что передо мной Наполеон Бонапарт собственной персоной, генерал, который только что разогнал Директорию и избран Первым консулом. Мальчишки-газетчики кричали на каждом углу о блестящем государственном перевороте. Какое разочарование, когда живой человек во плоти недотягивает до легенды о нем.

Стройная дама рядом с ним, должно быть, та самая скандальная Жозефина Бонапарт, про которую с удовольствием сплетничает маман.

Папá декламирует написанную им оду, его голос драматически взмывает ввысь и падает. Он хороший актер, мой отец – преданный роялист, заботливый фабрикант, революционный якобинец, и вот теперь он развлекает Наполеона, словно тот не узурпировал власть во Франции.

 
Италия, я покорил тебя тысячью залпов.
Африка, Сирия, дальние страны я покорил с моей гвардией.
Подобно грозовому облаку я пересекал горы,
Моря, реки и равнины
В летний зной и зимний холод.
Жестокие сражения укрепляли мое мужество.
Я вернул Франции ее величие,
И теперь мне осталось лишь покорить Англию.
 

Наполеон ударяет себя кулаком в область сердца, и у папы вспыхивают щеки. Его льстивая ода достигла цели.

У меня зудит в носу, и я чихаю, едва успеваю выхватить носовой платок и снова чихаю.

Филипп протягивает ко мне руку.

– Ах, вот и ты, Барб-Николь. Познакомься с Бонапартами.

Запихивая платок в сумочку, я жалею, что на мне скромное дорожное платье. Разве оно годится для знакомства с главой Франции и его супругой? Впрочем, на мне хотя бы весело раскрашенные тирольские башмачки.

Папá целует меня в обе щеки и шепчет:

– Тебя что – пчела в нос укусила?

– Я тоже рада тебя видеть, – ехидничаю я, и мы подходим к важным гостям.

Жозефина Бонапарт высокая, гибкая, с лебединой шеей и гладкой оливковой кожей. Ее запах – свежих роз – успокаивает мой воспаленный нос. Низкое декольте открывает грудь. На голых ногах сандалии, не закрывающие золотое кольцо на длинном втором пальце – как у самой Богини Свободы.

Эта пара поражает меня своим изысканным несоответствием между собой. Наполеон еле достает Жозефине до плеча, но излучает власть и достоинство. Оно в биении его пульса на шее? В проницательном взгляде? Нет. У него вздрагивают ноздри, он отмечает все, что его окружает, – страхи, надежды и волнение каждой увиденной персоны. Возможно, он тоже сверхчуткий Нос. Разве не любопытное совпадение?

Папá представляет меня, потом демонстрирует новую униформу Наполеона.

– Первый консул Бонапарт только что одобрил покрой новой униформы для Великой армии. Согласись, mon chou, что она замечательная. Правда?

Рукава генеральского мундира длинные, до ногтей, словно он надел отцовскую одежду.

– Изысканная деталь, – говорю я. – Хотя мне хотелось бы позвать мою швею, чтобы она довела мундир генерала до совершенства.

Франсуа понимает мой намек и что-то шепчет дворецкому. Тот пятится к двери.

– Вас можно поздравить с бракосочетанием, – говорит мадам Бонапарт со своим ритмичным акцентом.

– Да, молодцы. – Наполеон кивает Франсуа. – Женщина прекрасный дар для мужчины, если она может рожать ему детей.

Его утверждение меня злит.

– Ценность женщины не только в рождении детей, – заявляю я. Мне жарко, невыносимо жарко.

– Примите это как комплимент, мадам Клико. – У Наполеона торчат волоски из носа. – Рождение детей – единственная вещь, на которую неспособны сами мужчины.

Папá подает мне знаки, чтобы я остановилась, но я возмущена несправедливостью.

– «Женщина рождается свободной и живет равной в правах с мужчиной», – цитирую я, и у меня выступает пот на лбу.

– Это фантазии Олимпии де Гуж, – говорит он. – За это она закончила жизнь на гильотине.

– Значит, вы против равных прав для женщин? – У меня учащенно стучит сердце, сигналя мне, что у меня скоро придут fleurs mensuelles, «ежемесячные цветы».

– Вы, женщины, ноете о равных правах, но разве вы можете сражаться в наших войнах? – Наполеон сжимает в кулак свою крошечную руку.

Жозефина раскрывает ее и целует его ладонь со страстью, которая мне непонятна.

– Я уверена, что мой супруг проявит справедливость к женщинам, когда завершит работу над Кодексом Наполеона. – Она снова ласкает его руку, и он заворожен, как бывает зачарован питон заклинателем змей.

Мне тотчас же приходят на ум сплетни маман про эти чары. До встречи с Наполеоном она была известна как Роз де Богарне и во время революции оказалась в тюрьме вместе с мужем. Кажется, виконтом? Он был гильотинировал вместе с тысячами аристократов, но Роз уцелела. Я не представляю себе, как она выжила в Бастилии с тамошними полчищами крыс, гнилой водой и заразными болезнями, косившими узников еще до гильотины. По словам маман, когда Террор закончился, Жозефина использовала свои женские прелести, чтобы пробраться в высшие слои тогдашнего общества, соблазняя наделенных властью военных. Встретив молодого и честолюбивого генерала Бонапарта, она играла им, воспользовалась его страстью и склонила к браку. После бракосочетания он сменил ей имя с Роз на Жозефину.

Наполеон направляет пристальный взгляд на Франсуа.

– Я пытаюсь вспомнить, где видел тебя раньше. Ты был при осаде Тулона, не так ли?

Франсуа прижимает руку к груди.

– Да, сир. Я был фузилером.

Наполеон направляет на него палец.

– Я так и знал. Ты тащил меня в укрытие, когда меня ранил английский солдат. Потом я пытался найти тебя, но там после взрыва арсенала царили хаос и неразбериха. Где ты был потом?

Франсуа колеблется, молчит. Наконец тяжело вздыхает.

– Мы получили приказ казнить оставшихся роялистов. – Он с трудом выговаривает слова: – Семьсот французов.

Его беспокойство пахнет токсично, словно тлеющая древесина. Франсуа признался мне лишь в убийстве одного солдата. Теперь я слышу, что их были сотни. Сотни убитых на его совести. От его признания у меня кружится голова, я пытаюсь осмыслить то, что он делал. Конечно, он получил приказ, но разве это оправдывает кровь на его руках?

– Это были враги, Франсуа, – говорит Наполеон. – Роялисты – враги тех, кто за свободу, равенство и братство. Ты должен помнить, за что мы сражаемся. – Он снимает с себя бронзовую медаль и вешает ее на шею Франсуа. – Я в долгу у тебя, ведь ты спас мне жизнь.

Мужчины ахают при виде такой чести, а у меня все сжимается внутри. Франсуа получает медаль за убийство своих соотечественников? И какую цену он платит теперь? Я вижу, что ему снятся кошмары, он просыпается в холодном поту, кричит. Он едва не сошел с ума, и все это во славу революции?

Франсуа смотрит на бронзовый диск с профилем Наполеона.

– Я не заслужил награду, сир. Я бежал от бомбы, когда наткнулся на вас.

У меня сжимается сердце от его честности.

Франсуа снимает с себя медаль.

– Оставь ее. – Наполеон прижимает медаль к груди Франсуа. – Мы крепнем, когда отрицаем поражение и превращаем в успех потери и неудачи.

Франсуа вздыхает, издав запах стыда.

У меня болит душа за него.

– Давайте перейдем в салон! – предлагает папá. – Будем пить чай.

Мы все следуем за ним через двустворчатые двери. Жозефина берет меня под руку, словно мы с ней старые подруги.

– Вы раскраснелись. Возьмите мой веер. – Она протягивает мне веер из перьев фламинго.

– Просто слегка кружится голова. – Я извиняюсь и иду в туалет. Несмотря на судороги внизу живота, цветы пока не расцветают.

* * *

Когда я возвращаюсь, Наполеон сидит в мягком голубом кресле эпохи Людовика XVI.

Фурно возится с бутылкой шампанского, открывая ее.

– Не думаю, что в Египте у вас было много шампанского, – говорит папá.

– Наоборот, – отвечает Наполеон. – Я привез обозы с шампанским «Моэт», чтобы развлекать шейхов на Ниле. Они пили восхитительный нектар, и все им было мало.

– Вы привезли в Египет «Моэт»? – переспрашивает Филипп. – Жан-Реми Моэт наш сосед в Эперне.

– Мы с Жаном-Реми стали друзьями в Королевской военной школе. – Наполеон сует руку за отворот мундира. – С тех пор я пью шампанское, чтобы забыть ужас кровавых полей сражений.

– Кровавые поля сражений. Кровавые, кровавые, кровавые, кровавые, кровавые поля сражений. – бормочет Франсуа и смеется, фыркает, ухает. Его глаза в панике ищут меня, умоляют о помощи.

Филипп стучит сына по спине.

Но Франсуа выходит на новый круг неуправляемой истерии.

– Тащите тела. Бросайте их в ров. Их слишком много, мы всех не захороним. Скорей. Скорей. Скорей. Их слишком много, не сосчитать. Не сосчитать, слишком много.

Жозефина прячет лицо за веером из перьев фламинго.

Я наливаю из графина воду и заставляю Франсуа сделать пару глотков.

Наполеон невозмутим.

– Лучше посмеяться над парнем, чем плакать по нему, – комментирует он. Франсуа с жадностью пьет.

Слуги застыли у стены, парализованные такой позорной сценой. Я хлопаю в ладоши, отвлекая внимание от Франсуа.

– Принесите угощение Первому консулу!

Наполеон глядит на принесенные блюда, и его ноздри недовольно подрагивают.

– Я предпочитаю жареных цыплят.

– Простите нас. Мы не знали, – оправдывается Филипп, хмуря косматые брови.

– Какие изысканные угощения. – Жозефина показывает тонким как змея пальцем на каждый деликатес, который слуга кладет ей на тарелку. Паштет и айва, птифуры, финики и кандированные сливы. Пирожные. Корнишоны, оливки и мягкий сыр бри.

Внезапно у меня пробуждается аппетит, и я составляю самые причудливые комбинации.

– Интересно, как корнишоны с укропом сочетаются с птифурами? – смеясь, говорю я Жозефине и пробую.

– Наше лучшее «Клико-Мюирон», – объявляет Фурно и выносит серебряный поднос с искрящимися бокалами.

Наполеон встает и поднимает бокал.

– При победе ты заслуживаешь шампанское. При поражении ты нуждаешься в нем. – Его глаза вглядываются в каждого из нас, оценивая нашу преданность. Какое облегчение, когда он заканчивает тост и мы можем пить.

Я делаю глоток и с трудом сдерживаю отвращение. Шампанское воняет грязными носками.

Наполеон выплевывает жидкость, Жозефина заедает выпитое печеньем «мадлен». Папá сжимает губы. Франсуа фыркает от смеха и хватает воздух, подавляя истерику.

– Шампанское пахнет пробкой, – говорю я ему. – Ты можешь открыть другую бутылку?

Фурно нюхает свой бокал.

– Я ничего плохого не нахожу.

– А моя жена находит. У нее чуткий нос на хорошее вино. – Умелым движением Франсуа выбивает пробку и, прежде чем наливать, дает мне понюхать бутылку.

Наполеон гладит Жозефину по щеке.

– Да, утонченные любовные ласки обладают непостижимой властью над мужчинами.

Я пробую шампанское из моего тастевина. У новой бутылки нет вопросов к пробке. Но шампанское тоже нельзя назвать хорошим. Я уже забыла, что «Клико-Мюирон» такое кислое, поскольку в Бузи мы пили прекрасное шампанское. Я помогаю Франсуа и перед подачей незаметно бросаю по кусочку сахара в каждый бокал.