Текст книги "Вдова Клико. Первая леди шампанского"

13
Черное и белое

Заниматься делами «Клико и Сын» под критичным приглядом Филиппа и ничего не зная о виноделии трудно само по себе. Но задачу осложняет еще и война Второй коалиции. Большинство европейских стран объединились во Вторую коалицию против Франции. Наполеон Бонапарт неукротимо намерен распространять Французскую революцию по Европе, хотят этого страны или нет. Свобода. Равенство. Братство. Но чем больше сражений он затевает, тем решительнее Вторая коалиция пытается раздавить нас, будто слизняков.

Соседние страны не хотят иметь с нами дело, а Франция балансирует на грани банкротства, поддерживая Великую армию. Папá, наш политический хамелеон, утверждает, что его гражданский долг – поддерживать Наполеона, поскольку он принес в хаотичную Французскую республику порядок – сильное правительство, стабильные финансы и подготовленную армию. Он утверждает, что, если мы не будем поддерживать войны Наполеона, у нас скоро будет править Британия или Россия.

– Пожалуй, это не так и плохо, – шучу я. – Я люблю британские булочки и меховые русские сапожки. – Я по-прежнему умею его смешить.

Жан-Батист совсем забросил делопроизводство на нашей суконной фабрике. Маман настояла, чтобы он сопровождал ее с Клементиной на балы и званые вечера по всей округе. Клементина теперь стала невестой на выданье. Папá называет это маленькой жертвой, чтобы маман была довольна. Но я боюсь, что теперь он вынужден работать за двоих.

Сама я занята выше головы нашей винодельней «Клико и Сын» и Ментиной. Под моим любящим оком дочка не проявляет никаких признаков меланхолии или одержимости. В первые годы жизни она растет как травка, играет и сладко спит на диване рядом с моим бюро с выдвижной крышкой. Я держу наши скудные балансовые отчеты подальше от Франсуа, но каждый его унылый визит по продажам говорит ему ужасную правду. Если война вскоре не закончится, наша винодельня закроется без надежды на возрождение.

Только я подумала, что нам все-таки придется закрыть «Клико и Сын», мои молитвы услышаны. В 1802 году Наполеон заключает Амьенский мирный договор с европейскими монархами, включая короля Великобритании Георга III с его грозным британским флотом.

Французские солдаты вернулись домой к семьям. Торговые пути открылись. Наши семьи вздохнули с облегчением впервые за тринадцать лет.

Наполеон даже разрешает в стране католическую религию, нашего Бога и святых, по всей Франции три дня звонят колокола. Теперь я могу без боязни привести Ментину в Реймский собор, вместо того чтобы тайком ходить на молебны в холодную пещеру.

Мы размышляем, как подвинуть дела «Клико и Сын». Франсуа воодушевляется и играет на скрипке цыганские мелодии. Еще он придумывает истории про Ментину и Матагота[9]9
  В устных традициях французского фольклора матагот, или мандагот, – дух в облике животного, часто черной кошки, хотя, как говорят, также существуют крысы, лисы, собаки или коровы.


[Закрыть], магического черного кота с золотисто-зелеными глазами, который переносит ужасные беды, чтобы вернуться к Ментине. Я говорю ему, что его истории слишком жестокие для трехлетней девчушки, но он стоит на своем.

Завывая, чтобы было страшнее, он рассказывает свою новую историю.

– Ведьма разозлилась, содрала с Матагота шкуру и бросила его в поле, а сама улетела. Матагот знал, что умирает, но радовался, что спас Ментину от злой старухи. Он зарылся в солому и стал молиться…

Глаза дочки наполнились слезами.

Франсуа понижает голос до шепота.

– На следующий день Матагот проснулся и вылез из соломы. На нем была новая, красивая меховая шубка.

Дочка прижалась к его груди.

– Матагот прибежал к Ментине. Она отругала его за то, что он убежал из дома, но накормила курятиной и молочком. – Франсуа щекочет ее под мышками. – Вот и сказке конец.

– Еще, еще, еще. – Ментина хихикает.

Не самый хороший способ успокоить ребенка перед сном.

– Спать пора, доченька. – Я подхватываю ее, укладываю в кроватку и пою колыбельную.

Когда я возвращаюсь в библиотеку с бокалом вина для Франсуа, на столе уже расстелены полдюжины карт. Он объясняет, что планирует новую поездку за сотни километров от дома. Про себя я думаю, что он слишком торопится и слишком далеко замахивается. Мне не хочется его расхолаживать, и я вяло возражаю. Но чем больше я пытаюсь его сдержать, тем непреклонней он становится.

Когда часы бьют полночь, мы оба еле стоим на ногах от усталости. Пора спать, а споры отложить на утро. Я нежно целую его в макушку, потом за мочкой уха, где пахнет свежим снегом и крокусом. Он стонет от удовольствия и поворачивается, чтобы поцеловать меня. Я веду его в нашу спальню.

На полпути в коридоре он останавливается и ласково гладит меня по носу.

– Скоро приду.

Я надеваю лучшую ночную рубашку, шелк скользит по моей коже, вызывая восхитительные мурашки предвкушения. Сворачиваюсь клубочком в ожидании Франсуа.

* * *

Когда утром меня будит солнце, его одеяло нетронуто. Я одеваюсь, одеваю дочку и веду ее завтракать.

Франсуа ходит от стены к стене, в руке чашка кофе. Филипп уже там, как всегда, чтобы обсудить за завтраком дела. Такой порядок мне нравится, потому что я могу участвовать в разговоре, пока кормлю Ментину. Перед Филиппом расстелена карта Европы. Он обеспокоен и бледен по контрасту с яростной решимостью сына.

Франсуа быстро чмокает Ментину и меня и снова продолжает спор.

– Теперь самое время действовать, пока мы живем в мире впервые за десять лет. Скоро туда хлынут и другие торговцы.

Лизетта входит с подносом только что испеченных круассанов, рыжий завиток выбился из-под кружевного чепца. Воздух пульсирует от запаха свежего сливочного масла, намазанного между слоями теста.

– Бонжур, мадам и мадемуазель, – поет она, ставя передо мной круассан с шоколадной начинкой и кофе с молоком, и удаляется. Ментина бежит следом за ней на кухню.

– Мы объедем все городки в Швейцарии, Баварии и Австрии. – Франсуа тычет и тычет в карту, на лбу выступили капли пота. – И вернемся домой с множеством адресов новых заказчиков, о которых мы сейчас и мечтать не можем.

Я восхищаюсь его страстью, хотя она граничит с манией.

Филипп вытирает крошки с черно-белой бороды.

– Хоть торговые пути и открыты, это еще не значит, что французов встретят в других странах с распростертыми объятьями. Мы десять лет убивали и грабили наших соседей, и у них долгая память. К тому же в Германии есть собственное вино. Зачем они станут покупать наше?

– Наши склады лопаются от непроданного вина. – Франсуа снова принимается ходить. – Мы утонем в нем, если не предпримем каких-то шагов.

У Филиппа дрожит рука, расплескивая кофе.

– Я нужен здесь твоей матери. Сейчас я не готов куда-то ехать.

Я вытираю кофе салфеткой.

– Тогда я поеду один, – говорит Франсуа дрожащим от напряжения голосом. – Барб-Николь согласна со мной, правда?

Пойманная между преданностью и здравым смыслом, я выбираю последний.

– Пожалуй, надо немного подождать, пока после войны все уладится.

– Трусы, вы оба трусы, – орет Франсуа и ударяет кулаком по столу. – Наполеон наконец принес нам мир. Нам надо срочно воспользоваться им, пока другие страны не объявили нам войну. – Он стремительно идет по комнате, дотрагивается до стены, поворачивается и идет к противоположной стене. И так много раз. – Нам нужны покупатели. Нам нужны деньги, чтобы не закрыться.

– Он прав, Филипп, – говорю я. – Нам нужны продажи, если мы рассчитываем остаться в деле.

Филипп качает головой, вскидывает руки и уходит.

Франсуа хватает в углу комнаты скрипку и бьет смычком по струнам. Звучит цыганская мелодия, взволнованная и извилистая, вызывая в памяти силуэты пляшущих у костра людей. Мелодия обрывается так же внезапно, как и началась. Франсуа роняет руки, скрипка и смычок болтаются в его пальцах. Лоб блестит от пота. Он расправляет плечи. Решимость на его лице трогает мое сердце.

– Я уеду на месяц, – говорит он. – Побываю у мэров каждого города и в лучших ресторанах. Для образцов мне нужно наше лучшее вино. – Он ставит скрипку в угол. – А ты с Ментиной поживи у родителей в Отеле Понсарден, пока меня не будет.

Лучше воткну себе иголку в глаз, чем буду постоянно слушать критику маман, что я неправильно воспитываю ребенка.

– Я должен это сделать, Барб-Николь, – говорит он, сжимая кулак.

– Тогда делай! – Я разжимаю его кулак и легонько скребу ногтями его потную ладонь. – По-моему, ты очень храбрый и не поддаешься своим страхам.

Как жалко, что я не могу поехать вместе с ним.

* * *

Торговая поездка Франсуа тянется дольше, чем он планировал, и я мучаюсь два месяца в Отеле Понсарден, участвуя в «искрометных» развлечениях маман. Это надоевшие мне еще в детстве «сбор папоротника», «пикник на кладбище» и любимое занятие Клементины – изготовление украшений из волос. Но окончательно меня доконали чаепития, которые она устраивает по средам в своем салоне, недавно отделанном обоями с экзотическими зелеными попугаями. На них дюжина местных знатных дам пытается переплюнуть друг друга парижскими духами и непристойными сплетнями; какофония звуков и запахов настолько выбивает меня из колеи, что я стараюсь дышать через лавандовый мешочек.

– Ленточный червь? Ты слышишь, Барб-Николь? – говорит маман, направив на меня крошечный палец. – Доктор вставляет червя тебе в глотку, и ты можешь есть что угодно и все же худеешь.

Лавандовый мешочек падает из моей руки, на мои носовые пазухи обрушиваются дискордантные духи, пульсируют, щиплют слизистую, заставляя глаза слезиться.

– Что-то случилось, милая? – Она накрывает мою руку своей, с ногтями цвета гангрены. – Ты меня слышишь, Барб-Николь?

Я вскакиваю с места, затыкаю пальцами уши и выхожу из салона. Нет более глухого, чем тот, кто не хочет слышать.

Я прошу Лизетту собрать наши пожитки, и мы втроем уезжаем в наш деревенский дом в Бузи, где я могу до возвращения Франсуа есть сколько угодно шоколадных круассанов и постигать науку виноделия.

Но в Бузи наша семья кажется слишком маленькой без Франсуа, его музыки, его спонтанных историй и заразительного энтузиазма. Он должен быть тут, рядом с дочкой. А как же наша любовь? Как я скучаю по его любящим взглядам, шуткам, которые понятны только нам с ним, его шершавым пяткам, задевающим меня во сне.

К нам часто заглядывает Фурно в своем берете цвета бургундского. Он говорит, что проверяет вино, но я подозреваю, что он проверяет нас. Я стала его ценить; он посвятил всю жизнь одной цели – виноделию, со всеми тонкостями и подводными камнями. У меня вызывают уважение его знания и терпение. Он так не похож этим на папу, чьи интересы меняются в зависимости от его окружения.

В это утро он собирается в бондарную, чтобы заказать винные бочки для «Клико и Сын». Он доволен, когда я беру свою шаль и еду с ним, оставив Ментину на попечении любящей Лизетты.

– Густав, ты не перестараешься с обжигом? – говорит Фурно бондарю. – Я не хочу портить вкус винограда.

Густав записывает заказ в гроссбух; большие уши торчат из-под фригийского колпака.

– А что будет, если перестараться с обжигом? – спрашиваю я у него.

Глаза Густава впиваются в Фурно – разрешит ли тот ответить? Меня это раздражает.

– Обжиг меняет определенным образом вкус и запах вина, – отвечает он потом.

– Другие винодельни заказывают бочки с другим обжигом, не таким, как у нас?

– Некоторым нравится средний обжиг, другим сильный, – говорит он. – В зависимости от того, какой хотят добавить вкус вину и сколько кислорода они хотят ввести в бочку.

– Как кислород влияет на вино? – Любопытство бежит впереди меня; я вспоминаю, как Франсуа дразнит меня за мои постоянные вопросы.

– Некоторые виноделы считают, что он делает вино более гладким и менее терпким.

– Никогда не думала, что качество вина так зависит от бочки. Мне бы хотелось понюхать разный обжиг.

Бондарь закрывает уши.

– В бондарной шумно и опасно – не место для дамы.

– Вот и хорошо, – отвечаю я. – В местах, которые подходят для дам, я впадаю в бешенство.

– Я возьму ее с собой, Густав. – Фурно протягивает мне руку, но я иду впереди него.

Почему мужчины считают, что нас нужно вести как овец? Распахнув высокие деревянные двери, я вхожу в жаркое, влажное помещение, посыпанное опилками. Мой нос ловит запах раскаленного железа, когда мужчины придают форму обручам. В котлах с кипящей водой распариваются дубовые клепки, пахнущие как лес после дождя.

Фурно наклоняется ближе ко мне, чтобы я расслышала его сквозь грохот.

– Именно простота винной бочки делает вино таким прекрасным. Ни клея, ни шурупов, ни гвоздей. Только дубовые клепки да железные обручи, которые их держат.

– Французский дуб или немецкий? – спрашиваю я. – Есть ли какая-нибудь разница?

Он берет в руку клепку.

– Это немецкий дуб.

Я нюхаю, запах сладкий.

– Ваниль и песочное печенье.

– А французский дуб?

Он подносит к моему носу французскую клепку.

– Гораздо более тонкий и слегка пряный.

Два бондаря держат полуготовую бочку над чаном с кипящей водой.

– Что они делают?

– Распаривают древесину, чтобы она лучше гнулась, – говорит Фурно. – Потом они набьют на бочку обручи. – Он показывает пальцем на огни, горящие в дальнем конце мастерской. – Обжиг бочки – всегда последний шаг.

Некоторые бочки внутри черные, как уголь, другие коричневые, как орех, а третьи лишь слегка затронуты пламенем. Я нюхаю разные – карамель и ваниль, корица и гвоздика, дымок и кофе.

– Сок последнего сезона был очень зеленый, правда? – спрашиваю я у Фурно. – Пожалуй, нам нужно смягчить вкус в бочках со средним обжигом.

Мое предложение вызывает смех у бондарей, а у Фурно лицо делается одного цвета с беретом.

Нас догоняет запыхавшийся Густав.

– Ах, гражданин Фурно, я забыл дать вам на подпись заказ на выполнение работ. – Он протягивает Фурно гроссбух, чернильницу и перо.

Фурно подписывается причудливой «Ф» с росчерком.

– Добавь десять бочек из французского дуба, средний обжиг.

– Так захотела маленькая дама, – усмехаются бондари.

Фурно тычет пером в Густава, словно это шпага.

– Только не вздумай пережечь. – С пером в руке он выходит в заднюю дверь, и я еле поспеваю за ним.

За дверью он сдвигает берет набекрень.

– Задавайте мне все вопросы, какие хотите, но только приватно. Не перед нашими поставщиками и работниками. Иначе я глупо выгляжу.

– Почему мои вопросы заставляют вас глупо выглядеть? – спрашиваю я.

– Новый вопрос про вопросы? – Он запрокидывает голову и громко хохочет.

– Просто у меня возникает много вопросов: про бочки, температуру, время выдержки, сбор винограда… – Мы проходим мимо моей любимой кондитерской. – Как насчет пирожного и кофе? – улыбаюсь я, мне хочется задать Фурно еще много вопросов. Он соглашается и берет меня под руку, а я чувствую укол вины, потому что с нами нет Франсуа.

14
Любовь творит чудеса, а деньги скрепляют брак

Пока Ментина хватает все, куда только дотягиваются ее маленькие ручки, у меня не очень получается учиться виноделию. Я договорилась с вдовой Демер, что, пока Ментина спит, мы встретимся в пещере, где стоят бочки, и она научит меня смешивать вино. Но когда я выхожу из дома, появляется карета маман. Лакей помогает Клементине и маман сойти на землю, а Жан-Батист выскакивает с другой стороны.

– Зайка моя, гляди-ка, что с тобой сделала жизнь на природе. – Его пальцы подхватывают мои золотисто-рыжие кудри, и они трепещут на ветру словно флаг. – Солнце поцеловало твои волосы, украсило розами щеки и искрится в глазах. – Он обнимает меня, и его неукротимая энергия наполняет меня весельем.

Сестра Клементина наклоняется и целует меня в щеку. Она такая высокая, стройная и красивая, но все-таки по-прежнему невинная шестнадцатилетняя девушка.

Маман пытается извлечь из кареты свою огромную шляпу, сплошь покрытую павлиньими перьями. Cуетится, ворчит, а перья падают на землю, словно при линьке. Удивительно, как маман еще не закурлыкала и не взлетела на насест.

Два лакея выгружают из задней части кареты коробки и корзины.

– Что все это значит? – спрашиваю я у нее, когда она касается пальцем своей щеки, показывая, куда ее целовать, и с гримасой глядит на мою крестьянскую одежду – блузу и юбку. Я не могу даже утверждать, что они чистые, потому что оделась для занятий в пещере.

– Если ты настаиваешь на том, что будешь жить как деревенская простушка, еще не значит, что моей внучке нужно жить так же, – объявляет она и поворачивается к лакею. – Неси все в детскую. – Она ведет его в дом, а мы следуем за ней.

Я поднимаю палец.

– Ментина спит. – Но дочка уже издает восторженный писк.

– Меме, ты приехала! – Ментина называет ее так по настоянию самой маман, не желающей стареть и стать бабушкой.

– Мне не терпится увидеть Ментину в наряде Малышки Бо-Пип! – В детскую влетает Клементина.

Жан-Батист кривляется и встает в нелепую позу; в ярко-розовых панталонах и сюртуке он и сам похож на Бо-Бип.

– Ментине с ее зелеными глазками больше пойдет платье Марии-Антуанетты, – говорит он.

– Так ты на их стороне? – спрашиваю я.

– Пожалуй, немножко. – Он оттопыривает мизинцы с ярко-розовыми ногтями. – Маман уверена, что у Ментины нет никаких приличных нарядов, которые она могла бы надеть для поездки в гости.

– Деревенской простушке следовало бы обидеться, – говорю я. – Но Ментина любит внимание и ей не хватает его. Особенно после отъезда Франсуа.

– Как у него дела?

У меня сжимается от боли сердце. Франсуа. Его письма пахнут до небес отчаяньем и одиночеством. Ему слишком тяжело. Я жалею, что отпустила его.

– Трудно продавать вино, когда Европа так обеднела после всех войн. – Сложив вязаное крючком шерстяное одеяло, я кладу его в корзину рядом с Жаном-Батистом.

– Ты увлеклась вязанием? – Он гладит пальцами одеяло. – Ох, зайка моя. Ты совсем одичала.

Я морщу нос.

– Мать Франсуа начала вязать одеяла, когда родилась Ментина, и у меня не хватило духа ее остановить. Я раздаю их нашим сборщикам винограда. – Мания заставляет Катрин-Франсуа вязать день и ночь; она уже до крови стерла себе пальцы вязальными спицами.

– Но я хотя бы могу надеяться, что у тебя тут водится шампанское? – Жан-Батист показывает на дверь кухни.

– Не рановато? – смеюсь я. – Еще нет и полудня.

– Но у меня есть новость на заглавную букву «Н». – Он выпячивает губы. – И нам определенно понадобится шампанское, когда ты услышишь ее. – Заглянув в треснутое зеркало, он разделяет длинными розовыми ногтями слипшиеся от угольной краски ресницы.

– Что ж, выкладывай. – Я приношу с ледника бутылку шампанского «Клико и Сын» и с громким хлопком выбиваю пробку. Шампанское льется на стол.

– Слишком много пены, – недовольно бормочу я и делаю глоток из тастевина. Вялые пузырьки ложатся мне на язык, потому что потеряли заряд при взрыве пробки.

– Чем больше пены, тем лучше. – Жан-Батист наливает шипучую жидкость в наши бокалы. – Не говори мне, зайка, что ты стала винным снобом. – Он чокается со мной, и мы пьем.

– Так что же мы празднуем? – На дне бокала я отмечаю хлебный запах дрожжей.

– Я помолвлен! – Он наливает нам по новой.

– Ты разбиваешь мне уши. – Любимое выражение бабушки о неудачных шутках. – На ком же ты женишься?

– А-а, это сюрприз. – Он опрокидывает в рот содержимое бокала и наливает себе еще. – На Терезе Бланкеншип.

Шампанское выливается из моего рта.

– На сестре твоего бойфренда?

– Она беременна и не может выйти за отца ребенка, поскольку тот уже женат. – С озорной усмешкой он ставит бутылку в ведро со льдом. – Отец лишит ее наследства, если узнает правду. – Мой брат изящно взмахивает руками. – Жан-Батист спешит на помощь.

– Ой, братец, во что ты влезаешь?

– Я буду управлять прядильной фабрикой ее отца. – Он глядит в пустой бокал. – Маман скачет от радости, еще бы – ее единственный сын так удачно женится. – Золотые волосы падают ему на лицо, словно театральный занавес после финального акта.

Мой первый союзник в этом мире, в который мы с ним никогда не вписывались. Но мы жили в собственном и плевали на это. Я берусь за такой знакомый и любимый раздвоенный подбородок.

– Может, не надо, а? Тебе будет очень тяжело.

– А что, у меня есть выбор? Ты сама предостерегала меня о том, что ждет таких мужчин, как я. Что меня повесят.

– Ты сказал Терезе правду?

Брат вскакивает со стула и нервно прыгает на цыпочках.

– Тереза готова ради брата на что угодно. Да и у нее самой есть закидоны, так что наш брак выгоден нам обоим.

– Когда свадьба? – Нехорошо, что мой брат будет вынужден жить во лжи, но это может спасти ему жизнь.

– Ее отец хочет, чтобы наша свадьба была на их плантации на Мартинике, – говорит Жан-Батист. – Эбер будет у нас шафером.

Маман и Клементина выводят Ментину за ручки из детской. На дочке наряд Бо-Бип – панталоны, юбочка с кринолином, кружевной чепец.

– Мамочка, тетя Клементина повезет меня знакомиться с ее сыном.

– У твоей тети нет сына, глупенькая. – Я щекочу ее.

– Скоро будет, – спокойно говорит Клементина.

– Клементина в следующем месяце выходит замуж, – объявляет маман. – Барон Баррашен вдовец, его сыну нужна мать.

Я не могу прогнать с лица ироничную улыбку.

– Клементине шестнадцать лет, маман. Дайте ей побыть еще немного ребенком, прежде чем она станет матерью.

Жан-Батист воздевает руки к небесам.

– Слава богине Свободы! Маман наконец-то просватала всех детей.

– Клементина будет самой знатной женщиной в Шампани. – Маман обмахивается своим павлиньим веером.

– Это самая отвратительная причина для замужества, – говорю я. Красивое личико моей сестры морщится, и я понимаю, что совершила бестактность. – Клементина, прости, я сказала глупость.

– Не завидуй сестре, Барб-Николь. У тебя был шанс выйти за Сюйона. – Маман взмахивает рукой. – Новый дом Клементины занимает целый квартал на Ивовой улице. Великолепный дворец, роскошные картины, скульптуры и дорогая мебель. По сравнению с этим Отель Понсарден просто сарай. – Она ласково поправляет длинные локоны дочери. – Моей дорогой девочке не придется никогда даже пальцем шевелить.

Большие часы бьют одиннадцать раз.

– Боже мой! – говорит маман. – Мы опаздываем к барону на второй завтрак. – Она тычет веером в сына. – Жан-Батист, возьми сумочку с вещами Ментины.

– С превеликим удовольствием. – Жан-Батист пробегает по комнате как дрессированный пудель и делает пируэт.

– Веди себя хорошо. – Маман шлепает его веером. – Клементина, отведи Ментину в карету.

От злости у меня закладывает уши.

– Не спеши, Ментина. – Я беру дочку за плечо. – Ты ведь хотела сегодня пойти со мной в пещеры.

Ментина вырывается и бежит к маман.

– Отпусти меня с Меме.

Мне обидно, что она выбрала маман, а не меня, но что тут удивительного? У маман гости, наряды, подарки, а я могу только лазить по пещерам.

Я наклоняюсь и завязываю бантик на ее чепчике.

– В воскресенье я приеду за тобой в Реймс.

– Поехали, пора. – Маман машет рукой, и они втроем уходят.

Жан-Батист появляется из детской, на его руке висит саквояж Ментины.

– Поедем с нами, Барб-Николь. – Он закручивает мои волосы в шиньон без шпилек. – Тебе нужна какая-то одежда для встречи с бароном.

Я трясу головой, и волосы падают на плечи.

– Сегодня я научусь смешивать вино.

– Визит к барону ты променяешь на подвальных крыс? – Он дергает меня за нос, и я киваю. – Тогда тебе нужно стать лучшей подвальной крысой в Шампани.

– Поцелуй за меня свою невесту. – Я провожаю его. – Или, пожалуй, своего шафера?

– Меня устраивают оба варианта, как ты понимаешь. – Он лукаво подмигивает и залезает в карету.

Я мысленно молюсь, чтобы ему помог этот фиктивный брак. Карета трогается с места. Я машу вслед моим родным и думаю о том, что мне следовало бы поехать с ними. Но у меня разорвется сердце, когда я буду глядеть, как мою маленькую сестру продают барону.

Когда карета скрывается за холмом, я думаю о Франсуа. В моем сердце пустота. Смертельная пустота. Я плетусь на холм к вдове Демер в надежде, что ее урок отвлечет меня от невеселых мыслей.